Текст книги "На земле штиптаров"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Ты видишь, эфенди, какое огромное доверие я к тебе питаю.

– Пока я видел лишь твой аппетит.

– Он – следствие моего доверия. Что вкушает мой эфенди, не может лишить меня седьмого неба, и я полагаюсь на твое умение молчать. Ты не скажешь Оско и Омару, что твои взгляды столь же весомы для меня, как и законы святых халифов?

– У меня нет причины трезвонить, что ты ешь нечто вкусное.

– Хорошо, так я возьму еще кусок этой колбасы, раз ветчина оказалась такой удивительной. Наш хозяин позволит мне это, ведь все, что жертвуется гостям, Аллах воздает стократ.

Смотритель ободряюще кивнул, и Халеф постарался доказать, что он сегодня ни во что не ценит заповеди пророка. Управившись с едой, он вытер нож о свои брюки, сунул его за пояс и изрек:

– Есть такие создания, что обречены премного страдать от людской неблагодарности. Свинья, конечно, не заслужила того презрения, с коим относятся к ней правоверные. Будь я на месте пророка, я бы внимательнее слушал, когда мне диктовали Коран. Тогда бы всем животным была оказана высокая честь радовать благовкусием сердце человека. А теперь, поелику мы покончили с угощением, я могу снова открыть дверь, не страшась, что души моих друзей претерпят ущерб.

Он поднялся с места и отодвинул засов как раз в тот момент, когда некий миловидный юноша намеревался войти внутрь.

– Исрад, – сказал ему смотритель, – ты больше сегодня не будешь работать; я даю тебе отпуск. Этот эфенди решил поехать в Треска-конак, и ты проведешь его туда кратчайшим путем.

Этот молодой человек был братом женщины, о которой шла речь. Он воспользовался поводом и самым сердечным образом поблагодарил меня за спасение сестры; теперь он был рад оказать мне ответную услугу.

– А у тебя есть лошадь? – спросил я его. – Не можешь же ты идти пешком, ведь мы быстро поедем.

– Я одолжу ее на той стороне, в деревне, – сказал он. – Когда ты отправишься в путь, эфенди?

– Как можно скорее.

– Тебе придется подождать, ведь твоя одежда еще долго не высохнет. Тем временем я добуду лошадь.

Он удалился.

– Он будет тебе хорошим проводником, – сказал его свояк, – и он поведает тебе обо всем.

– Мне это очень кстати; у меня есть о чем его расспросить.

– Но ты можешь и у меня выяснить?

– Прежде всего мне хотелось бы знать, где расположено местечко под названием Каранирван-хане.

– Каранирван-хане? Гм! А почему оно тебя интересует?

– Потому что эти пятеро всадников, которых мы преследуем, поедут потом туда.

– К сожалению, я не знаю никакого местечка с таким названием. Каранорман-хане есть; оно лежит близ Вейчи в Шар-Даге.

– Это я знаю, но это не то место, что я ищу. Каранирван-хане, очевидно, это некий уединенный дом, конак; его хозяин – перс.

– Персы в наших краях редки.

– Ты не знаешь ни одного?

– Одного-единственного.

– Как его зовут?

– Его настоящего имени я не знаю. Он носит окладистую черную бороду, поэтому мы называли его всегда Кара-Аджеми, Черный Перс.

– Ах! Быть может, этого человека я как раз ищу. У него должна быть густая черная борода, поэтому его зовут также Кара-Нирван. Откуда он родом, как ты думаешь?

– Этого я не знаю точно. Он живет наверху, близ Яличи или Лумы. Помнится, он рассказывал как-то о медведе, который встретился ему наверху, возле Шалеш-горы. Эта гора находится рядом с тем местом, что я называл.

– В Шар-Даге тоже есть медведи?

– Редко-редко случаются. Раньше, любил рассказывать мне отец, они встречались чаще. Теперь же раз в несколько лет сюда и забежит такой зверь.

– Ты совсем ничего не знаешь об этом персе?

– Он торгует лошадьми, и притом очень удачно. Он человек богатый. Я его часто видел у нашего соседа, который держит конак. Перс заглядывал к нему непременно с дюжиной слуг и табуном лошадей.

– Это мне очень интересно слышать; отсюда можно сделать разные выводы. Этот торговец лошадьми – перс; его зовут Кара. Он заглядывает к хозяину конака, к которому едут как раз Манах эль-Барша и четверо его спутников. Вполне вероятно, что именно этого человека мы ищем.

– Я буду рад, если навел вас на верный след.

– Твой свояк не знает других подробностей?

– Нет. Он, как и я, давно не был на родине. Но когда ты сегодня прибудешь к отцу, расспроси его и моего брата. Быть может, они расскажут тебе побольше.

– Твой отец дружен с соседом?

– Они ни друзья, ни враги. Они – соседи, которым приходится ладить друг с другом. Хозяин конака – человек скрытный и какой-то двуличный.

– Ты не знаешь, он часом не водит дружбу с дурными людьми?

– В таком пустынном месте в конак заглядывают разные люди. А так ничего не могу сказать. Разве вот вспомнилось, что он часто появляется со старым Шаркой, а это недобрый знак.

– Кто такой этот Шарка?

– Углежог. С несколькими подручными он поселился в горах. Живет он в глубокой, мрачной пещере; ходят слухи, что поблизости порой хоронят людей, которые умерли не своей смертью. Через горы ведет пустынная тропа; проходит она мимо его пещеры, и вот непонятные бывают дела: отправится иной странник той дорогой и нигде больше не показывается. И всегда такое приключается с людьми, у которых при себе были деньги или другие ценные вещи.

– Тогда там набралось, наверное, целое потайное кладбище! И что же, так никто и не напал на след преступлений этого человека?

– Нет, ведь нелегко подступиться к нему. Его сообщники – люди крепкие и жестокие; с ними не сладишь… Однажды послали туда отряд солдат, человек тридцать, чтобы схватить аладжи, которые у него остановились. Солдаты вернулись не солоно хлебавши, да к тому же скверно с ними обошлись.

– Кто?

– Этого они не знали. По ночам на них нападали люди, чьих лиц они так и не видели.

– Значит, аладжи тоже бывали у углежога! Ты их знаешь?

– Нет, – ответил он.

– А ведь ты их сегодня видел, двух парней на пегих лошадях; они ехали вместе с Манахом эль-Баршей. Этих братьев, о которых идет дурная молва, прозвали по цвету их лошадей.

– Вот так дела! Кто бы мог подумать! Я видел аладжи! Теперь я уже не удивляюсь, что эти люди расплатились с паромщиком плетью. Они едут в Треска-конак, но там они не остановятся. Наверное, они хотят навестить углежога.

– Вполне вероятно.

– Тогда прошу вас, бога ради: не надо ехать за ними вдогонку! Углежог и его сообщники – люди дикие; они голыми руками задушат самого дюжего волка.

– Я тоже знаю людей, которые на это способны, хотя их не назовешь людьми дикими или полудикими.

– Подобных субъектов лучше избегать!

– Я не могу. Я уже сказал тебе, что мне надо предотвратить преступление. А еще мне надо отомстить за одно жестокое преступление. Речь идет о друзьях моих друзей.

– А ты не можешь поручить это другим?

– Нет, они испугаются.

– Так передай это дело полицейским.

– О нет! Они еще больше испугаются. Нет, мне самому надо следовать за этими пятью всадниками, пусть даже я вступлю в схватку со всеми углежогами на свете.

– Мне страшно за тебя. Этот Шарка – сущий дьявол. Он зарос волосами, как обезьяна, а зубы у него, как у пантеры.

– Ты, пожалуй, преувеличиваешь?

– Нет. Я узнал это от людей, которые его видели. Тебе и впрямь нельзя сражаться с ним.

– Хитрость и ум победят любую силу, – ответил я. – Впрочем, если это тебя успокоит, я попрошу повторить вслед за мной одно упражнение.

На земле лежала шпала. Я поднял ее, взявшись за край, и удержал в вытянутой руке. Мой собеседник отошел назад и воскликнул:

– Эфенди, ты… ты… черт возьми! Да, если это так, ты тоже легко задушишь волка!

– Ба! Кто полагается лишь на грубую силу, тот остается в проигрыше. Лучше немного подумать, чем бахвалиться голой силой. Впрочем, мы хорошо вооружены, поэтому нам не нужно никого бояться.

– А еще, – гордым тоном добавил Халеф, указывая на самого себя, – мой эфенди не один, с ним я, его испытанный друг и защитник. Пусть только толпы врагов рискнут к нам подойти! Мы их уничтожим, как свинья в зарослях уничтожает саранчу, поедая ее.

Это звучало чересчур потешно. Рост малыша никак не отвечал той удивительной самоуверенности, с которой он произносил эти слова. Я сохранял серьезность, потому что знал малыша; смотритель же не мог удержаться от смеха.

– Ты смеешься? – спросил Халеф. – Я не потерплю никаких оскорблений! Даже не потерплю от того, чью ветчину и колбасу я ел. Если бы ты лучше меня знал, ты бы дрожал в страхе перед моим гневом и трясся в ожидании моей ярости!

– Я почти трясусь, – сказал смотритель, состроив серьезнейшее лицо.

– О, это еще совсем пустяки! Ты будешь так трястись, что твоя душа станет биться о стены твоего тела. Ты не знаешь, с какими людьми и зверьми мы сражались. Мы убили льва, хозяина пустыни, и вступили в схватку с врагами, при одном виде которых ты бы заполз в тот же ящик, где хранишь копченую задницу свиньи. Мы совершили деяния, которые нас обессмертят. Наши имена записаны в книгах героев и в письменах непобедимых. Мы не позволим над собой смеяться, попомни это! Разве ты не знаешь мое имя?

– Нет, но я слышал, что эфенди называет тебя Халефом.

– Халеф! – сказал малыш презрительным тоном. – Что значит Халеф? Совсем ничего. Халефами зовут многих людей. Однако разве эти люди совершали хадж? А их отцы и отцы их отцов, их пращуры и прадеды их пращуров тоже совершали хадж? Я говорю тебе, что я – Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара! Мои предки были героями и жили в столь отдаленные времена, что о них не помнит ни один человек на свете; я и сам не знаю о них. А можешь ли ты сказать такое о своих предках?

– Да.

– Как это?

– Я тоже ничего не знаю о них.

Смотритель сказал это серьезным голосом, в котором чувствовалась ирония. Халеф молча взглянул ему в лицо; он был разгневан, затем, сделав уничижительный жест, он повернулся и вышел со словами:

– Так молчи! Кто ничего не знает о предках, тот не может сравниться со мной!

– Но, – улыбаясь, крикнул ему вдогонку собеседник, – ты ведь тоже признался, что сам ничего не знаешь о своих предках!

– Это мои предки, а не твои. О них мне ничего не нужно знать, ведь они так знамениты, что о них ничего не нужно знать! – воскликнул хаджи, пребывавший в крайнем гневе.

– Твой спутник – странный паренек, – сказал смотритель и улыбнулся.

– Бравый мужчина, верный, ловкий и ничего не боится, – ответил я. – Он и впрямь не испугается углежога. Это он и хотел тебе сказать, только выражался в своей обычной манере. Он – житель пустыни, а эти люди любят так изъясняться. Гляну-ка я сейчас на портного. Может быть, он уже управился с моим костюмом.

– А мне надо указать людям, какую работу выполнять. Извини меня, эфенди.

Мы покинули домик. В тот момент, когда я хотел заглянуть в другую лачугу, я услышал за дверью перебранку. Дверь распахнулась, и спорщики буквально налетели на меня; это были двое мужчин, один из которых – Халеф, державший в одной руке мои брюки, а в другой – портного. Стоя спиной к улице, Халеф тащил портного за собой и даже не видел, на кого налетел. Повернувшись после неожиданного столкновения вполоборота, он прикрикнул на меня:

– Глаз, что ли, нет, дурак?!

– Конечно, есть глаза, Халеф, – ответил я.

Он, наконец, обернулся и, увидев меня, сказал:

– Ах, сиди, я как раз хотел идти к тебе!

Он пребывал в страшном гневе. Подтащив бедного малого на шаг ближе, он протянул мне брюки и спросил меня:

– Сиди, сколько ты заплатил за эти брюки?

– Сто тридцать пиастров.

– Тогда ты сглупил, так сглупил, что я жалею об этом!

– Почему?

– Потому что ты заплатил сто тридцать пиастров за то, что должно быть брюками, но не является ими!

– Как это так?

– Это мешок, обычный мешок, в котором можно хранить все что угодно: горох, кукурузу, картофель и, если изволишь, даже ящериц и лягушек. Ты в это не веришь?

Он глянул на меня так свирепо, что даже я мог бы испугаться. Однако я спокойно ответил:

– Как ты решился назвать мои брюки мешком?

– Как я решился? Смотри!

Он сунул кулак в разорванную прежде штанину, но не мог вытащить его наружу. Бравый портной чересчур расстарался и, взявшись чинить прореху, залатал штанину.

– Ты видишь? Видишь подвох и сокрушение? – крикнул мне Халеф.

– Разумеется.

– Сунь-ка ногу в штанину!

– Пожалуй, я без этого обойдусь.

– Но тебе же хочется сунуть ногу туда, тебе надо сунуть ногу туда, это же брюки, из которых теперь получился жалкий, убогий мешок. Теперь тебе придется ездить по свету с одной одетой ногой и другой раздетой. Что скажут люди, если увидят тебя, тебя, знаменитого эфенди и эмира! И где ты добудешь здесь, в этой нищей деревне, новые брюки!

– А разве мне нужны другие брюки?

– Конечно, несомненно! Не можешь же ты надеть эти!

– Конечно, я могу их надеть.

– Как же? Их можно надеть только на одну ногу!

– Нет, на обе ноги. Пусть только этот не в меру усердный портной вспорет шов и залатает прореху.

– Шов… вспо… роть! – воскликнул Халеф, оцепенело глядя на меня. Потом он разразился громким смехом и добавил: – Ты прав, сиди. В гневе я просто не подумал об этом… снова вспороть шов, вот что надо!

Боязливое, смущенное лицо портного вновь оживилось, но он все же не так легко отделался, как мог подумать, ведь хаджи опять заорал на него:

– Эй, парень, ты понял, наконец, какую невероятную глупость совершил?! Сперва ты зашиваешь штанину, а потом даже не знаешь, как помочь горю!

– Ох, я знал, но ты не давал мне слово сказать, – защищался бедный плут.

– О Аллах, Аллах, что за люди встречаются! Я тебя совершенно спокойно спрашивал, как исправить эту промашку; я ждал ответа с терпеливостью марабу; ты же стоял, будто верблюда проглотил и горбы его застряли в твоей глотке, и тут я схватил тебя за твой собственный горб, чтобы отвести к эфенди. Так было дело. Ты можешь снова вспороть шов?

– Да, – робко ответил портной.

– И сколько времени это займет?

– Два-три часа.

– О Аллах! Значит, из-за твоей штопки мы будем ждать здесь до вечера? Так не пойдет, мы не можем этого позволить.

– Это продлится недолго, – сказал я, – ведь я помогу ему.

– Как же совместить это с достоинством твоих занятий и с внушительностью твоего облика?

– Очень просто. Я посижу здесь с этим хорошим человеком, который оказался плохим портным. Пока он будет проглаживать другие вещи утюгом и, вероятно, прожжет их, я примусь чинить брюки. Но скажи-ка мне, искусник швейной иглы, ты действительно портной?

Он поскреб у себя за ухом, помялся, помялся и, наконец, выдавил:

– Эфенди, вообще-то нет.

– Так! А чем же ты, собственно, занимаешься?

– Столяр.

– И как ты отважился выдать себя за портного?

– Потому что у меня есть два утюга.

– А от кого ты их получил?

– От своего деда, который, верно, был портным. Это – единственное, что я получил от него в наследство. Теперь вот я купил еще нитку с иглой и при случае поправляю людям одежду, потому что столярной работы не могу сейчас найти. Вот почему я и стал работать здесь, на строительстве дороги.

– Ты, я вижу, мастер на все руки. Значит, ты поправляешь одежду! Пожалуй, ты заодно меняешь ее фасон, как проделал это с моими брюками?

– Нет, эфенди! Это всего лишь недосмотр.

– Итак, у тебя есть два утюга? Ты умеешь гладить?

– Ох, великолепно!

– Ладно, тогда возьмемся за дело. Но ты видишь, что это такое?

Я растянул шов, сработанный им, и показал ему. Он не знал, что я имею в виду, и вопросительно посмотрел на меня.

– Как выглядит этот материал?

– Темно-синий, господин.

– А какого цвета нитки ты подобрал?

– Белые.

– Это же смотрится ужасно. Неужели у тебя нет темных ниток, а может быть, черных?

– Хватает!

– Почему же ты их не взял?

– Белые нитки еще даже прочнее черных, поэтому я подумал, что они лучше будут держать и прореха не разойдется, если тебе снова придется плыть в одежде.

– Ты, как я погляжу, очень предусмотрительный человек. Я позволю себе взять черные нитки. Итак, приступим!

– Помочь тебе, сиди? – спросил Халеф.

– Конечно, ты можешь подержать штаны, пока я делаю стежки.

Лачуга была пуста, так как люди находились сейчас на работе. Вместе с Халефом мы уселись на доску и положили сюда же брюки. Мы получили иголку и нитки; ножницами служили нам наши ножи. Мы начали работу. В годы учебы мне доводилось пришивать себе пуговицы, а то и латать небольшие дыры; я довольно сносно знал разницу между задними стежками и другими видами стежков, поэтому я взялся за это великое дело, уверенный в собственных силах. Тем временем плотник-столяр трудился возле печи, время от времени подбрасывая в нее поленья, словно намеревался зажарить быка. Печные изразцы источали жар, напоминавший мне о прекрасных днях, проведенных в Сахаре. Моя одежда просохла; ее оставалось лишь прогладить.

Искусник сперва взялся за жилет, разложил его на доске и, держа клещами утюг, стал нагревать его на огне. Утюг раскалился докрасна; деревянная ручка сгорела. Юноша переводил взгляд то на утюг, то на меня и наоборот; при этом он весьма красноречиво почесывал затылок.

– Ты что-то хочешь? – спросил я его.

– Один вопрос, господин. Что мне теперь делать?

– Гладить!

– А как?

– Как всегда. Ты же отлично умеешь это делать.

– Гм! Это очень непонятное занятие.

– Почему?

– Если я сейчас примусь гладить, то раскаленным утюгом прожгу жилет. Если подожду, пока утюг остынет, то не прожгу одежду, но ведь и утюг тогда тоже не будет гладить. Ты не можешь дать мне совет? Я слышал, эфенди, что ты много странствовал; может быть, ты видел когда-нибудь, как это делает портной.

– Слушай, у меня самые дурные подозрения насчет твоего дедушки.

– Не надо так, прошу тебя! Мой дедушка – да узрит Аллах его в раю! – был благочестивым мусульманином и бравым подданным падишаха.

– Может быть, но портным он не был.

Теперь искусник поднял и другую руку, чтобы почесать затылок обеими руками. Он являл собой картину комического отчаяния, но, разумеется, так ничего и не ответил.

– Ну, как? Я прав?

– Эфенди, – выдавил он, – откуда ты знаешь об этом?

– Я угадал. Скажи-ка мне лучше, кем он был.

– Ладно, раз ты и впрямь хочешь знать, он был на самом деле дровосеком, а заодно портняжил для других дровосеков. Утюг он, как я думаю, унаследовал от своего дедушки.

– Который тоже, пожалуй, не был портным? – сказал я, смеясь. – Ты женат?

– Нет, но скоро буду.

– Так поторапливайся, чтобы эти знаменитые утюги унаследовали твои внуки. Нужно хранить верность отцам, и я надеюсь, что утюги никогда не попадут в другую семью.

– Нет, господин, на это я не соглашусь, – серьезно заверил он. – Моя семья никогда не расстанется с этим верным наследством. Но я все же прошу тебя, прикажи, что мне делать.

– Приказываю тебе впредь никогда не касаться этого наследства. Если я сам починил себе брюки, то могу и погладить себе одежду.

Он перестал теребить волосы, тяжело вздохнул и, сделав два огромных шага, вышел за дверь. Халеф был бы рад поторопить его плетью, чтобы втолковать ему, что не стоит выдавать себя за портного, не разбираясь в этом деле. Я попытался успокоить его, посоветовав не слишком полагаться на титулы и звания людей.

Признаюсь откровенно, что я тоже не очень-то ловко управлялся с утюгом, к тому же, насколько я знаю, в моей семье никогда не наследовали утюги, но когда в конце концов я завершил этот экзамен, мне не оставалось ничего иного, как гордиться своим трудом, в чем Халеф поддерживал меня изо всех сил. Он уверял, что никогда еще не видывал таких крепких и прочных стежков, как мои, и особенно радовался тому, что выглаженные вещи прямо-таки поблескивали, словно их натерли корочкой шпика. Мастера этого дела, конечно, говорили мне потом, что в подобной обстановке лучше и быть не могло.

Но вот пришел смотритель со своим братом, который сообщил, что готов отправиться с нами в путь. Портной решил удостовериться, что плоды его искусства более не внушают ужас. Он просунул голову в дверь, а затем и вошел с обрадованным лицом, видя, что я стою в своем собственном костюме.

– Господин, – молвил он, – я вижу, ты готов. Но раз ты использовал оба моих утюга, я надеюсь, ты осчастливишь меня, дав за это порядочный бакшиш.

– Ты его получишь, – сказал Халеф.

Он скрылся в чулане и возвратился с «сапогами против подагры». Те больше напоминали кульки, чем сапоги. Халеф подал их просителю, напутствовав благосклонным тоном:

– Мы приносим тебе в дар эти футляры для слоновьих ног как знак вечного признания твоего искусства. Сложи их к своим утюгам и передай по наследству внукам и внукам своих внуков, дабы твои потомки сохранили память о том, что их предок понимал толк в том, как надлежит сшивать брючины. Аллах сотворил обезьян и ослов; Румелии же Он даровал тебя как венец своего творения!

Портной взял сапоги и, вытаращив глаза, принялся их рассматривать. Он и не смел рассчитывать на подобный бакшиш, да еще сдобренный дарственной речью.

– Ну, что же ты смотришь внутрь, будто думаешь, что туда можно упрятать твои мозги? – спросил Халеф. – Делай-ка отсюда ноги и прославляй наше великодушие, наградившее тебя подобным даром!

Я подкрепил его пожелание, бросив в сапоги несколько пиастров. Тем самым я снял проклятие с души этого молодого человека. Он снова заговорил, благодаря меня за подарок, а потом спешно удалился с ним.

Теперь пришло время прощания. Я как мог сократил его, и вот уже мы поскакали на запад. Наш путь пролегал в основном по нетронутым лугам, где не было ни тропинки.