Текст книги "Дом на Уотч-Хилл (ЛП)"
Автор книги: Карен Мари Монинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
«Поведу её к алтарю, чтобы передать мужчине, который никак не мог её заслуживать». Я не могла вообразить жизнь с таким отцом, или вообще с любым отцом, если уж на то пошло. Это официально: я обожала Джеймса Бальфура. Тронутая их историей, уступившая перед мудростью их слов, я встала, когда Девлин взял меня за руку, и последовала за ним на танцпол.
Когда мы вышли в центр, и музыканты начали шевелиться, столики опустели, а танцпол наполнился.
Конечно же, Девлин оказался хорошим танцором. Несомненно, с таким прекрасным телом он преуспевал во всём, что требовало ловкости и грации. Он был превосходным партнёром, чьё флиртующее терпение было безграничным, пока он обучал меня замысловатым шагам одного шотландского танца за другим.
На танцполе я растеряла свои тревоги. В пребывании в толчее людей, постаравшихся выкроить для себя несколько часов счастья, без мыслей о вчерашнем дне или завтрашнем, было что-то такое, что наращивает заразительную энергию и упрощает забывание, когда ты отдаёшься общему сговору не чувствовать боли. Мама говорила, что многие люди впустую тратят свои жизни в пограничной нейтральной территории, застряв на мосту между их трагичным прошлым и их неопределённым будущим. Чем больше они оглядываются назад, тем сильнее боятся идти вперёд. И есть лишь один способ сбежать с этого моста, говорила она мне. «Живи сейчас, моя дорогая Зо. В любом случае у нас есть лишь это. Прошлое – это багаж, потерянный в аэропорту; не предъявляй свою квитанцию на его получение. Неопределённое будущее – это лишь боязнь вещей, которые наверняка никогда не случатся».
Песни были полны энергии, с бурным лихорадочным темпом, и я поняла, почему мистер Бальфур и его жена были такими подтянутыми. Они отжигали на танцполе, соперничая с неистовыми танцевальными шагами Девлина. В какой-то момент мистер Бальфур, Леннокс и Девлин затеяли показательное состояние, которое заставило толпу заворожённо наблюдать за ними. Я бы не удивилась, если бы из-под их пяток полетели искры.
Это бодрило и оказалось именно тем, в чём я нуждалась. Здесь я была далеко не лучшим танцором, но и не худшим, причём я неоспоримо была самой целеустремлённой и безудержной. С каждой песней всё больше невыносимого напряжения покидало моё тело. Если уход за неизлечимо больным близким человеком и научил меня чему-то, так это тому, что иногда нужно на время сбросить с себя груз всего мира, чтобы на следующий день иметь хоть какой-то шанс вновь взвалить это на себя.
Когда музыка сменилась медленной, печальной балладой, Девлин обвил меня руками, привлекая к себе.
Опасность. Я была молодой и сильной, чувствовала себя так, будто наконец-то пробуждалась после долгой, ужасной зимы. Дивинити был обещанием весны, новой жизни, вторых шансов, и я изголодалась по этому. Вместо того чтобы насытить мои сексуальные аппетиты, одна ночь с Келланом сработала как кузнечные меха, распалив их ещё горячее.
– В тебе есть потенциал достойной партнёрши, – сказал Девлин, и его глаза были сексуальными, полуприкрытыми и полными невысказанных вещей вроде: «в бесчисленных смыслах слова».
Я упивалась моментом откровенного одобрения его взгляда. Он оценивал меня не просто с первобытным интересом (в прошлом я только такого и искала), и от этого я и чувствовала себя польщённой, и испытывала дискомфорт. Я понятия не имела, как передвигаться по подобной территории. Территории, по которой ты ходила каждый день… и оставалась там.
– У меня был лучший инструктор на танцполе, – я ускользнула от деликатного комплимента, улыбнувшись.
– Есть у меня подозрения, что ты мало нуждаешься в каких-либо инструкциях. Как только ты поймёшь свои дары, тебе всё будет даваться естественно.
– Мои дары?
– Ты кровная Кэмерон. Это сопровождается дарами, – сказал он, глядя на меня с выражением, которое я не могла расшифровать. – У меня такое чувство, что ты можешь удивить нас всех.
Снова эта фраза. Я надеялась, что это правда. Я хотела наследие Джунипер; всё это, её имение, её силу, её доброту.
– Что за дары?
Затем я подверглась натиску… эмоции. Потёршейся о меня, такой же близкой, как его тело. Словно он сказал в моём сознании: «Серьёзно, ты будешь притворяться?»
– Что ты сделала, чтобы прогнать Алтею? – спросил он.
Он никак не мог знать. Вообще ни единого чёртова шанса.
– Как ты думаешь, что я сделала? – увильнула я.
Слабо улыбаясь, он сказал:
– Ох, ты хочешь слов. Тогда ладно. Я думаю, ты использовала один из своих даров.
– Какой такой дар? – парировала я.
– Такой, где ты встречаешься со мной глазами, девушка, и проверяешь, как глубоко тебе удастся заглянуть в меня. Можешь быть немного грубой, если пожелаешь. Попробуй.
Моя челюсть отвисла, а мозг спотыкался об его слова, снова и снова повторяя их эхом, пытаясь переварить, что он сказал это. Он, должно быть, шутил. Я не приехала в город, где многие люди могли не только читать других так, как могла это я, но и открыто говорили о… ну, сверхъестественных штуках. О паранормальном, экстрасенсорном восприятии.
– Не прибедняйся, девушка. Есть вещи, в которые мы верим, потому что нас в детстве приучили верить в них. Вещи, которые мы считаем невозможными, потому что нам сказали, что это так. А есть вещи, которые мы чувствуем нашими костьми. Вопреки лжи, которую слышат наши уши, наши кости знают правду. Неужели ты не чувствуешь, где-то глубоко внутри тебя, что в жизни и в тебе есть нечто большее, чем тебя приучили верить? Что, возможно, тебя даже намеренно вводили в заблуждение?
Прищурив глаза, я прорычала:
– Ступаешь на опасную территорию, оскорбляя мою мать.
– Отца нет?
Я резким, раздражённым жестом отрицательно мотнула головой.
Его глаза прищурились.
– Полагаю, твоя мать, должно быть, считала, что у неё есть весомая причина воспитывать тебя так.
Злость воевала с любопытством; моё желание знать больше победило.
– Ты намекаешь, что у моей матери было это… это…
– Глубокое зрение, – подсказал он.
– У неё тоже? – договорила я. Для того, что я умела делать, существовало название. Другие знали об этом и тоже умели так делать.
– Не намекаю. Это в твоей родословной. Те из нас, кто обладает способностью, начинают обучаться в юном возрасте.
– Если ты говоришь правду (а я не утверждаю, что это правда), зачем ей скрывать это от меня?
Однажды я пробовала поговорить с ней о том, как меня атаковал поток эмоций и даже образов, если я слишком глубоко всматривалась кому-то в глаза. Она сказала мне перестать воображать себе всякое. «Сосредоточься на реальном мире, – сказала она. – На том, который действительно существует. На том, где мне нужно, чтобы ты выдернула из сада морковь на ужин».
– Попробуй на мне. Проверь эту штуку, в реальность которой ты не веришь.
На тот случай, если Девлин говорил серьёзно, на тот случай, если эта моя «способность» действительно существовала, и другие тоже умели так делать (отказываясь обдумывать тот факт, что моя мать могла знать и не только никогда не говорить мне об этом, но и откровенно врать мне в лицо), и потому что я испытывала ненасытное любопытство к нему, а он дал мне разрешение, я встретилась с ним взглядом и стала прощупывать.
Похоть. Желание. Девлин чувствовал вещи, от которых кровь в моих венах воспламенялась. Я не получила мыслей или чётких образов, лишь колоссальность его голода, помноженного на свирепую силу, энергию и безвременное терпение чего-то бесконечно древнего, не пугающегося необходимости ждать столь долго, сколько потребуется для получения желаемого. Если верить маме, «старые души» – это люди, которые прожили много жизней. Пусть они не сохранили воспоминания о прошлых жизнях, они сохранили выученные уроки. Рождённые с опытом, внедрённым в сам их костный мозг, они с младых лет демонстрировали зрелость, стойкость и мудрость, которых недоставало другим. Девлин казался мне очень старой душой. Под всем этим жила глубокая, могущественная, непоколебимая эмоция. Он был истиной, константой, неуклонной стрелой с намеченной целью.
Затем идеально гладкая пустая стена.
– Довольно, – сказал он.
– Ты почувствовал меня там, – ошеломлённо сказала я.
– Алтея тебя тоже почувствовала. Не терзайся из-за этого, в будущем она будет действовать с тобой тактично. Как и должна.
– Да что такое с этим городом?
– Что ты имеешь в виду?
– Он… – пугает меня! – Странный, – в бесчисленных смыслах слова.
– Разве? Или это просто первое место, где ты когда-либо почувствовала себя так, будто можешь вписаться? Где ты можешь познать себя? Стать той, кем и чем тебе всегда было суждено стать. В силе нет места страху, а ты, Зо Грей, обладаешь великой силой. Будь осознанной, будь осторожной, не всматривайся в глаза жителей этого города без приглашения – никогда без приглашения – и с тобой всё будет хорошо.
Затем музыка вновь сменилась на быстрый темп, он запрокинул голову и рассмеялся, а я задрожала. Он был таким тёмно прекрасным и отличающимся от любых других мужчин, что я встречала, и этот город был таким чертовски странным. Девлин и Дивинити пробуждали во мне вещи, которые я не могла даже начать осмысливать. Такое чувство, будто я просыпалась от глубокого состояния фуги, и мир, который всегда казался… ну, серым как зима на Среднем Западе, однообразным и пресным, стал куда более ярким и интенсивным, чем я когда-либо воображала себе.
– Ах, я ждал этого. Оторвись по полной, Зо. Ты овладела рилом. Пусть искры летят. Превзойди меня. Если сможешь, маленькая, – он бросил этот вызов с дьявольской улыбкой.
К волынке присоединилась гитара, затем богатые гармоничные голоса напевов множества людей, и наконец, раскатистый грохот басовых барабанов, отбивавших ритм.
– Маленькая, как же, – прорычала я.
– Ты щенок. Ты не можешь играть со здешними большими псами. Или можешь?
Когда он резко крутанул меня от себя, я полетела через танцпол.
– Превзойди меня, Зо Грей, – прокричал он с расстояния, и меня переполнило обезумевшее оживление. Когда пол сделался алым, совокупность выпитых напитков, натиска большего количества заинтересованных во мне людей, чем я когда-либо видела в жизни, а также странного поворота в разговоре, вызова от мужчины столь необычного, столь странного и странно прекрасного, подстёгивания экзотичного гортанного напева, темп которого всё ускорялся – cummer gae ye before, cummer gae ye, gin ye winna gae before, cummer let me – я позволила всем запретам спасть с меня с приливом столь мощного соревновательного духа, что это застало меня врасплох и удивило. Всю свою жизнь я оправдывала ожидания, делала всё возможное, чтобы успешно выполнить стоящие передо мной задачи, но я никогда не испытывала такого свирепого желания победить.
Наблюдая за Девлином как ястреб, я вторила ему шаг за шагом. Я танцевала со всей яростью, горем, болью и страстью в моей душе. Я танцевала так, как трахала Келлана, без единого сдерживающего ограничения. Я танцевала так, будто от этого зависела сама моя жизнь.
Алый цвет скользил по полу всё выше и выше, обагряя пламенем сияющие словно звёзды стены. Я двигалась так быстро, что комната размылась в яркое огненное пятно, тогда как я оставалась полностью сосредоточенной на его ногах, на том, чтобы заставить свои ноги делать то же самое. Я была слепа к всему, что происходило вокруг нас, пока Девлин не вскрикнул:
– Ты очистила танцпол, девочка, но ты ещё не превзошла меня, – и я осознала, что другие отошли назад, образовав круг, и наблюдали за нами.
Я понятия не имела, как я должна его превзойти, сомневалась, что мои ноги способны двигаться ещё быстрее, а потом горожане собрались кругом вокруг нас. Соединив руки, они начали танцевать против часовой стрелки (позднее я узнаю, что это и называлось «loupin’ lightly widdershins». Создавалось такое ощущение, будто лихорадочный темп их вращения в унисон почти вливал в меня энергию, будто я танцевала в центре какой-то воронки, которая черпала примитивную силу и адреналин из собравшихся вокруг горожан и направляла в меня, наполняя меня лихорадочным, первобытным побуждением, пробуждая меня, заставляя меня чувствовать себя интенсивно, почти болезненно живой. Затем мои ноги внезапно задвигались ещё быстрее, и уже Девлину пришлось потрудиться, чтобы поспевать.
Песня, казалось, длилась вечно, пока мы танцевали всё быстрее и быстрее. Напевы стихали, песня превращалась в крики гитары, лихорадочные звуки волынки, ведущий бас и лишь изредка раздающееся гортанное бурканье. Мне казалось, что мои ноги должны были дымиться в комнате, которая внезапно сделалась невыносимо жаркой, такой жаркой, что с меня пот лился градом, пока кровавое пламя лизало стены, устремляясь к ониксовому потолку высоко вверху. Барабаны учащались, доходили до оглушительного грохота грома, стучали и стучали, как зловещие, распаляющие барабаны войны, подстёгивающие меня танцевать лучше, быстрее, дольше.
Мы всё танцевали и танцевали.
Они всё кружили и кружили.
Ни разу этот ублюдок не сбился с шага. Ни разу он не уступил мне. Но хотя бы, утешала я себя, какое-то время я вела в нашем состязании.
Когда песня наконец-то завершилась, я чувствовала себя невероятно.
Одурманенная, пьяная от жизни, сильная и уравновешенная, сосредоточенная, сосуд, переполненный изобилующей энергией, изысканно осознающая каждый дюйм своего тела, каждый удар моего сердца, каждый запах и вид в комнате. Никогда я не чувствовала себя столь… наэлектризованной, связанной, остро осознающей и… голодной, так чертовски голодной до всего.
Раздалось ликование, затем Девлин оказался рядом, беря меня за руку, утаскивая с танцпола в одну из тускло освещённых боковых комнат, толкая меня к стене, встречаясь со мной глазами и хрипло произнеся:
– Сейчас поцелую тебя, Зо.
– Да, – сказала я бездыханно, и ещё до того, как слово было произнесено, его рот смял мои губы.
Танец разбередил во мне сексуальное неистовство, и я поцеловала его в ответ, вторя его похоти так же, как я вторила его шагам, раздирая пуговицы его рубашки, потираясь о него.
«Нет, нет, нет, – закричал отдалённый голос в моей голове. – Не сри там, где ешь!»
Распространённое выражение из дома вернуло меня к чувствам, и я заставила себя разорвать поцелуй, оттолкнув его.
(«Не срать там, где ешь» означает не заводить романы/интрижки с теми людьми, которые останутся в вашей жизни даже в случае расставания – например, коллеги, близкие друзья ваших родственников, родственники ваших друзей и пр., – прим)
– Нет, – сказала я, прижимая дрожащий палец к его губам. – Не буду делать этого с тобой.
– Почему? – потребовал он грубым голосом.
– Сейчас это слишком, – сказала я, оттолкнувшись от стены и быстро пройдя мимо него, создав тем самым расстояние между нами. Повернувшись к нему спиной, потому что просто взгляд на него в этот момент, в сочетании с испытываемым мной искушением, представлял слишком сильный соблазн.
– «Сейчас» подразумевает, что ты не отказалась от этой идеи. От нас, – сказал он моей спине.
– Нет никаких «нас», Девлин. Я хочу поехать домой. Я устала, – это правда. Я внезапно почувствовала измождение. Танцы одновременно переполнили меня силой и странным образом осушили.
– Не поворачивайся ко мне спиной, женщина. Посмотри на меня.
Я раздражённо развернулась.
Он ничего не говорил, лишь склонил набок свою прекрасную темноволосую голову, несколько долгих секунд оценивая меня этими необычными, терпеливыми медными глазами.
Его рубашка была наполовину распахнута, и я немного застряла на ней, так что резко подняла взгляд к его подбородку, затем в поле моего зрения оказались его губы, и я далеко не нацеловалась с ними. Я рывком подняла взгляд к его глазам, прищурившись и пытаясь решить, прощупывает ли он меня.
– Ты бы меня почувствовала. Хочешь, покажу?
– Да, – раздражительно сказала я. Если это правда (а похоже, что это правда), я хотела знать, ощущалось ли это как то зудящее ощущение, которое я испытала с Алтеей. Если я буду жить в месте, где на это способны и другие, мне нужно знать, когда это происходит.
– Ты пригласила меня войти, – осторожно сказал он.
– В смысле?
– Возможно, ты захочешь воздвигнуть некоторые щиты. Знаешь, как это делать?
– Мне никогда не приходилось.
– Тогда я не буду этого делать. Сначала я научу тебя защищаться.
– Джентльмен.
– Попробуй не казаться такой удивлённой.
– Должно быть, ты встречался с каждой женщиной в этом городе.
На самом деле я имела в виду «трахал», но не собиралась этого говорить. Это выдало бы алчность, на которую я не имела никакого права.
– Не с каждой. И они весьма презирают меня за это. Я не сру там, где ем.
Я моргнула.
– Это южное выражение.
– И северное тоже. Но я и есть «то, где ты ешь».
Он вздохнул.
– Именно так. Пошли, я отвезу тебя домой.
«Домой», – подумала я, когда мы повернулись и двинулись к лестнице.
Это такое соблазнительное слово.
Но с другой стороны, всё в Дивинити было соблазнительным.
***
– Слишком поздно, – тихо сказал мужчина в свой сотовый телефон, пока наблюдал, как уезжает пара в чёрном мерседесе. – Они нарушили правила. Для этого потребовался целый ковен, все двенадцать Высококровных семей, но сегодня вечером они полностью пробудили её. Протащили её прямиком через следующие шесть шагов. Она наделена силой. Нихера не знает, понятия не имеет, что она такое, но наделена силой, и ты знаешь, как это опасно. Она одновременно и ходячая добыча, и ядерная бомба. Я понятия не имею, что они вытворяют. Пытаются спасти свои задницы, полагаю, а потом заметут следы бардака, если останется что заметать. Теперь она может двинуться и в ту, и в другую сторону. Безумный риск, если хочешь знать моё мнение.
Он несколько секунд послушал.
– Не уверен, что смогу. Она кровная Кэмерон, из девяти домов, и она полностью пробудилась, – ещё одна пауза. – Иди нахер! Ты знаешь, что я хочу того же. Но я Полукровка. Мне и быть-то здесь уже опасно. Одно дело, когда она была лёгкой добычей…
Он прервался, затем прорычал:
– Ладно. Но я это ни за что делать не стану. Возможно, я знаю кое-кого, кто согласится сделать это за подходящую цену.
Глава 10
На следующее утро после беспокойной ночи ярких, тревожных снов, я проснулась, и в голове моей в мельчайших подробностях играла музыка зажигательного рила – каждый инструмент, каждый голос и в особенности сводящий с ума ритм неустанных, вызывающих вожделение барабанов.
Я чувствовала себя так, словно мне всю ночь на повторе снилась эта песня. Перекатившись в кровати, я схватила телефон и загуглила текст так, как только смогла его разобрать.
Спустя несколько минут переключений с видео на видео я нашла эту песню – Witches Reel, ведьмин рил. Самой похожей на то, что я слышала в «Тенях», оказалась версия в исполнении группы Dolmen, хотя барабанный бой не совпадал. Прошлой ночью каждый оглушительный удар словно отдавался у меня в костях, стучал в моей душе, вызывал болезненную дрожь, заставлял меня чувствовать себя ясно проснувшейся и живой.
Я определённо чувствовала себя ведьмой, танцуя под эту музыку, подумала я с сухой усмешкой, а затем в меня врезалось горе. Прошлой ночью я была слишком утомлена физическим измождением (и немало пьяна), чтобы плакать, поэтому отключилась в то же мгновение, что скользнула в постель. Злость этим утром тоже не отставала, врезалась в меня с такой свирепостью, что я бы согнулась пополам на грани рвоты, если бы стояла.
Мою мать сожгли заживо, и я знала, как это ощущалось. Каким-то образом я испытала это с ней, наверняка почувствовав лишь десятую степень того ада, который ей пришлось перенести. Как я испытала её смерть? Был ли этот ужасный момент, который мы разделили, ещё одной загадочной гранью нашей «родословной»? Если мама могла прощупывать людей так, как я, она не только скрыла от меня правду, но и попыталась заставить меня верить, что я воображаю себе всякое. Планировала ли она когда-нибудь мне рассказать? Была ли моя странная способность, или «глубокое зрение», одним из тех «сведений о Греях», которые она обещала обсудить перед её смертью, веря, что у нас полно времени?
Она ушла намного раньше, чем мы обе ожидали, будучи безжалостной убитой. Мысли о том, что моя хрупкая, нежная мать умирала ещё более мучительно, чем она уже умирала от рака – по чьему-то намеренному умыслу – оказалось достаточно, чтобы грибовидное облако жажды крови стёрло всякую возможность линейной мысли. Я колотила подушку кулаком, пока моя рука не начала дрожать, затем уткнулась в неё лицом и плакала, пока она не пропиталась слезами.
Когда шторм наконец-то стих, я лежала и гадала, как такая нежная, спокойная женщина могла родить такой огненный вихрь, в который я превратилась в последнее время. Если Джоанна Грей когда-либо чувствовала драконицу, ворочавшуюся в её нутре, со стороны это никогда нельзя было заметить. Скорее уж грациозная олениха с мягкими глазами, которая бежала и бежала, потому что за нами гнались охотники, гнались вечно, и она спутала меня шорами, ничего не говорила, разрешала их личностям оставаться совершенно скрытыми от меня. Вместо того, чтобы обучить меня, она научила собственного оленёнка бежать в неведении, и мы пугливо метались из города в город, стирая все следы себя снова и снова.
Больше никогда.
Горе поглотило меня с момента, когда я её потеряла. Теперь я чувствовала пробуждение другой эмоции, куда более пугающей.
Злость.
На мою мать.
За то, что она воспитывала меня в незнании явно бесчисленного множества вещей, которые мне нужно было знать. За то, что не делилась ничем из нашего прошлого, которое, очевидно, ужасало её. Если это прошлое умудрилось найти дорогу в моё настоящее, то это угроза, а она оставила меня слепой к этой угрозе. Если только, рассуждала я, этот сейф, о котором она никогда не говорила, не содержал информацию, которую она так сильно хотела мне передать, что рассказала об этом моей лучшей подруге. Факт тот, что если бы я знала об его существовании, я бы украдкой сунула туда нос, и мама достаточно хорошо меня знала, чтобы понимать это.
Сгорая от нетерпения, я снова позвонила в пожарную часть. Когда Томми-младший ответил, я спросила, может ли Том передать посылку Эсте, чтобы она привезла её мне в пятницу.
– Не знаю. Я поговорю с ним. Я знаю, что ему нужно заполнить много бумаг, чтобы выдать на руки улики, следовать протоколу.
– Это не улики, – возразила я. – Это личные вещи.
– Всё, что собрано на месте происшествия, – пояснил Томми. – Я скажу ему позвонить тебе как можно скорее.
Раздражаясь, я сбросила вызов. Я понимала боль ухода за близким человеком с раком, но я хотела получить тот чёртов сейф, и я хотела получить его немедленно.
Если я должна быть оленем или охотником, то я хотела быть тем, кто держит арбалет.
Мощный, композитный арбалет, способный чисто оборвать жизнь одной стрелой.
Несмотря на мою злость в адрес матери, она была и всегда будет моим миром, и тот, кто сжёг её, тоже сгорит, поклялась я так свирепо, что это встревожило меня, заставило гадать: могу ли я действительно сделать это – намеренно убить кого-то?
Ещё сильнее меня встревожило то, что у меня не было готового ответа. В моменте я чувствовала, что да, я бы убила того, кто убил мою мать; взвела бы прицел из глубинного укрытия и уложила этого ублюдка.
Вздохнув, я поднялась с постели, голышом пошлёпала в душ и включила горячую воду.
***
Прошлой ночью я забыла выпустить Руфуса, осознала я, полчаса спустя спешно сбегая по лестнице, но кто-то его выпустил. Должно быть, Девлин сделал это, пока я вчера переодевалась, потому что стигийский филин пристроился в своей нише возле оранжереи и ждал, когда его впустят. Я улыбнулась ему, радуясь, что он не торчал всю ночь взаперти.
– Привет, красавец, – воскликнула я, гадая, пожелает ли он когда-нибудь вновь присесть на меня после того, как в вечер нашей первой встречи я так ожесточённо замахнулась на него. Мне бы понравилось прогуливаться с этой роскошной, пусть и весьма демонической с виду птицей, сидящей на моём плече.
Он склонил голову набок, оценивая меня тыквенными глазами.
Я открыла дверь в оранжерею и шагнула в сторону, чтобы он мог залететь внутрь, но он не пошевелился. Затем, мгновение спустя, он опустил голову, чтобы спихнуть что-то с края.
К моим ногам с вялым стуком приземлился маленький окровавленный лисёнок. Горло было разодрано от уха до уха, и детёныш явно погиб.
Мысль «Вау, молодец, лиса, какая добыча, большой мальчик!» в моей голове схлестнулась с мыслью «Ой, бедный маленький лисёнок», и последняя победила. Прищурившись, я хмуро посмотрела на него.
– Убивай для пропитания. Мне не нужны подарки. Я сама могу себя прокормить.
Руфус несколько долгих секунд смотрел на меня, не моргая, затем взлетел и описал два круга по саду, после чего залетел в оранжерею и устроился на своём насесте на хлебном дереве, всё ещё глядя на меня круглыми глазами.
– Если это был подарок, то спасибо. Но пожалуйста, не приноси мне то, чему нет необходимости умирать. Я люблю животных. Всех. Больше, чем людей, – честно добавила я. Животные были чистыми, инстинктивными существами, лишёнными злобы, неспособными на ложь. Я могла весь день смотреть в глаза животного, и по мне не ударило бы ничего неприятного или даже особенно усложнённого.
Он медленно моргнул, и мне пришла в голову причудливая мысль о том, что он принял мои слова к сведению. У меня на уме были ведьмы, и я явно погружалась во всякие фантазии.
– Птица – это птица, просто птица, – пробормотала я, посмеиваясь над собой и закрывая за собой дверь. Ничего более.
И всё же, когда защёлка замка уже начала вставать на место, я готова была поклясться, что он провуфкал что-то, подозрительно похожее на «красавица».
***
После завтрака из креветок в сыре, свиной отбивной и ещё двух пышных булочек на сале, подогретых в микроволновке и намазанных джемом (такими темпами мне понадобится одежда в размере L), я решила продолжить изучение особняка, начав с кабинета Джунипер.
Так что я отправилась подниматься по множеству лестниц. На ходу я кивнула Леди Поместья Кэмерон, тихо напевая себе под нос – ту чёртову песню я не могла выбросить из головы. После очищения себя от злости и горя этим утром, моё настроение и походка были бодрыми, и я полагала, что мои эмоции просто какое-то время будут мотаться от крайности в крайность.
Мой вечер в «Тенях» сделал со мной что-то. В тех редких случаях, когда я в родных краях ходила по барам (редко посещая одно и то же заведение дважды, не желая рисковать и встречаться с прошлым любовником), я охотилась за мужчиной, чтобы разделить с ним постель. Прошлым вечером, вместо того чтобы отказываться от фамилий, я активно желала их узнать, запоминала их по мере своих возможностей вместе с лицами, потому что я планировала вернуться в клуб. Я наконец-то планировала остаться.
Сделав так, я испытала первое робкое зарождение того ощущения принадлежности к сообществу. Пусть мы с мамой прожили во Франкфорте дольше, чем в каком-либо другом месте, у меня не было времени заводить друзей. Все драгоценные свободные часы проводились возле неё. Я знала своих соседей, но не особенно хорошо, и по большей части через сплетни, а не через общение.
Я не тешила себя иллюзией, что влиться в местную жизнь будет легко, но тяжёлая работа уже внедрена в мою натуру, и прошлым вечером я видела более чем достаточно восприимчивости к моему появлению, чтобы лелеять осторожный оптимизм. Я могла представить своё будущее здесь, и я хотела этого.
Я также хотела увидеть этот ускользающий генетический анализ, чтобы вздохнуть с облегчением и поверить, что я поистине заслуживаю быть здесь, и что всё это – дом, сообщество, финансовая стабильность – было неоспоримо моим.
С деньгами я могла выследить убийцу моей матери намного проще, чем без них. При этой мысли я в десятый раз проверила свой телефон. Звонка от Тома до сих пор не было. Я хотела знать, где нашли горючее вещество, и сколько его было, была ли работа поджигателя профессиональной или халтурной. Я готова была допустить 2 % вероятности, что это сделала банда малолетних хулиганов, просто чтобы посмотреть, как что-то горит (считая, что никого нет дома), и мне казалось, что детали поджога прояснят натуру поджигателя. Профессиональное равнялось преднамеренному, что подразумевало, что наше прошлое настигло нас. Халтурное? Хммм. Не уверена, что это могло означать.
Преодолев последнюю ступень до третьего этажа, я обошла балюстраду и уже собиралась повернуть налево, в юго-западное крыло прямо над покоями Джунипер, но тут ощутила, что любопытство потянуло меня вправо. Помедлив, я глянула в ту сторону, в коридор, ведущий в крыло, которого горничные избегали, не считая ежегодной уборки, и который как минимум частично пострадал при пожаре и стоял заброшенным почти семь десятков лет.
По причинам, которые я не могла объяснить, моё желание изучить тянувшийся по передней части особняка мрачный коридор с закрытыми дверями по обе стороны стало внезапно сильнее моего желания найти кабинет Джунипер, и я бы не поверила, что такое возможно.
Подчиняясь собственной воле, мои ноги повернули направо. Я подошла к началу коридора и выгнула шею, заглядывая внутрь. Воздух там, у входа, ощущался старым и затхлым, застоявшимся, затуманенным пылью и дымом. Коридор, казалось, обманчиво тянулся дольше возможного, учитывая размеры дома. Янтарные бра, которые уютно светили в других частях поместья, здесь не работали, и я осознала, что пожар, должно быть, повредил проводку, и электричество в этом крыле было отключено. Единственный конец коридора, который я могла различить, телескопически удалялся в полную тьму.
Пожар. Действительно ли я готова посмотреть на обугленные участки дома? Буду ли я снова плакать?
– Простите, что беспокою, мэм.
Я дёрнулась и развернулась, обнаружив позади себя нахмуренную Элис.
– Я бы не стала ходить в то крыло, мэм. Его лучше избегать. Не хотела вас пугать, но внизу ждёт мужчина, сказавший, что в амбаре возникла какая-то проблема. Я могла бы послать Клайда, но у него, ну, немного больная нога, знаете. Ну, вы не знали, но теперь знаете, – она поспешила добавить: – Это не мешает ему выполнять свои обязанности. Мы просто… Ну, прежняя мэм знала и делала поблажки, не то чтобы Клайд когда-либо ожидал поблажек или особого обращения, и не то чтобы кто-то из нас просил такого от вас, просто потому что…
– Ничего страшного, – поспешно сказала я, спасая её от того, что быстро переросло в нервное лепетание. Господи, сколько всего здесь зависело от меня! И многие, что можно понять, опасались, вдруг я буду вносить радикальные перемены. Поспешив унять её страхи, а также опасения остального персонала, я сказала: – Любые исключения, сделанные Джунипер, продолжатся и впредь. Если у Клайда проблемная нога, мы будем принимать это в учёт. Ничего не изменится. Амбар?
