Текст книги "Том 1. Убийство в закрытом клубе"

Автор книги: Картер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Глава 2

Я оставил машину на стоянке и прошел четыре квартала пешком, разыскивая дом, названный мне Клэем Роулинзом. Это была одна из тех грязных и темных улочек, где солнечный свет подчеркивает с беспощадной ясностью всякую убогую деталь, начиная от облезлых, давно не крашенных фасадов домов и кончая потерянным тупым выражением лиц обитателей убогих жилищ, которые целыми днями бесцельно бродят, шаркая ногами по тротуарам. Многие жители Лос-Анджелеса почему-то рассказывают сказочные мифы об окраинах своего громадного города, но лично я убежден, что они принимают желаемое за действительность.

Восемь маршей деревянной лестницы привели меня на чердак, где жил Харольд Лумис и, по-видимому, дочь Клэя. Я постучал пару раз в дверь, затем изнутри донесся оглушительный крик: «Входите, если вы не за деньгами!»

На чердаке имелась застекленная крыша, инкрустированная многочисленными скоплениями грязи, но даже она не могла справиться с калифорнийским солнцем. Комната была длинная, узкая, неправильной формы, и если бы даже опытному математику предложили вычислить ее площадь, бедняга бы помешался.

Судя по внешности типа, стоящего перед мольбертом, можно было предположить, что с ним это уже произошло. Он был молод, лет двадцати пяти пожалуй, с фантастической шевелюрой цвета соломы, которая напоминала разворошенную скирду. На носу – очки в немыслимо толстенной оправе, которые увеличивали его водянисто-голубые глаза до размеров двух мелких рыбешек, соединенных вместе черным мостиком, перекинутым через его нос.

Итак, передо мной был художник, его холст стоял на мольберте, в руке – кисть. Имелась и натурщица, прилегшая на кушетку, выглядевшую настолько утомленной от долгого служения людям, что я не побоялся бы поспорить на любую сумму, что она в свое время уже была выброшена на свалку. Натурщица – брюнетка лет девятнадцати, но я догадался, с первого взгляда понял, что у них нет друг от друга никаких тайн. Она лежала абсолютно голой на кушетке, голова у нее свешивалась с одного ее края, так что мне почти не было видно лица девушки, но зато ее потрясающее бело-розовое тело можно было рассмотреть в мельчайших подробностях. Небольшие крепкие груди торчали вверх, а плавно изогнутые бедра переходили в длинные стройные ноги. Мельком я обратил внимание на то, что ногти у нее на ногах были покрыты бесцветным перламутром, и, коли такова была жизнь художника, я был готов арендовать ближайший чердак.

– Вам не нужны деньги, это мы уже выяснили, – проговорил художник кудахтающим тенорком, – тогда чего же вы хотите, приятель?

– Вы Харольд Лумис? – осведомился я, усилием воли заставив себя отвести глаза от обнаженной натурщицы.

– Я Лумис. Ну и что?

– Я слышал о ваших работах, вот и решил зайти взглянуть на все сам.

– Эй, Энджи!

На этот раз кудахтанье было явно радостным.

Он повернулся ко мне:

– А кто сообщил вам обо мне, приятель? Могу поспорить, этот проклятый хозяин дома.

Натурщица выпрямилась, села на кушетке, бросила на меня равнодушный взгляд. Собственная нагота ее ни капельки не смущала.

– Вы хотите сказать, что намереваетесь что-то купить? – спросила она.

– Возможно, – ответил я.

– Не могу поверить!

Ее взгляд, обращенный на Лумиса, точнее всего могло характеризовать слово «ошеломленный».

– Просто не могу…

– Что вы скажете про это? – Лумис ткнул кистью в сторону холста. – Картина почти закончена. Вы имеете шанс приобрести последний шедевр Лумиса еще до того, как окончательно просохнут краски, мистер?..

– Холман, – подсказал я. – Рик Холман.

Я взглянул на холст и сразу же пожалел, что сделал это. Прекрасное тело модели было воспроизведено весьма точно, в этом отношении не к чему было придраться. Но кое-какие «отсебятины» художника, добавленные им, очевидно, для пущего эффекта, вызвали у меня приступ тошноты. К примеру, посреди живота была изображена огромная полость, демонстрирующая внутренние органы, которые должен был видеть разве что хирург или коронер. Вида одного ручейка крови, струящегося из этой огромной раны по ее бедрам, было достаточно для того, чтобы превратить вампира в вегетарианца.

– Как вы назвали созданную вами картину? – прохрипел я.

– «Обнаженная снаружи и изнутри», – горделиво ответил Лумис. – А как бы вы назвали ее, мистер Холман?

– Мерзостью!

Я даже вздрогнул от отвращения.

– Какого черта вам вздумалось так обойтись с этим прекрасным телом?

– Потому что это мертвое тело, труп.

Голос художника звучал весьма терпеливо, как будто он объяснял прописные истины малому ребенку.

– Я выражаю себя, приятель. Себя, Харольда Лумиса, не Харольда Гойю, не Харольда да Винчи или даже Харольда Глупа! Известно ли вам, что является самым значительным во всей вашей жизни, в жизни любого человека, а?

– Вы хотите сказать, что существует что-то еще, помимо секса? – спросил я устало.

– Смерть! – произнес он благоговейно. – Смерть – самое значительное в жизни, приятель. Облагородьте ее, отбросьте лишние наросты, выразите одну ее сущность и что у вас будет?

– Усохший труп?

– У вас нет воображения!

На мгновение он весьма неодобрительно посмотрел на меня.

– Я вам отвечу, что это будет. Насильственная смерть. Тело жертвы убийства, вот что! – Он снова ткнул кистью в холст, возможно посчитав ее рапирой, пронзающей грудь противника. – Вот здесь «Обнаженная снаружи и изнутри». Вы видите собственными глазами все омерзительные, как вы изволили выразиться, пугающие, просто страшные сопутствующие обстоятельства насильственной смерти!

Он глубоко вздохнул.

– Картина ваша за пятьдесят монет.

– Я бы не заплатил за нее и пяти центов, – ответил я искренно.

Он ткнул пальцем в противоположный угол комнаты.

– Хотите взглянуть?

– Они все такие же, как эта? – Я кивнул на мольберт.

– В основном. Не всюду изображены ножевые раны, парочка с огнестрельными, штуки три портрета задушенных, а одна – настоящая конфетка, убийство топором. Уверяю вас, производит потрясающее впечатление!

Он умоляюще посмотрел на меня.

– Не упустите свой шанс, мистер Холман! Согласен уступить ее вам за пятьдесят долларов. В этой работе мне удалось добиться такой экспрессии в изображении крови, что холст кажется влажным.

В его неестественно больших глазах за стеклами очков мелькали какие-то безумные огоньки.

– Если пожелаете, могу поставить подпись под картиной кровью!

Он в экстазе закрыл глаза.

– Какая блестящая мысль! По-моему, я первый до этого додумался. У меня даже сердце подпрыгнуло.

– Зато меня стало мутить, – сообщил я ему. – Неожиданно я раздумал приобретать что-либо из ваших творений, мистер Лумис. Вдруг по рассеянности взгляну на нее еще раз…

– Какая жалость, что у вас такой слабый желудок, мистер Холман, – произнес он с искренним сочувствием. – Печально, что наша сделка не состоялась.

– Я в этом далеко не уверен. Что скажете о своей натурщице, она не продается?

Лицо брюнетки выразило неприкрытое отвращение. Уголки губ слегка изогнулись, когда она обратилась ко мне:

– Нет, нет, с меня уже достаточно!

– Вон! – заорал Лумис. – И немедленно! Или, приятель, я оберну этой картиной вашу разможженную голову!

– Остынь! – посоветовал я. – Я говорю от имени ее отца. Он хочет, чтобы она вернулась.

– Неужели?

Брюнетка поджала под себя ноги, на лице у нее появилось насмешливое выражение.

– Вы имеете в виду Папу-Толстосума? Неужели и ему дорога Энджи и он так обеспокоен судьбой своей Маленькой Сиротки, что готов выложить деньги?

– Как я понял, он готов предпринять кое-какие шаги, – сказал я.

– Почему?

– Потому что считает, что негоже его девятнадцатилетней дочери находиться в подобном окружении, – ответил я ровным голосом. – Поддерживать дружбу с бесталанным ничтожеством, именующим себя художником, вести разгульный образ жизни, заполненный сексом, выпивкой, марихуаной и чем-то похуже.

– Это точно в духе Папы-Толстосума, – сказала она, кивая. – Процитировали дословно?

– Почти.

– За все эти девятнадцать лет он ни разу не вспомнил обо мне, – пробормотала она едва слышно. – Что-то случилось?

– Он нервничает из-за «морального пункта» или, точнее, аморального в его контракте, который вступает в силу, если вы угодите в какой-то громкий скандал. Последнее время в студии у него не все идет гладко.

– Тогда я кое-что понимаю. Его внезапная родительская забота оправдана.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Но вы сами его не одобряете.

– О чем вы? – спросил я.

– Хотя вы и выступаете от имени Папы-Толстосума, но вы не прилагаете особого рвения в уговорах, не так ли, мистер Холман? Я имею в виду, действуете с прохладцей.

– Я сказал ему, что попытаюсь, поскольку когда-то мы были друзьями, но мне думается, вам необходимо узнать, какими соображениями он руководствуется, прежде чем принять окончательное решение.

– Кто вы такой, приятель? – Глаза Лумиса заинтересованно заблестели. – Один из философствующих безумцев?

– Главным образом я разрешаю проблемы других людей за деньги, – ответил я. – В данном случае мне не хочется браться за это дело для Клэя Роулинза, потому что мне не по душе его мотивы.

– Честно, ничего не скажешь!

Он поднял перед собой кисть, как будто это было знамя, и принялся расхаживать по комнате, напевая что-то вроде марша: «Ра-та-та-та, Холман, ра-та-та-та, Холман! Сла-ва, сла-ва, Холман! Сла-ва, сла-ва, Холман!»

На мольберте висела тряпка, обильно измазанная еще свежими красками. Я сорвал ее оттуда и, когда он проходил достаточно близко от меня, засунул ее ему в рот при очередном «рат». На мгновение он опешил, затем в его глазах появилось бешеное выражение, он вытащил тряпку изо рта, губы при этом у него стали ядовито-изумрудными, под стать бледно-зеленой физиономии.

– Ах так? – воскликнул он и вылетел в ванную комнату.

– Харольд сам на это напросился, – словоохотливо заговорила Энджи. – Благодарю вас за откровенность, мистер Холман. Ну а Папе-Толстосуму передайте, что я живу собственной жизнью, так что ему лучше отойти в сторону и не вмешиваться в нее.

– Обязательно передам, – пообещал я. – Ну а что вы скажете по поводу программы «выпивка – секс – марихуана – еще кое-что похуже»?

– Это всего лишь по утрам! – Она насмешливо усмехнулась. – А днем у нас – только оргии и героин… Понимаете, мистер Холман, я не хочу стать алкоголичкой вроде моего папочки.

– Почему вы так настроены против него?

– Моя мать, Соня Дрезден, была его первой женой, – ответила Энджи, изо всей силы стараясь придать голосу беспечное выражение, но ничего хорошего из этого у нее не получилось. – Мне было четыре года, когда отец увлекся французской старлеткой. Соня с ним развелась, потому что пришла к выводу, что в жизни ей нужны только две вещи: деньги и мужчины, ну а получая алименты от Клэя, она могла обойтись без вторичного замужества.

Минуту она молчала, созерцая собственные ладони, затем продолжила:

– У меня было потрясающее детство, мистер Холман! Приезжая домой на каникулы, я сталкивалась с новым «дядей», который жил в доме. Даже когда я закончила школу, ни один из моих родителей не посчитал необходимым отметить это событие. Отец был занят четвертой женой на борту яхты, а Соня уехала в Мехико с каким-то теннисистом. Когда она возвратилась назад, ее лицо было красным, как переспелый помидор.

– Иногда детям не везет с родителями! – пробормотал я, не зная, что тут можно сказать.

– По всей вероятности, ко всему можно привыкнуть, кроме равнодушия. Ведь бросив Соню ради французской артисточки, отец бросил одновременно и меня. А этого предательства я ему не смогла простить и никогда не прощу!

– Потому вы решили до конца жизни биться головой о стену в надежде, что у вашего папеньки по этому поводу проснутся совесть и отцовские чувства? – фыркнул я.

– Мне ровным счетом наплевать на отца! Я только одного хочу, чтобы он не вмешивался в мою жизнь. Берегитесь! – крикнула она.

Тревога в ее голосе заставила меня быстро повернуться. Оказалось, что ко мне сзади подкрадывается Харольд Лумис, в поднятой руке которого был зажат огромный нож мясника. В первое мгновение я просто не поверил своим глазам, решив, что это всего лишь дурацкая шутка. Потом я увидел выражение его рыбьих глаз и услышал шипящий звук – втягивал сквозь сжатые зубы воздух. Несомненно, он психопат. Если бы я не сориентировался, то быть мне объектом его следующего шедевра «Холман снаружи и изнутри».

Я резко шагнул вбок, подальше от кушетки, а когда он двинулся за мной, я схватил обеими руками его правое запястье, повернулся на левой пятке и резко перекинул его через себя. Он полетел, кувыркаясь, через всю комнату, с грохотом врезался в стену, затем медленно сполз на пол, как воздушный шар, из которого вышел весь воздух. Нож стукнулся о паркет и скользнул в угол. Я прошел и поднял его. Лумис наблюдал за мной с ошеломленным видом, но был не в состоянии даже пошевелить пальцем, пока у него не восстановится дыхание, а на это требовалось не менее пары минут.

Энджи вскочила с кушетки и облегченно вздохнула, когда я подошел к ней с ножом в руке.

– Теперь меня не удивляет, что он не продает много картин, – заметил я. – В плане коммерции его ждет полный провал, если он вот так будет бросаться на клиентов.

– Вы унизили его и поставили в дурацкое положение, – произнесла она напряженным голосом. – А Харольд этого не выносит.

– Его можно только пожалеть, – буркнул я. – Ему напрасно вздумалось придать мне сходство с одним из героев его творений.

– Очень сожалею. – Она протянула мне руку. – Пойду отнесу нож обратно на кухню. Думаю, вам лучше уйти сейчас же, мистер Холман. Остальное я улажу без хлопот.

– Вы уверены?

Она энергично закивала.

– Да. Но будет гораздо хуже, если вы здесь останетесь.

– Хорошо. А ответ Клэю прежний?

– Можете не сомневаться! Если он не хочет скандала на первых страницах газет, пусть лучше не вмешивается в мою жизнь, оставит меня в покое! Так и передайте ему.

– Ну а что в отношении вашей матери? Это распространяется также и на нее?.

– Вдвойне! Знаете, она так поглощена своим атлетически сложенным Ромео, что едва ли заметила мое отсутствие в ее доме. Конечно, я ушла оттуда всего каких-то два месяца назад.

Я извлек из кармана свою карточку, на которой было напечатано «Рик Холман – опытный консультант» с домашним адресом и номером телефона, потому что у меня не было офиса.

– Это не имеет никакого отношения к вашим родителям, – сказал я ей. – Но если вы столкнетесь с проблемой, справиться с которой вам будет не под силу, тогда, возможно, у вас появится желание позвонить мне. В любое время.

– Спасибо, – ответила она очень искренно.

Она стояла с беспокойным выражением еще совершенно детского лица, так не вязавшегося с роскошными формами ее женской фигуры.

– Я высоко ценю ваше предложение помочь, – с подкупающей искренностью произнесла она. – Можете не сомневаться, если у меня действительно будут какие-то серьезные неприятности, мистер Холман, я непременно обращусь к вам.

Я еще раз посмотрел на эту «Обнаженную снаружи и изнутри» на мольберте и вздрогнул.

– Обязательно. В любое время! – сказал я ей.

Глава 3

Дом Сони Дрезден оказался широким приземистым строением, прилепившимся к вершине сильно выветренного утеса в Палисаде. Я приехал туда в туманный день, немного постоял на парадном крыльце, мечтательно глядя на Тихий океан, волны которого плескались у моих ног. Наконец, я позвонил.

Минуты через две двери отворились, сначала как бы образовалась пустая рамка, которую почти сразу же заполнил человек, с первого взгляда показавшийся мне копией прошлогоднего «мистера Америка».

Рост около шести футов четырех дюймов при весе в двести двадцать пять фунтов. Облачен он был в ярко-голубые шелковые трусы, которые правильнее было бы назвать плавками. Его массивный торс являл взгляду набор всяческих мускулов, обтянутых золотисто-коричневой кожей, блестевшей от масла в солнечных лучах. У него была физиономия не блещущего умом красавчика, белокурые волосы на шее завивались в тугие кольца, не то от природы, не то трудами искусного парикмахера. Его слегка выпученные голубые глаза с подозрением посмотрели на меня, а необходимость подумать создавала две поперечные линии между бровей.

– Чего вы хотите? – спросил он неприятным скрипучим голосом.

– Повидать Соню Дрезден.

– Она никого не принимает без предварительной договоренности.

– Думаю, что меня она примет. Моя фамилия Холман. Я по поводу ее дочери.

– Она никого не принимает без договоренности, – упрямо повторил он. Как-нибудь позвоните и назначьте встречу.

Я посмотрел на него с неприкрытым восхищением.

– Как вы развили такую мускулатуру? Тяжелая атлетика, вероятно?

– Главным образом. – Он ради меня не поленился продемонстрировать все свои бицепсы. – И специальные упражнения, конечно.

– Потрясающе! – Я покачал головой. – И у вас, несомненно, потрясающий профиль!

– Да-а!

Он усмехнулся, затем медленно повернул вбок голову, чтобы я получше рассмотрел его.

– Так мне все говорят…

– Перебитый нос испортит всю картину, – с нажимом и сочувственно проронил я. – Я бы даже сказал, что это было бы чертовски некстати.

– Ха! – Две вертикальные линии между его бровей углубились. – Черт возьми, вы угрожаете?

– Перебитый нос вы схлопочете немедленно, если не пропустите меня в дом повидаться с Соней Дрезден, – сообщил я доверительно. – Отойди в сторону, Геркулес Я вхожу!

– Ха! – воскликнул он, тараща на меня в недоумении глаза. – Вы, должно быть, смеетесь?

Сжав правую руку в кулак, а левой достав из кармана пригоршню мелочи, я рассовал монетки между костяшками пальцев так, чтобы они высовывались из кулака, который таким образом превратился в подобие то ли ежа, то ли дикобраза.

– Ты, верзила, перегруженный мускулами! – заговорил я с издевкой. – Возможно, наша встреча закончится тем, что ты попытаешься скинуть меня с утеса. Но до этого я успею отвесить тебе хотя бы один добрый удар в нос, – я слегка помахал перед его глазами своим ежом, – и уверяю тебя, что ты до конца жизни будешь разгуливать с перебитым в трех местах носом.

Еще пару минут он продолжал играть своими мускулами, мне даже казалось, что примеривался, как бы схватить меня за грудки и разорвать на три отдельные части, но потом он обмяк и принялся любовно поглаживать свой драгоценный нос. У меня отлегло от сердца.

– Успокойтесь, прошу вас, – произнес он миролюбиво. – Возможно, Соня… Мисс Дрезден, я хочу сказать, в данный момент не так уж сильно занята… Обождите, я схожу посмотрю.

– Нет, черт побери! – Я не скрывал раздражения. – Мы пойдем вместе, Геркулес, и спросим ее об этом без лишних проволочек.

Он неохотно прошел через дом в задний дворик, где на поверхности воды плавательного бассейна, повторявшего контуры женского тела, играли бесчисленные солнечные блики. На его краю на большом полотенце сидела совершенно мокрая брюнетка в темных очках.

Когда мы подошли ближе, я отметил, что ее сильно загорелое тело подчеркивалось ослепительно белым нейлоновым купальником. Тяжелая грудь едва вмещалась в специальные чашечки с крепкими прокладками для придания ей эффектной формы. Ее ляжки вполне заслуживали эпитета «пышные», и купальник их не прикрывал. Зато ноги, длинные и пропорциональные, были выше всяческих похвал.

В последнюю очередь я взглянул на лицо.

Черные волосы были коротко подстрижены и завиты в крутые локоны, глаз, к сожалению, я не мог разглядеть из-за солнцезащитных очков. Короткий прямой нос, рот, говорящий о распутной жизни и терпимости к нарушениям требований морали. Полные безвольные губы в сочетании с резкой линией подбородка – вот и весь портрет особы, не знающей, что такое жалость.

Я располагал аналогичным мысленным портретом Бэби, мисс Клэй Роулинз номер пять, и подумал, что Соня Дрезден, видимо, в свое время оказалась для него твердым орешком, женщиной со слишком сильным характером. Именно по этой причине он позднее искал утешения у молоденьких мальчикоподобных девчонок типа Бэби.

Конечно, мысль, пришедшая мне в голову, – тут же одернул я себя – была глупейшая, потому что я не видел трех «промежуточных» миссис Клэй Роулинз.

Геркулес неуверенно откашлялся:

– Дорогая… Этот парень говорит, что хочет поговорить с тобой по поводу дочери. Мне кажется, он не относится к категории сумасшедших художников…

Она сняла очки, чтобы лучше разглядеть меня, я же поспешил ознакомиться с ее насмешливыми темными глазами, обрамленными густыми длинными ресницами.

– Вы не из категории художников-психопатов, мистер?..

– Рик Холман, – представился я. – Хотел видеть вас именно по этому поводу, мисс Дрезден: ваша дочь и ненормальный художник.

– Холман? – Голос у нее был грудной, я бы даже сказал чарующий. – Я где-то слышала это имя.

– Возможно… Клэй Роулинз страшно обеспокоен из-за того, что его дочь живет с ненормальным художником. Он поручил мне попытаться убедить ее возвратиться домой. Сегодня утром я с ней встречался, но лишь напрасно потратил время. Тогда я решил, что мне необходимо поговорить с ее матерью и…

– Я была ужасно молодой матерью, – поспешно прервала меня Соня Дрезден. – Когда Энджи родилась, мне было восемнадцать лет. Я воображала, будто у меня появилась младшая сестренка и мы будем играть вместе, когда она подрастет, но этого не случилось. А теперь ей восемнадцать…

– Девятнадцать, – поправил я.

– Правда?

Она быстро надела темные очки.

– Вечно забываю точную дату рождения Энджи!

– Познакомившись с Лумисом, – сказал я, – я решил, что он психопат. По-моему, он не пара Энджи. Более того, она живет в обстановке, которая представляет угрозу для ее жизни.

– В данный момент, как я понимаю, вы занимаетесь благотворительной работой, мистер Холман? – спросила она теперь уже откровенно насмешливым голосом. – По всей вероятности, это нечто новое для вас.

– Клэй Роулинз поручил мне попытаться убедить Энджи вернуться домой, – продолжил я, не обращая внимания на ее насмешки. – Мне ничего не удалось сделать. Но Лумис произвел на меня тяжелое впечатление. Возможно, он и не ненормальный художник, как вы его именуете, но, несомненно, он – психопат с предрасположением к насилию.

– О, какие длинные слова в такой знойный день, мистер Холман. – Она демонстративно зевнула. – Джо, тебе пора приступать к тренировке.

У горы мускулов сразу помрачнела физиономия, он напряг несколько мускулов, о существовании которых я и не подозревал, видимо с целью самозащиты.

– Послушай, Соня, – запротестовал он. – Неужели я прямо сейчас должен этим заняться?

– Да! Или ты хочешь расслабиться, а другие парни поднимут тебя на смех?

– На пляже?

– Боже упаси, нет!

У него даже порозовело лицо от такой кошмарной мысли.

– Но ведь сегодня утром я тренировался целых два часа и…

– Лишний часок занятий не повредит тебе, – оборвала Соня разговор. – Отправляйся, Джо!

Его нагрудные мускулы грозно напряглись, как будто собирались проделать что-то кошмарное, например, в одно мгновение украсить грудь густой шерстью, но тут же вновь присмирели. Очевидно, Джо сообразил, что домашний суд выносит ему свой вердикт, и он обжалованию не подлежит. Он поплелся в дом, на его спине выражался протест, и мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за дверью.

– Наверное, вы чувствуете себя здесь одиноко, – произнес я сочувственно, – без компании.

Она потянулась, как довольная кошка, опустошившая мисочку сливок.

– Но нет худа без добра… – Она только что не мурлыкала. – Я никогда не была любительницей заумных бесед.

– Я подумал, возможно, вы сможете помочь Энджи, – сказал я. – Из сегодняшнего разговора с нею я сделал вывод, что она ненавидит отца, ну а вас всего лишь недолюбливает.

– Неужели? – Соня снова зевнула, демонстрируя ровные белые зубы и розовый язычок. – А вы любитель поговорить, мистер Холман, не так ли?

– Каждое утро я занимаюсь специальной тренировкой, чтобы быть в форме. Таким образом, мой язык не расслабляется и мне не грозит, что в бридж-клубе меня поднимут на смех девушки.

– Ловко у вас получилось! – Она кокетливо рассмеялась. – Ну и сколько Клэй заплатит вам за то, чтобы вы убедили Энджи вернуться домой?

– Ни гроша. Я не собираюсь всерьез заниматься, как вы изволили выразиться, благотворительной работой. Но этот Лумис – неподходящая партия для молоденькой девчонки. Неужели вы не хотите ничего предпринять для спасения дочери?

– Например?

Она слегка пожала плечами.

– Энджи разозлилась на меня и заявила, что никогда не вернется назад. Ее тошнит от моего дома, от меня самой и от моего образа жизни. Хотя разговор и состоялся два месяца назад, с тех пор ничего не изменилось.

Она снова сняла очки и оценивающе оглядела меня своими темными глазами.

– А у вас самого нет никаких гениальных идей, мистер Холман? Я имею в виду, каким образом можно убедить Энджи вернуться домой, какие доводы пустить в ход? Заверить ее, что я полностью переродилась, отказалась от личных радостей вроде Джо? Она не поверит.

– Вы правы, – неохотно согласился я. – А нельзя ли ей предложить что-нибудь вроде поездки в Европу?

– В свое время я предлагала ей самые разнообразные поездки в самые экзотические места, – ответила она усталым голосом. – Все дело в том, что Энджи возненавидела отца за то, что он оставил ее без внимания, когда разошелся со мной. – Она болезненно поморщилась. – Вы заблуждаетесь, уверяя, что я ей просто не нравлюсь. Нет, меня она ненавидит гораздо сильнее, чем отца.

– Почему?

– Во-первых, потому что я оказалась настолько скверной женой, что Клэй оставил меня. Понимаете, Энджи убеждена, что именно я виновата во всех ее несчастьях.

Откуда-то из глубины дома донеслись глухие удары, как будто рабочие снимали с пола старый паркет.

– Не обращайте внимания, – усмехнулась Соня. – Это Джо занимается шейпингом, чтобы поддерживать в форме свою потрясающую мускулатуру.

– Бэби, новая жена Клэя, сказала, что в студии кто-то задался целью выжить его, – произнес я равнодушно. – Она считает, что страсти накалены и они прибегнут к любым средствам, в том числе, если потребуется, используют и Энджи.

– Может быть, природа наградила ее большим воображением в виде компенсации за плоскую грудь?

– Вы с ней знакомы?

– О, пожалуйста! – Она брезгливо поморщилась. – Я никогда не интересовалась мелкой дешевкой. Ее портрет я видела в журналах.

– Может быть, есть человек, у которого имеются основания так сильно ненавидеть Клэя, что он попытается влиять на него через дочь?

Она пожала плечами.

– Вы желаете, чтобы я составила для вас список мстителей, мистер Холман?

– Это не шутка. Что скажете?

– Не знаю, честное слово. – Она сладко зевнула. – Для меня Клэй – это ежемесячный чек, я от всей души желаю ему прожить еще сто лет, и пусть его слава растет пропорционально количеству выпущенных фильмов… Может быть, вам стоит поговорить с Макси Снеллом?

– С Макси Снеллом?

– Макси мой друг и руководит Клэем еще с тех пор, как они вместе посещали школу актеров. Он более близок к нему, чем все его пять жен вместе взятых. Когда Макси кивает, Клэй подписывает контракт. А когда Клэй чихнет, Макси вытирает ему нос.

– Спасибо.

– Не за что.

Она опустила руку на колено, затем медленно провела ею вверх по бедрам интимным призывным жестом.

– Знаете, мистер Холман? Бывают моменты, когда безумно хочется поговорить с умным собеседником. Так что, если у вас возникнет желание порассуждать о высоких материях, почему бы вам не навестить меня. Я всегда смогу отправить Джо на тренировку в спортклуб.

– Очень интересное предложение, мисс Дрезден, – ответил я, – но мне кажется, у меня недостаточно мускулов.

Она неторопливо спустила одну из лямочек своего купальника с плеча, так что показалась пара дюймов оставшейся незагорелой белоснежной кожи ее пышной груди.

– Вы уверены, что мне не удастся заставить вас передумать? – промурлыкала она.

– Уверен.

Она водворила лямочку на место, ее губы изогнулись в сердитой гримасе.

– Ну что же, можете идти, мистер Холман! Мы обо всем поговорили, но мне сразу следовало понять, что женщины вас не интересуют.

– Один взгляд на Джо, – я восхищенно вздохнул, – и у вас ничего не останется для меня, мисс Дрезден! На протяжении всей нашей беседы я думал о вас как о его матери, и только это спасло меня от соблазна.

Тут я улыбнулся широкой простодушной улыбкой.

– Кстати сказать, вы на самом деле могли бы быть его матерью, не так ли? Я имею в виду возраст.

Она позволила мне дойти до дверей в дом и потом окликнула:

– Эй, Холман?

Я оглянулся:

– Да?

– А вы не педераст, случаем?

– Если вы его мать, тогда я педераст, – резко ответил я и вышел.

Геркулес занимался в переднем холле, в каждой руке у него было по гантели, его голая грудь была покрыта смесью масла с потом. Две вертикальные линии между его глазами обозначились еще четче, а судя по тяжелому дыханию можно было безошибочно определить, что он по собственной инициативе стал что-то обдумывать, а это занятие явно было не для него.

– Уходите, мистер Холман? – пробормотал он. – Да.

– Ну-у, – он смущенно усмехнулся, – как там Энджи?

– Все было хорошо, когда мы с ней виделись утром. А что?

– Она славная девочка, – промямлил он. – Знаете, мне ее вроде бы не хватает в доме. Скажите, этот парень-художник – сумасшедший?

– Да, у него явно непорядок с головой. Лично я уверен, что Энджи лучше всего вернуться домой, но она сама на это не соглашается. Мисс Дрезден тоже утверждает, что ей не удастся убедить Энджи вернуться домой.

– Плохо!

Пару секунд он молча водил пальцем босой ноги по полу.

– Может быть, мне съездить потолковать с ней? Она ко мне неплохо относилась. Слегка неравнодушна. – Он скромно улыбнулся. – Почему-то я нравлюсь женщинам.

– Только будьте осторожны с этим художником, – предупредил я. – Он не расстается с ножом.