Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– Я всегда говорила, – мягко напомнила ему Мифф, – что, как только твои статьи попадут в руки стоящих людей, их обязательно оценят.

– Послушайте, – заметил Билл нерешительно, – не могли бы вы помочь мне выпустить одну листовку для профсоюза, а? Доступную, основанную на фактах, в которой будут ясно и кратко изложены причины, почему члены нашего профсоюза выступают в поддержку Конгресса, и объяснено, что мы подразумеваем под сосуществованием и переговорами о разоружении.

– Господи, да разве спрашивают утку, хочет ли она плавать? – радостно отозвался Дэвид. – Ты даже не представляешь себе, Билл, какое счастье для меня твое предложение.

И это действительно так, размышлял он, возвращаясь домой, в мрачную комнатушку, которую снимал у м-с Баннинг. Его несказанно обрадовали слова Билла: значит, его статьи, которые он посылал в «Маритайм уоркер», напечатаны и хорошо встречены. Столько газет отвергло их, и все же они нашли путь к сердцам тысяч рабочих и найдут путь еще к тысячам, когда будут опубликованы в виде брошюры.

У него не было сомнений, что, предложив ему вместе выпустить листовку, Билл прежде всего хотел помочь ему, Дэвиду, что сам Билл мог справиться и без его помощи. Но какими бы мотивами он ни руководствовался, Дэвид был доволен тем, что эта работа повлечет за собой другие, даст ему возможность в полную силу проявить свои способности и знания. А Г вен? Он почти совсем забыл о снедавшем его недавно беспокойстве.

Глава XVIII

Старый дом на Флиндерс-стрит с носом старинного парусника над входом, втиснувшийся между кабачками, рыбными лавками, маленькими кафе и складами москательных товаров, за годы своего существования свыкся с грохотом двустороннего уличного движения.

Дэвид знал, что в этом доме помещается Федерация портовых рабочих Мельбурна. Прежде, когда он несколько раз приходил сюда повидаться с Мифф, ему не составляло особого труда найти его; теперь же, придя сюда на встречу с Биллом, он еле узнал старый дом. Его отремонтировали, заново покрасили, нос старинного парусника куда-то исчез. Стены вестибюля сияли свежей желтой краской, невысокая перегородка, отделявшая его от входа, была выкрашена в голубой цвет.

Ведя Дэвида но коридору в свой кабинет, Билл не переставал восторгаться происшедшими в доме переменами, пообещав показать ему и другие помещения – и комнату, отведенную комитету, и новые туалетные, и буфет.

– Кто бы мог поверить, – говорил он, довольно посмеиваясь, – что совсем недавно здесь был старый, пользующийся дурной славой кабачок, а? Погреба и по сей день сухие и в хорошем состоянии, только что пустые.

Билл и на работе оставался таким же доброжелательным и простым, как дома. Он обсуждал с Давидом содержание, размер и план предполагаемой листовки, положения, которые он считал целесообразным выделить особо, с подчеркнутым вниманием прислушиваясь к мнению Дэвида. И тем не менее Дэвид понял, что вся ответственность за выпуск этой важной листовки, излагающей политику профсоюза, возложена именно на Билла.

Тронутый доверием Билла, Дэвид сказал:

– Не могу выразить, как я ценю, что ты дал мне возможность заняться этой работой.

– Пусть только эта листовка попадет в цель, – весело ответил Билл, – тогда все в союзе будут довольны.

Назавтра Билл ранним утром привел его в большое, грязное здание неподалеку от Северного причала, крытое рифленым железом. Там толпилось много здоровенных грузчиков в грязных спецовках, ожидавших нарядов на дневную смену.

Дэвид смотрел, как они теснились возле доски, на которой были указаны названия стоящих в порту судов и количество людей, требующихся для работы на них. Чуть подальше виднелись окошечки, через которые производили выплаты служащие погрузо-разгрузочной компании.

Билл указал на возвышение, с которого некогда подрядчики выкрикивали предложения работы; бывало, грузчики бросались к нему со всех ног, беря приступом, лишь бы заполучить эту работу, причем дело не обходилось без взяток, подкупа и, конечно, мошенничества.

– Союзу пришлось здорово повоевать, чтобы положить конец этому жульничеству и вымогательству, а, Чиппер?

Он повернулся к двум портовикам, сидевшим на скамейке за длинным столом.

Средних лет мужчина, широкоплечий, с красиво посаженной головой и грубыми чертами лица, с темными, чуть тронутыми сединой волосами, прищурившись, поглядел на Билла.

– А то нет! – сказал он хриплым голосом. – Мы и посейчас еще возимся с этим дерьмом, Билл.

– Познакомься, Чиппер, это мой друг. – Билл представил Дэвида: – Дэйв Пвенс. он писатель и сейчас работает у нас в союзе по своей части. Хочет время от времени приходить сюда, чтобы самому убедиться, как нелегко бороться нам. портовикам.

– Ну что ж, Билл. – И Дэвид почувствовал железное пожатие мозолистой, натруженной, в рубцах и шрамах руки Чиппера. – Мы с моим другом позаботимся, чтоб он это увидел. Познакомьтесь, мистер Ивенс, это Уинди.

Сидевший рядом с Чиппером пожилой кряжистый человек с яркими глазами протянул Дэвиду руку. И спросил:

– А он, часом, не работает на босса? Или, может, он стукач, а, Билл?

– Уж будь уверен, что нет, – горячо ответил Билл.

– Он это потому, что тут постоянно болтаются всякие подонки, только и ищут случая, как бы облить грязью Чарли и Большого Джима, – проворчал Чиппер. – Дуют в хозяйскую дудку, им лишь бы развалить союз, Билл. Но черта с два у них это получится.

– Это уж точно, – рассмеялся Билл, – Вы с Уинди сумеете вовремя смешать им карты.

Ассоциация австралийских погрузо-разгрузочных компаний объявила о своем намерении не выдавать нарядов на погрузку и разгрузку судов грузчикам, которые получили освобождение от работы в трюмах, пока не будут обеспечены работой все те, кто не имел такого освобождения. Это решение было воспринято как попытка отделаться от пожилых и имеющих увечья рабочих, вполне еще годных к труду, но подлежащих освобождению, дабы не подвергаться риску в беготне по лестницам судовых трюмов.

Прекратив работу, две тысячи портовых рабочих собрались на митинг, чтобы выразить свою готовность защищать права пожилых и увечных членов профсоюза. Дэвнд был восхищен мужеством и непреклонностью стоявших под палящими лучами солнца крепких, широкоплечих людей, возмущенных решением отделаться от их товарищей. Пожилые грузчики вроде Чиппера, с обожженными солнцем и ветром лицами, согнутые долгими годами тяжкого труда, не скрывали своей ярости и твердой решимости до конца бороться за свои права.

Встречаясь день изо дня с этими людьми, поглощенными борьбой, Дэвид чувствовал к ним все большее расположение и проводил в порту куда больше времени, чем было необходимо для выяснения того, какие факты и события представляют наибольшую важность и должны быть упомянуты в листовке, которую он писал для союза.

Он быстро набросал черновик, содержащий значительные цифровые данные и много фактического материала, и передал его на обсуждение секретарям профсоюза Биллу и Чарли Бэрду. Предложив несколько несущественных дополнений и поправок, они одобрили основные положения листовки.

Став привычным гостем в порту и профсоюзе, Дэвид почувствовал, что к нему начали относиться как к активному участнику борьбы профсоюза. Ощущение этого придавало ему уверенность в себе, он даже распрямился, походка его стала пружинистой и легкой. Он лучше осознавал свое место в жизни, радовался приливу жизненных сил. Общение с портовыми рабочими, казалось, приближало его к людям вообще, в повседневных делах и суматохе ему открывались их достоинства и слабости.

Забастовка итальянских моряков еще глубже втянула его в эту новую для него жизнь. В результате этой забастовки итальянские суда застыли у причалов в морских портах всего света. Действуя в поддержку забастовки, австралийские моряки и портовые рабочие внесли все итальянские суда в список судов, не подлежащих обслуживанию. Этим самым, заявили они, мы продемонстрируем братскую солидарность моряков всего мира. Грузчики прекратили погрузку и разгрузку судов, внесенных в черные списки. Порто» внкн и члены других профсоюзов полностью взяли на себя заботу о пропитании и других нуждах свыше тысячи итальянских матросов с трех судов.

Пикеты забастовщиков на «Файрскай» подверглись нападению вооруженных дубинками полицейских; когда же из Сиднея пришли сообщения о том, как полиция помогала рабочим, не состоявшим в профсоюзах, разгружать «Рому» в заливе Серкулар, всех охватило негодование. Водителей грузовиков вынудили привести машины в порт. Представители профсоюза заявили протест против использования полиции в целях срыва забастовки.

Каждое новое сообщение о крепнущем сопротивлении матросов и портовых рабочих действиям полиции, которая стремилась сломить запрет профсоюза на разгрузку итальянских судов, встречалось веселой смачной руганью. Громкими одобрительными возгласами приветствовали в порту грузчиков – не членов профсоюза, откликнувшихся на их призыв к сотрудничеству и бросивших работу, на которую они согласились лишь из страха перед хозяевами. Криками одобрения была встречена и весть о единодушном решении западноавстралийских грузчиков не проводить разгрузки «Джионе», владельцы которого направили его в Олбани, понадеявшись, что запрет профсоюза не дойдет до этого отдаленного от основных морских путей порта.

Подготовительный комитет Конгресса освободил Дэвида от текущей работы в комитете на все время забастовки.

Он с головой ушел в забастовочные дела; помогал Биллу составлять отчеты и заявления для прессы, посещал митинги, участвовал в пикетировании, договаривался о питании и ночлеге для оказавшихся без средств иностранцев.

Шарн работала как переводчик. Этим же занимался и Чезаре: он крутился возле своих соотечественников, с шумливой веселостью принимал их у себя – во флигельке, который снимал у м-с Баннинг, – и сопровождал их повсюду. Иногда присоединялся к ним и Дэвид, деля с ними и пылкое негодование против попыток сорвать забастовку, и восторженный энтузиазм, с каким встречалось каждое новое проявление солидарности – как за границей, так и среди итальянских рабочих.

Забастовку итальянских моряков поддержал не только Австралийский совет профсоюзов; в поддержку требований моряков итальянских судов об увеличении зарплаты и улучшении условий труда выступили Всемирная федерация профсоюзов и Международная конфедерация свободных профсоюзов.

Когда же забастовка кончилась и судовладельцы удовлетворили большую часть требований итальянских моряков, какое ликование охватило порт! Какой оглушительный взрыв радостных криков, восторженных возгласов! Необычное смешение музыкальных итальянских голосов с резким хрипловатым говором австралийцев как нельзя лучше выражало упоение победой и взаимную симпатию. И все это сопровождалось крепкими рукопожатиями и ударами по плечу, после чего итальянские матросы и австралийские рабочие в обнимку отправлялись в кабачки праздновать победу.

Миффанви и другие женщины – жены матросов и грузчиков, которые готовили обеды для бастующих итальянцев и вообще помогали им, пришли теперь вместе со своими мужьями и детьми на пристань попрощаться с экипажем отплывающей «Нептунии».

Как только «Нептуния» отошла от причала, над палубой взвились сигнальные флажки: «Победа!» «Да здравствует единство!»

Собравшаяся на пристани толпа с воодушевлением скандировала эти лозунги. На палубе у борта сгрудились матросы, растроганно и радостно выкрикивая последние «Addios», «Tante grazies!». Медленно развернувшись, белоснежное судно встало носом по течению. И вдруг над палубой взмыла громкая песня и перекинулась на берег, где ее тотчас подхватила толпа. Торжествующим гимном победы звучала летящая на двух языках песня.

Медленно скользя по реке к заливу с победно реющими над палубой сигнальными флажками, «Нептуния» вскоре почти совсем скрылась за стоявшими вдоль причалов судами. Вслед ей с каждой палубы сквозь чащу мачт и труб на многих языках мира летели близкие всем слова: «С Интернационалом воспрянет род людской…», летели, пока она совсем не исчезла из виду.

Перед тем как возвратиться на свои суда, итальянские моряки вручили австралийским рабочим в знак признательности за помощь в забастовке серебряную медаль, на которой были выгравированы слова: «Единство навсегда».

Глядя на нее, Дэвид воскликнул:

– Послушай, Билл! Если рабочие всего мира могли проявить такую сплоченность, защищая права итальянских матросов, почему бы им не проявить такую же сплоченность во имя борьбы за мир и разоружение?

– Вы спрашиваете почему? – Билл задумался, словно заглядывая вперед. – Они, конечно, сплотятся. Но это потребует времени. На мой взгляд, самое важное сейчас это заставить все государства разработать единую программу, из которой было бы ясно, что рабочие смогут получить работу и зарплату, даже если лишатся работы в результате свертывания военной промышленности.

– Конгрессу надо особо выделить эту задачу, – поддержал мысль Билла Дэвид. – Но, черт возьми, ты даже не представляешь, как много значили для меня эти дни, проведенные в самой гуще событий. Они возродили у меня веру в то, что мужество и сострадание друг к другу присущи почти всем людям. Сила единства рабочих, объединенных верой в общее дело, – вот что было для меня настоящим откровением.

Глава XIX

С утра до позднего вечера в помещениях Подготовительного комитета не смолкал треск пишущих машинок, разливались трели телефонов, слышались оживленные разговоры добровольных помощников, приходивших с сообщениями о проделанной работе или уходивших выполнять срочные поручения. В обстановке подъема и энтузиазма шла лихорадочная подготовка к открытию заседаний Конгресса, и хотя у организаторов его впереди еще было несколько месяцев, они уже потеряли покой и сон, тревожась за благополучный исход огромного дела, за которое взялись.

С самого того дня, когда Дэвид приступил к исполнению своих обязанностей в комитете, он полностью погрузился в его суматошную жизнь. Рядом со столом секретаря поставили еще один стол, за которым он работал, готовя материалы для печати; кроме того, он был на подхвате всякий раз, когда нужно было выполнить какое-либо срочное задание: проследить за напечатанием и распространением листовок, проверить, заказаны ли машины, номера в гостинице и зал заседаний, не говоря уж о сборе средств в фонд Конгресса. В его обязанность входили также переговоры с влиятельными горожанами и членами муниципалитета о поддержке и денежной помощи; по вечерам же он встречался с членами исполнительного комитета или представителями местных комитетов.

Хотя Шарн была целый день занята в школе, все вечера опа проводила либо в комитете, либо на митингах в предместьях.

«Преградить дорогу воине – это сегодня уже не пустая мечта, а настоятельный долг каждого правительства», – повторяла опа один из лозунгов Конгресса, обращаясь к участникам митинга. Или другой лозунг: «Преградить дорогу войне – дело всех народов. Ныне эта задача вполне им но плечу».

– Для того чтобы дать людям возможность выразить свою волю к миру, – объясняла она, – и внушить эту волю правительству, и собирается новозеландский и австралийский Конгресс за международное сотрудничество и разоружение.

Случалось, какая-нибудь компания фашиствующих иммигрантов пыталась сорвать митинг, а однажды вечером, когда Шарн возвращалась пустынной улицей домой, хулиганы подстерегли ее, сорвали очки, растоптали их, изорвали в мелкие клочки ее бумаги. После этого инцидента Дэвид решил по мере возможности сопровождать ее, когда она будет выступать на митингах или распространять листовки в отдаленных районах города.

Между ними возобновились прежние непринужденные дружеские отношения; о прошлогодней размолвке не было сказано ни слова. Да он почти и забыл об этой размолвке, занятый напряженной работой по подготовке Конгресса, среди волнений, вызванных нараставшим притоком пожертвований от самых неожиданных людей. Они с Шарн часто обсуждали практические вопросы организационной работы, говорили о чудесных письмах, которые приходили в комитет от всемирно известных ученых, писателей, артистов, экономистов. Комитет получал также много трогательных записочек с небольшими денежными вложениями от старых пенсионеров, от жен и матерей погибших солдат.

Из всех поручений, которые возложил на него комитет, самым неприятным оказалось выпрашивать деньги у процветающих бизнесменов и богатых филантропов.

– Уж лучше бы за несколько шиллингов подметать рынок с Чезаре, – признался он Шарн.

– Нам нужны деньги. И гораздо больше, чем вы можете заработать, подметая мусор, – резко ответила Шарн. – К тому же у вас есть особый подход к людям, Дэвид. Помните, как вы выудили сто фунтов у этого старого скряги Макэндрю и еще сотню у леди Мойл?

– Понемногу осваиваю технику попрошайничества, – уныло согласился Дэвид. – Но мне ужасно противно клянчить деньги.

– И тем не менее вам придется заниматься этим и впредь.

– А вы, как я посмотрю, суровый начальник. – Дэвид улыбнулся ей насмешливо и дружелюбно, совсем как в былые времена.

– Не более сурова, чем вы сами к себе, когда занимаетесь выпрашиванием денег, несмотря на все свои буржуазные предрассудки, – отпарировала Шарн. – К тому же, – жестко добавила она, – настало время выступить и вам с нашей трибуны на Ярра-Бэнк.

– Черта с два! – отверг ее предложение Дэвид. – Я не оратор. И вообще могу соображать только с пером в руке.

– Чепуха! – отрезала Шарн, и из-под круглых очков на него устремился взгляд сияющих глаз. – Неужели существует что-то, чего бы мы не сделали ради нашей общей цели?

– Конечно, нет, – согласился Дэвид. – Но какая-то работа лучше получается у одного, другая – у другого.

– Я ведь слышала, как удачно вы выступали на заседании комитета, – стояла на своем Шарн, – да и на собраниях в предместьях, когда вам приходилось разъяснять цель Конгресса.

– Ну, то совсем другое дело, – возразил Дэвид. – Выступать перед друзьями и сторонниками это одно, а…

– Боитесь свободной дискуссии, да? Возражений и каверзных вопросов?

– Клянусь богом, нет! – заверил ее Дэвид.

Он не мог объяснить Шарн, почему именно страшит его мысль очутиться на трибуне перед толпой, которую он однажды видел на Ярра-Бэнк; почему он боится, что не сумеет убедить в чем-то эти сотни людей, обступивших трибуну и не сводящих с него глаз; почему он боится пугающей какофонии громких, резких голосов. От одной мысли о столь тяжком испытании ему захотелось, подобно улитке, спрятаться в свою раковину.

И все же однажды, когда заболел назначенный комитетом оратор и вместо него поручили выступить Шарн, она безо всяких попросила Дэвида сказать за нее вступительное слово.

– Вы сумеете заставить людей слушать, – объяснила она. – Мне же с моим не очень-то сильным голосом но удастся овладеть аудиторией на открытом воздухе.

– А мне, думаете, удастся? – неуверенно спросил Дэвид.

Тем не менее он обещал ей «препоясать чресла» и попытаться привлечь внимание слушателей к ее выступлению. Оп знал, что во имя убеждений, которым она посвятила всю свою жизнь, она готова пройти сквозь огонь и воду. Значит, его долг, убеждал он себя, быть с ней рядом всякий раз, когда ей понадобится его поддержка.

Чтобы выполнить данное ей обещание, он для пущей уверенности подготовил речь заранее и почти целиком заучил ее. Но когда он поднялся на маленький шаткий помост, наспех сколоченный из нескольких ящиков из-под фруктов, его охватило такое волнение, что приготовленная речь мигом вылетела из головы. Стоило ему увидеть надвигавшуюся прямо на него сквозь солнечное марево толпу, как он понял, сколь самонадеян и безрассуден был, согласившись выступить перед ней. Психологическое воздействие множества различных людей – любопытных, недоверчивых, враждебных, дружелюбных, полных сочувствия – вдруг лишило его способности ясно мыслить, говорить спокойно и логично. Он выхватывал вертящиеся в мозгу отдельные бессвязные фразы, факты и цифры и в отчаянии дрожащим голосом выкрикивал их в толпу, не в силах совладать с охватившим его паническим ужасом; он ясно слышал бранные слова, словно град камней обрушившиеся на него, и взрывы грубого хохота. Когда председатель тронул его за плечо, он, спотыкаясь, ничего не видя вокруг, спустился с помоста, мечтая об одном: провалиться сквозь землю.

В смятении от постигшей его неудачи он услышал звонкий голос Шарн. Заняв его место на помосте, она заговорила ясным, бодрым голосом. Поначалу ее почти не было слышно в шуме толпы. Кто-то ожесточенно возражал ей, сыпались злобные ругательства и презрительные насмешки, обстановка накалилась до того, что то тут, то там вспыхивали потасовки.

Шарн упорно продолжала говорить. Раздались крики: «Тише! Тише! Замолчите! Давайте послушаем, что хочет сказать эта барышня!» Мало-помалу гул голосов затих, и Шарн стали слушать, хотя в одной компании по-прежнему выкрикивали по ее адресу оскорбительные замечания, пытаясь сбить ее с толку.

Дэвид был потрясен, с каким самообладанием и выдержкой Шарн утихомирила толпу. Никогда еще она не была ему милее, чем сейчас, когда вот так стояла на помосте – сильная, бесстрашная, в голубом платьице, без шляпы, с развевающимися на ветру белокурыми волосами. С виду такая беззащитная под градом насмешек и в то же время не обращающая на них никакого внимания, она упрямо делала свое дело и сумела завладеть аудиторией, сжато и ярко изложив опасности и лишения, которыми чревата гонка вооружений, и призвав к единству во имя предотвращения ядерной войны.

Ее слушали со сдержанным одобрением, а когда она кончила, раздались аплодисменты. Практическим результатом ее призыва поддержать Конгресс были серебряные монеты и фунтовые банкноты, которых они собрали на сей раз куда больше обычного.

– Ну и оскандалился же я! – воскликнул Дэвид, когда они вместе возвращались домой.

– Да уж что и говорить, – согласилась Шарн. – Я прямо ушам своим не могла поверить – вы, и песете бог весть что.

– Не представляю, как это получилось, – удрученно пробормотал Дэвид. – Во всяком случае, вы теперь убедились, что я отнюдь не оратор – слишком уж привык излагать свои мысли на бумаге. Не умею говорить так легко и свободно, как вы.

– Жалкий вы себялюбец! – Шарн была так расстроена, что не выбирала выражений. – Бросьте думать только о себе. Думайте о том, за что, собственно, вы боретесь. Перед вами величайшая цель, так или пет? Вот и убедите в этом людей!

– Да ведь я только этого и хотел, – со стоном отозвался Дэвид. – И ничего не вышло, ведь не вышло же?

– Ну полноте, – повернулась к нему Шарн. Теперь ей уже хотелось утешить его, облегчить немного перенесенное унижение. – Я испытывала когда-то адские муки накануне публичных выступлений. Помню, ночи напролет не смыкала глаз и заранее сгорала от стыда. Я и сейчас все еще безумно боюсь, что не сумею заинтересовать аудиторию. Господи, да какой я оратор! Но если говоришь искренне и твои слова не лишены здравого смысла, – то всегда найдешь отклик у слушателей. Начинайте каждое утро отрабатывать дыхание, – Шарн напустила на себя вид строгой учительницы, – и читайте вслух стихи или чью-нибудь речь, отчетливо произнося согласные, так, чтобы они доходили до последних рядов любой аудитории.

– Чезаре и миссис Баннинг решат, что я рехнулся.

– Ну и пусть их!

– И это все, что я должен делать?

– Для начала хватит.

– А потом?

– Немного практики на открытом воздухе, и не успеете оглянуться, как из вас выйдет лучший оратор, какого когда-либо слыхали на Ярра-Бэнк.

Шарн тихонько рассмеялась.

– Вы смеетесь надо мной, – пробормотал Дэвид. – Это, может, и полезно для поднятия духа, но я сильно сомневаюсь, что когда-нибудь окажусь на должной высоте в роли митингового оратора.

– Митинговый оратор – это совсем не то, что нам нужно. – В голосе Шарн послышались укоризненные нотки. – Если под этим подразумевать человека с хорошо подвешенным языком. Но если такой человек, как вы, который хорошо разбирается в современной обстановке, глубоко ее чувствует, может с той же легкостью говорить, что и писать, – для нас это чрезвычайно ценно.

– Одним словом, мне надо немедленно приступать к тренировке, – мрачно сказал Дэвид.

– Вот именно, – рассмеялась она весело. Дэвид тоже рассмеялся, восхищенный тем, как остроумно она сумела поймать его, воспользовавшись его преданностью высокой цели, которой они оба служили.

– О, посмотрите! – воскликнула она совсем уже не деловым тоном, пораженная эфемерной красотой цветущих у дороги акаций. – Первые цветы! Ну разве не прелесть!