Текст книги "На земле штиптаров"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Он оторопел.

– Господин, что ты хочешь этим сказать?

– Что те четверо, за кем вы охотились, преспокойно обстреляли нас.

– Это были их призраки!

– Ты сам как привидение. Ты же веришь в привидения?

– Да, они существуют.

– Тогда советую тебе вместе со своим храбрым воинством откушать призраки четырех баранов, ибо их мясо вы не получите.

– Эфенди, ты же обещал нам их! Мы ловим тебя на слове!

– Я обещал вам их на определенных условиях, которые вы не выполнили. Если ты принимаешь меня за человека, которому можно лгать так, как это делаешь ты, я угощу тебя плеткой. Я имею на то право; спроси киаджу – он подтвердит.

Я говорил повышенным тоном, так что мои слова слышали все, кроме стоявших снаружи. Все сразу насупились и зашептались. Полицейский напоминал жалкого грешника. Староста, стоявший рядом со мной, казалось, тревожился за своего помощника, не признаваясь мне в этом. Он произнес:

– Эфенди, ты глубоко ошибаешься. Он вовсе не думал говорить тебе неправду. Как мы отважимся на такое!

– Верно, как это вы отважитесь обманывать, морочить меня, считать меня за дурака? Ты знаешь, что я пользуюсь покровительством падишаха и рекомендациями высших властей. Что против меня киаджа, что полицейский пристав! И прибыл я из страны, где любой мальчишка умнее и образованнее, чем те, кого вы почитаете умниками и мудрецами. А вы-то надеялись обмануть меня. Только по глупости вы могли думать так. Даже дети во дворе догадались, что вы дурачили меня, а мы, мы, преисполненные учености, разве не умнее их? Такого отношения я не терплю и не буду терпеть. Я собирался потчевать людей пивом, ракией и четырьмя жареными баранами, а вы несете мне в лицо такую околесицу! Оставьте себе питье! А баранов я завтра возьму с собой, чтобы раздать более достойным людям.

Если прежние мои слова не произвели на них желанного впечатления, то последняя угроза достигла задуманной цели. Хозяин смущенно подался назад. «Полководец» вдохнул притекавший к нему аромат жаркого, поджал губы и растерянно потер брюки. Лишь виртуоз-тромбонист не потерял хладнокровия. Размашистыми шагами он подошел ко мне, вальяжно вытянулся и сказал:

– Эфенди, баранов мы тебе не уступим. Лишая нас этой трапезы, ты берешь на душу большой грех. Вот почему я хочу избавить тебя от молчаливых угрызений совести, сказав всю правду.

– Я вижу, что хотя бы один честный человек здесь есть, – ответил я.

– О нет, мы все честные люди, но ведь говорить может лишь один из нас. Я задаю такт, моя зурна выдувает самые громкие звуки, поэтому я сейчас и хочу взять слово. Мы не сражались; мы направились в домик, чтобы взять убитых. Воды реки Слетовска не видели трупов. Если ты прикажешь, я откровенно скажу, как обстояло дело.

– Говори!

– Вчера я сидел дома и извлекал самые странные и низкие звуки, на которые только способна моя зурна. Вдруг с улицы постучали; ко мне зашел этот полицейский пристав, который доводится мне свояком, ведь он женился на сестре моей жены. Он рассказал мне о тебе, аладжи и о том, что ты требуешь от киаджи. А тот поручил ему тайком пробраться на опушку леса, в заросли кустарника, и сказать аладжи, что вы улизнули от них и им пора делать ноги, ибо вскорости целая армия наших ополченцев двинется на них походом, чтобы взять в плен.

– Так я и думал!

– Сей пристав народного благополучия, питая ко мне дружеские и родственные чувства, надеялся разделить со мной славу в переговорах с аладжи, поэтому побудил меня сопровождать его.

– Или, быть может, он боялся идти один, а потому взял тебя в попутчики.

– Ты заблуждаешься. В его, равно как и в моем, сердце вовсе не гнездится страх. Я не боюсь даже самого грозного противника, ведь у меня есть зурна – страшное оружие, которое покрыло тумаками уже не одну голову. Итак, мы собрались и пошли.

– Но очень медленно?

– Да, ведь мы обсуждали, как лучше всего выполнить наше деликатное поручение. Поэтому шли мы медленно, время от времени крича аладжи, что мы вовсе не идем их убивать.

– Весьма похвальная осторожность с вашей стороны, ведь они бы могли напасть на вас.

– О нет! Мы поступили так, чтобы не слишком напугать их. Однако они отплатили нам неблагодарностью за нашу тактичность.

– Иными словами, – вмешался я, – они подняли вас на смех!

– О нет. Они поступили не так; но именно их неблагодарность побуждает меня поведать правду.

– Так в чем же состояла их неблагодарность?

– В ударах плеткой, которые они отпустили с избытком моему дражайшему свояку; конечно, со мной они не рискнули так обойтись.

– Ого! – ввернул словцо полицейский. – Разве один из аладжи не отвесил тебе такую пощечину, что ты опустился наземь?

– Тебе показалось, ведь было темно и удары сыпались на тебя градом, так что недосуг было озираться по сторонам и присматривать за мной. Стало быть, твои слова, как показания очевидца, не имеют никакого веса.

– Не спорьте! – приказал я. – Как потом поступили аладжи?

– Они спросили, какая задача поставлена перед нашим отрядом, и мы объяснили, что сперва хотим схватить их, а затем заберем из домика старого Мубарека, а также трупы. Они-то считали Мубарека погибшим. Узнав, что он жив, они обрадовались и решили быстрее направиться к нему, чтобы он не попал в твои руки. Потом они отвесили свояку еще один пинок…

– Нет, это ты его получил! – воскликнул пристав.

– Молчи! Ты его получил или я, какая разница, мы же близкие родичи. Итак, они дали одному из нас еще несколько пинков, а потом трусливо скрылись в складках ночного убранства земли.

– Потом вы вернулись, чтобы созвать на подвиг героев?

– Да. Мы порядком подзадержались и, чтобы ты ничего не заподозрил, вынуждены были спешить!

– При этом вы объявили каждому: пусть-де они ничего не боятся, потому как враги гордо удалились?

– Да, господин.

– И самой рискованной вещью, их ожидавшей, было пить пиво да уплетать жареных барашков?

– Мы признались им в этом, конечно, чтобы прославить твою доброту.

– Во время вашего похода вы отыскали следы аладжи?

– Нет, не следы, а их самих.

– Ах так! Где же?

– На окраине деревни. Там они спешились – двое остались слева от дороги, а двое справа, – и Мубарек стоял с ними. Мы прошли мимо них, наигрывая воинственную музыку. Между прочим, вовсе не шутка – тащить посреди ночи два трупа из темного леса; вон они лежат в прихожей.

Он указал жестом на дверь. Я ответил:

– Я знал заранее все, что ты мне сейчас рассказал. Ну а раз ты мне поведал наконец правду, я не хочу лишать вас пирушки.

– А кто получит шкуры?

– Кто самый бедный в деревне?

– Хасна, дровосек; он стоит позади с топором.

– Так пусть он их и возьмет. Унесите убитых и велите подать пива.

Этот приказ был встречен овацией. Принесли большие, пузатые кружки, полные пива. Поскольку турки раньше не знали пива, у них нет даже слова, его обозначающего. Они пользуются либо чешским названием «piwa», либо заимствуют это слово у нас.

Пока люди разбирали кружки с питьем, я отвел пристава в сторону и спросил:

– Куда вы денете труп мясника?

– Отнесем к нему в дом.

– Ты, конечно, будешь сопровождать его?

– Не только сопровождать; я пойду во главе процессии, ведь я же правая рука закона.

– Тогда я дам тебе одно задание. Я убедился, что из тебя выйдет умный и добросовестный дипломат; ты умеешь взяться за дело с нужного конца. Итак, слушай! Мне хотелось бы, чтобы ты взглянул на брата мясника!

– Это же проще простого.

– Может быть, нет. У него есть повод не показываться.

– О, я же полицейский! Ко мне он должен подойти.

– Нет, нет! Я не хочу, чтобы ты резко брался за дело. Действуй умно и хитро.

– На это-то я гожусь.

– Итак, попытайся увидеть его. Если тебе удастся, дам тебе пять пиастров.

– Прошу, дай мне их сейчас же. Мне это наверняка удастся.

– Нет, мой дорогой. Ты меня и так уже здорово обманул. Впредь я буду осторожен. Не думай, что ты можешь мне сказать, мол, я его видел, когда это не так. Я совершенно точно буду знать, обманываешь ли ты меня.

– Господин, ни одного нечестного слова не слетит с моих уст. Что ты хочешь знать?

– Об этом позже! Ты глянешь на него; пока достаточно, если ты хоть это сделаешь.

– Учти, на какую огромную жертву ты меня обрекаешь. Пока я удалюсь, остальные разопьют драгоценное пиво.

– Ты получишь свою долю.

Он ушел. Я видел, как он поручил унести труп мясника. Тело тюремщика тем временем убрали в какой-то закуток.

Теперь все было в порядке. Усевшись, кто с подогнутыми под себя ногами прямо на земле, кто за столиками на наш манер, сии прославленные герои и храбрецы взяли в руки всевозможные (и даже немыслимые!) сосуды, чтобы испить из них. Снаружи, во дворе, женщины и дети слонялись без дела, толпясь у костров. Им тоже выставили несколько кувшинов с пивом. Мальчишки и девчонки усердно старались поймать жир, капавший с баранов, что жарились на огне. Один пользовался для этого камнем, другой деревяшкой, которую он подставлял под падавшие капли, а потом быстро слизывал их.

Небольшой карапуз лет восьми придумал совсем премилый способ добывать вожделенное угощение. Он подставил под тушу свою крохотную феску, а когда в нее скользнуло несколько капель, поднес ее ко рту, вывернув так, чтобы изнанка оказалась снаружи, и до тех пор облизывал ее языком, пока там не осталось ни одной капли жира. Если бы шапка впитала жир, он лихо пустил бы в дело зубы. Я попросил его показать мне феску и осмотрел ее. Малыш прогрыз в ней несколько дыр и несказанно обрадовался, когда я вознаградил его усердие монеткой в один пиастр.

Один из костров был прямо-таки осажден группкой заговорщиков. Здесь рядом с огнем сидели две женщины, поочередно вращавшие вертел. Как только внимание одной из них на секунду притуплялось, один из участников этой разудалой шайки подскакивал, чтобы лизнуть какой-нибудь аппетитный кусок баранины, а потом мигом убегал.

Это было нелегким делом, ведь огонь мог легко перекинуться на одежду лакомки. К счастью, большинство этих людей не могли похвастаться избытком шелковых оборок или брюссельских кружев. Если эта затея кому-либо удавалась, то остальные заговорщики награждали его одобрительными воплями. Однако если он получал от женщины хлесткий подзатыльник или еще более увесистую пощечину, – а такое случалось в девяти случаях из десяти, – его бурно высмеивали. При этом каждый участник этой игры – независимо от того, удалась ли его затея или нет, – успевал состроить удивительную гримасу, получал ли он оплеуху или же, упиваясь счастьем, обжигал свой язык о баранью тушу.

Можно было наблюдать еще целый ряд сцен; из них складывалась любопытная картина. Все собравшиеся – и стар и млад – теперь вели себя непринужденно; пиво смыло некий церемониальный покров, в который восточные люди имеют обыкновение драпироваться перед иностранцем. Постепенно они стали нам доверять, и, наконец, нас окружила оживленная толпа, которую я мог теперь изучить.

Когда полицейский пристав вернулся из своего похода, он отрапортовал:

– Господин, все удалось! Я видел его, но это стоило немалых трудов. Пожалуй, тебе надо дать мне десять пиастров вместо пяти.

– Почему?

– Потому что мне пришлось раз в десять сильнее напрячь свою смекалку. Когда я спросил о нем, мне ответили, что его нет. Но у меня хватило ума сказать, что мне надо с ним переговорить, ибо я знаю кое-что о последних мгновениях жизни покойного. Тогда он велел мне пройти, ведь он в одиночку сидел в своей комнате. Увидев его, я ужаснулся. Все лицо его – от лба и переносицы до щеки – рассекала глубокая, длинная рана. Рядом с ним стоял сосуд с водой, которой он остужал свою рану.

– Ты спросил, где его ранили?

– Конечно. На стене висел топор; он сорвался с гвоздя и рассек ему лицо, – сказал он.

– После этого он решил заслушать твое известие?

– Я сказал ему, что его брат умер не сразу; когда я его поднял, он еще раз вздохнул.

– Это все?

– Разве этого недостаточно? Стоило ли мне обременять свою чуткую совесть чудовищной ложью? После смерти мне и за этот крохотный вздох придется ответствовать перед ангелами. Если бы я сказал, что покойный произнес длинную речь, я бы взял тяжкий грех на душу.

– Ладно, что касается этого, я не приказывал тебе говорить неправду. Десять пиастров для меня – слишком большая плата за вздох.

– Для тебя? Для человека столь влиятельного и даровитого? Если бы я был наделен твоим характером, деликатностью твоих чувств, полнотой твоего сердца и изощренностью твоего ума, я бы не отказал себе и в пятидесяти пиастрах.

– Себе я тоже не откажу.

– Я говорю о себе, а не о тебе; к тому же все происходило вовсе не так гладко, как хотелось бы.

– Что же случилось?

– Он разгневался, вскочил на ноги и испустил ужасное проклятие. Он прокричал, что позаботится о том, чтобы я тоже разок вздохнул – и хорошенько. Остальное ты можешь себе представить.

– Нет. Я не могу обрисовать ситуацию так же отчетливо, как описываешь ее ты.

– Ладно. Считай, я получил порцию того, что именуют обычно побоями и что стало следствием моей глубокой преданности тебе.

– Удары были сильными?

– Необычайно!

– Это мне нравится!

– А мне нет, ведь мне понадобится немало лекарств, чтобы подлечиться: мне придется растереть себя ракией и принять внутрь пива, чтобы освежить себя, а еще мне надо вкусить баранины, чтобы укрепить утраченную было ловкость.

– Сдается мне, что и ракию тебе надо принять внутрь. А что касается твоей ловкости, то я докажу, что она у тебя есть, поскольку ты быстренько вылетишь отсюда. Вот твои десять пиастров!

– Господин, твои слова оскорбительны, но дела твои утешают. Ты покорил мою душу и сердце, а мое тело источает глубокую приязнь к твоему драгоценному, несравненному естеству и всецело предано ему.

– Убирайся-ка отсюда, полицейский пристав, а не то я научу тебя скакать!

Я потянулся к рукоятке своей плетки, и он тотчас скрылся с глаз.

Вскоре жаркое тщательно опробовали и убедились, что оно готово; тогда его начали раздавать. Чтобы не вспыхнуло никакого спора, сам Халеф принялся разрезать тушу; это он отлично умел делать. Куски делили по жребию. Мы получили части огузка. Конечно, я отказался от такого угощения, поскольку прямо на моих глазах эту часть туши чаще всего успевали лизнуть маленькие лакомки.

Впрочем, хозяин очень старался ублажить нас необычайно обильным и, по здешним понятиям, аппетитным ужином. В этом отношении мы могли быть довольны им.

После почти бесследного истребления четырех тучных баранов военный оркестр выстроился в углу двора. Он превратился сейчас в «ансамбль песни и танца».

Увиденное нами не поддается никакому описанию. Скажу только, что танцевали сперва только мужчины; позднее показалось несколько женщин. Танец заключался либо в диких, беспорядочных прыжках, либо в более или менее некрасивых подергиваниях. Единственная пара, образованная мужчиной и женщиной, демонстрировала довольно сносную пантомиму, разыгрываемую под аккомпанемент лишь скрипки и гитары.

Между танцами мы слушали певцов, выступавших то поодиночке, то хором. Сольные песни навевали тоску, но в них хотя бы имелась мелодия, а аккомпанемент придавал их звучанию некоторую гармонию. Хоровые песни – в основном причитания – пелись, или, скорее, рычались, в унисон; их прерывали крики, которые, казалось, разорвут барабанную перепонку. Аккомпанемент был подобающим. Главную роль тут играли тромбон, барабан и дудка.

Позже – пожалуй, ближе к полуночи – я увидел, как подъехал всадник; он намерен был поселиться здесь. Это был маленький человечек; он спрыгнул со старой костистой клячи, плохо ухоженной и, похоже, загнанной.

Он обменялся несколькими словами с хозяином, а тот сообщил мне, что завтра, быть может, у меня появится подходящий попутчик.

Я тотчас вспомнил о том человеке, про которого говорили аладжи. По их словам, он заманит меня к ним под нож. Они называли его Суэф – настоящее арабское имя.

Он готов был взяться за дело, если сегодняшнее нападение окончится неудачей. Так оно и произошло; теперь следовало ждать, что козни примется строить Суэф.

Вероятно, он попробует сблизиться с нами прямо сегодня вечером; возможно, прибывший только что человечек и есть тот Суэф. Мне надо было вести себя осторожно и точно все разузнать.

– К чему ты говоришь о попутчике? – спросил я хозяина. – Не нужно нам никого.

– А может, все же сгодится! Вы знаете дорогу?

– В какую бы страну мы ни приезжали, мы не знали тамошних дорог и все же ориентировались.

– Так тебе не нужен проводник?

– Нет.

– Будь по-твоему. Я думал помочь тебе.

Он хотел отвернуться. Не похоже было, чтобы этой настойчивой просьбой ему досаждал какой-то незнакомец, поэтому я испытующе спросил:

– Кто тот человек, о котором ты говоришь?

– Ну, он, конечно, неподходящий для вас компаньон. Это бедный портной, у которого даже нет своего угла.

– Как его зовут?

– Африт его имя.

– Не подобает ему такое имя. Он зовется, значит, «великаном», а сам выглядит почти как карлик.

– За это имя нужно благодарить не его, а его отца. Быть может, тот тоже был крохотным малым и мечтал, чтобы сын стал большим.

– Он из здешних мест?

– Никто не знает, где он родился. Все знают его как бродячего портного. Где ему найдется дело, там он остановится и пробудет до тех пор, пока не сладит всю работу. Довольствуется же он едой и скромной платой.

– Он человек честный?

– Да. За свое бескорыстие он стал притчей во языцех. Честен, как бродячий портной, – так говорят у нас.

– Откуда он едет сегодня?

– Из Слетово, что к северу от нас.

– А куда держит путь?

– В Ускюб и еще дальше. Я думал отрекомендовать его тебе, раз ты едешь туда. Тебе придется ведь ехать в объезд – прямую дорогу туда найти трудно.

– Ты с ним уже говорил о нас?

– Нет, господин. Он даже не знает, что здесь чужеземцы. Он спросил только, может ли он остановиться здесь до утра. Я хотел дать ему работу, но он не мог взять ее, ведь он ожидает приступа болезни.

– Где он сейчас?

– За домом; он повел лошадь на пастбище. Ты видишь по этой кляче, как он беден.

– Позволь ему позже присоединиться к нам. Пусть он будет нашим гостем.

Вскоре человечек вернулся. Он был очень мал, тщедушен и бедно одет. Казалось, он был очень подавлен; он скромно занял место в углу. Кроме ножа, у него не имелось с собой никакого оружия; немедля он достал из сумки кусок черствой кукурузной лепешки, чтобы подкрепиться им. Наверняка этот бедняк не был пособником бандитов. Я пригласил его присесть к нам и вкусить остатки нашей трапезы, еще стоявшие на столе.

– Ты любезен, господин, – вежливо сказал он, – а я и впрямь чувствую голод и жажду. Но я бедный портной, и мне не пристало сидеть рядом с такими господами. Если хочешь со мной чем-нибудь поделиться, я приму угощение с благодарностью, только позволь мне остаться здесь, в стороне.

– Как хочешь. Халеф, поставь ему еду!

Хаджи наложил ему столько еды, что хватило бы накормить досыта нескольких человек; он поставил ему также пиво и ракию.

Подкрепившись, портной подошел ко мне, протянул руку и поблагодарил в самых почтительных выражениях. У него было такое удручающе честное лицо, а взгляд его был столь искренним, что я проникся симпатией к нему.

– У тебя есть родные? – спросил я его.

– Никого. Два года назад жена и дети умерли от оспы. Я теперь один.

– Как тебя зовут?

– Меня кличут «бродячим портным», а мое имя – Африт.

– Ты можешь сказать, откуда ты родом?

– Почему нет? Я же должен знать, где я родился! Я из маленькой горной деревушки в Шар-Даге; она зовется Вейча.

Ага, это было место, о котором мне сказал умирающий тюремщик; по его словам, там находилось то, что я искал, – Каранорман-хане. Быть может, встреча с этим бедняком окажется для меня большой удачей.

– Тебя знают там? – спросил я.

– Очень хорошо; я ведь часто там бываю.

– Когда ты снова туда пойдешь?

– А вот сейчас и иду. Я доберусь туда через Ускюб и Каканделы.

– Навестить кого-то из знакомых?

– Нет. Там живет знахарь, вот его помощь мне и нужна; я ведь серьезно заболел.

– А почему ты не хочешь обратиться к обычному врачу?

– Я пытался, но все напрасно, а вот знахарь мне уже помогал.

– Что у тебя болит?

– Похоже, камни в печени.

Он выглядел так, будто его одолевали какие-то внутренние боли. Мне было очень жалко его.

– Когда ты отправляешься в путь?

– Завтра утром.

– В Ускюб?

– Не совсем так. Туда далековато; за один день не доберешься.

– В дороге есть где остановиться?

– О, есть хорошие места.

– Возьмешь нас с собой?

– Как же я поеду с вами! Я даже не разумею, как говорить с такими господами.

– Пустяки, мне очень нравится, как ты со мной сейчас говоришь. Если ты согласен, мы поедем вместе, и я награжу тебя как проводника.

– He говори так! Помочь вам – большая честь для меня; к тому же компанией путешествовать интереснее, чем одному. Так что, если ты позволишь, я поеду с вами.

Дело было сделано, и он вновь расположился на своем месте. Позже он пожелал нам приятного отдыха и удалился на ночлег. Все мои спутники согласились, что мы имеем дело с честным человеком, а хозяин еще раз подтвердил это.

Постепенно двор и прихожая опустели; самое время было улечься спать. Хозяин постелил мне на софе; остальным пришлось спать возле лошадей, которых я никоим образом не хотел оставить без присмотра.

Оставшись один, я запер дверь изнутри. Оконные ставни были крепко закрыты, и, полагаясь на свой чуткий слух, я спокойно заснул.