Текст книги "Дом на Уотч-Хилл (ЛП)"
Автор книги: Карен Мари Монинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
«Юная Зо, ты так сильно напоминаешь нам с Леннокс наших детей. Эрин тоже была… во многом проблемной. Некоторые рождаются с чем-то большим. Наша дочь пришла в мир со многим в изобилии, и всё же её свет намного превосходил её мятежные пути, и твой тоже превосходит. Верь в себя. Никогда не теряй этой веры. Её невозможно у тебя отнять. Её можно лишь отдать. Воры, пытающиеся её украсть, это знают. Они рассчитывают на то, что ты не будешь этого знать».
Я подтянула посылку к себе и долго сидела, баюкая в руках коробку, вмещавшую в себя содержимое огнеупорного сейфа моей матери. Что бы она ни решила защитить от потенциальной катастрофы, либо чтобы спрятать от меня, либо чтобы оставить это мне, я найду это внутри.
Наконец-то ответы?
Прижимая коробку к груди, я рывком поднялась на ноги, поспешила обратно в свою комнату, закрыла и заперла дверь за собой.
Сексу с Девлином придётся подождать. И в зависимости от того, что я найду внутри, возможно, он окажется ещё более необходимым, чтобы сохранить мою хватку на сдержанности.
Глава 20
Моя возлюбленная дочь,
Где есть любовь, там нет закона.
Нет необходимости в законах, и нет такого закона, который ты бы не нарушила.
С момента, когда я взяла тебя на руки, я знала, что нет ничего, чего я бы не сделала ради тебя. Не существовало цены, которую я бы не заплатила, чтобы смотреть, как ты вырастаешь сильной, любящей, стойкой женщиной, которой ты стала. Я знала, что испущу свой последний вздох, чтобы удостовериться, что ты будешь жить, иметь детей и познаешь счастье. И никогда, никогда не выпьешь яду, который я вкусила в слишком юном возрасте.
Я совершила бесчисленное множество ошибок. Мы все ошибаемся, как бы сильно мы ни старались. Каждый раз, когда я выдирала твои корни и тащила тебя в очередной город, ещё одна частица моего сердца разбивалась. Я жаждала дать тебе жизнь, о которой ты мечтала, и всё же, чтобы дать тебе хоть какую-то жизнь, мне приходилось делать именно то, что я делала, и выбора не оставалось.
Я молюсь, что вопреки моим ошибкам, вопреки моей неспособности ясно предвидеть будущие пути, я добилась успеха, и ты не падёшь жертвой ужаса и проклятья, которое именуется твоим «правом от рождения».
Если ты читаешь это письмо, я умерла до того, как тебе исполнилось двадцать пять.
Я закрыла глаза, сумев интерпретировать это лишь с одним смыслом: если бы мне исполнилось двадцать пять, и я навсегда осталась Бледнокровной, она бы уничтожила письмо, добившись своей цели. Вздохнув, я подняла веки и продолжила читать.
Поскольку надежда ещё есть, я могу немного рассказать тебе. Чем меньше ты знаешь, тем тебе безопаснее. Но ты должна знать некоторые вещи, которые Эсте поведает и поможет тебе с ними. Я доверилась ей, чтобы она и Далия могли прийти на помощь, если трагедия унесёт меня в молодом возрасте. Далия имеет копию этого письма (запечатанную, и лучше бы ей оставаться запечатанной до сих пор, чёрт подери – эта пронырливая, осуждающая ведьма!) на случай, если содержимое сейфа не сможет безопасно попасть в твои руки. Мы с Далией, может, и терпеть не можем друг друга, но она поступит правильно в отношении тебя. Я безжалостно использовала на ней глубокое зрение, чтобы убедиться, что могу ей доверять (это не только невыносимо больно, но и может принести долговечный урон, если делается неподобающим образом или агрессивно) – одна из многих вещей, за которые она меня никогда не простила.
Я стремилась избавить тебя от войны, в которой ты никогда не можешь одержать победу. Теперь я надеюсь удержать тебя скрытой от этой войны до дня, когда ты наконец-то будешь в полной безопасности. Настанет день, когда случатся определённые вещи, которых я давно ждала. Кое-кто найдёт тебя и принесёт письмо от меня, которое расскажет тебе всё, не утаивая ничего.
У тебя есть причина и право злиться на решения, которые я приняла. Но прошу, пойми, моя дорогая Зо, что у меня было мало вариантов, и иногда – я молюсь, чтобы ты никогда не выучила этот урок – хороших вариантов просто нет. Можно выбирать лишь среди меньших зол. Ты добровольно платишь цену за любовь.
Один из моих даров – предвидение. К сожалению, эти видения смещаются и меняются с ходом времени. Я вижу слишком много возможных путей, чтобы уверенно предсказать исход. Есть лишь несколько драгоценных элементов, в которых я уверена, и самое важное – в тех немногих вариантах будущего, где ты преуспеваешь, я скрыла от тебя практически всё.
Я на мгновение помедлила, прокручивая эту реплику в голове. «Немногие варианты будущего»? Значит, в большинстве из них я терплю провал? Это чертовски сильно тревожило.
– Ну спасибо за успокаивающие слова, мам, – пробормотала я.
Мне ненавистно держать тебя в неведении.
– Я ненавижу тебя за это, – раздражённо сообщила я странице.
Но мне многое ненавистно в тех решениях, которые я вынуждена была принимать. И всё же я бы принимала их снова и снова, чтобы обеспечить твою безопасность.
Зо, моя возлюбленная дочь, ты заставляла меня невыразимо гордиться. Ты всё, что когда-либо имело для меня значение. Я никогда не понимала любви до момента, когда взяла тебя на руки. Я думала, что понимаю. Я любила твоего отца. Обожала этого мужчину, сохранила бы его с собой навеки. Он не тот, от кого мы бежали. Он умер давным-давно. Я позволила тебе верить, что он был нашим злодеем, потому что тебе нужен был злодей, и он был самым безопасным вариантом. И всё же колоссальная любовь, которую я испытывала к твоему отцу, была лишь искрой в сравнении с пожаром, который бушует в моём сердце в отношении тебя, моя дорогая, великолепная дочь.
Ты есть и всегда будешь всем моим миром.
С вечной любовью, мама
П.С.: Я знаю тебя. Не только бледную, подавленную версию, но и истинную тебя. Я носила тебя в своём теле. Я узнала тебя ещё до твоего рождения. Если бы ты знала о сейфе, ты бы много лет назад вскрыла его. Получив лишь унцию информацию, один намёк на подсказку, ты бы открыла охоту, ты бы отправилась на войну. И пусть ты вмещаешь в себе намеренно, генетически умноженную силу, это война, в которой ты не можешь победить.
После разговора с Эсте, я сердечно прошу тебя, не завершай финальную стадию пробуждения. Забеременей. Прячься, пока ребёнок не родится. Покончи с этим, сейчас и навсегда.
– Бл*дь, я не могу в это поверить! – слова вырвались из меня. Во мне взрывались эмоции, пробегавшие всю шкалу от агонии до неверия и ярости.
Первое: горе – колоссальное, ибо я держала письмо, написанное рукой моей матери. Она прикасалась к этой бумаге. Она держала её, сложила и аккуратно спрятала для меня. У неё всегда был прекрасный почерк, наклонный, каждая буква любовно прописана, заглавные буквы крупные и грациозно переходящие в маленькие, более деликатные изгибы и линии. Я не могла перестать водить пальцами по страницам, будто через них я могла проникнуть сквозь завесу между жизнью и смертью, схватить её руку и ещё раз ощутить, как её пальцы переплетаются с моими.
«Мамочка, мамочка», – плакало моё сердце. Насколько абсолютно вечно мы являемся ребёнком, для которого наши матери – это «мамочка»; она была лейкопластырем для любых ран, телесных, сердечных и душевных; она та, что алхимией превращает слёзы в смех посредством поцелуев, объятий и заверений, что «всё будет хорошо» и что и «это тоже пройдёт»; она та, что сметает кошмары в пыль, за окно и вдаль с помощью метлы из древних, освящённых временем стишков и песен о добре, побеждающем зло и заверяющем нас, что рай действительно существует.
Второе: неверие – она не сказала мне ни черта из того, что мне могло бы пригодиться. Она намеренно сделала выбор не давать мне ответа, если только не произойдут загадочные события, после которых прибудет второе письмо.
Ну, не считая того, что мой отец не был злодеем, и что она чрезвычайно любила его. Весьма значимый факт. Я могла перестать презирать своего отца и начать гадать, кем он был. То, что он давно умер – это та тьма, что так быстро проступала в её глазах в тех редких случаях, когда я упоминала его? Он умер не от естественных причин, а был убит, как моя мать? Его отняли у неё?
Что это за война, в которой я, по её мнению, не могла победить?
Может, я, субъект злосчастных обстоятельств, не поддающихся никакому просчёту, противореча законам физики, оказалась именно в том месте, куда она не хотела меня пускать?
Дивинити было именно тем местом, откуда она бежала? Или она бежала от чего-то намного более тёмного?
Может, я даже сейчас стояла на поле битвы, с которого она давно сбежала?
Я сделалась совершенно неподвижной, и каждый дюйм моей кожи покалывало холодком.
Если так, я всё равно не была готова уехать.
Третье: ярость… О Господи, как хорошо моя мать меня знала!
Я бы вломилась в сейф.
Я бы открыла охоту.
Я бы отправилась на войну.
Если это поле битвы, я не отступлю ни на один бл*дский дюйм. Эта будущая королева будет чёртовой королевой.
«Я сердечно прошу тебя, не завершай финальную стадию пробуждения».
– Слишком поздно, мам, – прошептала я. Меня каким-то образом силой провели через все стадии. Меня безжалостно и ожесточённо пробудили.
«И пусть ты вмещаешь в себе намеренно, генетически умноженную силу…»
Умноженную как, зачем и кем? Меня выводили скрещиванием ради какой-то гнусной цели?
Кто был моим врагом?
Я не знаю, сколько раз я прочла письмо; знаю лишь то, что в итоге я успокоилась, делая это, держа его, прижимая к сердцу – те страницы, к которым прикасалась моя мать – после чего наконец отложила письмо в сторону и снова посмотрела в коробку.
Не считая того короткого проживания на одном месте, когда мы завели мою любимую корову, был ещё один момент, когда я чувствовала, что мы богаты. Мы арендовали дом, который предыдущий жилец освободил очень быстро и многое оставил после себя (тот, что в Западной Вирджинии, с призраком, которого, по словам мамы, не существовало). Арендодатель сказал нам оставить себе всё, что мы захотим, и мы были благодарны за каждую вещь.
Там было покрывало из роскошного красного бархата, и мама сказала, что мы используем его, чтобы сшить для меня очаровательное платье.
Вместо этого я сшила для неё кофточку, пока она была на работе. Она так красиво выглядела в красном, и покрывало имело идеальный оттенок, чтобы подчёркивать её цвет кожи и густые каштановые волосы. (Думаю, я убедила себя, что она будет такой красивой в этой кофточке, что перед ней не устоит ни один мужчина, и я получу отца). Мама ещё в юном возрасте научила меня шить; мы целую вечность сами делали свою одежду из того, что подвернётся под руку. Я раскроила одну из её самых старых блузок, чтобы использовать в качестве выкройки, умыкнула нитки и иголку из магазина «Все по 1 доллару», нашла пуговицы на одной из множества рубашек, оставленных в шкафу предыдущим жильцом. Я вшила в воротник сзади ярлычок с её именем: Джоанна Грей, и с обеих сторон маленькие вышитые сердечки. Мне потребовалось на это больше месяца, но когда я закончилась, вещь получилась искуснее всего, чем мы когда-либо владели. Я сшила её со всей любовью в моём сердце. Мама изумительно выглядела в ней, носила часто и с огромной гордостью.
Теперь я подняла её из коробки и поднесла к носу.
Ах, вот он, под нотками дыма, запах моей матери! Накрыв тканью лицо, я сделала глубокий вдох, почувствовала невидимые руки, скользнувшие вокруг меня, такие же успокаивающие, как одно из её объятий.
Под рубашкой нашлись разные сокровища, которые исчезали за годы к моему большому огорчению – они были спрятаны, прибережены для меня, будто она всегда знала, что такой день наступит. Мягкая игрушечная кошка, которую я назвала Глинда. Мягкое поношенное одеяло, которым я накрывалась в детстве. Магниты из всех штатов, в которых мы жили, скопление записок, которые мы оставляли друг другу. Некоторая моя детская одежда и, наконец, одна из тех старых коробок от сигар в самом низу. Я взяла её дрожащими руками и аккуратно подняла крышку.
Фотографии!
У меня есть фотографии!
Вцепившись в её кофточку, я медленно начала перебирать их, плача и одновременно смеясь: мы вдвоём стоим на коленях посреди клубничных полей (мой рот весь измазан красным, потому что я всегда ела больше, чем бросала в корзины) в Иллинойсе, тем летом, когда мне было семь. Я свернулась калачиком с коровой Дейзи и сплю на солнышке. Мама смеётся, перемешивая сливки в древней синей ручной маслобойке, которую мы купили на блошином рынке за четвертак. Я растянулась на одеяле в редкий летний денёк, когда она взяла отгул, чтобы побыть со мной, плавать на автомобильных покрышках в ленивом широком ручье. Снимок маминых глаз крупным планом; интересно, кто сделал эту фотографию, ибо мамин взгляд был наполнен такой любовью и светом. Мне казалось, что я могу часами смотреть в её глазах, купаться в любви, которая всегда сияла янтарным светом, вне зависимости от того, как сильно она болела; вне зависимости от того, какими тяжёлыми становились наши жизни.
Следующее фото заставило меня помедлить. И не просто помедлить. Я застыла.
Снимок, должно быть, сделала мама, ибо мужчина на нём смотрел в камеру с такой глубинной, неизменной любовью, с таким абсолютным обожанием, что я задохнулась и задержала дыхание, гадая, каково это ощущается, когда на тебя так смотрят. Так, словно мужчина расправился бы с драконами ради меня.
Он был красивым! Темноволосый, зеленоглазый и высокий, с широкими плечами и сногсшибательной улыбкой.
Я перевернула фото. И меня не поджидало разочарование, которого я ожидала от женщины, которая до сих пор говорила мне так мало.
«Твой отец, моя дорогая Зо».
Ни имени. Ни даты. Но наконец-то у меня есть фотография моего отца. Я знала, как он выглядел.
Я впервые в жизни могла представить родителей.
У меня были родители, которые любили друг друга.
У меня.
Были.
Корни.
Не зависящие от Уотч-хилла. Не зависящие от любых связей с Кэмеронами. Не думаю, что я до того момента осознавала, какой дрейфующей чувствовала себя, не зная ничего о мужчине, который помог породить меня на свет. Словно мама и я одни зародились от какого-то ужасного катаклизма, и никаким мужчинам нельзя доверять.
Но некоторым из них можно. Выражение на лице моего отца предельно ясно давало это понять. Словно он с готовностью умер бы за неё.
О Боже, может, так и было? Что же случилось давным-давно и вынудило мою мать бежать? Она в действительности происходила от тёмной родословной, влюбилась в светлого ведьмака, и её семья сделала с ним что-то ужасное?
Мой отец. Она любила его. Холодная, тёмная часть моего сердца начала согреваться от этой мысли.
Не считая толстого слоя смятой коричневой бумаги для упаковки, на дне больше ничего не было. Я отложила всё в сторону и сидела, стискивая мамину кофточку, снова и снова просматривая фотографии и тихо плача.
***
Оставалось двадцать два часа и девять минут, и незадолго до двух часов ночи, вытерев слёзы и подправив макияж, я снова оказалась у двери, уверяя себя, что просто пойду на кухню за едой.
Я вошла в помещение, которое мне не терпелось увидеть восстановленным, ибо кухня особняка бесконечно восхищала меня, но я обнаружила, что Кован не потрудился восстановить интерьер, и хотя холодильник до сих пор аккуратно крепился к стене, пол прямо перед ним отсутствовал, не давая даже самого узенького выступа, чтобы я могла совершить сумасбродную попытку (а я испытывала опасный уровень сумасбродства), и ледяной сквозняк, рвавшийся из зазубренной расщелины, где когда-то стоял кухонный остров, заставил меня остановиться. Медленно, чувствуя себя странно заворожённой этой бездной, я подвинулась к краю и посмотрела вниз. Будь поблизости камушек, я бы спихнула его, чтобы оценить глубину, ибо расщелина уходила в абсолютную тьму и казалась бездонной. Я испытала внезапное, пугающее чувство, что я непредумышленно совершила нечто ужасное, например… скажем… открыла портал в ад.
Несмотря на поздний час, я написала мистеру Бальфуру.
«Кухня?»
«Вы же не должны были покидать свою комнату».
«Я не имею права есть?»
«Не представляю, как у вас получилось бы, учитывая, что большая часть пола отсутствует. Я велел Ковану восстановить лишь экстерьер. Я помогу вам восстановить интерьер. Я временно запретил горничным обслуживать эту часть дома. Никто не войдёт в северо-восточное крыло. Никого не приглашайте».
Пауза, затем:
«Я забыл про еду».
«Очевидно. Расщелина опасна?»
«Я бы не советовал в неё прыгать».
Я буквально слышала, как сухо он это произносит.
«Это не входит в мои намерения».
«Вернитесь в свою комнату. Я организую доставку еды к задней двери. Напишу вам, когда она будет на месте».
Как всегда осторожен, не дозволяет никому входить в тщательно охраняемый особняк. Когда я не ответила сразу же, он написал: «Вы в порядке?»
«В настоящий момент не чувствую себя ядерной бомбой». Я была уверена, что он также слышит сухую насмешку в моём тоне.
Моё заверение содержало в себе немало лжи. Вопреки обладанию сокровищами, которые можно было стискивать, фотографиями меня и мамы, и моего отца тоже, я всё равно была радиоактивной, как ходячая часовая бомба.
«Коробка?»
«Спасибо, что принесли её».
«Но вы в порядке после просмотра содержимого?»
«Да».
«Возвращайтесь в свою комнату. Еда скоро будет доставлена. Откройте заднюю дверь, возьмите её и возвращайтесь в свою комнату. Вам осталось менее двадцати четырёх часов. Утром я организую, чтобы доставили кофе и завтрак. Напишите мне, если что-то понадобится. Не беспокойтесь о том, что разбудите меня. Спать я не буду».
Я сунула телефон в карман, и мой мозг приказал ногам идти к моей комнате.
Порыв в моём сердце развернул их к задней двери.
Глава 21
Я вышла в знойную, пахнущую жасмином ночь, ожидая, что с обеих сторон ко мне присоединится пара телохранителей, и отдавая себе отчёт, что если сегодня смена Джесси и Берка, то я наверняка получу ещё одно предложение от сероглазого телохранителя/ведьмака, который глубоко интриговал меня… хотя Девлин, тёплый вампир-ведьмак, завораживал меня сильнее. Я обнаружила, что во вновь восстановленном саду никого не было, кроме меня.
Первой оформившейся у меня в голове мыслью был полнейший восторг от красоты, что была так безукоризненно восстановлена, пока я занимала себя в комнате. Освещённый факелами на солнечных батареях, нитями гирлянд и бледно-голубым свечением бассейна, внутренний двор снова являл собой впечатляющее буйство роскошной южной листвы. Не осталось ни следа обугленных останков или пепла. Моя сила принесла ужасающее разрушение, но очевидно, сила, которой я была наделена, также способна порождать изумительную жизнь (даже голубые бутылочки, покачивающиеся на джутовых шнурах, вернулись!), и я жаждала узнать больше об этом аспекте своего наследия. Что я почувствую, когда выращу дерево? А цветок? Бог мой, как это возможно? И всё же вот я здесь, смотрю на свидетельство того, что возможно и это, и даже больше! Я задавалась вопросом, откуда Кован почерпнул энергию, чтобы сотворить столько новой жизни, и как она была восполнена. Мне нужно столько всего узнать!
Моя вторая мысль была гораздо темнее, и я застыла, осознав, что сегодня утром, на рассвете, когда я собирала останки скелетов, внутренний двор тоже пустовал. Я слишком обезумела от горя, чтобы это заметить. Хотя мистер Бальфур настаивал, что перед домом и за ним всегда будет по паре телохранителей, и что я никогда не выйду без сопровождения за стены особняка.
Он явно заметил бы их отсутствие этим утром, когда выдёргивал у меня из рук корзину с костями и прахом, хоть никак это и не прокомментировал. Я могла бы убедить себя, что он отправил их прочь, прежде чем подойти ко мне, но почему они не прикрывали меня, когда я собирала останки? И почему сейчас их здесь нет?
Я поняла, что задерживаю дыхание, и медленно выдохнула.
Человеческих останков не было. В этом я уверена. Я не убила Джесси, своего бескорыстного защитника, и его товарища Бёрка. Или кого-то ещё. Как и не было оснований полагать, что гримуар сказал мне правду насчёт того мужчины в амбаре. Я не могла поверить, что Джеймс Бальфур солгал бы мне о причине смерти Финнегана Харлоу, заявив, что это было хроническое заболевание, если на самом деле это не так. Только не после того, как я так глубоко заглянула в его сердце.
Но может, ему солгал патологоанатом?
Я потянулась за телефоном, чтобы написать мистеру Бальфуру и спросить, где охранники, а затем поняла, что если сделаю это, он узнает, что я на улице. Я внутренне на секунду запнулась, размышляя, что нарушая правила, чтобы не навлечь на себя проблемы, я вдруг могла ненароком положить начало именно тому, чего стремилась избежать.
Как раз когда я почти заставила себя повернуть обратно к двери и пойти в свою комнату, из темноты раздался голос – из места, где, я могла поклясться, никого не было; из заполненного лишь ночью алькова под глицинией, свисавшей с крыши гаража.
– Бальфур отозвал охранников и попросил меня присматривать за тобой с заката до рассвета, девочка, – произнёс голос Девлина.
– Мне трудно в это поверить, – ответила я пустому алькову. – Ясно, что ни он, ни Леннокс не питают к тебе особой любви. Почему, кстати?
Во тьме прокатилась рябь, словно сама ночь собиралась, сшивала сначала слабые очертания, а потом полностью воплощённое тело мужчины с тёмной красотой и обнажённой татуированной кожей, одетого лишь в джинсы. Он был нечеловечески привлекательным – сила природы, сдержанная, грациозная, и всё же наталкивающая на мысли о шторме.
– По той же причине, по которой он выбрал меня присматривать за тобой, – Девлин двинулся вперёд, выйдя на слабое освещение двора, которое кистью художника прошлось по сильным, точёным чертам его лица, окрашивая серебром и тьмой, подчёркивая и скрывая элементы идеальной симметрии. – Потому что я старше и намного могущественнее. Бальфур не заботится обо всём, что могущественнее его. Однако он определённо воспользуется моей помощью, когда ему это удобно.
– Он заботится обо мне, – я это чувствовала. – А я могущественнее его, – по крайней мере, предположительно.
Он склонил голову набок, но не дал ответа.
Я смотрела на него через двор.
– Насколько старше?
– Возраст, даты, истинные имена, места рождения – всё это может быть использовано во вред, если попадёт не в те руки.
– Сотни лет?
Он слабо улыбнулся.
– Я признаю это, девушка.
Я прищурилась.
– Столетия. Ты говоришь мне, что живёшь несколько столетий, – это не был вопрос. Это был сарказм. Люди не жили веками.
– Ты видела меня той ночью. Не сомневаюсь, что твоя подруга Эсте посвятила тебя в детали.
– Где ты родился? – потребовала я.
Он ответил с лёгкой насмешкой:
– Возраст, даты, истинные имена, места рождения…
– Ты можешь хотя бы сказать мне, в какой стране ты родился, – раздражённо сказала я. Ответы – я отчаянно жаждала твёрдых ответов везде, где их можно найти.
На мгновение он умолк, затем:
– В той, что ты бы назвала Ирландией.
– Я бы назвала Ирландией, – сухо повторила я.
– Она была известна под множеством имён: Эйре, Гиберния, Огигия, совсем как Шотландия когда-то была Каледонией или Альбой. Точное название места содержит информацию.
– В смысле, это могло выдать век или даже тысячелетие? – сказала я, хрюкнув.
– Да, девушка.
– Я отказываюсь верить, что смотрю через двор на мужчину, которому может быть несколько сотен или, что ещё более немыслимо, тысяч лет.
Он пожал плечами.
– Верь во что хочешь. Твой выбор. С другой стороны, всё твой выбор, – он окинул меня взглядом такой откровенной чувственности, что это почти был мой Взгляд. – Например, момент, когда ты решила разделить мою постель.
Теперь он говорил слишком похоже на Эсте и гримуар. Почему все вечно твердили мне, что всё – мой выбор, когда возникало такое чувство, будто ничто в моей жизни до сего момента не было моим выбором.
– «Если», а не «момент, когда», – раздосадованно поправила я, вопреки тому факту, что пришла именно за этим.
Его улыбка померкла. Глаза прищурились, блеснув, и он двинулся ко мне, выплёвывая слова быстрым стаккато:
– Ты считаешь меня таким дураком, что думаешь, будто я не знаю, зачем ты вышла наружу, Зо-д'кай? Ты хочешь честности? Дай мне честность. Ты пришла, потому что внутри тебя шторм, ты боишься, что не сможешь его сдержать, и страшишься своего потенциала к разрушению. Ты пришла, потому что (вопреки колоссальности силы, которой ты обладаешь) ты чувствуешь себя беспомощной, потерянной, боящейся себя, сомневающейся в том, кто ты и кем можешь однажды стать. Ты пришла, потому что твоё сердце разбито смертью твоей матери, твой разум потрескался от травм и открытий. Ты пришла, потому что тебе больше некуда идти, сирота Зо. Ты пришла, свирепая девушка, чтобы сбросить свирепость своих эмоций на тело какого-то везучего ублюдка, и этот везучий ублюдок – я. Я прочёл это в твоих глазах в тот же момент, когда ты вышла за дверь. Я принимаю, не прося ничего в ответ, и буду оберегать тебя столько, сколько потребуется.
К этому моменту своей стремительной и огненной речи он сократил всё расстояние между нами. Он стоял на расстоянии вздоха от моего тела, и я чувствовала, как он источает присутствие, свою энергию, колоссальность исходящей от него страсти. Это ощущалось так же, как стоять посреди полноценной грозы, когда дождь ещё не начался, воздух наэлектризован и трещит, и вот-вот случится нечто взрывное.
– Ты пришла, – продолжал он низким, интенсивным голосом, – потому что ты ещё не трахалась с тех пор, как полностью пробудилась как ведьма, и я уверяю тебя, это превзойдёт твои самые дикие мечты.
Я задрожала. Скоро я узнаю, что всегда буду дрожать, когда Девлин говорит слово «трахаться», и я знала, что мы вот-вот к этому и перейдём. «Мы думаем, что хотим мужчину, который видит нас», – подумала я, теперь распалившись так же сильно, как когда Келлан столь ясно увидел меня насквозь.
– Мне есть куда идти, – натянуто проинформировала я. Келлан никогда не покидал мой разум надолго. Этот мужчина вывернул меня наизнанку, отвечал мне во всём око за око, зуб за зуб, оставлял желать от него намного большего. – Есть другой мужчина, которого я хотела бы увидеть. Но для встречи с ним потребуется покинуть поместье. Я сегодня готова нарушить некоторые правила, но не все.
«Мда, сучка во мне явно выходит наружу, когда мужчина видит меня слишком отчётливо», – подумала я, в равной мере забавляясь и стыдясь этого.
Девлин выгнул бровь и мягко сказал:
– Женщина, мне плевать, почему ты трахаешь меня, до тех пор, пока ты трахаешь меня. Валяй, заставь меня чувствовать запасным вариантом, вторым кандидатом. Это лишь заставит меня трудиться усерднее, чтобы доказать твою неправоту. Мне нравится выигрывать. И я хорош в этом, – в его глазах сверкал вызов, пока он смотрел на меня сверху вниз. – Ты никогда не увидишь меня при свете дня. Приди и раздели мою тёмную эротическую ночь. Используй меня как пожелаешь, для всего, чего ты желаешь, Зо-д'кай, – он протянул руку.
– Я думала, ты не срёшь там, где ешь, – бесстрастно сказала я.
– Возможно, ты исключение из всех правил, – парировал он так же бесстрастно, со вспышкой раздражения во взгляде.
Неизбежен, признала я. Секс с Девлином Блэкстоуном был неизбежен с момента, как я встретила его. Даже до того, как я узнала, что он тёплый вампир и могущественный ведьмак.
– Ты сказал, что научишь меня ставить барьеры. Чему ещё ты научишь меня о ремесле Кайлех?
– Всему, что ты пожелаешь узнать и что не подвергает кого-либо из нас опасности. Тебе нужно лишь спросить.
Ровно встретив его взгляд, я сказала:
– Пригласи меня.
– Думаю, это моя реплика, девушка.
– Это относится и к тёплым вампирам тоже? – я была заворожена. – Не только к холодным? Если бы я не была в мощно охраняемом особняке, ты бы всё равно не смог войти без приглашения?
– Всё есть выбор, особенно те аспекты, что происходят от древних сил и обрядов. Я приглашаю тебя.
Я намеревалась силой протолкнуться в этот огненный взгляд жжёного янтаря, но в итоге растаяла в то же мгновение, когда скользнула в чистый жар, похоть и желание, которое он испытывал ко мне. Раздевать меня медленно, пробовать каждый дюйм моего тела на вкус языком, поцелуями. Так много эротических образов атаковало меня, что мои колени смягчились, будто говоря: «Да, да, опустись, здесь на землю, прямо сейчас, ляг на ароматную почву с этим мужчиной, отпусти, отпусти, стань чем-то иным, диким и свободным».
Сжав ноги, я ощупывала глубже. О да, определённо очень, очень старая душа, которая наводила на мысли о кругах заколдованных камней и кострах, рунах, высеченных рукой на камне, зельях, смешиваемых среди встреч в секретных подземельях; об округлых холмах с прорезями, на которые свет луны попадал ровно в зимнее солнцестояние; о свирепых барабанах и оргиастических плясках в канун священной ночи; и, как я чувствовала ранее, стопроцентная преданность тому, на что он подписался, непоколебимая стрела, направленная на цель, свирепо оберегающая, свирепо верная.
– Достаточно? – спросил он, его медные глаза мерцали, а губы изгибались в улыбке.
Более чем достаточно.
Я приняла предложенную им руку и звучно ахнула, когда его пальцы переплелись с моими.
– Ты понятия не имеешь, каков секс при полном пробуждении. Для меня честь быть мужчиной, который станет для тебя твоим настоящим первым разом.
Окей, серьёзно таю. «Честь» быть тем самым.
Я понятия не имела, чего ждать в постели с ним, но чувствовала, что это может переопределить всё и изменить жизнь.
Я была полностью пробуждённой ведьмой, могущественной женщиной, которая овладеет своей силой, которая научится делать деревья и цветы, и порождать новые вещи, а не вредить им, и я вот-вот впервые займусь любовью с полным осознанием того, кем я была. О Боже, я действительно назвала это «занятием любовью»? Я никогда не использовала эти слова. Это всегда было просто сексом, и это совершенно точно будет так и в этот раз.
Девлин был разрядкой, отвлечением внимания, событием, которое никогда не повторится, и с моей точки зрения откровенной необходимостью в данный момент, чтобы пережить следующие двадцать-с-чем-то часов, не подвергая опасности себя или кого-то ещё.
Какую сладкую ложь мы твердим себе.
Какую убедительную.
В ту ночь и во многие последующие чёртов вампир пробрался так глубоко в меня, что вскользь задел саму мою душу.
Если бы позднее, в постели, он спросил: «Могу я выпить твоей крови?», я могла бы просто ответить: «Из какого бедра?».
Но он не спросил, потому что Девлин никогда ничего не просил. Он давал и давал, а потом давал ещё больше.
Такой соблазн.
И особняк, и мужчина.
Гараж изнутри оказался совсем не таким, каким я его себе представляла, за исключением первого этажа, который был почти в точности таким, как я воображала – ряды парковочных мест, на которых стояли роскошные машины.
