Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Глава XXII

Возвращаясь домой уже окутанными сумерками окраинными улочками, Дэвид в смятении раздумывал над словами Шарн.

Уж не признание ли это в любви, размышлял он, сделанное со свойственным ей прямодушием? Сколь ни переполняли его сострадание и нежность к пей, Дэвид сердцем понимал, что ему предложен дар, принять который он не может.

Он сознавал, что копанье в себе, которому он поддался год назад, отшатнувшись от искренней сердечной дружбы, связывавшей их, в немалой степени содействовало глубочайшей душевной депрессии, в которую он погрузился. А вслед за тем предался полному пессимизму, считая, что миром правят голод, алчность и насилие, а людьми движут лишь невежество, лицемерие и трусость.

Но ведь именно негаданная доброта этих далеко не совершенных людей, ехидно напомнил он себе, вызволила его из глубин отчаяния и вызванной этим отчаянием болезни. Веселый чужестранец Чезаре ухаживал за ним и кормил его; Джан, казалось бы, безразличная ко всему, кроме собственной выгоды, с беспечным великодушием вернула ему веру в себя и в свои силы. Он был благодарен им не только за их доброту, но и за то, что они сумели вновь убедить его, что человеческой натуре свойственны проявления безграничного сострадания, в чем он было усомнился.

Он вновь обрел веру. Утверждение «Столько хорошего в худших из нас, и столько дурного в лучших» относилось ко всем без исключения людям. И это примирило его с необъяснимыми противоречиями в поведении людей и их психологии. Противоречиями, которые были свойственны ему в такой же мере, как и всем другим.

Человек не знает, не может быть уверен, как он поведет себя, когда на него начнут оказывать давление находящиеся вне его контроля силы. И все же в душе каждого постоянно тлеет прометеев огонь, невольно объединяя людей, вспыхивая ярким пламенем каждый раз, когда надвигаются события, ставящие под угрозу всеобщее благо. Разве можно было бы перенести войну со всеми ее ужасами и жестокостью, если бы солдаты не верили в то, что они сражаются отнюдь не ради своей выгоды, а во имя высоких идеалов, что они с готовностью жертвуют своей жизнью, своей надеждой на счастье во имя чести, патриотизма, свободы.

Если бы только люди поняли, что поставлено на карту, если бы только удалось разбудить дремлющую в них силу, как быстро изменилась бы политика правительств! Но эта сила оставалась в дремотном состоянии, и он по-прежнему горел желанием вызвать ее к жизни. Как это сказал один знаменитый ученый, знаток истории развития человеческого общества? За всю историю эволюции борьба разных видов млекопитающих за существование «определялась лишь их способностью действовать энергично и быть всегда начеку – в противном же случае…». Это утверждение никогда не было столь верным, как в наши дни.

Дэвид понимал, что сумятица в его мыслях неразрывно связана с осложнениями, возникшими в его дружеских отношениях с Шарн.

Ему казалось, что он навсегда избавился от вожделений плоти, одолевавших его в период близости с Джан. Что касается Шарн, то он испытывал лишь удовольствие от духовного общения с ней, угадывая в ней натуру, схожую со своей. Он воображал, что и она испытывает к нему такое же чувство. Во всяком случае, она не пыталась завлекать его, воздействовать на его воображение, хотя ему вдруг вспомнилось поднятое к нему, залитое лунным светом лицо Шарн, на котором за обычным выражением невинности промелькнуло явное ожидание чего-то; он вспомнил и о внезапно охватившем его желании поцеловать ее в тот вечер, когда после целого дня, проведенного на пляже, все еще во власти солнца и моря, они одновременно почувствовали очарование минуты.

Теперь он даже не испытывал соблазна взять то, что она ему предлагала, и поверить в иллюзию, которая могла бы заставить его переродиться, поверить в любовь молоденькой девушки, жаждущей отдаться мужчине, в которого, как ей казалось, она была влюблена, – отдаться ради того, чтобы испытать «великое счастье».

Шарн, конечно, не так уж наивна. Она еще со студенческих пор знала о случайных связях своих однокашников и о безумных романах, которые порой коверкали жизнь ее друзей. Но он был уверен, что она не мыслит себе отношений между ними, которые сводились бы только к чувственным наслаждениям. В ее представлении они должны были основываться на глубокой страсти, быть нравственно оправданными, являться своего рода единением души и тела. А он не испытывал ни малейшей склонности вступать с ней в такой тесный союз.

К тому же ни в манерах Шарн, ни в ее облике не было и намека на кокетство. Она считала ниже своего достоинства использовать одежду для обольщения мужчин. Ее светлые волосы обычно были небрежно подобраны сзади пучком. И только глаза за стеклами круглых, в черной оправе очков лучились красотой, шедшей из самых глубин пылкой и в то же время нежной души. Еще не утерявший детской припухлости рот никак не сочетался с представлением о трезвом логичном уме молодой женщины, зарабатывающей на жизнь преподаванием математики и посвящающей все свободное время организационной работе, требующей от человека полной отдачи. Свою страсть к писанию стихов она рассматривала как тайный порок. И лишь в те редкие минуты, когда она была не в силах сдержать восторженного порыва при виде солнечных бликов на реке, или изумительного заката, или красивого дерева в цвету, Дэвид понимал, сколь очаровательна она может быть.

Какая нелепость даже думать о любви и возможности женитьбы на Шарн! Вряд ли и она заходила в своих мыслях так далеко, что подумывала о нем как о возлюбленном или строила в отношении него какие-либо матримониальные планы. Он презрительно хмыкнул, думая о вопиющем мужском тщеславии, позволившем ему столь серьезно истолковывать бесхитростную попытку польстить его самолюбию.

К тому же Шарн хорошо знала, что он бездомный бродяга, человек без гроша за душой, что он даже не мог позволить себе угостить ее обедом, хотя никогда не разрешал платить за себя, когда им случалось обедать вместе. Она относилась к этому как к одному из его «буржуазных предрассудков», ибо хорошо зарабатывала и считала, что принцип равенства полов позволяет женщине с деньгами, которых нет у мужчины, платить за обоих, если он этого сделать не может.

Независимое положение Шарн, уверял себя Дэвид, служило лишним доказательством полной абсурдности его предположения, будто он нужен ей для того, чтобы она могла почувствовать себя настоящей женщиной. И кроме того, она ведь знала, что он ушел из дому, дабы ему ничто не мешало посвятить себя делу борьбы за мир, и никогда еще это его стремление не было столь сильным, как теперь.

Он сожалел, что так много времени потратил даром, отдавшись донкихотским иллюзиям и тщетно пытаясь в одиночку завоевать умы людей. Не достигнув этой цели, он уверовал наконец в необходимость работать скромно и усердно вместе с прочими мужчинами и женщинами, посвятившими себя тем же идеалам.

Оказалось, что Шарн стоит плечом к плечу с ним, исполняя ту же работу, что и он, это в значительной степени объясняло его привязанность и уважение к ней. Значит, ничто не должно помешать этой работе. Их связывали порожденные общим делом надежда и энтузиазм. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы Шарн нарушила как-то веселые дружеские отношения, существовавшие между ними. Хотя и то сказать, веселой она бывала редко. Все же он решил, что необходимо умерять ее серьезность, используя для этого свое чувство юмора.

Тихонько насвистывая, он погрузился в размышления, обдумывая ряд статей, которые намеревался написать для профсоюзных журналов об открывающихся в связи с разоружением перспективах развития гражданских отраслей промышленности. И надо же ему было именно тут споткнуться о край тротуара. Удар – и подметка отлетела от ботинка.

С трудом шагая на хлопающей подметке, он вспомнил слова Мифф о необходимости купить новые ботинки, носки, рубашки, приличное пальто. Он бы никогда не признался в этом Мифф, но факт оставался фактом: у него было слишком мало денег на покупку всех этих вещей. Он отложил кое-что из денег, которые заработал, исполняя черную работу за Джан, кроме того, у него был чек за листовку, которую он написал по просьбе Билла для профсоюза; это было все. С тех пор, отдавая все свое время и всю свою энергию безвозмездно, он не заработал ни гроша.

Когда кто-то в комитете внес предложение оплачивать его труды, он с горячностью отказался, дабы не истощать и без того крайне скудные и явно недостаточные для огромной работы по подготовке Конгресса средства. И все же, как ни крутись, а чтобы служить целям Конгресса, надо на что-то жить. И ничего тут не придумаешь, заключил Дэвид, посмеиваясь над своими колебаниями, кроме как найти какой-то способ заработать несколько фунтов, что позволило бы ему, не прерывая работы в комитете, привести себя в приличный вид.

Полный решимости не допустить повторения прошлого печального опыта, когда, обнищав, он окончательно пал духом, Дэвид пришел к выводу: надо «принять меры», чтобы уладить этот вопрос, ставший и вовсе безотлагательным после того, как оторвалась подметка.

Но что же делать? Куда сунуться в поисках платной работы или хотя бы случайного приработка, чтобы иметь необходимые средства для уплаты за комнату, еду, одежду? Не отличавшийся в прежние годы большой практичностью, он теперь твердо усвоил, что человек не может жить, работать по своему усмотрению и сохранять при этом независимость, не получая постоянно хотя бы небольшую толику «презренного металла». Но даже эту небольшую толику не так-то просто раздобыть тому, кому не дают работать по призванию. Получить же черную, неквалифицированную работу хотят очень много людей, таких же немолодых, как он. Правда, убеждал себя Дэвид, он всегда может пойти мыть посуду в пивную или ресторан. Или, на худой конец, устроиться мойщиком окон или ночным сторожем в какую-нибудь контору.

И тут ему на ум пришло шутливое замечание, которое он сделал в тот день, когда Рыжий перешел работать во фруктовую лавку и покинул Чезаре.

– А почему бы тебе не взять меня в помощники, а, Чезаре?

– Очень хорошо. Чего ж не взять, – добродушно рассмеялся Чезаре.

Интересно, подумал Дэвид, как он отнесется к этому предложению, сделанному не в шутку, а всерьез? Ну чем не идеальная работа – убирать мусор на рынке? Чезаре работал в ночную смену, и Дэвид решил, что всегда сумеет урвать для сна часок-другой перед уборкой и после уборки рынка, чтобы успеть, как обычно, явиться утром в комитет. Зато каким благом будет для него маленькое, регулярно получаемое жалованье, не без иронии размышлял он. Только бы ему удалось убедить Чезаре, что деньги нужны ему позарез, – тогда б уж он как-нибудь доказал, какой он заправский мусорщик!

По-прежнему шлепая по тротуару оторвавшейся подметкой, но уже воспрянув духом, он отпер дверь в свою комнату и уселся за изучение планов реорганизации промышленности, неизбежной после тех мер по разоружению, которые были внесены Комиссией по разоружению Организации Объединенных Наций.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I

Дэвид допоздна засиделся, кончая статью, которую он озаглавил «Здравый смысл и разоружение»; подняв глаза от машинки, он посмотрел в окно.

Стояла зимняя, непроглядно-черная ночь. В мокрые стекла хлестал дождь, стекая струйками вниз. Вдруг за окном промелькнула и тотчас исчезла неясная фигура, скрытая плотной завесой дождя. Или ему это только померещилось?

Дэвид вновь углубился в изложенные им в статье доводы «за» и «против» разоружения. Прочел вслух:

– «Как же добиться, чтобы все или хотя бы часть из тех миллиардов долларов, ныне пропадающих втуне, служили делу жизни, а не делу смерти?»

И снова занялся изучением выводов экспертов Комиссии по разоружению Организации Объединенных Наций и других видных экономистов.

В одном из самых важных докладов подчеркивалось: «Переход от нынешнего состояния гонки вооружений к условиям всеобщего и полного разоружения скорее всего не произойдет молниеносно в результате чьего-то удачного политического хода или страшного мирового потрясения».

«Разумное планирование, вот что будет предшествовать переходному периоду, – стадиям контроля над вооружением – причем к каждой из этих стадий будет соответственно приспосабливаться экономика».

Уильям С. Ройс из Стэнфордского исследовательского института утверждал: «Если предоставить общественным и частным организациям от трех до пяти лет на разработку планов по разоружению и еще пять – десять лет на осуществление этих планов, то эти организации могли бы внести в них неизбежные коррективы, чтобы не создавать нежелательных трудностей в основных отраслях промышленности и среди определенных кругов населения».

Консультативная группа экспертов в своем докладе Организации Объединенных Наций ссылалась на многочисленные примеры, когда окажется возможным вносить эти коррективы, используя прежнее оборудование и рабочую силу.

В докладе указывалось, каким образом денежные средства, прежде расходовавшиеся на военные нужды, могли бы пойти на жилищное строительство, ликвидацию трущоб, развитие сельского хозяйства, народное образование, медицинское обслуживание, социальное обеспечение, на культурные цели, научные исследования, на расширение торговли с развивающимися странами, на материальную помощь и техническое сотрудничество, с тем чтобы повсюду покончить с нищетой и низким уровнем жизни, которые бросают мир в пучины эпидемических заболеваний.

Проанализировав все факторы, касающиеся этой программы, и обсудив возможности ее выполнения, консультативная группа пришла к единодушному выводу: «Не должно быть никаких сомнений в том, что использование в мирных целях тех ресурсов, которые ныне идут на военные нужды, будет выгодно всем странам и поведет к дальнейшему улучшению мировой экономики и социальных условий жизни. Всеобщее и полное разоружение станет истинным благом для всего человечества».

Последняя фраза была особенно созвучна мыслям и думам Дэвида.

Билл Берри как-то сказал, что люди, которые зависят от своей работы и ежемесячного заработка, чтобы оплачивать содержание дома, расходы на питание и одежду для своих жен и детей, даже будучи теоретически настроены в пользу разоружения, в глубине души побаиваются сформулированных в общих чертах планов, которые временно могут перевести их в ряды безработных.

Дэвид возражал, что при теперешних обстоятельствах любое изменение в военной конъюнктуре неизбежно приведет к тому же.

Все ученые, экономисты и сторонники разоружения подчеркивали, что последовательным стадиям перехода от военного производства к производству мирному, рассчитанному на то время, когда война больше не будет угрожать спокойствию и счастью человечества, должно предшествовать тщательное планирование промышленного производства и изучение специфических нужд отдельных районов.

Учитывалось также, что спланированная таким образом экономика новой эры в значительной мере оградит трудящихся от безработицы и неуверенности в завтрашнем дне, от которых страдало большинство из них при нынешнем хаосе в развитии промышленности, усугубляемом все большей автоматизацией производства.

Перечитывая свою обзорную статью относительно проблемы разоружения, Дэвид испытывал неудовлетворение: ясно, что в таком сжатом отчете невозможно рассмотреть вопрос со всех сторон. Хорошо бы, если бы каждый мог ознакомиться с докладом Организации Объединенных Наций. Несмотря на разумность выводов, многие аспекты этого плана и трудности воплощения его в жизнь требовали пристального внимания. В самом докладе признавалось, что препятствия, мешающие осуществлению плана, имели столь же политический, сколь и экономический характер. На пути прогресса, задерживая его, возникал пресловутый «ослиный мост», упомянутый еще Евклидом. Но шаги на этом пути уже были сделаны. Исследовательские группы и эксперты, занимающиеся промышленным планированием, уже напряженно работали, пытаясь упростить и облегчить переход от военной экономики к гражданской, который они считали неизбежным.

Дэвид хмурился, глядя на кипу книг, документов, брошюр и статистических исследований, на основании которых он надеялся написать свою обзорную статью. Ему не хватало конкретных доказательств, чтобы ответить на вопрос, каким же образом будет сотворено чудо, доказательств, которые рассеяли бы сомнения любого Фомы Неверующего, убедили бы трудящихся, промышленных магнатов и правительства, что они могут без ущерба для себя согласиться с сокращением производства, вызванного уменьшением капиталовложений в те объекты военного производства, которые уже утратили свое значение.

Раздосадованный тем, что вся эта колоссальная информация далеко не так исчерпывающа, как хотелось бы, он вдруг почувствовал на себе чужой взгляд и быстро вскинул глаза к окну.

На него в упор глядело чье-то лицо – мертвенно-бледное, залитое дождем лицо с испуганными глазами и полуоткрытым ртом.

Дэвид смотрел на человека, человек смотрел на него. Черты лица показались Дэвиду знакомыми, и все же он не узнавал его.

– Мистер! – едва слышный шепот достиг его ушей.

Дэвид встал, резко отодвинув кресло.

– Тони! – крикнул он и вышел за дверь, где бушевали дождь и ветер.

Мальчишка стоял, прижавшись к стене возле окна, и Дэвид, невзирая на его сопротивление, ввел его в комнату.

– Не нужно бы мне приходить! Не нужно бы, мистер. Они следят за мной, а бабка померла, и куда идти, не знаю.

– Конечно, тебе нужно было прийти ко мне, – пытался ободрить его Дэвид. – Успокойся, успокойся. Сними-ка мокрую одежду. Сейчас я дам тебе сухую рубашку и штаны. Ну, а потом расскажешь, что у тебя стряслось. Если, конечно, захочешь.

Тони сбросил мокрую одежду и натянул на себя руг башку и штаны, которые дал ему Дэвид. И рубаха и штаны были слишком велики для его тощей фигуры. Дэвид невольно рассмеялся над нелепым видом мальчика; однако Тони даже не улыбнулся.

С лица его не сходило выражение страха и подавленности. Он потянулся к лежащей на полу мокрой куртке за пачкой сигарет. Достал одну сигарету. Дэвид зажег спичку и, поднеся ее мальчику, смотрел, как дрожит его рука, держащая сигарету. Тони жадно затянулся. Едва только едкий запах дыма коснулся его ноздрей, Дэвид понял, что за сигарету курит Тони.

– Ты опять за старое, – спокойно сказал он.

– Я не хотел этого, мистер, – пробормотал Тони. – Я поклялся никогда не дотрагиваться до них… Пока я был в клинике, я от них отучился. За все то время, что я не был здесь, не выкурил ни одной… Но когда Янк зацапал меня пару недель назад, он заставил меня курить их… Чтобы снова взять надо мной власть…

– Так, так, – машинально пробормотал Дэвид, хотя ничего не понял из того, что говорил Тони.

– Не верите? – с вызовом крикнул Топи и бросил пачку сигарет Дэвиду. – Вот, нате, возьмите! Мне они не нужны, мистер. Обходился и без них. Могу и сейчас обойтись, – если снова удастся уйти в море.

Дэвид поднял с полу пачку сигарет, с любопытством осмотрел ее и положил на стол среди разложенных бумаг.

– Я ведь не прошу помочь мне, – тяжело дыша, проговорил Топи. – Скажите только, что делать… как мне вырваться от них, мистер? Боже мой, прежде я не хо-те" л бросать, а бросил… а теперь вот хочу… Я плохо обошелся с вами, мистер. Убежал из клиники… Но мне пришлось убежать. Полиция привела одного парня… он знал меня, я подумал, что он донесет Янку, где я…

Тони как подкошенный повалился в кресло, которое подставил ему Дэвид, и забился в безудержных рыданиях.

Дэвид включил электрокофейник, чтобы сварить кофе и согреть мальчишку: пусть сначала придет в себя.

Выпив чашку кофе, мальчик немного успокоился и перестал рыдать.

– Итак, ты сбежал? – сочувственно спросил Дэвид в надежде, что Тони продолжит рассказ о своих злоключениях с тех самых пор, как они виделись в последний раз.

Ему и самому, видно, не терпелось выговориться, только бы справиться со страхом, пригнавшим его к Дэвиду.

– Пробрался зайцем на «Димбулу», отплывавшую на Запад, – начал Тони, и глаза его чуть повеселели при воспоминании о тех днях. – Ох, и худо же мне пришлось, мистер! Первые дни ну просто наизнанку выворачивало. А йотом меня нашли двое матросов, хорошие ребята… приносили мне воду, кое-чего из еды. Но однажды ночью я возьми да и вылезь наверх подышать свежим воздухом, тут-то меня и сцапал второй помощник. Говорят, он зайцев издалека чуял… каждый рейс вылавливал парочку, а потом сдавал их полицейским в Фримантле.

– Но я все же везучий, – оживился Тони, вспоминая, как ему повезло, и заговорил быстрее: – Оказался среди палубных пассажиров старик один, увидел, как второй помощник взял меня в оборот, и выдал ему пару ласковых… А потом, хотите верьте, хотите нет, пошел к капитану и сказал, что возьмет меня на свою ответственность, лишь бы меня не выдавали полиции.

Болди потом рассказывал мне: «Я и сам, говорю капитану, в молодости плавал зайцем, сэр, и я, говорю, знаю, что мальчишке просто захотелось понюхать приключений. Нехорошо для мальчишки, если он окажется в тюрьме вместе со всякими уголовниками».

И что, по-вашему, ответил капитан? Подумать только! «Я и сам когда-то плавал зайцем, мистер Болдуин, – легко, правда, отделался. Я не имею права смотреть сквозь пальцы на безбилетников. Но если вы берете парня на свою ответственность, мы не станем заявлять о нем полиции».

Дэвид с облегчением подметил улыбку, промелькнувшую на застывшем лице Тони.

– Капитан-то молодчага, а, Тони? – рассмеялся он.

– Еще какой! – согласился Тони. – Да и Болди не хуже. Это его все так звали – Болди, хотя полное его имя Монтегю Болдуин. Взял меня к себе жить… устроил работать в мясную лавку – подметальщиком и посыльным.

Тони все говорил и говорил, словно стремясь сбросить груз тяжелых воспоминаний.

– Вы ведь знаете, мистер, меня всегда тянуло к морю. Вот почему мне так по душе пришлись занятия но мореплаванию, которые вел с нами в клинике старик Кэрли. Все то время, что я жил у Болди, я постоянно околачивался в порту, – разговаривал с матросами с разных судов… Так вот, как-то раз Тэд Диксон – это один ил тех парней, что помогли мне тогда на «Димбуле», – и говорит: «Привет, Тони! Как дела?» – «Да все в порядке», – отвечаю. А он говорит: «Не для тебя эта работенка, парень, торчать в мясной лавке. Чего бы тебе не попробовать устроиться на какой-нибудь каботажный люгер? Этакому боевому парню, да не попытать счастья». – «Думаешь, стоит?» – спрашиваю.

Ну, Тэд поговорил с одним своим дружком с «Вестерн стар». Короче говоря, капитан Петерс поглядел на меня и взял на работу – послал на камбуз под начало коку. А через несколько месяцев, когда им понадобился матрос, капитан перевел меня в матросы. Знаете, мистер, самые замечательные парни на свете – это матросы! Ей-богу! Рассказали мне про оснастку, и плевать они хотели, умею я чего или нет. Уже после первого рейса я стал заправским матросом, мог назвать все румбы компаса, держать штурвал, мог пособить в любом деле: и снасть починить при случае, и груз закрепить. Тэд был здорово доволен, когда спустя год я встретил его в Фримантле и рассказал, что получил свидетельство матроса первой статьи.

Ну, значит, пришли мы в Мельбурн, поставили судно в док, тут я до того расхрабрился, что решил: дай, думаю, наведаюсь домой, забегу повидать мать и бабушку. Скажу, что все у меня в порядке… Все как нельзя лучше…

При этих словах он сжал кулаки и, скривив рот, продолжал, явно иронизируя над своей самонадеянностью:

– Вот тут-то я и вляпался, мистер. У шайки есть и в порту шпион, отъявленный мерзавец по кличке Педро Драчун. Он и узнал меня… и сказал Янку, что «Вестерн стар» ходит в Китай… что меня можно использовать.

А Янк, конечно, так и вцепился в меня. «Ты, говорит, валяй обтяпай для меня одно дельце в Гонконге. Я, говорит, пошлю с тобой письмецо моим дружкам, а они перешлют с тобой посылочку. Спрячешь ее как следует, привезешь сюда и отдашь мне в собственные руки».

«Ни в жисть, говорю».

«Ну так и жизни не взвидишь, говорит».

Что мне было делать, мистер? Так вот и оказался у меня на койке чей-то чужой чемоданчик. Ну и перетрухнул я тогда в Гонконге! Запрятал его подальше в рундук, промеж своих вещичек, да только сыщики, они тоже не дураки, и не мне с ними тягаться: нашли они этот распроклятый чемоданчик, а в нем игрушки, а внутри игрушек – наркотики. Я и смылся с корабля, покуда не зацапали, но они меня ищут… Вот и пришел мне каюк, мистер. Сыщики меня как пить дать схватят. Ну, а если я не стану держать язык за зубами и расскажу все, как было, Янк прикажет своим бандюгам расправиться со мной.

– Это он убил ее! – в отчаянии закричал вдруг Тони. – Говорю вам, это он ее убил! Я видел, как он убивал миссис Росси. Янк боялся тогда, что я донесу на него в полицию.

– Миссис Росси? Полиция? – переспросил Дэвид. Слова эти возродили в его памяти события давно минувших дней. – Выходит, этим-то он тебя и держит? – сказал Дэвид, сам не зная, как отнестись к страхам и мучениям Тони.

Он вдруг припомнил тот вечер, когда вернулся в город после отдыха в загородном домике Мифф. Первое, что бросилось ему тогда в глаза, это огромные заголовки вечернего выпуска «Диспетч» об убийстве Росси. Он еще забрел в тот вечер в ресторанчик неподалеку от того места, где было совершено убийство, а официантка приняла его за сыщика, ведущего расследование по делу об убийстве – ее подозрения тогда очень его позабавили. Несмотря на это воспоминание, ярко вспыхнувшее в мозгу, взгляд его, обращенный к Тони, оставался безмятежным и спокойным.

– Если ты не расскажешь мне, как все было на самом деле, – сказал Дэвид, нарушая воцарившееся молчание, – я ничем не смогу тебе помочь.

– Она была очень добра ко мне, миссис Росси, – жалобно залепетал он. – Брала с собой в постель. Мне было всего шестнадцать… А по ее словам выходило, что я куда больше мужчина, чем те парни, с которыми она путалась. Спала с ними и брала деньги. А с меня-то ей нечего было взять. По уши влюбился в нее… Прямо с ума сходил. И она говорила, что я ей нравлюсь. Альберто, муж ее… Ему, видно, было наплевать, что у нее есть другие ребята. Сам-то он работал на Янка. «Я его терпеть не могу, – говорила она. – Ему бы огрести побольше, вот и все, что у него на уме».

Но что Янк путается с Лиллой, о том я не знал. Мать моя сошлась с ним, только когда пошла работать в ресторан. Так вот, я слышал, как в ту ночь они разговаривали, Янк и Лилла, я хочу сказать… Я шел отдать ей рыбу, которую наловил с причала в порту. Они были в кухне… ссорились, не приведи бог как. Я слышал, как Лилла сказала: «Я хочу уехать отсюда, и мне нужны мои сто монет. Если не отдашь, выдам шпикам».

Тут Янк подскочил к ней, схватил ее за глотку. Они грохнулись на пол. Я слышал, как они возились. Лилла пыталась кричать. Я вбежал в комнату, когда Янк уже поднялся с полу. Он обернулся ко мне. «Давно ты здесь?» – спросил. «Считай, что давно», – ответил я, совсем ошалев с перепугу.

«Черт тебя подери!» – заорал он и сграбастал меня. Я было подумал, он и меня задушить хочет. «Держи язык за зубами, говорит, не то будет тебе худо. Ты ничего не видел, ничего не слышал, понял?» На меня так подействовал вид Лиллы, лежавшей на полу, я и вовсе оробел, у меня духу не хватило сказать ему, что я не согласен… да к тому же я знал, что все равно начнется следствие, когда найдут тело.

Подавленный отчаянием, Тони съежился в кресле и громко заплакал.

– Ты "еще кому-нибудь рассказывал об этом? – Слушая Тони, Дэвид никак не мог решить, что в этой истории правда, а что плод больной фантазии мальчишки.

– Бабка, когда я вернулся домой, все из меня выудила. – Тони дышал хрипло и прерывисто. – Уложила меня в постель и сказала Янку, что я заболел. Но он все равно велел мне встать и забрал к себе. И пока шпики рыскали в окрестностях в поисках убийцы миссис Росси, он с меня глаз не спускал.

– Надо же! – истерически рассмеялся Тони. – Даже и не подумали меня допросить, а сам я признаться побоялся. Альберто смылся. Янк его где-то припрятал. Ведь сыщики-то больше всего за ним охотились.

– После этого ты и начал работать на Янка?

– Ага, – беспомощно пробормотал Тонп, – стал одним из его мальчиков на побегушках… относил наркотики перекупщикам, да и прямо на улице сбывал… Был один такой притончик в Ричмонде, там они меня всегда поджидали, набрасывались, как помешанные. Скоро я и сам стал как помешанный… больше обуза, чем помощь Янку. Тут он и взял меня за глотку… сказал, что я слишком дорого ему обхожусь, ворую у него наркотики. В открытую сбываю сигареты с марихуаной. Велел своим ребятам избить меня. Вот в ту ночь вы и нашли меня в переулке позади ресторана.

Мог ли Дэвид представить, какую ответственность взял на себя в ту ночь, какие последствия повлечет это. Задавая себе этот вопрос, он сознавал, что ответственность гнетет его. Но он уже не мог игнорировать ее и бросить на полпути дело спасения Тони. Тем более что Топи и сам так охотно схватился за протянутую ему руку помощи.

То, что он сумел стать неплохим матросом, говорило в его пользу, и Дэвид рассчитывал, что именно тяга к морю поможет Тони вырваться из клоаки, в которой он очутился. Его стремление стать заправским моряком, оправдать доверие товарищей по работе, таких, как Тэд Диксон, свидетельствовало о силе воли, которую он у себя выработал.

Дэвид проклинал несчастное стечение обстоятельств, которое вновь сбросило парня в проклятое прошлое, сломало в нем веру в себя и опять превратило в самого настоящего подонка.

И все же Дэвид считал, что инстинкт не подвел его. Какие-то черточки, подмеченные Дэвидом в характере Тони, убеждали его в том, что парня стоит вырвать из гнилого болота. Своим поведением на судне Тони доказал, что может с честью оправдать оказанное ему доверие. Если дать ему еще один шанс, он, возможно, сумеет оправиться от пережитого потрясения.

И Тони надо дать такой шанс, решил Дэвид. Но как это сделать? Неясно. Вновь и вновь обдумывая во всех подробностях рассказ Тони, Дэвид сделал для себя лишь один вывод: он не может бросить парня на произвол судьбы. И хотя Тони не признавался, что его привела сюда надежда найти поддержку, Дэвиду было ясно, что, пусть подсознательно, но именно за этим он и пришел, именно этого от него – от Дэвида – ожидал. Тони выложил ему свою историю, рассчитывая, что Дэвид поймет его, желая показать, что он пытался бороться с преступным миром, грозившим ему гибелью. Им удалось поймать его. Он снова оказался в их сетях, жалкая, беспомощно трепыхающаяся рыбешка; надо выпутать ее из этой сети и выпустить обратно в море.

– Ты молодчага, настоящим матросом стать не так-то просто, – только и нашелся он что сказать. – Не вешай носа, мы еще посчитаемся с Янком. А пока давай-ка поспи немного! Ложись вот на эту кровать. Утром мы продолжим наш разговор.