Текст книги "На земле штиптаров"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Тогда ты совершил чудовищное святотатство, за которое тебя…

Внезапно меня прервали. Находившиеся рядом магометане буквально взбесились, видя, что Хабулам лжет и притом клянется именем пророка и памятью халифов. Тут же Халеф схватился за плеть; по комнате раскатилось гневное бормотание. Хумун встал на свои больные ноги, пошатываясь, подошел поближе и, плюнув своему господину в лицо, сказал:

– Тьфу! Будь проклят во веки веков! Твоя трусость заведет тебя в джехенну! И я-то служил господину, которого Аллах низвергнет в адскую бездну. Я покидаю тебя. Но сперва рассчитаемся!

Уже Суэф стоял рядом со стариком и кричал:

– Позор тебе и дням твоей старости! Твоя душа погибла, а память о тебе истреблена у всех правоверных! Я больше не имею с тобой дела!

Покачиваясь, оба опять вернулись на свои места. Они с легкостью обременяли свою совесть убийством, но поношение пророка и его преемников возмутило их.

Словно удар хватил Хабулама. Обеими руками он держался за лоб. Потом он внезапно воздел руки и закричал:

– Аллах, я ошибся! Но я исправлю ошибку. Я признаю, что вас собирались убить и что я добавил яд в кушанье!

– Аллах иль Аллах, Мухаммад рассул Аллах! – раздавалось вокруг.

Халеф подошел к нему и, тяжело опустив руку на плечо, промолвил:

– Твое счастье, что ты отказался от клятвы! Хотя эфенди не позволил бы мне расправиться с тобой, но все равно, клянусь бородой пророка, твое солнце жизни закатилось бы еще до того, как я покинул бы твой дом! Итак, ты признаешь свою вину?

– Да.

– Тогда ты облегчаешь наказание, возложенное на тебя. Эфенди, сколько ударов он должен получить? – спросил Халеф.

– Сто! – ответил я.

– Сто?! – взвизгнул старик, – Я не переживу этого!

– Это твое дело! Ты получишь сто ударов по подошвам!

Он едва не свалился с ног. Я видел, как тряслись его колени. Это был большой злодей и еще больший трус.

– Будь милостив! – причитал он. – Аллах воздаст тебе.

– Нет, Аллах рассердится на меня, если я погрешу против законов. А что скажут Суэф и Хумун, если я избавлю тебя от наказания, в то время как они вытерпели свою кару!

– К бастонаде его! – крикнул Суэф.

– Он получит свою сотню! – согласился Хумун.

– Ты слышишь это? – сказал Халеф. – Этого желает Аллах, и мы этого хотим. Так что иди сюда! Возложи свои члены на скамью, дабы мы привязали тебя.

Он схватил его за руку, чтобы уложить его. Ужасный старик извивался, как червь, ныл, как ребенок. Я кивнул Оско и Омару. Они схватили его и припечатали к скамье.

– Стойте, стойте! – кричал он. – Я же погибну! Если я умру, вам будет являться мой призрак!

– Скажи своему призраку, чтобы он отказался от этой затеи, – ответил Халеф. – Если он попадется мне на глаза, ему придется несладко!

Как он ни упирался, его связали. Его голые, костистые ноги скрючились, будто уже почувствовав ожидавшую их боль.

– Кто возьмет палку? – спросил Халеф.

– Ты сам, – ответил я.

Он хотел возразить, но я подал ему знак молчать; он понял меня.

– Радуйся, Мурад Хабулам, – сказал он, взявшись за палку. – Радуйся, что благость кары дарую тебе я. Эта сотня будет не хуже иной тысячи. Это снимет с твоей души большую часть грехов.

– Милосердия! Пощады! – молил старик. – Я оплачу наказание.

– Оплатишь? – Халеф рассмеялся. – Ты шутишь! Алчность – мать твоих предков, а скупость – их бабка.

– Нет, нет! Я не поскуплюсь; я оплачу все, все!

– Эфенди этого не позволит; но все же я хотел бы знать, сколько ты дашь, чтобы избежать ударов.

– За каждый удар дам по целому пиастру.

– Итак, сто пиастров? Ты с ума сошел? Ежели ты получишь бастонаду, нам будет удовольствия на десять тысяч пиастров, а тебе – на двадцать тысяч пиастров боли; итого тридцать тысяч, а ты предлагаешь нам сто! Постыдись!

– Я даю двести!

– Молчи! У меня нет времени вслушиваться, что говорит твоя скупость. Мне надо начинать.

Он встал перед поднятыми вверх ногами старика и, сделав вид, что примеряется, куда лучше ударить палкой, замахнулся будто бы для удара.

– Бога ради, не бей! – простонал Хабулам. – Я больше дам! Я больше дам, гораздо больше!

Ситуация была неловкой, ведь телесное наказание совсем неэстетично, и я признаюсь, что происходящее не доставляло мне удовольствия, но все же я хотел бы попросить читателей не разглагольствовать о нехристианском отношении или даже о дикости. Соглашусь, что достойной эту сцену не назовешь, но все же она была вполне справедливой.

Мы находились не в цивилизованной стране; мы имели дело с людьми, которые привыкли к азиатским порядкам, достойным лишь сожаления. Но прежде всего надо помнить, что эти люди были членами разветвленной и крайне опасной преступной банды, существование которой обусловливалось лишь упадком тамошних нравов. Даже в Константинополе и уж тем более на пути оттуда в Килиссели мы непрестанно имели дело с субъектами, для которых не было ничего святого. С одинаковой легкостью они посягали на имущество и на жизнь своих сограждан. Мы постоянно пребывали в смертельной опасности, да и сейчас гибель по-прежнему грозила нам каждое мгновение. Нас умышленно заманили в этот дом, прибегнув к изощренному обману, и все ради того, чтобы нас убить. Нас травили ядом, а когда это не удалось, хотели задушить; меня пытались зарезать и застрелить. Стоит ли удивляться тому, что нас, четверых, вынужденных любую минуту, днем и ночью, быть начеку, охватило определенное ожесточение? В данной ситуации нам пришлось отказаться от помощи властей; мы могли полагаться лишь на самих себя. Какое наказание могло служить достойным воздаянием за все эти покушения, устроенные на нас? Разве несколько ударов, которыми мы наградили этих безбожных, бессовестных негодяев, находившихся в наших руках, можно считать жестоким или даже кровожадным наказанием? Конечно нет! Скорее я убежден в том, что мы поступили слишком мягко и снисходительно.

Кто осудит нас за то, что мы уготовили несколько минут мучений старому Хабуламу? Мое намерение было добрым. Можно говорить о принуждении, об оказанном давлении или о чем-то ином, можно утверждать, что я совершил деяние, наказуемое по немецким законам, – что ж, мы находились не в Германии и нам надлежало считаться со здешней обстановкой; во всяком случае, я до сих пор не склонен упрекать себя за свое тогдашнее поведение.

– Ты хочешь дать больше? – спросил Халеф. – Сколько же?

– Я отсчитаю три сотни! – Но, поскольку хаджи снова замахнулся, он быстро добавил: – Четыре сотни, пять сотен пиастров! Я не могу дать больше пяти сотен!

– Ладно, – молвил хаджи, – если у тебя больше ничего нет за душой, прими же дар гнева. Конечно, мы богаче тебя. У нас имеется столько ударов в запасе, что мы могли бы одарить ими всю эту деревушку. Чтобы доказать это, мы будем неслыханно щедры и добавим тебе еще полсотни, так что ты получишь сто пятьдесят. Я надеюсь, что твое благодарное сердце признает, сколь мы щедры.

– Нет, нет, я не хочу сто пятьдесят! Мне даже сотню ударов не хочется получать!

– Но они тебе обещаны. А поскольку ты человек бедный и у тебя за душой всего пять сотен пиастров, то в нашем приговоре ничего нельзя изменить. Омар, подойди сюда и опять принимайся считать! Я хочу, наконец, начать.

Он замахнулся и нанес старику первый удар по правой ноге.

– Аллах керим! – пронзительно вскрикнул Хабулам. – Я заплачу шесть сотен пиастров!

– Два! – скомандовал Омар.

Удар пришелся по левой ноге старика.

– Стой, стой! Я даю восемьсот, девятьсот, тысячу пиастров!

Халеф бросил на меня вопрошающий взгляд и, когда я кивнул, опустил уже занесенную было палку.

– Тысячу! Что прикажешь, господин?

– Все зависит от Хабулама, – ответил я. – Спрашивается, выложит ли он тысячу пиастров наличными.

– У меня есть они! Они лежат тут! – пояснил старик.

– Надо подумать об этом деле.

– Что тут думать? Вы получите деньги и будете веселиться.

– Ты ошибаешься. Если я пощажу тебя и избавлю от наказания за деньги, то раздам эту тысячу пиастров беднякам.

– Делай с ними, что хочешь; только отпусти меня!

– Быть может, я и решился бы на это ради тех людей, которым достанутся деньги, но ты выполнишь тогда и еще одно условие.

– Что за условие? О Аллах, Аллах, Аллах! Вы хотите получить от меня еще больше денег?

– Нет. Я требую только, чтобы Анка и Яник тотчас были уволены со службы.

– Хорошо, хорошо! Пусть бегут, куда глаза глядят!

– Ты им немедленно выплатишь их жалованье, причем без всяких вычетов!

– Да, они получат все.

– И еще: дай им обоим хорошую письменную рекомендацию!

– И это получат.

– Прекрасно! Они покинут твой дом вместе со мной. Идти пешком почти до Ускюба далеко, к тому же им надо нести свои пожитки, поэтому я хочу отправить их в повозке, которая стоит у тебя в сарае.

– И не подумаю согласиться!

– Как угодно. Халеф, продолжай!

Третий удар.

– Стой, стой! – завизжал старик, увидев, что Халеф замахнулся. – Ну нельзя же давать им повозку!

– Почему?

– Они ее не вернут.

– Анка и Яник – люди честные. Впрочем, ты можешь обратиться к властям с просьбой, чтобы тебе вернули повозку.

– Ускюб слишком далеко отсюда!

– А ты разве не говорил, что сейчас там находится твоя жена?

Он еще немного поупрямился, но наконец согласился, что Анка и Яник поедут в Ускюб на его повозке, запряженной его лошадьми, а там передадут экипаж его жене.

– Теперь, пожалуй, все? – спросил он с глубоким вздохом.

– Еще нет. Ты подпишешь мне бумагу, в которой признаешься во всем, что замышлял против нас.

– Для чего тебе она?

– Я передам ее Янику. Если ты станешь что-нибудь затевать против него, он передаст ее судье.

– Это слишком опасно для меня!

– Халеф, возьми палку!

– Подожди! – воскликнул старик. – Пойми же, что он может использовать эту бумагу против меня, даже если я ничего не стану затевать!

– И ты пойми, – возразил я, – что опаснее для тебя не станет. Все твои слуги, стоящие здесь, слышали ваши признания. Они поняли, что произошло, и скоро все жители округи будут знать, что нас хотели убить и ты подмешал нам в еду яд. Люди будут сторониться и презирать тебя. Это обстоятельство, между прочим, побудило меня смягчить тебе наказание. Ты и так будешь наказан без моего вмешательства. Бумага, о которой идет речь, никак не ускорит и не усугубит твое наказание. Так что не раздумывай; времени у меня нет.

Халеф подкрепил мое увещевание, коснувшись подошвы старика палкой, будто метил, куда нанести удар. Это подействовало.

– Ты получишь бумагу, – заявил Хабулам. – Развяжите меня.

Так и было сделано; в сопровождении Халефа и Оско он отправился в свою комнату, чтобы принести деньги и писчие принадлежности.

Медленно ковыляя, он вышел; два его стража шли вместе с ним. Слуги и служанки, стоявшие возле задней стены, перешептывались. Потом один из парней вышел и заявил:

– Эфенди, мы не хотим больше оставаться у Хабулама; но он на это по своей воле не согласится, поэтому просим тебя заставить его.

– Я не могу это сделать.

– Ты же сделал это для Яника и Анки!

– Их я обязан был отблагодарить. Ведь они спасли нам жизнь. Вы же были заодно с убийцами.

– Это неправда, эфенди.

– Разве не вы охраняли их лошадей?

– Да, мы весь вечер и всю ночь простояли под ливнем и ждали награды за это, но когда эти люди появились, они были очень разгневаны и наградили нас тумаками и оплеухами.

– Когда они уехали?..

– Едва рассвело.

– В каком направлении они отбыли?

– Они поскакали в сторону дороги на Ускюб.

– Где они оставляли лошадей?

– За околицей, где растет айва.

– Если ты меня отведешь туда, я попытаюсь добиться, чтобы вас отпустили.

– Тогда с удовольствием отведу.

Тем временем Хабулам вернулся, сопровождаемый обоими стражами. Омар нес бумагу, чернила и перо. Халеф подошел ко мне с кошельком и сказал:

– Здесь тысяча пиастров, сиди. Я точно их пересчитал.

Я убрал кошелек.

Хабулам, ковыляя, направился к Анке и Янику. Он отдал обоим их деньги и злобным тоном сказал:

– Убирайтесь отсюда и честно верните повозку в Ускюбе. Я же буду каждый день молить, чтобы Аллах одарил вашу семью несчастьями и раздорами.

Эти слова вызвали гнев Яника. Он убрал деньги и ответил:

– Ты оскорбляешь меня, а ведь ты злодей – другого такого, пожалуй, не найти. Сейчас ты улизнул от палача, потому что эфенди – христианин и смилостивился над тобой. Но скоро придет тот час, когда ваша разбойная банда понесет заслуженное наказание. Ваши часы сочтены, ведь ваш главарь будет побежден отважным эфенди.

– Пусть он его еще найдет! – издевательски молвил старик.

– Ох, он его найдет; он ведь знает, где тот скрывается!

– Как, в самом деле знает?

– Ты думаешь, нам это неизвестно? Я сам отправлюсь в Каранорман-хане, чтобы помочь эфенди.

Слово было сказано! Я подавал знаки неосторожному юноше – он их не видел. Я хотел прервать его, но в запале он говорил так быстро, что я не успел выполнить задуманное. А ведь мне так не хотелось, чтобы они узнали, что мне это место известно.

Хабулам прислушался. На его лице застыло напряженное выражение.

– Кара-нор-ман-хане! – воскликнул он, как-то по-особому выделив два слога – «нор» и «ман». – Что это за место такое?

– Это близ Вейчи; там находится ваш главарь.

– Кара-норман-хане! Ага, очень хорошо! Что ты на это скажешь, Суэф?

С этими словами он издевательски рассмеялся.

Мнимый портной обернулся, услышав свое имя, и испытующе заглянул в лицо Янику. В ответ на вопрос Хабулама он тоже громко усмехнулся и сказал:

– Вот так здорово! Пусть они едут туда и ищут его. Хотелось бы мне посмотреть, что за физиономии они скроят, если отыщут там главаря.

Их поведение поразило меня. Я ожидал их испуга, а они издевательски хохотали. Судя по их виду и их словам, они ничуть не притворялись. В этот момент я со всей уверенностью понял, что их главаря не было в Каранорман-хане.

Но ведь я же читал ту записку, в которой Баруда эль-Амасата вызывали именно в это место. Или же имелось еще одно местечко с похожим названием?

В данную минуту мне, конечно, некогда было обдумывать мелькнувшую у меня мысль. Мне нужно было писать. Я делал это на восточной манер, положив бумагу прямо на колено. Остальные вели себя тихо, стараясь не мешать мне.

Мурад Хабулам уселся рядом с Суэфом, и оба о чем-то стали шептаться, причем мельком я видел, что они смотрели на нас со злорадством. В конце концов оба хихикнули. Их наглость рассердила меня.

– Выйди-ка и впряги лошадь в повозку, – приказал я Янику. – Собирайте ваши пожитки. Мы вот-вот отправляемся.

– Привести наших лошадей? – спросил Халеф.

– Пока нет. Сходи еще раз в башню. Я заметил, что там еще лежат остатки отравленного яичного пирога, которые мы бросали воробьям. Возможно, они пригодятся нам.

Маленький, остроумный Хаджи не преминул заметить:

– У меня в кармане есть еще пакетик с крысиным ядом, что мы отняли у нашего милейшего хозяина Хабулама.

– Очень хорошо. Хабулам, похоже, смеется над нами; так я постараюсь, чтобы он стал серьезнее.

Халеф, Анка и Яник удалились. Первый вернулся как раз, когда я покончил с писаниной. Он принес целую коллекцию кусков и даже крошек, которых было более чем достаточно для химического анализа.

– Эфенди, что ты собираешься делать с этими вещами? – озабоченно спросил Хабулам.

– В Ускюбе я передам их полицейскому аптекарю, чтобы тот подтвердил, что содержимое пакетика с ядом было добавлено в яичный пирог.

– И с какой же это целью?

– С весьма определенной. Мне хочется умерить твою веселость.

– Мы не смеялись!

– Не лги! Этим ты делаешь себе только хуже.

– Нас рассмешил этот Каранорман-хане.

– Почему?

– Потому что мы ни о чем подобном не слышали.

– И это так смешно?

– Нет; но Яник говорил о каком-то атамане, о котором мы вообще ничего не знаем, а местечко Каранорман-хане волнует нас еще меньше.

– Да? Вы вообще ничего не знаете о Жуте?

– Нет, – ответил он, хотя мне показалось, что он испугался, когда я упомянул это имя. – Я не знаю ни его, ни места, о котором вы говорите.

– И ты не знаешь ни одного места с похожим названием?

Я пристально взглянул на него. Сглотнув слюну и опустив взгляд, он ответил:

– Нет, не знаю подобного места.

– Стой, я опять вижу, что ты врешь. Ты не умеешь притворяться так, чтобы обмануть меня. Мы еще посмотрим!

Я достал свой бумажник. В одном из отделений лежала записка, попавшая мне в руки; Хамд эль-Амасат писал ее своему брату Баруду эль-Амасату. Я достал ее и самым дотошным образом изучил.

До сих пор я не обращал внимания на то, что слово «Каранорман-хане» было написано нечетко; я верил, что правильно его прочитал. Лишь теперь, глянув на интересовавшие меня слоги, я сразу понял, в чем дело.

В арабском письме нет букв, обозначающих гласные звуки; их обозначают особыми черточками, имеющими название харекет. Это – штрихи или крючочки, которые ставят над соответствующими согласными или под ними. Так, например, маленький штрих «~», который зовется юстюн, или эзре, означает звуки «а» или «е», если стоит над буквой; если же он стоит под буквой, то читается как «ы» или «и». Крючок «'», называемый этюрю, ставится над буквой и читается как «о» и «у» или же «э» и «ю». Таким образом, если надпись неразборчива, легко может произойти путаница. Так и случилось со мной при чтении записки.

Я принял крохотное черное пятнышко на бумаге за крючок этюрю и не заметил один из штрихов, стоявших под строкой, ведь они были такими крохотными, что их было трудно разглядеть. Итак, следовало читать не «о», а «и», то есть третий слог этого слова звучал как «нир».

Кроме того, человек, писавший эту записку, так нечетко вывел начальную букву четвертого слога, что я не сумел точно определить, как расположена петля. По этой причине я прочитал «м» вместо «в». Итак, эти два слога следовало читать «нирван», а не «норман», и, следовательно, название местечка звучало «Каранирван-хане».

Подняв глаза, я неожиданно увидел, что Хабулам жадно смотрит на меня.

– Что там такое, господин? – спросил он.

– Записка, как видишь.

– Что в ней написано?

– Название «Каранорман-хане»!

– Позволь мне взглянуть на него разок!

Знал ли он Хамда эль-Амасата? Был ли посвящен в тайну, которую мы пытались разгадать? Наверное, он задумал уничтожить записку. Впрочем, нет; в этом не было никакого проку, ведь я знал ее содержание.

Мне показалось самым разумным дать ему эту записку. Пристально понаблюдав за ним, я, быть может, сумею сделать какие-то выводы по тому, как он поведет себя.

– Вот записка, – сказал я, – но не потеряй ее; она мне еще нужна.

Он взял клочок бумаги и осмотрел его. Я увидел, что он побледнел. В то же время я услышал тихое, но очень характерное покашливание Халефа. Он хотел привлечь мое внимание. Я быстро взглянул на него, и он одними лишь веками, почти незаметно, указал на Суэфа. Когда я быстро, украдкой глянул на мнимого портного, то увидел, что тот приподнялся на колено и вытянул шею. Его глаза были устремлены на Хабулама, а лицо выказывало крайнее напряжение; он не хотел упустить ни звука из сказанного.

Мне стало ясно, что оба они знали о записке больше, чем я полагал; теперь мне стало жаль, что я заговорил о скором отъезде. Если бы я мог еще задержаться, то, может быть, сумел как-то расследовать эту загадку. К сожалению, сказанного не вернешь.

Тем временем Хабулам успокоился. Покачав головой, он сказал:

– Кто же такое прочтет? Я нет! Да это вообще непонятный язык!

– Нет уж! – ответил я.

– Да. Здесь есть лишь слоги, но они не складываются в слова!

– Их нужно по-иному составить, тогда получается вполне ясная фраза.

– Ты знаешь как?

– Конечно.

– Так покажи хоть раз!

– Похоже, ты очень интересуешься этой запиской?

– Потому что думаю, что вы не в силах ее прочитать, а ты утверждаешь обратное. Составь правильно слоги и прочитай мне записку.

Пристально, хоть и украдкой, взглянув на него и Суэфа, я пояснил:

– В правильном порядке слова звучат так: «In pripeh beste la karanorman chan ali sa panajir menelikde». Понимаешь это?

– Только отдельные слова.

Я ясно видел, как молниеносно передернулось его лицо. Суэф снова скорчился, словно напуганный чем-то. Я понимал, в чем дело, и произнес:

– Это смесь турецких, сербских и румынских слов.

– Для чего же это? Неужели человек, писавший эту записку, не мог обойтись одним-единственным языком?

– Потому что содержание записки предназначалось не всем. Жут и его сообщники пользуются тайным письмом. Они заимствуют слова из трех упомянутых языков и расставляют их слоги по определенному правилу, так что все выглядит так бессмысленно, что непосвященный не может прочесть подобную надпись.

– Шайтан… Дьявол! – тихо вырвалось из уст Суэфа.

Он не мог скрыть своего изумления. Его возглас подсказал мне, что я попал в цель, хотя и высказал всего лишь предположение.

– Но ты ведь сумел прочитать эту записку! – сказал Хабулам; его голос дрожал от волнения.

– Разумеется.

– Значит, ты сообщник Жута?

– Ты забываешь, что я европеец.

– Ты хочешь сказать, что вы умнее нас?

– Да.

– Господин, это звучит гордо!

– Это лишь правда. Вас эта тайнопись устраивает, нам же легко ее разгадать, потому что составлена она очень бестолково.

– И все же, что говорят эти непонятные мне слова?

Он хотел лишь убедиться, известно ли мне содержание записки, ведь сам он мог ее прочитать.

– Надпись гласит: очень быстро новость в Каранорман-хане, но после ярмарки в Менелике.

– Так ты можешь ее прочесть! – сказал он с детским удивлением в голосе. – Но разве эта записка так важна для тебя, что ты просишь не потерять ее?

– Да, ведь я ищу Жута и надеюсь отыскать его с помощью этой записки.

– Значит, ты побывал на ярмарке в Менелике и теперь направляешься в Каранорман-хане?

Я с готовностью поддакнул, сделав это так непринужденно, будто сам разрешил ему меня расспрашивать. Он поверил мне и поинтересовался:

– Кто же написал эту записку?

– Один твой знакомый, а именно Хамд эль-Амасат. Он ведь брат Баруда эль-Амасата, который этой ночью был у тебя.

– И все-таки я никогда о нем не слыхал. Кто это такой?

– Он находился на службе у купца Галингре в Скутари. Сейчас он разыскивает Жута, чтобы встретиться у него со своим братом Барудом.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне подсказала записка.

– Эфенди, умная же у тебя голова. Ты мне наговорил о дурном глазе только затем, чтобы меня обмануть. У тебя вовсе не дурной глаз. У тебя, наоборот, очень зоркое зрение; теперь я понимаю это. Быть может, ты сумеешь найти тот самый Каранорман-хане, что ищешь.

– Я уже нашел его.

– О нет! Тот, о котором ты говорил, это не то.

– Хабулам, какую же глупость ты совершил только что.

– Не знаю какую, эфенди!

– Ты сам себя наказал враньем. Прежде ты заявлял, что не знаешь Жута, а теперь согласился, что знаешь, где он живет.

– Ах! Я не сказал об этом ни слова.

– О нет! Ты мне сказал, что Каранорман-хане близ Вейчи вовсе не то, что мне нужно; это значит, что я не найду там Жута. Стало быть, ты знаешь, где он находится.

– Господин, я всего лишь предположил, что ты сделал неправильный вывод!

– А я уверен, что сделал очень правильный вывод.

– Что ж, даже если ты был прав, предполагая это, ты не можешь теперь утверждать, что нашел нужный тебе Каранорман-хане. Пока ты знаешь лишь одно: ты ошибся.

Он сделал важное и надменное лицо. Он говорил доверительным тоном, а поскольку я отвечал ему с совершенно безобидным видом, то непосвященный легко мог подумать, что мы лучшие друзья и беседуем на какую-нибудь нейтральную тему. Он задумчиво приложил палец к носу и продолжал:

– Ты, как я вижу, был с нами снисходителен. Я хотел бы, я мог бы помочь тебе в пути. Поэтому я говорю тебе: мне кажется, есть несколько деревушек и селений с тем же названием. Я дам тебе хороший совет. Отправляйся к властям в Ускюбе и попроси показать перечень населенных пунктов. Ты сразу увидишь, как часто встречается название Каранорман-хане, и узнаешь, где находятся все эти селения.

– Я тоже об этом думал, но решил этого не делать, ведь империя падишаха очень скверно управляется. Я уверен, что даже в таком крупном городе, как Ускюб, не найдется подобного перечня, а если он и есть, то никуда не годится. Я вообще не поеду в Каранорман-хане.

– А куда же ты направишься, эфенди?

– Я превращу «о» в «и», а «м» в «в» и поеду в Каранирван-хане.

Я произнес это медленно и с подчеркнутым ударением. Пристально глядя на Хабулама, я видел, как изменился цвет его лица, как он испуганно взялся за голову.

– Шайтан… дьявол! – снова тихо вымолвил Суэф.

И этот возглас подсказал мне, что я напал на верный след.

– Разве есть селение с таким названием? – медленно, сдавленным голосом переспросил Хабулам.

– Нирван – это персидское слово; значит, это место следовало бы искать вблизи персидской границы. Ты знаешь, что такое языковедение?

– Нет, эфенди.

– Тогда я не сумею тебе объяснить, каким образом, зная состав этого слова, я догадался, что это местечко было названо по имени его владельца.

– Быть может, я все же пойму!

– Вряд ли. Этого человека зовут Нирвани, родом он из персидского города Нирван. У него черная борода, поэтому его прозвали «Кара», «Черный». Итак, здесь его зовут Каранирван. Он построил постоялый двор, и нетрудно догадаться, что двор этот, по имени его хозяина, назвали Каранирван-хане; да он и сегодня еще так называется.

– Шайтан… дьявол! – снова тихо проронил Суэф.

Мурад Хабулам вытер пот со лба и сказал:

– Чудеса, да и только! Из этого имени ты сумел сочинить целую историю! Я боюсь только, что ты обманываешься.

– А я готов клясться, что этот постоялый двор не лежит ни в городе, ни в деревне.

– Почему?

– Потому что в этом случае в записке значилось бы название этого города или деревни. Двор лежит в уединенном месте, а значит, не имеет смысла искать его в перечне населенных пунктов.

– Если он лежит в уединенном месте, тебе его не найти. Ты – чужеземец, и тебе, наверное, некогда задерживаться здесь, чтобы заниматься столь тщательным расследованием.

– Ты ошибаешься; я надеюсь, что Каранирван-хане очень легко найти. Ты знаешь где-нибудь в окрестностях Килиссели хоть одного перса?

– Нет.

– Верю тебе. В стране штиптаров персы так редки, что, если где и есть хоть один, о нем слышали все; к тому же персы шииты, а значит, религиозные убеждения этого человека тоже известны всем. Мне остается лишь расспрашивать в дороге, не живет ли поблизости какой-нибудь перс.

– Но он может жить далеко, очень далеко отсюда, так что люди, которых ты встретишь, ничего не будут знать о нем.

– Он живет именно в этой стороне.

– Откуда ты знаешь?

– Мне подсказывает записка.

– Господин, не понимаю тебя. Я ведь читал ее слово в слово и ничего не заметил.

– Ох, Мурад Хабулам, какую страшную глупость ты опять совершил!

– Я? – испуганно спросил он.

– Да, ты! Разве ты не говорил до этого, что не можешь понять, о чем сказано в записке, ведь ты не знаешь тайнопись? А теперь заявляешь, что прочел записку слово в слово. Как же все это совместить?

– Господин, – ответил он растерянно, – я читал записку, но не понял ее.

– Ты ведь сказал, что ничего не заметил! К тому же записка составлена лишь из отдельных слогов, а ты говоришь слово в слово. Запомни, Мурад Хабулам: у лжеца должна быть очень хорошая память, если он не хочет противоречить себе. Так что слушай! Я уже сказал тебе, что записка многое мне поведала. Ее написал Хамд эль-Амасат в Скутари; он адресовал ее своему брату Баруду эль-Амасату, находившемуся в Эдрене. Один пишет другому, что прибудет к нему и по пути минует Менелик. Хамд эль-Амасат намерен встретиться с братом в Каранирван-хане. Теперь скажи мне, выберут ли оба длинный, кружной путь, сделают ли бесполезный крюк?

– Нет, не будут делать.

– Значит, они поедут кратчайшим, прямым путем?

– Конечно, эфенди.

– Итак, они поедут кратчайшим путем из Эдрене в Скутари, минуя Менелик; где-то между двумя последними городками лежит местечко Каранирван-хане. Я в этом уверен так, словно видел его воочию.

– Шайтан… дьявол! – в четвертый раз тихо проронил Суэф.

Мнимый портной, казалось, затвердил понравившуюся ему фразу. Я сделал вид, будто не слышал его. Однако этот очередной вздох снова доказал мне, что я не ошибаюсь.

– Эфенди, – сказал Хабулам, – все, что ты говоришь, складно звучит; мне хочется, чтобы ты был прав, вот только сам я в это не верю. Поговорим лучше о другом! Значит, ты впрямь повезешь яд и крошки от пирога в Ускюб? Я же уплатил штраф и получил два удара, от которых у меня ужасно саднит все тело; можно было бы этим и ограничиться.

– Ты уплатил штраф, а потом насмехался над нами. Теперь ты понимаешь, что смеялся зря. Я найду этот постоялый двор и без вас. И вот за то, что вы осмелились надо мной потешаться, нужно вас наказать. Я не тот человек, что позволит играть с собой комедию. Я передам в полицейскую аптеку в Ускюбе яд и эти крошки.

– Эфенди, я пожертвую беднякам еще сотню пиастров.

– И даже если ты мне предложишь тысячу, я верну их назад.

– Я прошу тебя, подумай, неужели нет ничего, что бы заставило тебя отказаться от этого плана?

– Гм! – пробурчал я задумчиво.

Это обнадежило его. Он увидел, что я могу еще передумать.

– Подумай же! – повторил он настойчивее.

– Быть может, да… Быть может, все же удастся договориться. Скажи-ка мне, в здешнем краю трудно найти слуг?

– Людей, готовых отправиться в услужение, полно! – выпалил он.

– Тогда, пожалуй, ты без труда сыщешь себе слуг и служанок?

– Конечно. Стоит мне только захотеть.

– Вот и придется тебе захотеть!

– Что ты имеешь в виду?

– Посмотри на этих людей! Они все хотят уйти от тебя.

Этого он не ожидал. Он обернулся и с угрозой глянул на слуг и служанок. Потом он спросил меня:

– Откуда ты это знаешь?

– Они мне сказали об этом.

– Аллах! Я велю дать им плетей!

– Этого ты не сделаешь. Разве ты сам не отведал плети? Я умоляю тебя раскаяться и изменить образ жизни. Почему тебе не хочется отпустить этих людей?

– Потому что мне не нравится это.

– Значит, тебе больше по нраву, что я повезу в Ускюб яд. Халеф, лошади готовы?

– Да, эфенди, – ответил он. – Нужно только привести их. Яник тоже запряг повозку.

– Тогда отправляемся в путь. Довезите меня до ворот!

– Стой! – крикнул Хабулам. – Какой же ты вспыльчивый человек, эфенди!

– Короче, – перебил я. – Выплати своим людям жалованье, и пусть они идут, куда хотят!

– Я бы рад, но не могу же остаться без слуг!

– Тогда найми для начала поденщиков. У меня нет времени долго разговаривать. Вот бумаги, составленные мной. Прочти их и подпиши.

Он взял бумаги и уселся, собираясь тщательно их перечитать. Их содержание не обрадовало его; у него имелось много «за» и «против», но я не позволил ничего менять; в конце концов он подписал их. Халеф взял обе рекомендации, а также признание в содеянном и понес эти документы Янику.

– Ну и что делать с этими людьми? – спросил я.

Хабулам ответил не сразу. Но тут Суэф гневно прикрикнул на него: