Текст книги "Дом на Уотч-Хилл (ЛП)"

Автор книги: Карен Мари Монинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Я убивал тех, кто не заслуживал смерти, жаждая того, что они имели, и забирая то, что никогда не должно было стать моим, грабя и не оглядываясь назад. Бездушный, я молотом пробивал себе путь сквозь века, растирая в пыль всё, что не покорилось моей воле.

Теперь, не имея ничего, кроме времени, чтобы поразмыслить над теми столетиями, я вижу себя тем, кто я и что я есть, и знаю, что заслужил свою судьбу. Впрочем, ещё не от рук моего врага, ибо враг мой не лучше меня. По правде говоря, мой враг заслуживает куда большего наказания.

И всё же раньше мы друг друга стоили.

Мне кажется, если бы люди оказались в одиночном заключении, как я, и были вынуждены провести наедине с собой достаточно много времени, они бы либо погрузились в отчаяние и положили конец своему жалкому существованию, либо прозрели, чёрт возьми, и эволюционировали.

С отчаянием я встретился не по своей воле; меня, пинающегося и брыкающегося, втащили в эту тёмную, пожирающую воронку, пока не настало время, когда я жаждал лишь одного – прекратить своё существование. Освобождение, в котором мне навсегда отказано.

Я поносил отчаяние, презирал его, воспринимая его как и любую эмоцию: как слабость. Я боролся с ним, размахивая своим могучим молотом, чтобы уничтожить его.

Чем сильнее я сражался, тем ожесточённее становилось отчаяние.

Наконец, измучившись битвой, устав закрывать глаза, чтобы не видеть обломки своей жизни, я бросил молот и открыл их. Широко.

Бездна отчаяния уставилась на меня, а я уставился в ответ, не дрогнув. А потом, фыркнув от смеха, я прыгнул в эту бездонную глотку безумия.

К моему удивлению, я обнаружил, что у бездны есть дно, и в глубине этого беспощадного ущелья я нашёл тихое место.

Там я пришёл к пониманию, что не нужно сражаться с отчаянием.

Сквозь него нужно идти особым образом. Шагать наискось, словно проходя по поверхности зыбучих песков, и если продолжать шагать наискось, это превратится в своего рода инстинктивный танец, что старше самого времени. Танец, что пронесёт тебя над мгновением, сквозь тёмную ночь твоей души к рассвету.

Ибо по мере того, как дух твой движется этими медленными, проверенными шагами, известными с рождения, шагами, впечатанными в самую суть твоего существа, ты начинаешь вспоминать лучшее о том, кто ты, кем мог бы быть при иных обстоятельствах, и кем всё ещё можешь стать, потому что это возможно (с каждым хрупким свежим рассветом, когда ты делаешь вдох) – выбрать снова.

Невозможно, однако, выковать новый путь, неся на себе груз из самонаказания, сожаления о деяниях, которые нельзя отменить. Ты должен оставить прошлое, никогда не забытое, вечно являющееся частью твоей натуры, но лишь как кокон, предшествовавший появлению бабочки.

Некоторые считают, что неподвижность и танец противоположны.

Они – две стороны одной монеты, и монета эта – валюта жизни.

Ты должен научиться быть неподвижным. Ты должен помнить танец.

Затем, чтобы сделать нечто большее, чем просто существовать – чтобы по-настоящему жить – ты должен научиться делать и то, и другое одновременно.

Молодая ведьма, что подходит к Уотч-хилл, в совершенстве овладела неподвижностью.

Но не научилась танцевать. Она даже не слышит музыку в своей крови.

Мой враг поджидает её.

Гада забавляет, что неоперившаяся Кайлех ни разу меня не увидит, хотя она и будет смотреть на меня.

Я – тот, кто однажды был воином, которого боялись больше всех на любом поле битвы, в любом столетии – бессилен помочь ей, и скоро она узнает жизнь такой, какой знаю её я.

Ад, которому нет конца.

Глава 3

10 апреля, воскресенье

Когда мой рейс приземлился в Новом Орлеане, я представляла собой комок тёмных, спутанных эмоций. Со дня пожара они бесконтрольно бушевали. Прагматичная, уравновешенная Зо исчезла без следа. Из пепла огненной могилы моей матери восстало нечто дикое.

Ужасные, совершенно необъяснимые ощущения, которые я испытала, каким-то образом разделив смерть моей матери, больше не возвращались ко мне, но сварливая драконица, зародившаяся в моём нутре в тот момент, не уходила и не успокаивалась. Вместо этого она с каждым минувшим днём становилась вспыльчивее и переменчивее. Я списывала это капризное инферно на скорбь, как в последнее время делала со всем.

Вечернее небо имело оттенки индиго и лиловой орхидеи, а город, посеребрённый недавним дождём, состоял из лавандовой зернистости, бугенвиллей, неоновых вывесок и нежно разлагающейся архитектуры. Пока мы ехали по узким мощёным улочкам до отеля Монтелеон, в котором мне предстояло провести ночь перед отъездом в Дивинити, штат Луизиана завтра днём, я слушала, как таксист перечисляет все места в городе, которых я должна избегать. Новый Орлеан был волшебным местом, с бесчисленными удовольствиями, которыми можно насладиться, но таксист предупреждал, что одинокой путешественнице надо избегать определённых уголков города. Я мысленно запомнила эти уголки, хотя едва ли планировала покидать отель.

Если сегодняшний вечер пройдёт так же, как предыдущие, я буду лежать в постели, плакать, пытаться решить, что делать дальше, притворяясь, что у меня есть выбор, вообще какой-то выбор, кроме как набрать три работы и работать до измождения практически всю оставшуюся жизнь, чтобы оплатить счета за лечение мамы. Врачи уже начали отказывать в лечении, пока я не согласилась заложить своё будущее и оформить счета на своё имя. Ну, теперь хотя бы меня не будут постоянно увольнять. Это депрессивно положительный аспект ситуации.

Монтелеон взмывал ввысь от грязной улицы – элегантный отель цвета слоновой кости в стиле бозар, украшенный замысловатой лепниной, обслуживаемый безупречными швейцарами, которые сопроводили меня внутрь. Зарегистрировавшись за стойкой администрации и заглянув во вращающийся бар и комнату отдыха «Карусель» (очень круто) и ресторан «Криолло» (мне совсем не по карману), я с удивлением обнаружила, что Джеймс Бальфур зарезервировал для меня весьма роскошные апартаменты. Адвокат не поскупился на мою поездку из Франкфорта, штат Индиана, до Нового Орлеана, дополнив билет в бизнес-класс покоями Юдоры Уэлти. Я в ошеломлённом молчании бродила из просторной спальни в мраморную ванную комнату с глубокой и широкой ванной, затем в уютную гостиную, откуда открывался вид на реку Миссисипи, время от времени останавливалась, чтобы провести блуждающей рукой по холодным кристаллам лампы, по плюшевому вельвету кресла.

Мы с мамой никогда не могли похвастаться многим, а теперь я стояла в номере элегантного отеля в стиле Старого Света, отделанного антиквариатом и люстрами, а далее мне предстояла поездка в маленький городок в нескольких часах от Нового Орлеана, где (по словам мистера Бальфура) недавно умерла моя далекая родственница, оставившая мне наследство, которое адвокат не желал обсуждать по телефону.

Я испытывала беспокойство, пока мистер Бальфур не пояснил, что это моя родственница по материнской линии. Мама никогда не говорила о семье. Я ничего не знала о моих бабушках и дедушках с обеих сторон, и один из немногих фактов, которые я знала (точнее, подозревала с высокой степенью вероятности, и по тому, что мама говорила о моём отце, и по тому, чего она не говорила) – что он был причиной, по которой мы первые пятнадцать лет моей жизни находились в бегах, постоянно переезжали из одного маленького городка в другой, в соседний штат, затем на три штата вверх, потом на штат ниже в новый город, всегда оставаясь на северо-востоке страны, обычно в средне-западных фермерских регионах или у изножья гор Западной Вирджинии.

Одно лишь упоминание моего отца вызывало в глазах моей матери тьму, которая оставалась там на несколько дней. Затем что-то произошло (я полагаю, он умер, и она узнала об этом), и мы начали дольше задерживаться на одном месте. 11 и 12 классы я закончила в одной и той же школе в Браунсбурге, штат Индиана, где когда-то проучилась часть четвёртого класса, а также весь седьмой.

Когда мистер Бальфур настоял, чтобы я приехала на встречу с ним, и я убедилась в существовании его фирмы и города (хотя и про то, и про другое в интернете было мало информации), я решила, что мне нечего терять, зато я могу что-либо получить. Вполне возможно, что дальняя родственница со стороны мамы оставила мне что-то.

Отчаянно нуждаясь в отвлечении от скорби, а также не желая проводить ещё одну ночь в тесной, лишённой мебели студии, которую я сняла после пожара и где ворочалась на надувном матрасе на полу, я решила, что вполне возможно, пусть и не очень вероятно, что поездка может принести мне небольшую финансовую прибыль. Это мне определённо не помешает. Когда останки Джоанны Грей были найдены, пусть они и были в разы меньше полноценного тела, похоронное бюро всё равно содрало с меня полную цену за кремацию, тем самым почти обнулив мои сбережения.

Я бросила на кровать сумку со своими вещами, повесила в шкаф немногочисленную одежду, поставила туалетные принадлежности в ванной и бережно водрузила на комод урну с маминым прахом. Это всё, что осталось у меня от неё, и я не желала оставлять это в безликой пустой студии, не могла погасить иррациональный страх, что кто-то отнимет у меня и это тоже. Присев на край ванной, я закрыла лицо ладонями, изнывая от желания впервые за многие недели забраться в настоящую кровать, где я буду тихо плакать, пока измождение не уступит место беспокойному сну.

Ещё мучительнее испытываемого мною горя были постыдные волны облегчения, которые периодически накатывали на меня, ибо пожар, унёсший жизнь моей матери, также положил конец моим беспрестанным, гложущим страхам о том, какую часть её тела рак может атаковать в следующий раз, как сильно она будет страдать, насколько болезненнее станет её жизнь и моя тоже. Продвинется ли рак в её мозг, как и заверяли нас доктора. Она так ужасно боялась этого, как и я сама. Дела у нас обстояли плохо и непременно должны были ухудшиться до того, как всё закончилось бы.

Но не ухудшились.

Всё просто оборвалось посреди пути, резко и без ожидания, как закладка, оставленная в середине книги на прикроватной тумбочке, которую мы всерьёз планировали дочитать. Я была так сосредоточена на смерти, которая точно приближалась к маме, что ни разу и не думала, что какая-то другая смерть может отнять её у меня намного раньше. Это несправедливо. Хрень полная. Временами это вызывало во мне такую злость, что казалось, будто моя голова может взорваться. Меня обдурили; её украли у меня до назначенного времени. Я понимала параметры нашей жизни: у мамы рак, и жить ей оставалось как минимум ещё один год. У нас имелись планы на это время. Мы не получили того затяжного прощания, которое ожидали. Она обещала рассказать мне больше о моём отце, сказала, что до её смерти мне нужно кое-что узнать о Греях.

«Благословение», – думала я в итоге в осоловелых, притуплённых часах рассвета, когда уже выплакалась досуха. Я знала об ужасах, которые будущее уготовило для неё, для нас обеих, если бы она продолжила жить.

И всё же есть благословения, которые свежевали до самой кости.

«Ты обязана пообещать мне, – начала настаивать мама в последние месяцы, – что ты не будешь оплакивать меня, когда я умру. Ты уже заплатила слишком высокую цену. Живи, моя дорогая Зо. Живи. Хоть раз в жизни побудь безответственной. Оформи банкротство и хватайся за любую возможность, которая тебе подвернётся. Найди мужа, роди детей. Ты будешь такой изумительной матерью!»

Мама отчаянно хотела до смерти подержать на руках внука или внучку, ярко представляла это себе. Она ясно дала понять, что ничуть не возражает, если я рожу ребёнка без мужа на горизонте. Мы жили бы одни, три поколения женщин Грей. До того, как она так сильно заболела, я часто думала, что однажды так и сделаю. Я любила нашу жизнь. Куда бы мы ни приехали, в каком бы городе ни основались, мы всегда находили клочок земли, разбивали сад, подыскивали какую-то работу. Я любила нашу с ней связь, её оптимистичный взгляд на мир, какими бы тяжёлыми ни были обстоятельства, и мне не терпелось стать матерью. Я представляла, что радость от появления моего ребёнка на свет может затмить все другие радости, и я бы что угодно сделала ради своей дочери или сына, заплатила бы любую цену, чтобы видеть, как она или он вырастают сильными и процветают, любя и будучи любимыми. И тяга разделить этот опыт с моей матерью ощущалась практически неудержимой в моей крови.

Но Джоанна Грей, тихая и благодарная за множество даров в жизни, преследуемая и гонимая, но всё же оживлённая и добрая, хрупкая телом, но грозная по воле, никогда не возьмёт на руки внука или внучку. Я не смогла исполнить это желание и бесчисленное множество других. Я не смогла спасти её. Я не смогла выполнить долг преданности и быть возле неё, держать её за руку, заверять в том, как глубоко она любима, и что она лучшая из матерей, чтобы последние слова, которые она услышит на этой земле, согрели её сердце и успокоили её душу. Я не смогла нежно отпустить её в вечный сон.

Я тряхнула головой, отгородилась от этих мыслей. Я знала, что они слишком скоро вернутся вместе с терновым скоплением других, с которыми я не могла справиться, так что я оттолкнулась от края ванны и посмотрела на своё отражение в зеркале. На меня смотрели блестящие янтарные глаза, и я знала их резкость, дикость, голод. Так близко к нужде, как я когда-либо подбиралась. Я в юном возрасте научилась ни в чём не нуждаться; так легче, когда твоя жизнь вечно оставалась позади, в свете задних фар поспешно упакованной машины.

Я приняла импульсивное решение побаловать себя ужином в Криолло – ещё одно доказательство моих нестабильных эмоций. Я должна была экономить каждый цент, что у меня имелся, но слово «должна» уже не имело того же веса, что и прежде. Гораздо легче идти на риск, когда ты единственная, кто может пострадать от этого, и кто несколько недель будет жить на консервированном тунце и крекерах, чтобы оправиться от неоправданных трат.

Я приняла душ, сделала укладку и макияж, затем надела одно из двух новых платьев, купленных на распродаже. У меня имелось две пары джинсов, пять кофточек, семь пар трусиков и два лифчика, белый и чёрный. Я могла путешествовать, неся все свои пожитки в руках. Странное ощущение. Ни семьи, ни дома, вещей по минимуму. Я просто не могла осмыслить мир, в котором нет моей матери. Я чувствовала себя невидимой. Я жаждала быть увиденной. Испытать прикосновения. Чтобы меня заставили почувствовать себя живой на контрасте с тем, какой мёртвой я ощущала себя внутри.

На шею я надела янтарную подвеску, которую носила в день пожара, добавила такие же серёжки, надела сандалии, схватила сумочку и пошла вниз, в ресторан отеля, где я буду есть крабовые котлетки и раков, может, попробую легендарный хлебный пудинг Криолло, выпью и найду в меню что-то роскошно шоколадное.

Я не смогла пообещать маме, что буду безответственной. Я так долго заботилась о нас обеих, что уже не умела быть иной. Я также не могла уговорить себя по-лисьему отделаться от долгов и оформить банкротство, ну, потому что я не лиса. Пока что. Возможно, после нескольких лет тягот я отращу лисьи усики (а также нахальство) и ускользну от этого любым возможным способом.

Не горевать по ней? Невозможно.

Но я могла выполнить самую важную часть того, о чём она меня просила. То, что, как я чувствовала сердцем, было самым важным для неё, если она где-то задержалась и невидимо наблюдала за мной.

«Живи, моя дорогая Зо. Живи».

***

Позднее я вспомню, что когда вошла в Криолло тем вечером, я почувствовала себя странно, словно приехала на бал дебютанток и по какой-то необъяснимой причине была бриллиантом этого сезона. Я также узнаю, чем это было вызвано.

Пока хостес провожала меня к столику, за мной наблюдали взгляды, и я испытывала удовлетворение от того, что многие из наблюдавших за мной мужчин относились к тому типу, который я считала привлекательным.

У меня никогда не было времени ходить на свидания. Потеря моей девственности была кошмарным, неловким опытом, о котором я предпочитала не думать, но это не отбило мне желание пробовать вновь. Скорее, это отточило мой процесс отбора. Больше никаких мальчиков. Мне даже тогда нравились мужчины. У меня больше ни разу не было плохого секса. В тот момент я решила, что в будущем буду сводить секс исключительно к себе и к тому, что хочу я.

У меня не было времени на отношения, но бывали вечера, когда я нуждалась в чём-то для себя, в чём-то, что было лишь моим и сводилось ко мне, и я жаждала этого так сильно, что чуть ли не безумела от этого.

Секс оказался отменным спускным краником для системы, которая вот-вот рванёт.

Я нечасто нуждалась в нём. Иногда проходило шесть, семь, даже восемь месяцев, после чего давление опять нарастало, и я жаждала временно почувствовать себя увиденной, приласканной, лелеемой, даже если всё сводилось к моему телу и являлось лишь иллюзией. В такие вечера я рыскала, напряжённая и нестабильная, искала подходящего мужчину, который заставлял бы похоть гореть в моих венах, готов был обменяться лишь именами, без разговоров о личном, без обязательств и совершенно точно без планов на завтра.

Найти их было непросто. У меня есть предпочитаемый тип; мне нравятся хладнокровные, сильные, притягательные мужчины, и мне нравится, когда в них есть что-то резкое, намёк на дикость. Скрытые глубины, слои, неописуемое ощущение… большего. Мне также нравятся высокие, тёмные и мускулистые. В те редкие разы, что я позволяю себе роскошь, я мечу высоко.

Иногда мне требовалось несколько дней, чтобы найти ускользающий фрукт, которого я жаждала, но сегодня я поразилась, окинув взглядом ресторан; я как будто забрела на ягодный луг. Или так, или мужчины в южных штатах просто сами по себе были более тёмными, горячими и отвечающими моим вкусам.

Извечно стараясь не тратить время впустую, я отработала призыв сирены, который меня никогда не подводил. Сделав выбор, я одаривала мужчину тем, что про себя называла Взглядом, и мы оказывались в его постели, или у стены, или в кабинке уборной – где угодно, лишь бы не дома с моей матерью.

Я не думаю, что ограничиваюсь этим, но мужчинам, похоже, нравится моя грива длинных медно-каштановых волос и необычные золотистые глаза. У меня чистая здоровая кожа, и я всегда была по большей части довольна своим телосложением. Моё тело сильное от упорной работы, подтянутое и пропорциональное для моего роста в 173 см. Однако я не думаю, что мой успех во многом связан с внешностью. Мужчины вроде как… ну, простые. Мы, женщины, знаем, что если хотим получить секс, мы его по большей части получим. У мужчин нет таких гарантий, и многие из них, похоже, поняли, что слишком агрессивные приставания к женщине в наши дни могут создать им немало проблем. Так что я избавляю их от риска, делая первый шаг. Мне нравится это делать. Это позволяет мне почувствовать себя сильной женщиной, которая принимает свои решения и контролирует ситуацию.

Вызвать такой взгляд в моих глазах, на самом деле, очень просто; возможно, потому что когда я дохожу до такого состояния, я сама вот-вот взорвусь. Я удивлена, что не все люди так делают. Особенно женщины. Как-то раз я пыталась объяснить это коллеге, а та озадаченно уставилась на меня; сказала, что никто не может прочесть взгляд, а глаза не умеют говорить.

Нет, умеют. И слишком часто говорят слишком много. Я редко смотрю человеку в глаза, предпочитая сосредотачиваться на носу, размывать зрачки и радужки. В тех редких случаях, когда я всё же встречаюсь взглядом с кем-то, по мне обычно ударяет запутанное месиво эмоций, иногда образов, и они редко бывают приятными.

Если бы мужчина когда-либо бросил на меня такой откровенный, полный секса, я-хочу-пожирать-тебя взгляд, я была бы потеряна. Никто ещё этого не делал. И всё же я надеюсь.

Сидя с закуской из креветок, голубого краба и авокадо, я изучала помещение, дрейфовала взглядом от столиков к диванчикам, всматривалась в маленькие, более уединённые обеденные залы по бокам, но нигде не задерживалась надолго. Драконица в моём животе ради разнообразия казалась… кроткой, даже удовлетворённой, словно рокоча тихое одобрение моих планов. Наверное, она просто благодарна, что я наконец-то делаю что-то помимо плача. Если так, то в этом мы с ней согласны.

Наверху меня ждал роскошный номер, кровать кинг-сайз, джакузи, которая способна вместить двоих, а также огромная душевая кабина. Я не собиралась тратить это впустую. Мама сама побуждала меня пользоваться шансами, и Криолло определённо кишел ими. Мне сложно было определиться с выбором, а ведь раньше у меня такой проблемы никогда не возникало. Если Франкфорт был голодом, то Новый Орлеан – это пир.

Тут был мужчина постарше, лет сорока (для меня важен не возраст, а то, что они источают), густые тёмные волосы, тронутые сединой на висках, одет в элегантный костюм, и всё же я видела, что тело под ним сильное и суровое. Дихотомия интриговала меня, заставляла думать, что вся цивилизованность может отпасть вместе со сброшенным костюмом, и в постели он будет настоящим животным. К тому же, я могла рассчитывать на то, что он окажется опытным.

Ещё был мужчина, сидевший возле бара, чуть моложе тридцати, одетый в рубашку шамбре, джинсы и неброский шарф – я решила, что у него средиземноморские корни. У него было поджарое, спортивное телосложение, и я знала, что с ним будет практически идеальный секс без обязательств, но не факт, что это будет лучший секс. И всё же официантки задерживались возле него, соперничали за право принести ему новую порцию напитка. Он тоже обладал своей аурой. Я удивилась, осознав, что так можно было сказать про большинство мужчин в ресторане. Я никогда не оказывалась в одной комнате с таким количеством осязаемой мужской энергии.

За столиком у двери был мужчина лет тридцати пяти, с короткими чёрными волосами, тенью щетины на широком подбородке и губами, которые я могла бы часами целовать, прежде чем расстегнуть безупречную белую рубашку и провести языком по его прекрасной тёмно-коричневой коже. Было в нём что-то бдительное и точёное, что интриговало меня. Его жесты были плавными и выверенными, он был добр к персоналу (всегда важная деталь для меня), и у меня сложилось впечатление, что это мужчина, который скрывает свои сильные стороны, не спешит раскрывать карты на публике, что вызывало во мне ненасытное любопытство узнать, каков он в приватной обстановке.

Затем был ещё мужчина, не похожий на тех, кого я выбирала в прошлом – вероятно, тридцать лет, блондин с голубыми как океан глазами, откинувшийся на спинку диванчика и вытянувший ноги в одной из этих боковых комнат с приглушённым освещением. Вопреки моему предпочтению тёмных мужчин, что-то в нём интриговало меня из-за того, с какой грацией и силой он двигался, а также из-за чего-то в его глазах. На нём были выцветшие джинсы, синяя футболка, ботинки. Когда я бросила на него очередной взгляд украдкой, он встал и потянулся через стол, принимая бутылку, передаваемую от одного места к другому в той приватной зоне. Его футболка задралась, позволяя мне мельком увидеть его точёный живот. Мой взгляд одобрительно задержался на подтянутых бёдрах, мускулистой заднице, широких плечах. Он запрокинул голову и рассмеялся, а перед тем как выпить, выкрикнул тост с сексуальным ирландским акцентом. Я не знала, что именно он сказал, но мне нравилось, как это прозвучало, и я решила, что возможно, пора попробовать что-то другое.

Когда официант вернулся, чтобы принять мой заказ на второе блюдо, я отказалась и попросила счёт. Потом закажу еду в номер. Мои аппетиты поменялись.

Я подождала, пока блондин сядет обратно, и позволила своему взгляду задержаться на нём. Как только он повернётся в мою сторону, мой подбородок опустится, и я взгляну из-под бровей с блеском вызова, обещанием дикой натуры. Я вложу в свои глаза всё, что чувствую, позволю этому набрать интенсивности и устремиться в его сторону. Голод, неудовлетворённая энергия, отчаянно нуждавшаяся в выходе, боль, горе, страсть, одиночество, рождённое не из слабости, а из аппетита сильной молодой женщины, ищущей равного ей в чувственности, интеллекте и компетентности. Я не пошлю это к нему, нежно петляя между гостями, деликатно и интригующе.

Я шарахну этим по нему.

Я с бесстрастной свирепостью скажу ему: «Я хочу тебя. Приди в мою постель. Никаких извинений, никакого эго, никаких игр. Лишь голод, похоть и пламя моей страсти, и я буду добра, пусть и необязательно нежна, и ты никогда не забудешь эту ночь».

Голова блондина начала поворачиваться в мою сторону, и напрягшись от аппетитного предвкушения, я слегка опустила подбородок.

Как раз когда его взгляд собирался столкнуться с моим, за столик рядом с ним внезапно скользнул другой мужчина, заслонивший мне блондина своим тёмным и мощным телом. Он сказал что-то мужчине, ударил его кулаком по плечу, словно в знак утешения, затем повернул голову и сцепился взглядами со мной.

Серьёзно говорю, сцепился.

Я была поймана, захвачена, околдована, заворожена, не в силах отвернуться. Я беспомощно смотрела в глаза тёмные как вороное крыло, в лицо скорее грозное, нежели привлекательное, и поняв, что он опутал меня, он прикусил кончик языка между зубами в улыбке, которая так и сочилась вызовом, и швырнул в меня через всю комнату слова острые, как ножи.

Он сказал: «Я хочу тебя. Приди в мою постель. Я знаю, какой дикой ты жаждешь быть. Я встречу тебя в тех необузданных землях, и я буду добр, но не нежен, ибо нежность не то, чего ты жаждешь. Ты хочешь почувствовать себя интенсивно, опасно живой, восстановить мечты, которые тебе пришлось отринуть, веру, которую ты потеряла, силу, которой тебя лишили непрекращающиеся, обыденные требования мира. Трахни меня, женщина. Я дам тебе это всё и больше, и ты никогда не забудешь эту ночь».

Дыхание вылетело из моих лёгких бессвязным звуком, и на мгновение я не могла сформировать ни единой мысли.

Затем, когда мой мозг прояснился, вспыхнула первая мысль. Как он смеет вмешиваться в мой момент сильной, агрессивной женщины, контролирующей собственную жизнь? Я оскорбилась так, словно…

О Боже, он вставал, прихватив бокал со своим напитком, и направлялся ко мне, и я понятия не имела, как пропустила его, пока сканировала ресторан. Присутствие, которое он источал, ошеломляло сильнее, чем четверо других мужчин вместе взятые.

Дюжины голов поворачивались, провожая его взглядом, пока он шёл ко мне, и у меня сложилось внезапное впечатление, что сегодня вечером в Криолло происходило что-то, чего я не понимала. Словно нити связности сшивали воедино каждый момент, минувший с тех пор, как я вошла в ресторан, со всеми людьми в том помещении, и все остальные, кроме меня, явно видели эту материю ночи.

Затем он оказался у моего столика, глядя на меня сверху вниз, и эта причудливая мысль сгорела как туман на солнце.

Ранее я говорила, что у меня есть предпочитаемый тип. Этот мужчина олицетворял данный тип. Этот мужчина был формой, в которой отливали данный тип, а сделав его, эту форму сломали, и любой другой мужчина, которого я выбирала в прошлом, был лишь тенью его. Такие резкие грани, которые я искала – у этого мужчины их было с лихвой. Да у его острых граней были острые грани. Была некая… будь я вычурной, я бы сказала, что это аура, которая окружала его, серебристая, соблазнительная и каким-то образом сотканная одновременно из сияния и отсутствия света, будто он носил свечение полной луны, накинутое на полночь словно плащ.

– Я Келлан.

– Стоп, – поспешно сказала я прежде, чем он успел продолжить. – Никаких фамилий.

– Я и не намеревался сообщать её тебе.

Я нахмурилась, одновременно удовлетворённая (он знал правила) и раздражённая (похоже, он сам их устанавливал). Я всегда думала, что если мужчина одарит меня взглядом, который я использовала сама, я буду упиваться этим, абсолютно утрачу рассудок.

Но я всей душой негодовала.

И вообще, выбрала бы я его, если бы увидела? Да. Смысл не в этом. Смысл в том, что он выбрал меня; это раздосадовало, и теперь я ни за что не займусь с ним сексом, вопреки тому, что блондин сейчас брал куртку, чтобы уйти, а средиземноморский мужчина уже удалился.

А ещё взгляд этого ублюдка был даже более отточенным, чем мой.

– Они всегда приходят, когда ты призываешь, не так ли? – ирландский акцент, как у блондина. Чертовски сексуальный. Когда он развернул стул и опустился на него, тот скрипнул под его весом. Может, около 188 см ростом, около 110 кг. Мне нравятся крупные мужчины; они создают впечатление, что я могу обрушить на них безумие в постели и не беспокоиться о том, что я им наврежу. У меня во рту пересохло.

– Я не просила тебя присоединиться ко мне, – ровно сказала я.

– Ты также не говорила мне уйти.

– Уйди.

Он мгновенно встал.

– Сядь, – зарычала я.

В его тёмном взгляде сверкнуло веселье. Стул снова скрипнул. Во рту у меня абсолютно пересохло.

– Ты предпочитаешь выбирать, – пробормотал он. – Это заставляет тебя чувствовать себя сильной.

Именно так. Я имела так мало контроля в жизни, что мне нужна была хоть эта единственная деталь. И я не осознавала это полностью до сего момента, когда мужчина сделал выбор за меня.

– Терять контроль, потому что мир отнимал его у тебя по бесконечно малым крупицам, без предупреждения и твоего согласия, в унизительной манере – это одно. Терять контроль, потому что ты сама приняла такое решение, потому что ты встретила того, с кем можешь отпустить себя, вырваться на свободу, не подчиняться правилам, не платить дань ни богу, ни демону – это совершенно другое.

– Полагаю, ты считаешь себя именно таким.

– Я наблюдал за тобой с того момента, как ты вошла, и точно знал, чего ты ищешь. Йен, блондин, на котором ты остановилась – хороший мужчина, без вопросов. Я хотел бы видеть его рядом в сражении, и я доверяю ему управление несколькими моими компаниями. Но он бы оставил тебя такой же неудовлетворённой, как и все остальные. Моя догадка – ты так предпочитаешь. Играешь безопасно. Никогда не выбираешь того, с кем можешь захотеть увидеться вновь. И каково тебе снова и снова давиться одной и той же пресной закуской? Готова к полноценному блюду?

Намекает, что он – это блюдо. И как деликатно он только что дал понять, что он богат, и Йен работает на него, а не наоборот.

– Ой, иди в пи*ду, – прорычала я.

Его улыбка обрисовывалась волчьей натурой и насмешливостью.

– В твоём номере или в моём?

– Ты думаешь, что знаешь меня. Ты не знаешь меня, – огрызнулась я.

– Ты сама себя не знаешь, – огрызнулся он в ответ.

Забавно. Мы думаем, что хотим мужчину, который нас видит. Который нас понимает. Но стоит выкатить такую редкость на стол, и мы начинаем откровенно обороняться, выстраиваем баррикады направо и налево. Он прав. Моя жизнь состояла исключительно из ответственности, оплаты счетов, слишком длинного списка дел, слишком малого количества часов в сутках, умирающей матери, ни секунды задуматься, чего я хотела или чем могу однажды стать, будь у меня возможность.