Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Макдонелл сказал ему: из десяти юных наркоманов в лучшем случае излечивается один. И дело не столько в пристрастии к наркотикам, сколько в их связях с преступным миром – ворами и мошенниками, и в страхе перед местью шайки.

Глава V

Когда Дэвид вернулся в свою комнату к м-с Баннинг, Перси встретил его хриплыми приветствиями.

– Мой Перси скучал по вас, – посмеиваясь, сказала хозяйка. – И Чезаре Маттеро тоже. Все спрашивал меня: «Где же этот чертов писака?» А Перси повторял за ним.

– Где же этот чертов писака? – любезно проскрипел Перси.

Как школьник, находящий тайное удовольствие в недозволенном, Дэвид тихонько насвистывал, проглядывая заметки, собранные им для статей и очерков перед тем, как смерть Клер оторвала его от работы.

Он думал с грустью о ней и о тех переменах, в результате которых рассыпалась их семья. Когда он приобрел «Элуэру», он отдал Клер купчую на дом; она же завещала все детям, выделив небольшую часть Герти.

С помощью опытного хирурга был разрешен вопрос с Гвен. Операция была названа удалением аппендикса. Она вернулась домой побледневшая, но с чувством облегчения, явно счастливая. Балованное дитя, окруженное неразумной любовью всей семьи! Над ее сумасбродными шалостями смеялись, ей прощалось все. Каждый каприз удовлетворялся. Его малютка Гвенни! В душе Дэвида всегда жил страх за нее. И жалость, смешанная с любовью. Она была таким прелестным юным созданием – беспечная и вольная, как птица! Уже давно он предвидел, что она повредит себе крылышки, порхая вдали от семьи и старого сада «Элуэры», по деревьям которого она так любила когда-то лазить!

Нийл собирался продолжать свою научную работу в области патологоанатомии и одновременно углублять знания в общей медицине, прежде чем взять на себя обязанности семейного человека; но свадьба ускорилась благодаря тому, что родители Линди уезжали в Европу. Нийл, несколько смущенный, принял от отца взаймы деньги, после чего банковский счет Дэвида оказался полностью исчерпанным. Но так как Миффанви также вскоре собиралась выходить замуж, то они с Гвен согласились на предложение Нийла продать «Элуэру».

Через несколько недель старый дом, стоявший на обширном участке земли, был продан земельному агентству за двадцать тысяч фунтов. Ценность представлял не сам дом, как сказали Мифф, а прилежащий к нему участок. Особняк предполагали снести и на его месте выстроить современный многоквартирный дом.

Гвен решила, что будет чудесно истратить свою часть денег на путешествие в Англию, и тут же заказала билет на океанский пароход. Она заявила, что ей невыносим вид чужих людей, снующих по комнатам их старого дома, и стук молотка аукциониста, продающего их продавленный диван, пусть даже за самую высокую цену. Рано утром в день аукциона Брайан Макнамара зашел за пей, и они уехали вместе на несколько дней в Южный Джипсленд погостить у его матери.

Предоставить «Элуэру» ее судьбе – все равно что покинуть в беде старого друга, думал Дэвид, когда, затворив широкие ворота, взглянул на дом в последний раз. Окна смотрели на него слепыми глазами, лишившись всего, что давало им раньше свет. Клочья рваной бумаги носились по истоптанному саду. Сосны скорбно вздыхали.

Застывший в своем горе, стоический гигант эвкалипт простирал к нему во мраке искривленные ветви, словно знал о своей участи. «Нет, нельзя давать волю чувствам!» – сказал себе Дэвид. Мифф и Герти уже ждали его в машине на дороге: Мифф, печальная, вспоминающая о днях детства и юности, проведенных в этих родных стенах; Герти, с плачем обнимающая терьера Понга, которого, по ее словам, «выгнали из собственного дома»!

«А может быть, этот старый дом всего лишь символ прошлого?» – спрашивал себя Дэвид. Надежда и счастье, печаль и страдание приходили в этот дом; а сейчас он пережил себя и должен быть снесен, чтобы открыть путь будущему. И этому будущему Дэвид посвятит остаток своей жизни.

– Едем, дорогая, – сказал он, садясь в машину; Мифф повела ее в сторону нового жилого района, где находился дом, в котором ей и Биллу предстояло поселиться.

Давида наполнило чувство одиночества. «Один как баклан на утесе», – сказал он себе с кривой усмешкой. Но утесом его была работа, к которой его неудержимо влекло; он не мог подавлять в себе дольше властную потребность писать. Какая мука эта жажда дать выход теснящимся в нем мыслям и чувствам! Необъяснима страсть, манящая к восторгам творчества, и радость удовлетворения, которую она дарует!

Оп всегда испытывал беспокойство и раздражение, если не мог отдаться всецело идее, зреющей в его уме. Она терзала его, требуя своего воплощения, требуя жизни, которую мог дать ей его талант. По крайней мере, так ему казалось. Он обвинял себя в пренебрежительном отношении к своему мастерству, ибо верил, что мог бы создавать вещи действительно сильные и прекрасные, хотя до сих пор ни разу не пытался сделать больше, чем просто пробудить интерес читателя и вызвать улыбку тонкой иронией.

И даже если его перо – всего лишь перо хорошего журналиста, оставить его он никогда не сможет. Дэвид это знал.

Потребность творить присуща ему в той же мере, как и его взгляды на жизнь, как чувство вкуса и обоняния. Он не мог но писать: он был только наполовину самим собой, когда непредвиденные обстоятельства, вроде тех, что имели место недавно, отнимали у него время и возможность заниматься литературным трудом.

Удары, обрушившиеся на семью, окончательно истощили его текущий счет, и у него не оставалось денег, на которые он мог бы рассчитывать, пока не приспособится к жизни на случайные гонорары, а то и без них. Эта перспектива его особенно не тревожила: он не сомневался, что всегда сумеет заработать на кусок хлеба, и даже больше, свободным литературным трудом.

Отныне большая часть его статей будет посвящена «трагической ситуации, с которой столкнулось сейчас все человечество». Писать их ему помогут Эйнштейн, Жолио-Кюри, Бертран Рассел, Лайнус Полинг и многие другие прославленные ученые. Они уже предупредили государственных деятелей всего мира об опасности, которая, в связи с производством и испытанием ядерного оружия, угрожает существованию пашей планеты.

Но этому предупреждению уделяют мало внимания. И в каком неведении до сих пор пребывают люди! Они не думают о том, что смертоносные радиоактивные частицы, рассеянные в атмосфере благодаря взрывам атомных и водородных бомб, могут причинить им непоправимое зло, подвергнуть длительным страданиям, изуродовать и сделать бесплодными целые поколения! Как невосприимчиво к опасности оказалось большинство людей! Им трудно поверить, что термоядерная война принесет почти всей планете смерть и разрушение! А ведь такая война может начаться, если только они не опомнятся и не приложат усилий предотвратить ее.

Постоянно размышляя над огромной задачей, которую он поставил перед собой, Дэвид пришел в конце концов к выводу, что писать статьи надо с большей силой и убедительностью. Он должен вывести людей из состояния апатии, заставить их понять, что сейчас поставлено на карту; пробудить в них желание подняться на защиту своих очагов и семей от опасности радиации и новой мировой войны.

Зная все мели и рифы, которые встретятся ему на пути, если он отважится выйти за дозволенные цензурой пределы, он все же верил, что может сделать свои статьи более действенными, чем они были до сих пор.

Каждое утро, заглушая ликование сердца равнодушным посвистыванием, Дэвид разбирал свои заметки, перед тем как сесть за стол у маленького грязного оконца и сосредоточить мысли на статье, которую он обдумывал накануне вечером.

В квадрате окна виднелся кусок улицы и облупившейся стены дома напротив. Сухая акация свешивала спутанную массу своих черных ветвей над уголком сада. Но лишь только статья завладевала его вниманием, Дэвид забывал о том, что происходит за его окошком: переставал слышать, как шумит улица, как перекликаются хозяйки с разносчиками товаров.

Если мысли его текли непрерывным потоком, легко и ровно ложась из-под пера на бумагу, он останавливался только затем, чтобы подыскать нужное слово или сделать более энергичным какой-нибудь оборот; тогда он закуривал трубку, обдумывая недающуюся фразу и, преодолев препятствие, сгова принимался строчить, спеша излить на бумаге переполнявшие его мысли.

Придвигая к себе машинку, чтобы перепечатать статью, он думал иногда о том, как хорошо было бы нажать кнопку звонка на столе и вызвать молоденькую нарядную машинистку из редакции «Диспетч», которая отлично печатала, свободно читая его неразборчивый почерк.

Упорно работая на своей машинке, он медленно и старательно выстукивал на ней двумя пальцами какой-то незамысловатый танец, что всегда его немного забавляло. Он мысленно поздравлял себя с тем, что добился практикой кое-каких успехов, приостанавливая работу только затем, чтобы ругнуться, когда круглолицые бесенята, называемые клавишами, выкидывали порой зловредные трюки.

Усталый после напряженного утреннего труда, он вкладывал свою рукопись в продолговатый конверт и писал на нем адрес редактора одной из ежедневных газет, на которого он более полагался; после этого ему становился слышен отдаленный грохот уличного движения и глазам представала знакомая картина.

Однажды он увидел на мостовой стайку воробьев, чирикающих над свежим лошадиным навозом, от которого подымалась струйка легкого пара. М-с Баннинг и одна из ее соседок бросились прогонять воробьев. И тут же затеяли ссору из-за того, кто имеет право забрать это бесплатное удобрение для своих цветочных горшков и крохотных садиков. Повозки, запряженные лошадьми, давно уже стали редкостью в наше время, так же как и старые дома, перед которыми еще сохранились палисадники. Цены на землю сильно поднялись, и большинство домов более поздней стройки обросло террасами и ярусами этажей. На улице было пусто, и только женщины, выращивающие герань в цветочных горшках и палисадниках, оспаривали у воробьев щедрый дар проследовавших по улице лошадей.

Дэвид с улыбкой следил за этим столкновением. Недурно было бы, чтобы и на его рукопись, когда она попадет на стол к его собрату редактору в Сиднее или Аделаиде, набросились с таким же нетерпением, с каким эти воробьи на свою добычу.

Днем он проводил час или два в читальне публичной библиотеки, просматривая отечественные и зарубежные газеты и журналы, чтобы быть в курсе новостей, прокомментировать очередную животрепещущую тему или использовать ее для ссылок.

Члены Комитета защиты мира, чьи заседания он посещал, были воодушевлены резолюцией, принятой на конференции Австралийской партии лейбористов по вопросу внешней политики. В резолюции заявлялось о дружбе с Азией, выражался протест против применения ядерного оружия и его испытаний в Австралии и говорилось о необходимости создания безъядерной зоны для Южного полушария.

– Вот видите, это доказывает, что мы все-таки добились результатов! – сказала как-то Шарн. – Давление со стороны профсоюзов и рабочих масс обычно оказывает действие на политиков после выборов.

– Еще бы! – весело откликнулся Дэвид.

– Ну, а вот вы, вы даже не представляете себе, против чего вы боретесь! Вы действуете в одиночку и воображаете, что можете чего-то добиться! – воскликнула Шарн, не одобрявшая индивидуализм Дэвида.

«А может быть, и в самом деле? – задумался Дэвид над ее словами. – Что ж! Пожалуй, она права».

Не слишком ли он рассчитывал на свои силы? И все-таки он упрямо верил, что, не будучи связан ни с одной политической партией, он сможет завоевать доверие большего числа людей, чем если пойдет проторенным путем. Он думал, что ему удастся проложить новый путь, привлечь внимание пассивных, безразличных к политике и не знающих на что решиться людей и убедить их в необходимости поддержки всемирного – не политического, а просто гуманного движения за мир и разоружение.

Посещая политические митинги и собрания женских организаций, он наблюдал, как страх перед тем, что главенствующую роль в борьбе за мир играют коммунисты, затуманивает головы обыкновенных благонамеренных граждан. По-видимому, они были не в состоянии понять, что если правительство Советского Союза первым выдвинуло предложение о том, что великие державы должны заключить договор о запрещении использования ядерной энергии в военных целях, то оно имеет в виду не только благо народов СССР, но и благо всех народов мира.

Казалось бы, что политику мирных переговоров, которая ставит своей целью прекращение губительной гонки вооружений, поглощающей средства, нужные для жилищгого строительства и улучшения условий жизни населения, надо было объяснять гуманными побуждениями и что все разумные люди должны этой политике сочувствовать. Однако Дэвид обнаружил, что дело обстоит далеко не так.

Представители экономических кругов, враждебных всему, что связано с социалистическим строем, сумели вызвать с помощью лжи и религиозного фанатизма чувство слепого и неразумного предубеждения, которое завладевало людьми, как неизлечимая болезнь. Когда на собраниях Дэвид спрашивал мнение докладчика по вопросу о запрещении ядерного оружия или о разоружении, с мест раздавались крики «Коммо!».

Это не удерживало его от вопросов: он задавал их везде, где собирался народ: в общественных залах, на улице, на молитвенном собрании или на предвыборном митинге.

У него появилось больше возможностей для разговоров с людьми во время блужданий по городу и в предместьях, – в поездах и в автобусах, в кабачках и на рынках. Эти случайные беседы со всякого рода людьми доставляли ему истинное удовольствие. Дэвид выслушивал их непредвзятые мнения, и ему казалось, что он проникает в самую глубь закрытого резервуара общественных мыслей и настроений.

На улицах и площадях, где люди уже стали привыкать к виду чисто одетого человека и его непонятным вопросам, Дэвид был известен как «Миротворец». Женщины, болтающие у маленьких бакалейных лавчонок, завидев его, говорили друг другу:

– А вон идет Миротворец! – и весело приветствовали его словами «Добрый день, мистер!», когда он проходил мимо или останавливался поговорить с ними.

Толстый и благодушный Чезаре, сидя по вечерам с Дэвидом за бутылкой вина, передавал ему свои разговоры о нем с рыночными торговцами, время от времени покатываясь со смеху.

– Этот псих совсем рехнулся, говорят они мне, mio amico [Мой дружок (итал.).], – хихикал Чезаре. – Рехнулся, да не он, отвечаю я. Это вы, чертовы психи, ничего не понимаете! А в том, что он говорит, – много смысла.

В лице Дэвида дрожала усмешка, когда он рассказывал Шарн о том, какую репутацию он приобрел, и о своих разговорах с Чезаре на заднем дворе у м-с Баннинг перед тем, как они с Рыжим уходили в ночную смену. Каждый раз, когда Дэвид видел Рыжего рядом с Чезаре, он вспоминал о Тони и думал о том, как он там лечится и подчиняется ли строгой больничной дисциплине.

Он несколько раз наводил о Тони справки по телефону и получал благоприятные отзывы.

Когда через три месяца он зашел навестить Тони, мальчик был здоров и доволен своим положением. Он сообщил, что тренируется перед состязаниями но боксу среди мальчиков и изучает мореходное дело – старый морской капитан приходит раз в неделю в клинику и ведет с ними занятия.

– Вот выйду отсюда, и только меня и видели! – Голос Тони окреп и зазвенел. – Уйду в море. Капитан напишет бумагу, что из меня получится хороший моряк. И я никогда не вернусь назад и не дам над собой измываться Янку и его шайке.

– Молодец! – Дэвид одобрительно улыбнулся. – Я знал, что ты парень стоящий и время здесь проведешь с пользой.

– Да, черт возьми! Хорошо, что я здесь! – воскликнул мальчик. – Скажите бабушке, что я здоров, но, ради Христа, пусть она молчит. Если только это отребье узнает, где я…

– Они не узнают, – успокоил его Дэвид.

Для него было настоящим ударом, когда две недели спустя, позвонив в клинику, он узнал, что Тони исчез.

– Что произошло? – спросил Дэвид.

– Мы не знаем. – Голос в трубке, вначале негромкий, неясный, зазвучал резко. – Он просто удрал. Мы думали, что Дарра будет одним из наших удачных случаев – но увы! Нас постигло еще одно разочарование.

– Но ведь все шло так хорошо, – настаивал Дэвид. – Почему же, почему…

– Причина нам неизвестна, – раздраженно ответил директор, – если не считать того, – добавил он, – что нам прислали недавно одного парня, который, кажется, знает Дарра. Парень скверный. Не раз участвовал в побоищах между шайками, доставивших полиции немало хлопот.

– Ну, это многое объясняет, – заметил Дэвид.

– Мы нс обращались в полицию и не просили искать Дарра, – сказал директор. – Он пришел к нам добровольно, так что…

– Этот случай не требует вмешательства полиции, – поспешил уверить его Дэвид. – Огромное спасибо за все ваши заботы о Топи. Я сообщу вам, если он даст о себе знать.

Слишком встревоженный, чтобы продолжать свои занятия в библиотеке или встретиться, как было условлено, с Шарн, Дэвид решил, что ему следует снова повидать бабушку Тони; он ей скажет, что случилось, и постарается выведать, где мальчик может скрываться. Он был почти уверен, что Тонн не станет искать убежища дома и что исчез он из клиники для того, чтобы это, как он говорил, «отребье» не могло снова завладеть им. Но где он? Какие шаги предпринял, чтобы избежать преследования?

Как Дэвид и предполагал, старуха ничего не знала об исчезновении мальчика. Она была потрясена известием и не представляла, куда он мог деться.

– Он скоро даст нам знать о себе, – сказал Дэвид, чтобы успокоить ее. – Я убежден, что все обойдется. Когда я видел его в последний раз, он был так уверен в своих силах! И готов бороться за свое право стать тем, кем ему хотелось. Вы знаете, он ведь мечтал стать моряком. Может быть, сейчас он уже далеко в море и вне опасности.

Старуха беззвучно плакала. Дэвид и сам был сильно удручен и, шагая по улице мимо теснящихся в беспорядке мрачных построек, печально думал о том, что все его надежды на выздоровление Тони пошли прахом. Он отнюдь не был уверен, – как делал вид, – что мальчик по вернулся к прежнему безалаберному образу жизни, привычному ему с ранних лет, когда он зарабатывал по нескольку шиллингов, выполняя случайные поручения или добывая сведения для букмекеров на бегах.

Проходили месяцы, а известий о Топи так и не было, и Дэвид начал думать о нем как еще об одной из своих неудачных попыток воздействовать на людей «им во благо».

Он все реже стал вспоминать о мальчике, с головой уйдя в работу; Дэвид занялся теперь программой разоружения и изучением последних научных данных о действии ядерных взрывов.

Все усилия своего ума и таланта Дэвид направил на то, чтобы создать интересные, убедительные статьи, в самой доступной форме преподнося факты и цифры, комментируя цитаты из речей выдающихся писателей, сенаторов, генералов, а иногда и вставляя в текст замечания рядовых граждан, с которыми он сталкивался в повседневной жизни.

Он бомбардировал газеты и журналы краткими заметками и большими статьями, пробуя писать в самых различных жанрах, вплоть до диалогов и коротеньких рассказов, где описывал какой-нибудь забавный случай.

К концу года груда возвращенных рукописей выросла до таких размеров, что было уже трудно сохранять оптимистическую веру в то, что уменье писать, правдивая информация и способность придавать широкое значение новостям, имеющим местный интерес, могут завоевать признание. Его статьи возвращались почти автоматически из всех ежедневных и еженедельных газет, куда Дэвид их направлял.

Правда, ему прислали два-три чека на небольшие суммы за безобидные очерки о перелетных птицах, обитающих в илистых низинах устьев рек, и за описания исторических зданий, затерявшихся среди трущоб. Но судьба статей «Ядерная опасность», «Почему мы требуем разоружения», «Паспорт в будущее», которые он серьезно обдумывал и тщательно готовил, свидетельствовала о заговоре молчания, коим редакторы окружили некоторые темы.

Подобных неудач следовало ожидать, утешал себя Дэвид. Он не хотел признать себя побежденным в первом же раунде борьбы за право народа знать правду об опасности цепной реакции от ядерных взрывов или о возможностях перестройки военизированной экономики в экономику мирного времени при условии всеобщего и добровольного разоружения.

Его не поколеблют унизительные отказы и сговор газет, объявивших ему бойкот. Сражаться он не перестанет никогда, давал себе обещание Дэвид, он добьется доверия народа, найдет к нему путь, как бы тернист он ни был и какие бы трудности ни встретились ему на этом пути.

В течение последних шести месяцев он виделся с Мифф только дважды. Он знал, что она всегда занята: утром – служба, вечером – хлопоты по хозяйству. В последний раз, когда они завтракали вместе, Мифф сказала, что у них большая радость: она ждет ребенка.

– Что пишет Гвен? – спросил Дэвид.

– О, ее письма полны восторгов о том, как чудесно она проводит время в Лондоне, – сказала Мифф.

– Она здорова и счастлива?

– Поверь, что она найдется в любом положении, – рассмеялась Мифф. – Гвенни работает в знаменитом салоне мод. Работа, по ее словам, нелегкая, но ее забавляет быть живой моделью и изображать шикарных девиц.

– Ты знаешь ее адрес? Она не писала мне с тех пор, как уехала.

Мифф уловила в его голосе горечь. Когда он записал адрес с ее слов, Мифф встала, собираясь уходить… и вдруг почувствовала укор совести: ведь сама она даже не поинтересовалась его делами.

Дэвид стал таким замкнутым и далеким, почти чужим. Запнувшись, она спросила:

– Как тебе живется, папа?

– Отлично, – беззаботно отозвался он.

Но Мифф угадала, что скрывается за этим беспечным тоном.

– Не отдаляйся от нас, папочка, – умоляюще сказал? она, – приходи поужинать со мной и Биллом всякий раз, как тебе захочется. Хорошо?

– Спасибо, дорогая! – В глазах и улыбке Дэвида сверкнул прежний насмешливый огонек, – Приду, когда у меня будет лучше настроение. Сейчас, как говорят американцы, «надо трубить погромче, раз мой товар не находит сбыта».

– Ну, со мной это необязательно, – возразила Мифф.

– Разумеется! – Он поцеловал ее, и она убежала.

Ему не хотелось, однако, говорить ей о все растущей груде отвергнутых рукописей, и он пришел к Мифф и Биллу только после того, как родился внук.

Герти открыла ему дверь и взволнованно объявила:

– У мисс Мифф сын, настоящий красавец. Весит восемь фунтов, и назвали его Ян!

– Как я ругаю себя, что не приходил раньше! – воскликнул Дэвид покаянным тоном, когда увидел Мифф с ребенком на руках. Ему казалось, что она никогда не была так хороша, как сейчас, в ореоле материнства.

– Маленький негодник задал нам жару в последний момент, – весело рассказывал Билл, – Мифф только что вернулась домой из больницы. Вы пришли как раз вовремя, отец. Давайте отпразднуем нашу радость!

Оп пошел на кухню за стаканами и вернулся с бутылкой в одной руке и стаканами в другой.

– Выпьем за нового поборника человеческих прав! – провозгласил Билл; отцовские чувства переполняли его, переливаясь через край, как пена из стакана.

– И за счастливое будущее всех детей на земле, за мир без войны, – тихонько добавила Мифф.

Дэвид остался на праздничный ужин, который Герти приготовила в честь возвращения Мифф.

Мифф рано ушла спать, а Дэвид остался покурить и побеседовать с Биллом за стаканом пива. Когда они обсудили все дела внешней и внутренней политики, вопросы профсоюзной борьбы и нарастающей мощи движения за мир, за прекращение ядерных испытаний и разоружение, Дэвид побрел не совсем твердой походкой к себе домой, в свою комнату у м-с Баннипг.

Он испытывал радостное возбуждение, посетив семью Мифф, был рад ее счастью и разговору с Биллом. Мужество и вера в будущее этой молодой четы, уверенность, что они добьются счастливой жизни для своего сына, рассеяли закравшееся было в его душу сомнение, что будущее, о котором они мечтали, может когда-нибудь стать реальностью. И с вновь вспыхнувшей болью подумал он о том, что ребенок Мифф и другие дети не должны быть принесены в жертву, как был принесен Роб. Он, Дэвид, приложит все силы, чтобы дать им то, что Мифф называла «мир без войны» – счастливую жизнь для всех детей на земном шаре.