Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава XX

Всю следующую неделю Дэвид, по совету Шарн, упражнялся, тренируя голос и укрепляя нервную систему.

– «Римляне, сограждане и друзья! Выслушайте, почему я поступил так, и молчите, чтобы вам было слышно; верьте мне ради моей чести и положитесь на мою честь, чтобы поверить; судите меня по своему разуменью и пробудите ваши чувства, чтобы вы могли судить лучше»[ Шекспир,Юлий Цезарь (акт 111, сцена 2).].

Поначалу Чезаре и м-с Баннинг, услышав, что он таким странным манером разговаривает с попугаем, решили, что Дэвид сошел с ума; когда же Дэвид объяснил им, что совершенствуется в ораторском искусстве, чтобы выступать на больших открытых собраниях, они свели все к шутке.

– Что ж, римляне и впрямь должны были бы оказать вам уважение, раз уж вы клянетесь говорить им правду, – сочувственно заметила м-с Баннинг, решив, что он намерен обратиться с речью к прихожанам местной римско-католической общины.

Перси комментировал тирады Дэвида громкими пронзительными криками, словно показывая серьезное свое отношение к возложенной на него задаче изображать шумную аудиторию.

Закончив голосовые упражнения и физическую тренировку, Дэвид с легким сердцем отдавался заботам грядущего дня. Он с удовольствием уходил мыслями в предстоящую работу, радостно возбужденный, предвкушая приятные встречи и разговоры, которые ждут его в самом скором времени. Торопясь, он принимал душ, брился, одевался, съедал завтрак, который подавала ему м-с Баннинг в своей светлой, залитой солнцем кухоньке.

За завтраком м-с Баннинг не упускала случая поговорить о своих нежных чувствах к Чезаре.

– Все идет, как надо, – застенчиво начинала она, ставя на стол тарелку с вареным яйцом и гренком или наливая кофе. – Иногда он приходит вечерком поболтать со мной.

– Ну что ж, это хороший признак, – лил он бальзам на ее душу. – Еще немного, и он ваш.

– Да полно вам. – Ее пухлые круглые, словно румяное яблочко, щеки морщились от улыбки. – Хотите пари?

– Десять против одного, что в конце года сыграем свадьбу.

Такая ставка несказанно обрадовала м-с Баннинг: Дэвид уже выходил на улицу, а ему вдогонку все еще неслись довольные возгласы хозяйки и пронзительные крики Перси.

Ему доставляло истинное наслаждение идти быстрым шагом к центру города, вдыхая свежий утренний воздух. Приятно было ощущать себя частицей общего потока, который лился но широкой длинной улице к маячившим впереди громадам зданий, чувствовать свое единение с торопливо идущими по тротуару людьми: с плохо – вроде него самого – одетыми мужчинами всех возрастов, спешащими на свою низко оплачиваемую работу; с задорно насвистывающими, энергично проталкивающимися сквозь толпу мальчишками-рассыльными; с женщинами, несущими домой с рынка тяжелые сумки; с хорошенькими фабричными девчонками, неуверенно семенящими на высоких каблуках; а тем временем по мостовой неслась лавина, оглашая воздух дребезжащими звонками, пронзительными гудками, оглушительным ревом, – лавина элегантных автомобилей, тяжелых грузовиков, трамваев, мопедов, велосипедов, тележек, груженных фруктами и овощами, и все это вместе образовало в его представлении дикую, нереальную картину жалкой ежедневной погони за работой и пропитанием во имя призрачной надежды обеспечить себя, обрести уверенность в завтрашнем дне.

Едва переступив порог высокого здания, где разместилась штаб-квартира комитета по подготовке Конгресса, он с головой уходил в обсуждение разного рода проблем и срочных дел.

Никогда еще он не был так жизнерадостен и активен. Ибо своей деятельностью в пользу Конгресса он помогал вовлечь людей в борьбу за разоружение.

Он был бесконечно счастлив, завоевав доверие комитета. С его мнением считались, к нему обращались за советом всякий раз, как власти чинили какое-либо препятствие или в печати появлялись клеветнические статьи.

Письма в защиту Конгресса непрерывным потоком текли в редакции газет. Далеко не все они печатались, но те, которые попадали на страницы газет, вызывали оживленную полемику. И это тоже способствовало большему распространению идей и сочувственному отношению к целям Конгресса.

– Издатели, – говорил Дэвид членам комитета, – готовы использовать, ради привлечения читателей, любую бурную дискуссию.

Он с радостью убеждался, что его коллеги по комитету все чаще и чаще прибегают к его помощи в тех случаях, когда дело касается прессы и сбора денежных средств, и с готовностью оказывал ее. Большинство его коллег, как и сам он, работали безвозмездно, бескорыстно отдавая свои силы и время ради успеха Конгресса.

Конгресс стал для них яркой кометой, плывущей по небосклону, сияние которой призвано было в скором времени осветить политические джунгли Австралии, превратить страну в бастион мира в Южном полушарии. Прекрасно понимая, что все эти люди самые настоящие идеалисты и фанатики, Дэвид тем не менее был счастлив, что находится в одном ряду с ними и так же, как они, отдает все силы общему делу.

– Вы становитесь явно незаменимым, Дэвид, – недовольно заметила как-то Шарн. – Можно подумать, что вам доставляет удовольствие каждое новое дело, которое взваливают на вас.

– Так оно и есть, – просто ответил оп.

И все же в тот вечер, когда он зашел после митинга к Мифф, мысли его были заняты не работой, а Гвен.

– Ты давно видела Гвен? – спросил он.

Дети уже спали, Билл еще не вернулся с профсоюзной конференции, и они могли хоть немножко побыть одни, что случалось в последнее время довольно редко.

– Она иногда появляется, – сказала Мифф, усаживаясь в кресло и снова принимаясь за шитье: вытащив из груды детского белья рубашонку, она стала пришивать недостающие пуговицы. – Носится по городу в роскошном голубом «седане», который ей подарил Клод, хотя говорит, что еще не решила, оставит ли машину у себя или даст Клоду отставку.

– А вообще-то у нее все в порядке? – озабоченно спросил Дэвид. – Она счастлива? Ничем не озабочена?

– О, наслаждается жизнью на свой собственный манер, – ответила Мифф, откусывая нитку крепкими белыми зубами. – Как я понимаю, приемы, балы, скачки, уикэнды на вилле Мойла в Морнингтоне и обществе его дружков.

Дэвид вздохнул.

– Только бы она не села в лужу!

– Ну, а что мы можем поделать? – задумчиво сказала Мифф, не отрываясь от шитья. – Я волнуюсь не меньше твоего. Но Гвен все равно поступит по-своему, и помешать этому мы бессильны.

– Да я и сам так считаю. Но только, – Дэвид помолчал, словно стараясь стряхнуть с себя предчувствие надвигающейся на Гвен беды, – не надо только оставлять ое одну, мы должны быть готовыми и любую минуту помочь ей.

– Разумеется, – Мифф поглядела на него. – Послушай-ка, папа, – воскликнула она. – У тебя такой измотанный вид, прямо осунулся весь от усталости.

– Ерунда! – Он улыбнулся, уловив беспокойство в ее темных глазах. – Я здоров и бодр. Никогда не чувствовал себя та^ хорошо, как теперь. Нет ничего лучше изматываться ради стоящего дела.

– Билл говорит, профсоюзная листовка получилась именно такой, как они хотели. И что ты вел себя просто замечательно – очень помог им во время забастовки итальянских моряков.

– Будто мне самому не доставляло удовольствия делать все, что в моих силах! – сказал Дэвид, негромко рассмеявшись. – Да еще познакомиться с ребятами из порта.

– Ты не очень-то обольщайся на их счет, – предупредила Мифф. – Среди портовых рабочих, как, впрочем, и среди других людей, попадаются порядочные негодяи.

– Не сомневаюсь. – Дэвид усмехнулся предположению Мифф, что он идеализирует людей, которых она знала куда лучше. – Уинди и Чиппер открыли мне глаза, научили уму-разуму.

Он не рассказал Мифф об одном случае, который произошел несколько дней назад и сильно встревожил его. Сейчас воспоминание об этом вновь кольнуло его.

Он ждал у диспетчерской Чиппера, который ушел справиться о работе; вдруг из-под навеса к нему вперевалку направился здоровенный мужчина, из тех, что играли там в покер.

– Эй, мистер, – сказал он, – ты что это затеял, а? Мне и моим друн; кам, не очень-то нравится, когда всякие тут шляются и суют нос не в свои дела.

– Вполне вас понимаю, – миролюбиво ответил Дэвид, оглядывая плотного, нетвердо стоящего на ногах детину в свисающих брюках, пояс которых приходился где-то под огромным животом. – Только я и не думаю совать нос не в свои дела.

«Наверно, с похмелья вяжется», – подумал он. Обращенное к нему рыхлое смуглое лицо помрачнело еще больше.

– Видал я, ты шнырял возле итальянского ресторана. Как насчет Флориного сынка – может, скажешь, это по ты помог ему улизнуть?

У Дэвида перехватило дыхание, и он резко ответил:

– А тебе-то что?

– Значит, есть что, – грубо отрезал громила. – И запомни, мистер, не надо лезть, куда не следует.

– Оно, может, и так, – согласился Дэвид, – по что касается Тонн…

– Вернули его обратно, – усмехнулся тот, – и теперь уж он под присмотром, так что не вздумай снова соваться. И кончай околачиваться возле диспетчерской, не то пожалеешь.

– О чем с тобой эта сволочь Педро Драчун разговаривал? – спросил Уинди Дэвида но пути к доку «Виктория», где Чипперу и Уинди предстояло разгружать мешки с мукой.

– Бормотал что-то, будто я сую нос не в свои дела, – рассмеялся Дэвид, – говорит, пожалею, если не перестану околачиваться возле диспетчерской.

– Вот такие типы, как он, и портят нам всю вывеску, – взорвался Уинди. – Мы не выдали их, когда сыщики заподозрили, что они выносят кой-какой товар. Но некоторым их темным делишкам нора положить конец.

– Будь бы у нас хоть какие-нибудь улики против тех, на кого они работают, – возразил Чиппер. – А так что у нас есть? Подозрения, больше ничего. Педро Драчун и его приятели всегда умудряются заполучить работу на разгрузке судов из Гонконга. А уж какими гоголями они выступают, когда китайцы выходят сухими из воды, а таможенники остаются ни с чем, так и не найдя и не конфисковав тех грузов, которые были припрятаны в тайниках трюмов!

– А помнишь, пару месяцев назад Педро Драчун спросил, не хочу ли я подзаработать? – сказал Уинди. – Никогда, говорю, не прочь подзаработать. А он мне: «Загребешь, говорит, кучу денег, только, говорит, тут дело не такое простое – не то что стянуть что-нибудь». – «Ага, вот она, значит, какая работка, говорю. Нет уж, спасибо, Драчун. Что-то не хочется мне ею заниматься». – «Как знаешь, говорит, только держи язык за зубами». – «Ладно, ладно», – говорю.

– Не приведи господь связаться с этими бандюгами, – заключил Чиппер.

– Ума не приложу, как они ухитряются выносить из порта свой товар, – размышлял Уинди, прищурившись. – На выходе из порта досмотр дай бог какой строгий, да и таможенники, как говорится, прочесывают суда сверху донизу. В начале года у них был порядочный улов – девять двухфунтовых пакетов опиума, да еще вот пару дней назад нашли кой-чего в рундуке у молодого матросика, за которым сыщики охотились.

– Таможенники считают, что у них многое проскальзывает между пальцами. – Чиппер окинул взглядом забитый пароходами порт. – На судах тайников сколько угодно, а на реке мелких контрабандистов видимо-невидимо.

– Это ты правильно, дружище, – сказал Уинди и искоса поглядел на Дэвида.

– Мерзкое это занятие – торговля наркотиками, – отозвался Дэвид. Ему пришло в голову, что Уинди и Чиппер недоумевают, с чего бы вдруг Педро Драчун заподозрил его в том, что он лезет не в свои дела. – Я согласен с Уинди. Надо положить этому конец, хотя у меня нет ни малейшего желания помогать полиции или таможенникам.

– Ничего не было бы зазорного, если бы и помог, – ответил Чиппер. – Правила союза предусматривают дисциплинарные наказания для тех его членов, которые пьют на работе, занимаются штрейкбрехерством или вообще наносят ущерб репутации профсоюза. Так неужели мы стали бы терпеть Педро Драчуна и всю сто шайку с их грязными делишками, если б только могли уличить их?

– То-то и оно, что нам это не по зубам – все равно как и таможенникам и полиции. – Уинди словно оправдывался за такое упущение.

И тогда, разговаривая с Чиппером и Уинди, и сейчас, припоминая весь разговор, Дэвид подумал, что Тони, скорее всего, вернулся к своим прежним занятиям. Что же произошло? Почему Тонн не повидался с ним?

С того самого дня, как к нему пристал Педро Драчун, Дэвид ожидал весточки от мальчика. Мысль о Тони все время преследовала его, хотя он по-прежнему был выше головы занят профсоюзными делами и работой в Подготовительном комитете и не мог по-настоящему сосредоточиться на судьбе Тони; он чувствовал, что самая мысль снова связаться с этим сбродом из итальянского ресторана, предпринимать еще какие-то попытки вызволить мальчика из той клоаки, куда его, видимо, вновь затянули, была ему неприятна.

Ведь это все равно что биться лбом о стенку, а у него и без того уйма всяких дел – самых неотложных и важных. И все же, убеждал он себя, необходимо выяснить, что же стряслось с мальчиком. И он решил в самое ближайшее время сходить к Тониной бабушке, единственному, пожалуй, человеку, который сможет сообщить ему что-нибудь о Тони.

– Папа, дорогой, – напомнила ему о своем присутствии Мифф, – ты витаешь где-то в облаках. Я обращалась к тебе дважды, но ты даже не слышал.

– Прости, милая! – Дэвид повернулся к ней. – Я просто вспомнил то, чего не должен был забывать.

– Что-нибудь серьезное?

– Да нет, не очень, – быстро ответил он.

– Это тебя тревожит?

– Ну что ты!

– Зато я встревожена, – решительно сказала Мифф. – Это что, твоя единственная рубашка? Воротничок и манжеты совсем обмахрились, боюсь, их уже не починить. Дай-ка, я все же погляжу, может, еще можно что-нибудь сделать.

– Мой корабль требует капитального ремонта, – огорченно заметил он, снимая пиджак и рубашку. – Но стоит ли обращать внимание на это, когда есть заботы поважнее.

– Занимаясь организационной работой, надо быть элегантным и подтянутым, – наставительно сказала она. – Твой пиджак совсем износился, да и ботинки тебе нужны новые.

– Не стоит сейчас на это тратиться, – ответил Дэвид с обезоруживающей улыбкой, – После Конгресса подыщу какую-нибудь платную работу, вот тогда и позволю себе такое расточительство.

Глава XXI

Отныне Дэвид использовал каждую возможность выступить перед большой аудиторией и мало-помалу освобождался от гнетущего страха. По воскресеньям, чередуясь с другими ораторами Совета мира, он участвовал в митингах на Ярра-Бэнк, с радостью убеждаясь, что ему становится все легче и проще иметь дело с собравшимися там людьми. Он надеялся, что теперь, попривыкнув видеть его на трибуне, слышать, как он объявляет следующего оратора и предваряет в нескольких словах очередное выступление, они забыли о постигшем его в первый раз провале.

Как бы то ни было, стоило ему подняться на помост, по рядам проносился одобрительный гул, а кое-где раздавались и приветственные аплодисменты. Кратким обзором международного положения, который он делал, открывался теперь каждый митинг.

Эти обзоры событий за неделю, опенка их влияния на всемирное движение за мир стали собирать постоянную аудиторию. Дэвид с приятным удивлением замечал в толпе не только привычные лица завсегдатаев, но и лица людей, которых он никогда прежде не видел и которые с любопытством и большим вниманием слушали его. Иногда сюда же, на Ярра-Бэнк, приходили ветераны поговорить о славных воинских традициях или же религиозные фанатики, которые провозглашали близкое пришествие антихриста – в таких случаях было, конечно, пустой тратой времени говорить о роли организации в борьбе за мир.

К разглагольствованиям этих своих противников Дэвид относился вполне терпимо и добродушно. Гораздо труднее было сдерживать крикливых хулиганствующих юнцов. В полном восторге от звука собственного голоса они во всю глотку орали: «Коммунист!» – и выкрикивали бессмысленные ругательства. Дэвид научился бороться с ними, поднимая их на смех.

Они были всегда готовы затеять скандал и как-то раз опрокинули помост для ораторов, так что Дэвид свалился на землю и в кровь разодрал себе щеку. Кое-кто из его единомышленников, что помоложе и покрепче, бросились на дебоширов, и возле вдребезги разбитого помоста разгорелась жестокая потасовка. Но тут к месту происшествия направились два полицейских, и молодчики поспешили затеряться в толпе.

Когда Дэвид забрался на ящик, собираясь продолжить речь, его встретили сочувственными хлопками, а когда он пошутил, дотронувшись до ссадины на щеке: «Вторую-то щеку я им не подставил!» – толпа ответила взрывом хохота.

После этого происшествия неподалеку от помоста всегда дежурили несколько активистов, обладавших тяжелыми кулаками. Среди них Дэвид увидел однажды Чиппера и Уинди. Он понимал, что друзья принимают меры, чтобы оградить его и других ораторов от грубых выходок молодых хулиганов, но шутливо уверял, что подобные инциденты лишь привлекают все большее внимание к митингам в защиту мира.

Было похоже, что теперь, после первой рапы, полученной им во имя мира, его выступления и впрямь встречались с большим вниманием. К трибуне Совета мира со всех сторон стекались прогуливающиеся по Ярра-Бэнк люди. С чувством глубокого волнения Дэвид видел, как появляются улыбки на обращенных к нему лицах, ощущал доброжелательное отношение слушателей всякий раз, как ему удавалось хорошенько отбрить какого-нибудь назойливого крикуна.

Раздавались бурные аплодисменты, неслись возгласы: «Молодчина, Дэйв! Так им и надо!»

Получая удовлетворение от успеха своей агитации среди слушателей на Ярра-Бэнк – агитации, целью которой было заставить правительство положить в основу своей политики защиту мира, он тем не менее не мог поверить, что его выступления действительно приносили столь важные результаты, как это представлялось Шарн.

Но как-то в воскресенье он увидел в задних рядах толпы Герти с ее пожилым мужем и выводком детишек и невольно подумал: а ведь это доказательство того, что послушать его выступления собирается куда больше людей, чем собиралось обычно на Ярра-Бэнк! Едва он кончил, Герти пробилась к нему, схватила за руку и закричала своим пронзительным голосом:

– До чего же вы это здорово, мистер Ивенс! Послушала, что вы про мир говорите, ну прямо как на молитвенном собрании побывала. И Джо так считает. Правда ведь, Джо?

Джо судорожно глотнул воздух, сморщенное лицо его задергалось, и он с усилием выдавил:

– Б-б-благочестивыми делами з-занимаетесь вы здесь, точь-в-точь как на молитвенном собрании, вот что я думаю, мистер Ивенс.

– Спасибо, Джо! – Дэвид пожал жесткую руку Гертиного мужа. – Мы все выполняем свой долг, не так ли, Джо?

– Д-да, что и г-говорить, – с жаром согласился Джо.

– Поглядите-ка, мы с Джо оба сделали пожертвование в фонд борьбы за мир, – объявила Герти, с гордостью размахивая своим билетом.

На митинги в защиту мира на Ярра-Бэнк зачастила и м-с Уильям Ли-Бересфорд; она приходила, захватив с собой складной стульчик и ведя на поводке крошечную белую собачонку. М-с Ли-Бересфорд усаживалась в первом ряду, прямо против помоста, вытягивала ноги и, напружинив двойной подбородок, вся уходила в высокомерное внимание.

– Забавно наблюдать вас в действии, Дэвид, – сказала она ему. – Как я вижу, вы стали страстным проповедником разоружения, – я не ошибаюсь?

– Если и стал, – ответил он, глядя на нее смеющимися глазами, – то, смею надеяться, вы одна из моих новообращенных?

– Каждую неделю я опускаю один фунт в вашу проклятую копилку, – фыркнула Мисс Колючка.

– Прекрасно!

Она, казалось, была довольна, что Дэвид оценил ее щедрость.

– Почему бы вам не примкнуть к нам? – добавил он. – Ваше имя известной романистки сослужит большую службу Подготовительному комитету Конгресса. Да и на Конгрессе будете в неплохом обществе – Пристли, Жанетта Хоукс, Мулк Радж Ананд приедут на Конгресс, будут присутствовать также и несколько хорошо известных австралийских писателей, входящих в инициативную группу по созыву Конгресса.

– Я не из тех, кто примыкает. – Мисс Колючка встала, подняла свой стульчик, сложила его и медленно удалилась прочь Приостановившись, она оглянулась на Дэвида. – А впрочем, – сказала она резко, – я сделаю для вас все, что вы просите, если это будет вам в помощь. Хотя я и не верю, что всем вашим конгрессам и резолюциям под силу остановить оголтелых мерзавцев, которые развязывают войны, когда им заблагорассудится.

– Спасибо! Преогромное спасибо! – крикнул ей вслед Дэвид, когда она, таща за собой крошечную белую собачонку, стала протискиваться сквозь толпу, с трудом передвигая изуродованные артритом ноги.

– Ну что я вам говорила! – радостно воскликнула Шарн, стоящая рядом с ним. – Все нынче идут на Ярра-Бэнк послушать Дэвида Ивенса.

– Благодаря вам, – напомнил ей Дэвид. – Не убеди вы меня, что мои увиливания от выступлений перед широкой аудиторией не что иное, как проявление обычной трусости, я, наверное, и по сей день отсиживался бы в кустах.

– Вы бы и сами не смогли остаться в стороне.

– Возможно, – Они шли вдоль берега реки, и Дэвид, взяв ее под руку, осторожно прижал к себе ее локоть, – Но именно вы, – продолжал он, – заставили меня устыдиться своего малодушия. Я считаю, что малодушие недопустимо, какую бы работу мы ни выполняли ради нашего движения. Надо только взяться за нее, сделать решительный шаг, а там уж поплывешь по течению, подгоняемый ветром великих идей, которым мы служим. Как это ни странно, но, стоя на трибуне, я сознаю, что достиг взаимопонимания со своими слушателями, – этого чувства я никогда не испытываю, когда пишу статьи.

– Однако своими статьями, – возразила она, – вы воздействуете на умы многих тысяч, а на Ярра-Бэнк, да и на митинге в любом другом месте вы подчас встретите понимание всего лишь десятка-другого слушателей. К тому же слово написанное имеет непреходящую ценность, а произнесенное рассеивается бесследно, подобно туману на реке, и быстро забывается.

– Уж не раскаиваетесь ли вы в том, что сделали из меня оратора? – насмешливо спросил Дэвид.

– Нет, потому что уверена, что вы не бросите писать.

– Это-то вряд ли, – заверил ее Дэвид. – Но я с удовольствием ожидаю каждого своего выступления на Ярра-Бэнк. Отношусь к ним с каким-то странным благоговейным чувством, словно они приобщают меня к братству людей, к духовному единению с ними.

– Какой же вы идеалист, – вздохнула Шарн. – Мне иногда прямо страшно за вас становится, Дэвид! Да, да, я знаю, это я научила вас видеть в слушателях только друзей, я и сама склонна подчас приходить в поэтический восторг от людских добродетелей; но мы должны трезво смотреть в лицо фактам и ясно понимать, какие трудности стоят перед нами в борьбе за мир и социализм. Вы же знаете, любой скандал или шпиономания могут напрочь все испортить, а газетам проще простого вызвать массовую патриотическую истерию.

– Не эту ли цель преследуют некоторые видные политические деятели, пытаясь сорвать Конгресс? – лукаво спросил Дэвид. – Но мне думается, наша уважаемая публика уже научилась распознавать мошеннические трюки, имеющие целью причинить ей вред.

– Хотелось бы верить, что вы не ошибаетесь! – поддаваясь его заразительному оптимизму, сказала Шарн. – Во всяком случае, похоже, что Конгресс будет иметь колоссальный успех.

Они подошли к деревянной скамье под только-только зазеленевшим деревом.

– Давайте посидим здесь, поглядим на закат, – попросила она.

Лучи солнца, пробиваясь сквозь нависшую над городом плотную пелену дыма и тумана, длинными вздрагивающими полосами падали в реку. Пышные облака со сверкающими краями неслись но небу, тусклым золотом окрашивая дальний берег реки. Отражаясь в мерцающей глади воды, они становились мимолетными видениями волшебной красоты.

– О Дэвид, – склонившись ему на плечо, горячо прошептала Шарн, поддавшаяся очарованию минуты. – Не покидайте меня снова!

– Не покину, – мягко сказал он, догадываясь, что она имеет в виду время, когда по его вине прекратились их дружеские отношения.

– Неделями, месяцами не видеть вас, не говорить с вами! – вздохнула она.

– Разве это было так уж тяжело?

– Ужасно! – просто ответила она. – Я не могла представить себе, чем обидела вас. Никаких объяснений, ни письма, ни словечка, ничего.

– Простите меня! – Дэвид не мог заставить себя рассказать ей о страшном душевном разладе, в котором он пребывал, когда проявил такую черствость к ней. – Меня охватило чувство полной безнадежности, – пробормотал он. – Я сбился с пути. На какое-то время стал чуть ли не предателем нашего дела, Шарн.

– Я совсем не желаю знать, почему это случилось, – быстро ответила она. – Мне достаточно того, что я счастлива сейчас с вами.