Текст книги "На земле штиптаров"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Не верю я в это.

– Несомненно.

Он все еще возражал и сомневался, но я стоял на своем, пока он, наконец, не промолвил:

– Ладно, раз ты раскомандовался, я схожу за полицейским приставом и прямо при тебе дам ему инструкции.

Когда он вышел, Халеф заметил:

– Не понимаю тебя, сиди. Ты же наверняка догадываешься, что из этой затеи ничего не выйдет. Этим бравым подданным султана придется ловить ветер в поле.

– Пусть! Я хочу слегка отдохнуть. Ведь я путешествую, чтобы знакомиться со странами и народами. Мне хотелось бы собрать всех жителей деревни, чтобы понаблюдать, как они веселятся и развлекаются. Сегодня мы оказались в беде, а теперь можем хоть часок посмеяться.

Мои спутники согласились. Им любопытно было взглянуть на местное ополчение. Оно вот-вот должно было собраться.

Через некоторое время наш хозяин вернулся и привел с собой пристава. Тот не внушал уважения. Правда, лицо его заросло страшной бородой, зато остальная фигура никак не гармонировала с ней. Казалось, что беднягу мучит голод. Его костюм состоял из штанов, доходивших до колен, и ветхой, изодранной куртки, подколотой спереди булавкой. Его голени оставались голыми. Голова была замотана в какую-то бумажную ткань того сорта, который у нас на ярмарках сбывают по две марки за дюжину. В руке он держал сук оливы толщиной с ногу ребенка. Вместо рукоятки в посох был воткнут серп. Для чего? Он заменял оружие? В таком случае это было очень грозное оружие.

– Господин, вот мой полицейский пристав, – сказал староста. – Ты сам дашь ему инструкции?

– Нет, сам займись этим! Ты его начальник, и тебе отдавать приказы.

Он отдал помощнику распоряжения, устраивавшие нас. Потом я поинтересовался запасами пива.

– Я вчера только сварил новую партию пива, – ответил он. – Вам с товарищами хватит его на неделю.

– Ты мне продашь его?

– Да. Только зачем тебе так много пива?

– Пусть пристав объявит своим воинам следующее: если они сделают все, что от них требуется, они получат весь запас пива, да еще ракию в придачу.

Тут же полицейский поднял свой посох, словно произнося торжественную клятву, и сказал:

– Эфенди, твоя доброта велика. Клянусь Аллахом и пророком, мы будем сражаться и биться так, словно идем в поход на неверных!

– Так ты знаешь, о чем идет речь?

– Да, киаджа, мой господин и повелитель, оказал мне доверие и поведал обо всем.

– Но ты не проговоришься об этом?

– Ни единого слова не скажу! Да уподобятся мои уста книге за семью печатями, в которой не перелистнуть ни страницы, и будут похожи они на сундук, чей ключ затерялся.

– И я тебе это советую. А теперь поспешай!

– Я полечу, как мысль, пронзающая мозг и за секунду облетающая весь земной шар!

Он повернулся и направился к двери размеренной, полной достоинства поступью.

– Такого еще никогда не было, – сказал хозяин. – Никто еще не угощал всех жителей деревни пивом и ракией, и уж тем более этого не делали чужеземцы. Господин, долгие годы вас будут славить. Ваше имя запомнят на всю жизнь!

– Сколько стоит пиво?

– Пятьдесят пиастров.

То есть десять марок.

– А сколько человек придет?

– Десятка два, наверное.

– А сколько здесь стоит один жирный баран?

– О, здесь он намного дешевле, чем в Стамбуле или Эдрене, откуда ты прибыл. Ты заплатишь всего пятнадцать пиастров.

– Тогда скажи людям, что если они будут храбры, то зажарят у тебя во дворе двух жирных баранов, насадив их на вертела.

– Господин, милость всей деревни снизойдет на твое чело. Люди…

– Хорошо! – прервал я его. – Бараны у тебя жирные, выбери двоих и позаботься, чтобы у нас был праздничный ужин.

– Ты будешь доволен мной. Я позабочусь о вас так, словно в гости ко мне пожаловал сам халиф.

Он поспешил на улицу.

– Сейчас настроение у него хорошее! – Оско улыбнулся.

– Да, но мне эта напускная веселость не нравится. Сдается мне, он уже ничуть не волнуется за жизнь и здоровье своих ополченцев. Это подозрительно. Он принял какие-то меры и теперь уверен, что с ним ничего не случится.

– Но он же не причинит нам вреда!

– Конечно нет. Зато поможет улизнуть нашим врагам. Это единственное, с чем он справится.

Прошло очень, очень много времени, пока не появился первый из героев ополчения. Когда он наконец прибыл, хозяин распахнул дверь в переднюю комнату и заявил:

– Эфенди, они уже идут. Пора раздавать пиво?

– Нет. Пусть сперва покажут, что они храбрецы.

Постепенно пришли и другие. Каждый подходил к открытой двери, кланялся и с любопытством смотрел на нас.

В их взглядах сквозило нечто иное, нежели простое любопытство или радость от ожидавшего их угощения. Их взгляды были такими хитрыми! Наверняка они что-то знали, что-то скрывали от нас и этому радовались. Все они были вооружены: ружьями, пистолетами, саблями, топорами, ножами, серпами и прочими орудиями.

Затем мы услышали, как ополченцы громко зашумели. Мы увидели, как входит полицейский пристав, а за ним еще несколько мужчин. Они тоже были вооружены, но каждый помимо того нес с собой какой-нибудь музыкальный инструмент.

Пристав немедленно направился к нам; бросилась в глаза его молодцеватая, исполненная достоинства выправка. Остальные последовали за ним.

– Господин, – доложил он, – бойцы собрались и ждут твоего приказа.

– Хорошо, что за людей ты ведешь?

– Это музыканты; они будут играть нам военные марши. Их звуки сделают из солдат отчаянных храбрецов.

– Вы хотите идти на врага с музыкой?

– Конечно! Так принято в любой армии. Когда идут в атаку, играют на трубе.

Смотреть на это было забавно. Четверых разбойников полагалось бесшумно окружить и схватить, а этот полицейский пристав хотел идти на них с музыкой. И раз он заговорил об атаке, о военных маршах, значит, объяснил им, в чем дело. Он нарушил мой приказ, но я не стал ему ничего говорить. Да он и не дал мне сказать ни слова; он схватил за грудки какого-то человека, державшего в руках пару палочек и несшего перед собой что-то, напоминавшее барабан; он подвел его ко мне и пояснил:

– Он бьет в барабан; он играет на нем как виртуоз.

Отодвинув его в сторону, он вытащил другого, который нес обруч, обтянутый шкурой:

– Этот стучит в тамбурин, а этот играет на флейте.

С этими словами он вытолкнул вперед человека, игравшего на длинной деревянной дудке, а затем отпихнул в сторону и его, подтащив двух других, имевших дело со струнными инструментами.

– Этот бренчит на гитаре, а этот пиликает на скрипке, – пояснил он. – А вот и главная вещь, эфенди. Вот и последний из музыкантов: у него в руках настоящее орудие войны. Это – герой звуков, он задает такт и, если ему угодно, сметает противника одним дуновением. Перед ним не устоит никто, ведь он трубит в тромбон. Тебе очень понравится наша музыка.

Я сомневался в этом. Так называемая гитара, на которой упражнялся один из них, представляла собой кусок доски с приклеенным к нему грифом. Если бы в комнате подул ветер, струны наверняка бы задрожали.

Скрипка состояла из грифа, к которому была прикреплена некая деревяшка, напоминавшая зоб. Вдоль подставки были натянуты три струны, столь толстые, что они подошли бы скрипачу-басисту. Смычок состоял из кривого прутка с натянутым на него шнуром. В руке этот музыкант держал огромный кусок смолы, очевидно употребляемый им вместо канифоли, чтобы придать шнуру нужную шероховатость.

А что за тромбон я увидел! Да, прямо-таки вылитый цугтромбон[20]20
  Цугтромбон – раздвижной тромбон (разновидность тромбона).


[Закрыть]. Откуда его только раздобыли? И как же он выглядел? Он изобиловал вмятинами и шишками, словно пригодился Самсону, чтобы побить несколько сотен филистимлян. Форма тромбона со временем менялась. Похоже было, что он неминуемо превратится в неправильную спираль. Взяв эту причудливую вещицу из рук тромбониста и попробовав, раздвигается ли он, я убедился, что он противится этому и вдобавок полностью проржавел.

Его счастливый обладатель смекнул по выражению моего лица, что тромбон не внушил мне уважения, поэтому тут же поспешил уверить меня:

– Не беспокойся, господин! Тромбон исполнит свой долг.

– Хотел бы надеяться.

– Раз ты угощаешь пивом, да в придачу и ракией, я этим тромбоном убью обоих аладжи!

– Осел! – шепнул ему пристав. – Пока вы знать не знаете об этом.

– Ах так! – поправился герой-тромбонист. – Тогда я беру свои слова обратно!

– Они уже сказаны, – усмехнулся я. – Итак, вы знаете, в чем дело.

– Господин, они не давали мне покоя, пока я не сказал им, – оправдывался пристав. – Они так воспылали храбростью, что мне пришлось бы опасаться за свою жизнь, если бы я продолжал хранить молчание.

– Да, ты свою жизнь сберег. Мне не нужно даже объяснять этим бравым людям, что от них требуется.

– О нет, все же скажи им небольшую речь, чтобы еще воодушевить их, и уж тогда никто не справится с ними.

– Речь скажу я, не правда ли, сиди? – спросил Халеф.

Поскольку его ораторский талант я знал, то кивнул и лишь спросил:

– Кто поведет этих бойцов?

Полицейский ответил:

– Конечно, я, как пристав, стану фельдмаршалом этой армии. Я очень хорошо разбираюсь в стратегии. Я разделю мое войско на две половины, которыми будут командовать дивизионные генералы. Мы тайно окружим врага и пленим. Он не улизнет, ведь мы будем наступать с двух сторон.

– Отлично! А для чего тогда музыка?

– Нам же надо нагнать на врага ужас при одном приближении к нему. Мы свяжем злодеев и повергнем их к твоим ногам. И раз уж ты видишь, какие мы все храбрецы и удальцы, стоит ли медлить с баранами, ожидая, пока мы вернемся с победой. Вели их зажарить сейчас же. Я привел с собой нескольких женщин, которые знают в этом толк; они направились во двор и уже занялись приготовлениями. Разумеется, вы удостоитесь лучших и самых нежных кусков баранины, а именно тех, что располагаются над хвостом. Мы же прекрасно знаем, что требует от нас вежливость.

– Значит, и женщины у вас тут?

– О, еще какие! Выгляни во двор и ты увидишь сыновей и дочерей этих женщин.

– Ладно, пусть киаджа прикажет слуге заколоть не двух, а четырех баранов и передаст женщинам их туши.

– Господин, твои благодеяния безбрежны! Но не будем забывать о главном: кому достанутся эти четыре шкуры?

– Их разделят среди четырех отъявленных храбрецов.

– Тогда я уверен, что получу хотя бы одну. Пусть твой спутник начнет свою речь, ведь я едва ли сумею сдерживать дальше рвение моих бойцов.

Вместе с музыкантами он отступил в прихожую. Расположившись прямо в дверях, Халеф обратился к воинам с речью. Это был маленький шедевр ораторского искусства. Малыш без конца именовал своих слушателей героями и щедро награждал их эпитетами «непревзойденные», «непобедимые», разбрасывая при этом массу саркастических замечаний, понятных лишь нам.

Едва он окончил, раздался звук, так ужаснувший меня, что я подскочил со стула. Казалось, кто-то заживо насаживал на вертел полдюжины американских буйволов, готовясь зажарить их, и они ревели от боли. На мой вопрос хозяин ответил:

– Это тромбон. Он подал сигнал к выступлению.

Комната опустела. Перед дверями раздался голос маршала. Он разделил свое войско на два отряда, и герои пришли в движение.

Несколько громовых звуков тромбона повели армию в атаку. Флейта попыталась залиться трелью, но захлебнулась, испустив яростный свист. Затрепыхался барабан, затем вступил тамбурин, но гитары и скрипки не было слышно. Их нежные, мягкие звуки стихли, подавленные канонадой других, более воинственных инструментов.

Постепенно, по мере удаления войска, мелодии стали слабеть. Но и теперь казалось, что где-то за домом бушует буря. И вот, наконец, она утихла; до нас доносилось лишь слабое попискивание, напоминавшее звуки, которые раздаются, когда из шарманки выходит воздух.

Мы оставили наших храбрецов геройствовать, а сами достали свои чубуки. Во дворе горели несколько костров, на которых, видимо, жарили баранов, стоивших меньше талера штука. Отчего бы тут не расщедриться?

Хозяину нечего было делать. Он подсел к нам, раскурил трубку и принялся гадать, пойман ли кто-то из тех, кого мы наметили схватить. А может, все четверо? А может, никто?

Была в его лице одна черта, которая выдавала в нем некоторую скрытность. Он был человек честный, в это я верил, но сейчас он скрывал от нас одну вещь, которая касалась затеянной нами блестящей военной кампании.

– А если они потерпят неудачу, – сказал он, – что тогда?

– Тогда мы не поймаем мошенников.

– Я имею в виду пиво.

– Оно уже выпито.

– А бараны?

– Уже съедены.

– Ты говоришь мудрые вещи, господин, ведь если аладжи скрылись, то тут бессильны даже самые храбрые люди.

– Маршал уже постарался сделать все, чтобы они скрылись. Он оповестил их своим оркестром. Или он еще до этого предупредил их?

– Предупредил? Что ты хочешь этим сказать?

– Он мог сбегать к ним и спокойно доложить, что они напрасно нас караулят, ведь мы находимся уже у тебя.

Он испытующе глянул на меня, пытаясь понять, серьезно ли я это говорю.

– Эфенди, что ты выдумываешь!

– Я говорю лишь то, что вполне могло быть или что вероятнее всего и случилось. При первом же удобном случае он сказал им, чтобы они шли куда-нибудь в другое место, поскольку он поведет в атаку на них отважных ополченцев.

– Такого он не сделает. Он же нарушит свой долг.

– А по твоему приказу сделает?

Он покраснел, посмотрел в сторону и ответил неуверенным голосом:

– Ишь чего ты мне приписываешь!

– Еще бы! Уж очень ты ловкий человек. Ты совсем перестал волноваться за своих героев, да и первый из них заявился так поздно, что я впрямь верю: наверняка твой запти совершил небольшую вылазку в заросли. Но я не собираюсь упрекать тебя за то, что ты заботишься о жителях этого местечка. Надеюсь, мало кто из них погибнет.

Я сказал это шутливым тоном. Он ответил, наполовину соглашаясь со мной:

– Они будут сражаться, как львы. У них, конечно, нет такого оружия, как у вас, зато они знают, как употребить свое. Их ружьем не выбить железную скобу из доски. Такого тяжелого оружия, как у вас, я еще никогда не видел.

Он взял мое ружье, стоявшее у стены, и взвесил его на руках.

– Ты не устал носить его?

– Нет, я привык.

– Почему у вас мастерят такие тяжелые ружья? Рука же заболит прицеливаться.

– Сейчас такие ружья уже не мастерят. Это очень старое ружье. С ним охотились на медведей, и поэтому его звали «медвежебоем». В Америке есть медведь с седой шкурой. Он так силен, что утаскивает быка. В прежние времена пули были такими, что не брали этого медведя, и лишь из тяжелого ружья, вроде этого, можно было сразить его наверняка.

– Ты тоже убивал таких медведей?

– Да. А для чего ж еще у меня ружье?

– Почему ты тогда не расстаешься с ним здесь, где нет никаких медведей?

– Потому что во время моего путешествия я побывал в тех краях, где хоть и нет никаких медведей, но зато водится другое крупное зверье. Из этого ружья я стрелял львов и черных пантер. Вес его таков, что можно спокойно прицелиться, даже держа ружье в руках. Оно не раз сослужило мне хорошую службу, в чем ты мог убедиться сегодня.

– Оно заряжено?

– Да. Сделав выстрел, я сразу перезаряжаю ружье. Так поступают охотники.

– Тогда я лучше положу его. А что особенного в другом ружье?

Следует заметить, что мы сидели за столом, стоявшим возле открытого ставня. Я сидел лицом к окну, а Халеф – спиной к нему. Справа от меня находился хозяин, слева – Омар, а за спиной у меня стоял Оско, который только что набил свою трубку и встал со своего места, чтобы раскурить ее от лампы. Он остановился у меня за спиной, посматривая на хозяина, который положил «медвежебой» на стол так, что он по счастливой случайности оказался у меня под рукой. Теперь хозяин взялся за карабин «генри».

Он расспросил меня о его конструкции, и я пояснил, что могу сделать двадцать пять выстрелов, не перезаряжая оружие. В этот момент меня вспугнул крик Оско:

– Эфенди! Ради Аллаха! На помощь! – громко крикнул он.

Я обернулся к нему. Он указал на окно. Его глаза были широко раскрыты, а лицо покрывала смертельная бледность. Он казался воплощением ужаса.

Глянув в ту сторону, куда он указывал рукой, я увидел ружейное дуло. Ствол лежал на подоконнике. Стрелок стоял на улице, положив оружие на подоконник, чтобы вернее прицелиться в меня. Что он метил в меня, я понял сразу.

Бывают ситуации, когда ум в считаные доли мгновения успевает передумать столько, сколько не передумает обычно и за несколько минут. Кажется, что человек действует инстинктивно, но, по правде говоря, его разум уже успел прийти к нужным выводам, вот только идеи мелькнули мгновенно.

Итак, оружие было направлено прямо мне в лоб; я видел даже не ствол, я видел перед собой лишь окружность дула. Секундный испуг, и я непременно был бы обречен на смерть. Нужно было действовать молниеносно. Но как? Если бы я наклонил голову в сторону и пуля прошла мимо меня, то был бы застрелен не я, а стоявший позади меня Оско. Чтобы спасти его, мне нельзя было убирать цель, то есть голову; тогда я стал качать ей из стороны в сторону, чтобы не удалось прицелиться, а сам схватил свой «медвежебой».

Конечно, нельзя рассказывать или читать с такой скоростью, с какой все это происходило. Убийца, державший ружье на изготовку, не мог видеть, что я схватил со стола оружие. Не прицеливаясь, – иначе бы он это заметил, – я вытянул двустволку, чуть не прижав ее к дулу, наведенному на меня, и нажал на спуск. Оба выстрела грянули почти одновременно.

От крика Оско до этих двух выстрелов прошло непомерно мало времени. Едва отзвучал крик, как прогремели два или, может быть, три выстрела, ведь человек, стоявший за окном, тоже нажал на спуск, – к счастью, на какую-то десятую долю секунды позже меня.

За грохотом выстрелов последовал пронзительный вопль.

Услышав возглас Оско, Халеф обернулся к окну, но мое ружье было проворнее его взгляда. Он уже не увидел чужого ружья. Поэтому он вскочил со стула и воскликнул:

– Что такое, сиди? Ты выстрелил!

– Убийца, убийца! – ответил Оско, все еще стоявший в оцепенении и указывавший куда-то рукой.

Я же, бросив «медвежебой» на стол, прыгнул и выхватил из рук хозяина свой штуцер.

Мне не видно было, кто стоял снаружи. Если там все еще находился этот негодяй, он погиб, ведь, стоя сбоку от окна, где я уже не напоминал мишень, я выстрелил шесть – восемь раз подряд с такой скоростью, что со стороны казалось, будто прозвучал один-единственный выстрел.

Халеф тотчас понял, в чем дело.

– Не стреляй больше! – попросил он меня.

В следующий миг он метнулся в открытое окно.

– Халеф, ты с ума сошел! – крикнул я, хватая его за ноги, чтобы удержать.

– Мне туда надо! – воскликнул он, вырвался и прыгнул на улицу.

Я поспешно шагнул своей здоровой ногой и оказался возле окна. Затем стремительно просунул туда карабин, а вслед за ним голову и левую руку. Дальше выбраться я не мог. Окно было слишком узким для меня. Я увидел, как Халеф побежал вправо, где еще были открыты широкие ворота и огонь костров ярко освещал улицу.

Одновременно от темной двери дома, что стоял напротив (там жил мясник), отделилась какая-то фигура и помчалась за Халефом.

Был ли это враг? Я вскинул карабин и увидел человека, пробегавшего возле ворот. При свете пламени его ясно было видно.

– Манах эль-Барша! – рявкнул Халеф, гнавшийся за ним.

И я тоже его узнал; теперь я видел, как Халеф вбежал в ворота. Я прицелился; моей мишенью был узкий, освещенный участок улицы, по которому вот-вот должен был промчаться третий враг, преследовавший маленького хаджи.

И вот его фигура появилась на свету. Он был одет точно так же, как мясник. Наконец он угодил в прорезь прицела. Я выстрелил, но увидел, что промахнулся. Прицеливаться и стрелять мне пришлось левой рукой, потому что я мог высунуть лишь ее. Попробуйте точно выстрелить ночью, скорчившись в неудобной позе, прижав ружье к левой щеке и прищуривая правый глаз, да еще будучи ослеплены пламенем нескольких костров. Вряд ли у вас что-то получится!

Конечно, я тотчас отошел от окна и скомандовал Оско и Омару:

– Быстрее за ним! Через комнату и двор, а затем направо, вверх по улице! Халеф окружен врагами.

В этот момент раздались несколько пистолетных выстрелов. Оба моих спутника схватились за ружья.

– Только не ружья! Там можно управиться лишь с пистолетами и ножами. Ступайте, ступайте, быстрее!

Они помчались к двери. К сожалению, я не мог последовать за ними. Мне пришлось остаться в комнате из-за своего беспомощного положения.

Хозяин по-прежнему оцепенело сидел на стуле. Он все еще держал руку в том положении, в каком она была, когда я вырвал у него карабин. С того момента, как Оско поднял тревогу, он не шевельнулся и не сказал ни слова.

– Эф-эф-эфен-фенди! – пролепетал он наконец. – Что же это было?

– Ты ведь все видел и слышал.

– С-с-стреляли!

Я взял его за плечи и встряхнул.

– Эй, опомнись! Ты же окаменел от страха!

– Это в меня?

– Нет, стреляли в меня.

– Я думал, меня хотели убить, потому… потому что я помог тебе.

– Нет, твоей дражайшей жизни не грозило ничто; в опасности был я. Но закрой-ка ставень; мы не хотим никому дать повод снова стрелять в нас.

Пошатываясь, он выполнил мое указание. Конечно, он не был трусом; его оглушила стремительность, с какой все произошло. Закрыв ставень, он уселся на стул, а я вновь раскурил трубку.

– Ты куришь? – изумленно спросил он. – А там, на улице, сражаются!

– Разве я могу им помочь? Если бы ты был порядочным человеком, то поспешил бы за ними!

– Благодарствую! Меня это не касается.

– Тогда тоже покури!

– У меня еще дрожат все члены. Твое старое ружье грохотало, как пушка!

– Да, оно и впрямь наделено могучим басом; оно солидное, как матрона. Давай-ка снова зарядим его. Ты видел, как это здорово. Если бы оно не было заряжено, мне не повезло бы.

– У тебя же был карабин!

– Его держал в руке ты, а ружье лежало у меня под рукой. Впрочем, не знаю, произвела бы тот же эффект пуля, выпущенная из карабина.

– Ты ведь все равно выстрелил бы в убийцу!

– Нет. Я же не видел его. Я стрелял не в него; я видел перед собой лишь дуло его ружья. Он целился мне в лоб. Мне ничего не оставалось, кроме как выстрелить в ствол, направленный в меня, и мне это удалось.

Женщины и дети во дворе были охвачены настоящей паникой. Они, конечно, слышали выстрелы и видели бегущих мужчин. Все знали, что поблизости находились аладжи, и потому всех охватило страшное волнение.

Но вот шум стих, дверь в прихожую открылась. Оско, Омар и Халеф вернулись. Последний выглядел скверно. Его одежда была перемазана грязью и кое-где порвана; по лбу стекала кровь.

– Ты ранен? – испуганно спросил я. – Это опасно?

– Я не знаю. Посмотри, сиди.

– Воды!

Воды под рукой не было, тогда я обмакнул носовой платок в кружку с пивом и вытер лицо маленькому герою.

– Слава богу! Пуля лишь слегка задела тебя, – успокоил я малыша. – Через две недели рана заживет.

– Рад слышать! – улыбнулся Халеф. – Но все было куда опаснее; речь шла о моей жизни.

– Кто стрелял в тебя? Манах эль-Барша?

– Нет, другой.

– Ты его узнал?

– Нет. Было темно, и я не разглядел его лицо, хотя наши бороды были так близко, что мы едва не поцеловались.

– Полагаю, что это был брат мясника.

– Возможно, ведь действовал он как мясник.

– Рассказывай-ка! А Омар пусть принесет перевязочные средства; они в моей седельной сумке.

– Ладно, дело шло очень быстро. Когда я высунул голову в окно, то увидел лежавшего внизу человека. Я хотел прыгнуть на него, но ты вцепился в меня сзади. Я вырвался, но, пока вылезал из окна, он вскочил и побежал.

– Это был Манах эль-Барша. Сегодня, когда я подслушивал разговор в лесу, он как раз похвалялся своим сообщникам, что рад был бы стрельнуть в меня. Он это сделал. Так что очень рискованно выдавать себя за людей, которых пуля не берет.

– Ого, они всерьез метили в нас. Ты сидел будто мишень. Негодяи видели это и решили тебя убрать. Застрелить тебя поручили Манаху, раз он так хотел убедиться, что твоя голова тверже всякой пули. В любом случае они покушались на убийство; можешь положиться на это.

– Вероятно, так и было.

– Итак, дальше! Я живехонько спрыгнул вниз и, наткнувшись на что-то длинное и узкое, рухнул наземь. Должно быть, это было ружье, лежавшее возле дома.

– Когда я выстрелил, ружье выбило у него из рук. От сильного удара он сам опрокинулся наземь.

– На какое-то время он наверняка потерял сознание, иначе бы он там не лежал. Я мигом вскочил и бросился за ним. Когда он пробегал возле ворот, я его узнал и крикнул вам.

– Я тоже его узнал.

– Он был как огонь, но я наседал ему на пятки. Тут он споткнулся и упал. Я был так близко от него, что не сумел остановиться и, наткнувшись на него, тоже свалился. Он этой заминкой воспользовался, вскочил на ноги и убежал.

– Это было глупо. Он мог бы наброситься на тебя.

– Конечно. Эти плуты ни на что не годятся.

– Кто же стрелял?

– Я. Поднимаясь, я достал из-за пояса пистолеты и выстрелил в него. Только я тоже сглупил и стрелял на бегу. Если бы я остановился и спокойно прицелился, я бы точно в него попал, ведь мои пистолеты бьют далеко. Уж такой момент точно не повторится.

Омар вернулся, принеся материалы для перевязки.

– Под окном лежит ружье Манаха, – сказал ему Халеф. – Принеси его сюда.

– Но я тоже хочу послушать твой рассказ.

– Я подожду.

– Когда Омар принес ружье, выяснилось, что Манах наверняка получил увесистую оплеуху, ведь приклад треснул. На дуле хорошо были видны следы от моих пуль.

– Оно же не заряжено, – сказал Халеф, усердно вытирая кровь с лица. – Значит, он выстрелил в тебя.

– Конечно! Почти одновременно со мной.

– Тогда пули, выпущенные из твоего ружья, подбросили его вверх, а его пуля наверняка застряла где-нибудь в стене, возле самого потолка.

Оско взял лампу и вскоре нашел отверстие, в которое вошла пуля.

– Вот она! – сказал он. – Она бы сидела сейчас в твоей голове, сиди, если бы я вовремя не заметил, что в тебя целятся из ружья.

– Да, я обязан тебе жизнью.

– Я горд этим. Мы многим обязаны тебе, особенно я, ведь ты освободил мою дочь из рук этого Абрахима Мамура. Теперь вот и я оказал тебе небольшую услугу.

– Небольшой эту услугу я бы не назвал. Я тебе благодарен от всего сердца.

– Тебе не нужно меня благодарить. Любого другого на твоем месте застрелили бы, хоть я его и предупредил бы. Как же ты догадался выстрелить прямо в ствол, чтобы отвести его в сторону? Ты ведь мог просто пригнуться.

– Он все равно бы нажал на спуск и тогда попал бы в тебя. Он уже взял ружье на изготовку.

– Значит, ты меня хотел спасти?

– Да, я так думал. И раз уж мы нашли его пулю, можем поискать и мои. Они отлетели от его ствола одна вниз, другая вверх, и обе свернули в сторону. Посмотрите-ка на краю окна.

Верно, они застряли почти рядышком в мягком необожженном кирпиче. Оско извлек их.

– И ту, вверху, я тоже возьму себе, – сказал он. – Сохраню-ка я их на память о пережитых минутах. Продолжай, Халеф!

Тот рассказал:

– Остальное ты знаешь точно так же, как и я. Я догнал Манаха и схватил его сзади. Он что есть силы прыгнул в сторону и вырвался – я упал. На этот раз он был умнее, чем раньше. Он бросился и схватил меня за горло. Я выхватил нож, чтобы вонзить его снизу между ребер; тут на меня накинулся еще один. Кто он был, не знаю, но завтра мог бы его узнать, ведь я полоснул ему ножом по лицу так, что он разжал руку. Тогда он приставил к моей голове ствол пистолета. Но кровь заливала ему глаза; он сказал: «Держи его крепко, Манах». Тот так и сделал. Я лежал лицом в сторону. Оружейное дуло упиралось мне в висок. Я откинул голову назад; он нажал на спуск. Мне показалось, будто кто-то провел мне по лбу раскаленным прутом; тут же я собрался с силами, чтобы вырваться. Нож выпал у меня. Оба врага крепко держали меня за шею и руки. Вдруг мне стало легче дышать. Один из них испустил проклятие, так как кто-то схватил его сзади.

– Это был я, – промолвил Оско, – я схватил его за горло. Однако я чересчур поспешил и не очень удачно вцепился. Он вырвался и убежал.

– Да, а тем временем улизнул и Манах, – добавил Халеф. – Я уже задыхался, пока же перевел дух, Манах незаметно исчез.

Не поддается описанию то удивительное чувство, что мы испытали: внезапно мы оказались перед лицом смертельной угрозы и столь же быстро спаслись. К счастью, миллионы людей не имеют понятия о подобном чувстве.

Рана Халефа легко поддавалась перевязке; после нее мог остаться лишь небольшой рубец.

– Вот, мой милый проказник, еще один знак доблести! – сказал я ему. – Что молвит Ханне, жемчужина среди жен, увидев эти памятные меты твоей храбрости?

– Она молвит, что я получил их ради моего сиди; он ведь и ей по душе. Ох, что я мог бы поведать о нас! Среди народа бени-араб немногим доводилось совершить путешествия, подобные нашему! И тогда, если я… Тихо!

Мы услышали отдаленный звук – какой-то звон, напоминавший комариный. Он все усиливался; вскоре мы уловили боевой марш воинства, возвращавшегося к нам.

– Они идут! – сказал хозяин, поднявшись наконец со стула. – Они приведут пленных.

– Которые были в деревне и стреляли в меня, пока ее отважные жители прогуливались по окрестностям, – съязвил я.

– Господин, тут все же был лишь один из них! Другие трое наверняка схвачены.

– Тогда плачу по тысяче пиастров за каждого!

– Мы же пока не знаем, впрямь ли они потерпели неудачу. Я, как начальник полиции, должен их встретить.

Он вышел, чтобы непременно упросить пристава хоть в чем-то повиниться передо мной. Двери он оставил открытыми, так что мы лицезрели, как победоносное войско вступает в ворота.

Сперва появился Мушир, размахивая дубинкой, увенчанной серпом, как тамбурмажор – своей палочкой. Затем следовал оркестр, старательно музицируя без оглядки на ноты, гармонию и такт, ибо каждый играл, повинуясь своему вкусу.

Позади них шагали герои; каждый держался так, словно совершил деяния, достойные Роланда или Баярда. Четверо несли носилки, сколоченные из сучьев и жердей; на них лежали тела обоих убитых – мясника и бывшего тюремщика.

Воины остановились в прихожей. Музыканты сыграли туш, потом воцарилась полная тишина.

Снаружи доносился запах жарившихся баранов. Ноздри у фельдмаршала округлились; он блаженно потягивал аппетитный аромат, горделиво направляясь к нам.

– Эфенди, – сказал он, – поход окончен. Я один убил обоих аладжи. Значит, мне причитаются две бараньи шкуры.

– Где же их трупы?

– Бросил в реку.

– А где два других преступника?

– Тоже в водах Слетовски. Мы с позором их утопили.

– А кто застрелил их?

– Никто не знает точно. Надо бросить жребий, чтобы узнать, кому достанутся две другие шкуры.

– Странно, что вы утопили их и нельзя даже глянуть на трупы.

– С подобными плутами разговор короток.

– Да, и после такого разговора нельзя уличить фельдмаршала во лжи.

– Господин, не оскорбляй меня!

– С каких это пор покойники шастают в деревню и стреляют в окно по мне?