Текст книги "Дом на Уотч-Хилл (ЛП)"
Автор книги: Карен Мари Монинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Опустившись на пол, я притянула книгу к себе на колени и прочла.
«Мужчина марширует в сражение, нагло разделяя, чтобы завоёвывать. Его техники часто жестоки, следовательно, видимы, следовательно, их можно победить.
Женщина разделяет столь незаметно, столь деликатно, что солдаты даже не знают, что их разделяют, пока они беззащитно стоят, разграниченные невидимыми заборами.
И так победа в войне достигнута».
Рассердившись, я перевернула страницу. Она пустовала. Как и все остальные.
– Я тебя ненавижу, – сообщила я книге, прекрасно понимая, как по-детски это звучит, но я решила, что заслужила право сказать что-то детское, потому что такого никогда не было. Мне не разрешалось испытывать нормальные детские чувства.
Я осознала, что с маминой стороны было очень глупо подавлять мою силу только для того, чтобы оставить меня после её смерти с этой взрывной силой, но в то же время такой неполноценной в эмоциональном плане. Я осознала, что мне нужно многому обучиться, причём быстро. Самодисциплина будет иметь критическое значение. Я всегда гордилась своей дисциплиной, но начинала понимать, что легко дисциплинировать себя, когда ты эмоциональный айсберг, а не вулкан.
Не оставалось сомнений в том, что говорила мне книга – и да, я только что подумала, что книга говорила со мной – потому что приняв, что я ведьма (а я втайне приняла, хотя хотела больше доказательств), не оставалось смысла отрицать все остальные странные события.
– Называй лопату лопатой, – пробормотала я. Вещи были такими, какие они есть, и отрицая это, я лишь делала себя уязвимой. «Зажги свечу, ведьма Кэмерон», – сказал гримуар.
Я нахмурилась, гадая, сколько всего я не смогла заметить и понять. Например, мерцающие символы, выгравированные на пороге поместья Кэмерон – какое-то заклинание. Эсте не могла его переступить. Вот почему она настояла, чтобы я её пригласила. По этой же причине мистер Бальфур верил, что в особняке я в безопасности, несмотря на отсутствие охранной системы. Это также в некотором роде связано с моим беглым обмороком на пороге в вечер моего приезда? Чего ещё я не знала? Трискелионы и Serch Bythol тоже были выгравированными заклинаниями, и если так, какой эффект они оказывали?
Из-за своих шор я пригласила Джесси внутрь. Эсте и Девлин оба запаниковали. Заставили меня отозвать приглашение. Я хотела знать, почему.
Видимо, Джунипер была ведьмой, причем Важной Шишкой среди здешних ведьм. И все верили, что я была семечком от этой шишки. Была ли?
Моя мать разделила нас всех невидимыми заборами, дабы продвинуться в той войне, которую она вела – войне, которая для меня была такой же невидимой.
Я хотела разразиться рыданиями, но не могла. Моё сердце превратилось в иней, а слёзы – в осколки льда.
Горевать по Джоанне Грей было намного проще, чем злиться на неё. Я ненавидела испытывать такие чувства. На крохотную долю мгновения я жаждала тех дней, когда могла почти ничего не чувствовать. Потому что прямо сейчас я больше всего чувствовала себя такой чертовски одинокой и разозлённой.
Один-единственный солдатик, окружённый невидимыми заборами.
***
Я не знаю, видела ли я когда-либо сны. Я определённо никогда их не запоминала. Возможно, бесчисленные тяготы жизни с мамой оставляли меня настолько измождённой, что я спала слишком глубоко, и Песочный Человек никогда меня не находил. А может, как только мой мозг включался, прагматичная Зо отчитывала: «Исчезни, бесполезный песок. Ты мне не приносишь прока. Нет времени на сны». Или, возможно, сны у меня тоже украли: Зо не может иметь магии, и ей также не разрешается видеть сны. Она может захотеть чего-либо. Стать настоящей живой персоной. Лучше резко и быстро пресечь такую возможность.
(Согласно поверьям, Песочный Человек сыплет заигравшимся допоздна детям в глаза волшебный песок, заставляя их засыпать; причём послушным детям он может принести добрые светлые сны, а непослушным – кошмары, – прим)
С тех пор, как я оказалась в стенах поместья Кэмерон, я не только видела много снов, но и сны мои были такими ясными, предоставляли такие осязаемые детали, что после пробуждения они ощущались неотделимыми от реальности, и эмоциональные нюансы отголосков снов цеплялись ко мне на протяжении дня.
Мне снилось, что я иду по лесу, какого никогда не видела, какого нигде не существовало. Приглушённое, первобытное место, где растущие на большом расстоянии деревья простирали голые ветки поздней осени, да такого раскидистого обхвата, что в кронах над моей головой они встречались с сумерками. Царила такая бархатная тьма, что я не могла бы видеть, если бы земля в лесу не была усеяна толстыми струями серебристо-жёлтых листьев, которые ярко сияли, словно озарённые фосфоресцирующими прожилками и венками.
Я чувствовала себя такой свободной, не связанной беспокойством или заботой, что бросалась в большие кучи светящихся листьев, вонзала руки глубоко в опавшие горки. Я делала «снежных ангелов» в листьях, я смеялась, я каталась. Я знала, что нахожусь в неком священном месте, и пусть я также понимала, что это незнакомое, дикое место, необузданное и непредсказуемое, я чувствовала, что здесь безопасно. По крайней мере, для меня.
Затем, когда я в очередной раз широко развела руки в стороны, я наткнулась под листьями на что-то, что среагировало на моё прикосновение, сдвинулось будто потревоженное, зарокотало в глубине своей груди.
Нечто живое.
Даже не видя, я знала, что это такое.
Не просто пёс, приятный компаньон для человека, а охотничья гончая, способная на величайшую хитрость и величайшую свирепость.
Я также знала, что до момента моего прикосновения зверь дремал. Крепко, возможно, на протяжении неизмеримого времени. Во снах концепции вроде вечности кажутся совершенно правдоподобными, и этот зверь ощущался для меня вечным.
Внезапно со сверкающей лесной почвы встала дюжина гончих, стряхивая с себя светящиеся листья; тёмные, волнообразные тени поднимались кольцом вокруг меня.
Лежать на спине – быть добычей. Поднявшись на колени, я переводила взгляд от гончей к гончей, прищурив глаза и оценивая. Друг или враг? Почему они дремали в этом лесу? Были ли они охотниками? Была ли я добычей?
Я рывком поднялась на ноги, принимая агрессивную стойку.
«Я грозная, – говорили мои глаза. – Я неукротимая. Не испытывайте меня».
Они всё ближе подкрадывались, напряжённо приседая к земле.
Я проснулась, резко дёрнувшись и не имея ответа на мой вопрос: союзник или противник? Лишь назойливое ощущение, что приехав сюда, возможно, даже просто сделав свой первый шаг через порог поместья Кэмерон, я сделала именно то, от чего мама всю свою жизнь пыталась меня удержать.
«Не буди спящих собак, моя дорогая Зо, – говорила она всякий раз, когда я спрашивала о моём отце. – У них есть зубы. У них есть когти».
– Нахер такие разговоры, – прорычала я, выбираясь из кровати. – У меня тоже есть зубы и когти.
(«Не буди спящих собак» – это поговорка, схожая по смыслу с нашей «Не буди лихо, пока спит тихо»; в значении, что определённые вопросы не стоит поднимать без крайней необходимости, – прим.)
***
– Какое послание оставила мама? – потребовала я без преамбул, когда следующим утром нашла Эсте на кухне, готовящей кофе.
Она обернулась через плечо, обеспокоенно нахмурив лоб.
– Я всю ночь чувствовала твою злость. Или твою, или дома, я не могла решить. Возможно, вас обоих.
– Ты думаешь, дом зол?
– Он обладает… присутствием.
– Тебе он не нравится?
– Пока не знаю. Перед кухней чертовски сложно устоять. Бассейн и двор божественны. В этих стенах есть ощущение обширности, почти… поцелуй вечности, словно можно открывать двери, находить новые двери, и ещё, и это никогда не закончится. Но есть что-то… что-то… что-то… – она умолкла, нахмурившись. – Не знаю. Ещё не определилась.
Я уловила тот же привкус бесконечности, но списала это на то, что никогда не бывала в столь огромном доме. Я чувствовала уверенность, что как только изучу каждую комнату, дискомфортное ощущение пройдёт.
– Мамино сообщение, – подтолкнула я.
Возясь с кофемашиной, она сказала:
– Всё было не так. Она просто сказала, что если она неожиданно умрёт, до того, как… эм, не от рака, то мне надо как можно быстрее добраться до тебя, сказать тебе, кто ты, и помочь тебе пробудить твою силу. Обучить тебя мастерству.
– Ничего больше? – с неверием переспросила я. – Например, может, почему мы всю мою жизнь бежали, и от кого? Ничего про моего отца? Или про то, кто я?
Может, мою настоящую фамилию? Потому что я была практически уверена, что фамилия тоже не была настоящей. Она назвала меня в честь того, во что меня превратила: нечто слишком робкое, чтобы быть цветом.
Эсте покачала головой.
– Джоанна не очень любила разглашать информацию. Её единственным опасением было то, что она умрёт, а ты не будешь иметь ни малейшего представления, что с тобой происходит, когда твоя сила пробудится.
Я опустилась на стул за кухонным островом, сдувшись.
– И всё? Серьёзно?
– Не считая того, что она заставила меня пообещать, что я расскажу тебе про сейф, – сказала Эсте, подвигая ко мне горячую кружку цикориевого кофе. – Смотри, что я нашла, – она улыбнулась, подталкивая вперёд маленький глиняный кувшин. – В буфете есть холодильник, заполненный очаровательными старомодными молочными бутылками с настоящим молоком.
Думая о том, что мне не терпелось добраться до содержимого огнеупорного сейфа, и лучше бы это содержимое многое объяснило, чёрт возьми, я заглянула в кувшин. «Настоящее» означало прямиком из-под коровы. Обычно вид густых комковатых сливок вызвал бы у меня восторг. У нас с мамой однажды была молочная корова. Я назвала её Дейзи. Я любила эту корову, валялась с ней на траве, сонная от солнца. Это было лучшее лето у подножья гор Западной Вирджинии. Мы делали свой сыр, мороженое со свежими персиками, которые ещё были тёплыми после сбора. Мама учила меня, как готовить масло, тряся сливки в банке, пока они не начинали комковаться и сбиваться. Она показала мне, как промывать молочные сгустки в холодной воде с помощью мягкой лопаточки, пока они не свернутся, легонько присолить масло и вдавить в форму, а потом мы мазали им булочки и кукурузный хлеб с джемом, и я думала, что мы королевы, самые счастливые из людей и такие чрезвычайно богатые. Я думала, нам удастся остаться. Дейзи меня убедила. Она была живой, на нашем попечении. Само собой, мы останемся. Потом коровы не стало, и мы тоже исчезли.
При виде сливок мой живот скрутило.
Моя мать, которая подавляла меня и заставляла усомниться в самой фундаментальной моей природе, открыто обсуждала это с моей лучшей подругой.
Эсте встала позади меня, положила ладонь на моё плечо. Я мгновенно ощетинилась.
– Я не враг, Зо. Поистине не враг, – пробормотала она.
Я не поддалась ни на дюйм, двинув плечом, чтобы скинуть её руку.
Вздохнув, она опустилась на стул рядом со мной.
– Твоя мама любила тебя больше самой жизни, Зо. Она сделала бы что угодно, чтобы защитить тебя. Пусть она никогда не называла моей маме причину подавления твоей магии, она всё же пригласила её для беглого проблеска глубокого зрения.
Пригласила её… глубокое зрение. О да, ещё больше доказательств того, что я ведьма, и все знали вещи, которых я не знала. Просто тупая и слепая Зо, барахтается тут.
Она продолжала.
– Мама сказала, что чего бы ни боялась Джоанна, её так ужасала перспектива, что это случится с тобой, что она правда верила, что скрыть от тебя твоё наследие – это единственный возможный способ подарить тебе шанс на жизнь. Она была убеждена, что Джоанна делает это, исходя из глубочайшей, максимально безусловной любви. Вот почему мама так и не сказала ничего. Если бы она не была убеждена в этом, она бы заговорила. Она бы пошла против самих небес, если бы верила, что твоя мать делает это по какой-то другой причине.
Тогда я чуть не заплакала. Боже, эти эмоции! Как люди справлялись, постоянно чувствуя всё так интенсивно? Это так отвлекает!
В этом Эсте права. Я чувствовала от мамы лишь глубокую, безусловную любовь. Сама я, может, и была способна лишь на поверхностные эмоции, но я всё время чувствовала горение любви той женщины, непоколебимое, тёплое и твёрдое как плащ вокруг меня и, если это вообще возможно, вечное.
– Ты была её миром. Единственным, что имело для неё значение.
Она тоже была единственным, что имело значение для меня. Мне пришло в голову, что это, возможно, нездоровое отношение к жизни. Но с другой стороны, в нашей жизни тогда мало что было здравым.
– Ты веришь, что ты ведьма, не так ли? Что-то уже происходило, да? – тихо спросила Эсте.
Я натянуто кивнула.
– Хорошо. Мне нужно подготовиться к выставке в Индиане в понедельник, и завтра утром придётся улететь в безбожно ранний час. Перед тем как я уеду, тебе многому нужно научиться. Давай начнём.
***
Много часов спустя я сидела на своей кровати и смотрела на толстую записную книжку с обложкой из коричневой кожи, украшенную рельефным рисунком совы и кельтскими узлами и перевязанную кожаным шнурком. Одевшись и приготовившись, я убивала время и ждала, пока Эсте выйдет из душа, тем временем стоически отказываясь открывать книгу. Я утешала себя тем, что эта хотя бы действительно написана и не станет загадочным образом писать сама себя. Я надеялась на это.
Мой мозг испытывал перегрузку.
«Моя мама и я начали составлять это для тебя много лет назад, – сказала мне Эсте, отдав эту записную книжку сегодня днём. – Думаю, моя мама всегда планировала сказать тебе, пока не стало слишком поздно, если бы Джоанна сама этого не сделала».
И снова эта фраза – «слишком поздно». И снова я не спросила. Перегрузка.
Большую часть дня мы провели у бассейна, заходя на кухню ради еды и напитков, а потом возвращаясь в солнечный двор, где мои телохранители бдительно наблюдали с расстояния. За эти часы Эсте рассказала мне столько, что у меня голова шла кругом. Она знала, что это станет перегрузкой, отсюда и записная книжка.
«Проще будет впитать это, читая, а не слушая. Ты захочешь вернуться и перечитать, с каждым разом осмысливая внимательнее. Сейчас я даю тебе только основы, а детали в записной книжке, – сказала она. – К сожалению, без какого-либо особого порядка. Написать это оказалось сложнее, чем мы представляли. Сложно решить, что самое важное, и чему надо обучить тебя в первую очередь».
«Тут полно заклинаний?» – спросила я.
«Детка, тебе не нужны заклинания. Ты Высококровная Королевская ведьма. Ремесло опирается на силу воли; вот почему это называется Путь Воли или путь намерений. Мы все имеем в своей крови разную степень магии. Мы фокусируем эту силу своей волей, придаём ей форму, пытаемся заставить её прорасти в реальности. С меньшей степенью магии в крови слова, заклинания и даже заколдованные объекты становятся необходимыми, чтобы фокусировать и умножать намерение ведьмы. Даже тогда это не всегда работает. Иногда работает, но не так, как ты намеревалась. Заклинания коварны, у них есть зубы. Ты должна всегда уважать это и быть чрезвычайно точной со своим намерением. Если глубоко внутри, за намерением, которое ты формируешь, таится другое, более неприглядное, ты можешь наколдовать себе нешуточный бардак».
«Ты когда-нибудь так делала?»
Она рассмеялась. «Не раз, причём бардак был колоссальный, особенно в подростковом возрасте, когда мои гормоны обезумели, и я понятия не имела, как с ними справиться. К счастью, мама была рядом, чтобы спасти меня. С такой степенью магии, что содержит твоя кровь, достаточно одной воли – ну или будет достаточно, как только ты обучишься. Вот почему Королевских ведьм так страшатся. Большинству из нас приходится тяжело трудиться, чтобы повлиять на реальность, привнести наше видение в мир, поистине опасным Королевским ведьмам, с неразбавленной кровью и десятилетиями практики, нужно просто почерпнуть силу из достаточно богатого источника и подумать, воплощая свои намерения».
Она задрожала. «И даже не начинай про серых ведьм. Когда они сражаются с другой ведьмой, любая ведьма бежит и прячется».
Эсте сказала мне, что она сама была ремесленной ведьмой, что означало, что её сила была в её руках. Её тянуло создавать, и рисование стало тем способом, который она выбрала для фокусировки своей силы. Если она ничего не создавала на протяжении достаточно долгого периода времени, она начинала чувствовать себя физически больной. Я помнила времена, когда она запиралась в своей студии, лихорадочно писала картины неделями кряду, выходила с двадцатью пятью новыми творениями, и каждое было ещё более гениально реализованным, чем предыдущее.
«Но ты же творишь не магию, – сказала я. – Это картины».
«Помнишь Тильду Шомбер, которая не могла забеременеть и отчаянно хотела обзавестись детьми? Когда она заказала у меня картину, я вплела в неё заклинание фертильности, – сказала Эсте, улыбаясь. – Это была чуть ли не самая мощная магия из всего, что я творила. Я обожаю Тилли и вложила в картину всё своё сердце».
У меня побежали мурашки. «Теперь у неё трое детей».
«Она потрясающая мама. Если кто-то, имеющий проблемы со здоровьем, заказывает картину – например, док Филдс с его больной печенью – я вкладываю в неё целительное заклинание. Поэтому мои картины – это всегда два в одном: сама картина, которую видно при свете дня, и та, что светится ночью, состоящая из люминесцентной краски, в которую я вплетаю магию».
Тихим голосом я произнесла: «Ты могла исцелить мою мать?»
Её глаза потемнели. «Ни единого шанса. Ничто не могло исцелить Джоанну Грей».
«Почему нет?»
Она вздохнула. «Сложный вопрос. Давай разберёмся с этим позже».
Позже. Я приняла отсрочку, моя голова шла кругом.
«Какова моя сила? Что я за ведьма?» Она описывала сакральных ведьм, черепных ведьм, сердечных ведьм, ремесленных или ручных ведьм. Были стихийные: огненные, водные, воздушные и почвенные ведьмы. И более тёмные: ведьмы войн, чумы, мора и смерти. Куда относилась я?
Она уставилась на меня обеспокоенным взглядом, затем тихо сказала: «Я не знаю».
– Супер, – пробормотала я теперь, приглаживая платье, напрягая ногу и отрешённо восхищаясь линией моей лодыжки, когда я была обута в туфли на высоком каблуке. Я редко чувствовала себя красивой; в моей жизни не было на это времени. Но сегодня я ощущала себя именно такой.
«Твоя сила проявит себя, – сказала мне Эсте. – Увидев то, что проявится, мы поймём, какая ты. Высококровные Королевские ведьмы часто обладают несколькими талантами, иногда двумя или даже тремя аспектами».
– То есть, я могу быть ведьмой смерти и ведьмой войны. Очаровательно, – прорычала я, отталкиваясь от постели. – А может, чума плюс мор. Зашибись, бл*дь.
Я мысленно сгребла весь этот бардак и затолкала в коробку. Эсте также попросила меня представить себя на месте девятилетней Эсте, которой угрожали обе наши мамы. Спросила, была бы я сама готова пойти против Джоанны и Далии в таком возрасте.
«Нет, – устало ответила я. – Я понимаю».
«Тогда также пойми, что чем дольше продолжалась ложь, тем невозможнее становилось сказать тебе. Я всегда прикрою тебе спину. Я всегда буду твоей самой ярой поборницей и защитницей. Я буду сражаться на твоей стороне с чем угодно. Я люблю тебя, Зо. Я не могла тебя потерять. И когда я стала старше и подумывала пойти против них, я была практически уверена, что лишь взорву весь твой мир. Как минимум ты возненавидела бы меня; а в худшем случае Джоанна увезла бы тебя куда-нибудь, где я бы никогда не смогла вновь найти тебя. Жизнь хаотична, Зо. Но теперь ты свободна. Пожалуйста, не ненавидь меня за это. Я лишь пыталась сохранить нас, нашу дружбу, молясь о дне, когда я сумею помочь тебе стать той и тем, чем тебе всегда было суждено стать. Когда мы смогли бы быть сёстрами-ведьмами до скончания веков. Я жила ради этого дня».
«Никогда не ненавидела тебя, – сказала я ей. – Всегда люблю тебя», и мы обнялись и договорились сегодня вечером выйти погулять. Заскочить в «Госсамер», затем в «Тени». Быть молодыми, дикими и свободными, отжигать как рок-звёзды. Быть страстно живыми и восторженно радоваться этому.
Давно пора, и я более чем готова.
Глава 15
Если я и правда была Высококровной Королевской ведьмой, то единственным царственным в тот вечер было то, что поход с телохранителями в клуб по-королевски раздражал.
Это не только жёстко ограничило количество партнёров для танцев и то, насколько близко они могли ко мне подойти, но и скрывать факт наличия охраны было невозможно, что усиливало благоговение, которое я и так вызывала, просто будучи наследницей. Мужчины бросали один-единственный взгляд на моих телохранителей и отворачивались.
Эсте же, напротив, не испытывала недостатка в партнёрах, но эта женщина оделась убийственно и как обычно добивалась успеха.
Я улыбнулась поверх кромки бокала маргариты, наблюдая за тем, как она танцует на танцполе, и как мужчины соревнуются, чтобы вытеснить её партнёра. Эсте беззастенчиво была собой: никаких фильтров, никаких извинений. Её уверенность в себе привлекала людей ни чуть не меньше, а то и больше, чем её статная красота, и я обожала смотреть, как она сияет.
«Госсамер» был молодым, разношёрстным и веселым. Музыка была разнообразной, что я оценила, поскольку мой музыкальный вкус тоже был таким. Это совершенно не походило на ту публику, что я встретила в «Тенях». Здесь, в ночном клубе из хрома и лазури, настроение было сексуальным с бритвенно острыми нотками: всё современное, открытое для всех и разнообразное – так отличающееся от элегантной, элитной, кельтской атмосферы Старого Света в «Тенях». Слава Богу, никто не выстраивался в в очередь, чтобы со мной познакомиться. Сегодняшним вечером я была совершенно не в настроении для подобного.
«Что, если этот город и этот ковен – именно то, от чего бежала твоя мать?» – спросила меня Эсте. Пусть я была открыта к веселью, я оставалась настороже, чувства начеку, изучала каждого. Веселье, однако, оказалось непростым делом, поскольку те немногие мужчины, пожелавшие составить мне компанию, вынуждены были мириться с тем, что на них пристально уставились четыре пары холодных как камень глаз, нависая достаточно близко, чтобы перерезать горло моему партнёру, если он хоть подышит как-то неправильно. Разумеется, мужчины сникали и уползали под давлением наёмников, оставляя меня одинокой, но в кои-то веки не чувствующей себя неуместно одетой чужачкой.
Я владела «Госсамером», Джесси сообщил мне по дороге. Если что-то не отвечает моим требованиям, мне нужно лишь сказать, и это изменят. Возможно, подумала я, фыркнув от смеха, я могла бы сказать Эсте, что мне не нравится лазурный и заставить её превратить этот цвет в розовый.
Я была достаточно пьяна, чтобы одурманивающая сила владения клубом и многими другим вещами мне весьма нравилась, что я находила относительно тревожащим, учитывая, что я не знала свою родословную. С тех пор, как мы несколько часов назад приехали сюда, мы чередовали шоты с маргаритой, и я определённо находилась в счастливом для меня месте. Ну, настолько счастливом, насколько это могло быть, учитывая мои совершенно поганые обстоятельства: убитая, лгавшая мне мать, и всё это сопровождается несколькими миллионами вопросов без ответов.
– Вы не могли просто остаться дома?
Я повернулась и обнаружила стоящего позади меня рассерженного мистера Бальфура, который в смокинге выглядел до крайности не к месту в «Госсамере».
– Что вы здесь делаете? – спросила я, нахмурившись.
– Паникую, по правде говоря, – невозмутимо ответил он. – Я оставил жену в опере, как только узнал, что вы покинули поместье Кэмерон.
– Вам позвонили телохранители? – я прямым текстом сказала им этого не делать и хотела знать, кому они верны. Как-никак, это я им платила. О боже, я напилась! Злость, сейчас у меня внутри так много злости. От этого я чувствовала себя… почти готовой оскорблять. Просто уму непостижимо, насколько это далеко от знакомой мне Зо.
– Мне позвонил родитель одного из посетителей клуба.
– Я думала, что реальной угрозы не существует, – выразительно произнесла я.
– Насколько нам известно, – он тяжело вздохнул. – Вам так нужно было выходить из дома? Уверен, Эсте есть много что вам рассказать, научить вас, – многозначительно сказал он. – Она же сказала вам, да?
Я кивнула, холодно глядя на него.
– У меня есть вопросы.
– Во вторник. Ни минутой раньше.
Ощетинившись, я едко произнесла:
– Судя по тому, что она мне рассказала, думаю, я нужна вам.
– Безусловно, так и есть, – так же едко ответил он. – Вот почему я ни при каких обстоятельствах не сделаю ничего, что поставит под удар вашу способность остаться с нами. Вы понимаете?
Холодные глаза буравили меня. Холодные как у наёмников. Тогда я поняла, что Джеймс Бальфур был не просто добрым пожилым мужчиной.
– Вы тоже ведьмак, – сказала я.
– Тише! Эти люди в основном Бледнокровные.
– Бледнокровные, – эхом повторила я.
Он наклонился и произнёс мне на ухо:
– Без магии в крови. Бледные. В Дивинити много таких, как вы и я, но других куда больше. Мы это не разглашаем. Никогда.
– Как…
– Хватит. Я прямо сейчас ухожу, пока не сказал больше, чем следует. Я хочу, чтобы вы тоже ушли, – непреклонно заявил он.
– Это приказ? Думаете, вы можете мне приказывать? – я была достаточно пьяна, чтобы взбеситься из-за его тона.
Его взгляд и голос смягчились:
– Моя дорогая мисс Грей, это самая горячая просьба. Я никогда не прикажу вам. Я поддержу вас, что бы вы ни сделали. Я лишь надеюсь, что вы будете выбирать с умом, пока я не смогу… ввести вас в курс того, кто вы есть. До того момента вам угрожают многие вещи и многие источники риска.
– Но вы точно собираетесь помочь мне в полной мере разобраться? После вторника? – потребовала я. Эсте уезжала завтра. Я жаждала инструкций, мне необходимо узнать о себе всё, что смогу, и побыстрее.
– Я уже пообещал вам это на днях. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сделать вас равной короне, которую вы носите, чтобы защитить вас и чтобы видеть, как вы процветаете. Здесь, в Дивинити.
Затем он растворился в толпе и ушёл. «Здесь, в Дивинити», – сказал он, выразительно отделив эту фразу от остального своего ответа, и у меня появилось чувство, что он очень тщательно подобрал слова, несущие в себе невысказанное предупреждение: «Но если вы нас покинете, все обещания теряют силу».
Я задумалась, не окажется ли решение уйти куда более проблематичным и чреватым опасностями, чем я себе представляла. Если Эсте права, и Дивинити был тем, от чего бежала мама, то мистер Бальфур мог запросто оказаться врагом, а не другом.
Я также гадала, вдруг то, что я почувствовала в ту ночь, переступив порог – «Ну само собой, все дороги ведут сюда» – было не первой настоящей правдой, которую я узнала.
Затем рука Эсте оказалась в моей, и она потянула меня на танцпол, смеясь и сверкая озорством в своих глазах.
– Идём! Я запросила песню. Ты должна потанцевать со мной. Я требую «без ограничений».
Мы делали это несколько раз в Индиане: по очереди заставляли друг друга слегка сходить с ума. «Без ограничений» означало, что мы танцевали самозабвенно, делали всё, к чему нас побуждала музыка. Без стиля, без метода, лишь безумие. Когда мы так делали, мужчины обычно думали, что мы лесбиянки, и этим вечером я испытывала плутовское желание бодро объявить: «Неа, просто ведьмы» и жутко захохотать.
– Я знаю эту песню? – спросила я, пока Эсте тащила меня через толпу.
– Не знаю, но тебе она понравится. И телохранители очистят нам хороший круг, так что мы сможем делать волны, – добавила она, смеясь.
Из динамиков клуба начал доноситься одиночный барабанный бой, размеренный и ведущий, и на меня он оказал такой же распаляющий эффект, как и ритм композиции Witches Reel.
– I am my mother’s savage daughter, – объявил сильный женский голос, когда Эсте начала танцевать.
Присоединившись к её смеху, я отдала всю себя, не переживая о том, кто что обо мне подумает. О да, я была свирепой дочерью своей матери. И я тоже не стану понижать голос.
(Эту песню исполняли многие, поэтому сложно сказать, какую именно версию подразумевала автор; вы можете послушать песню по запросу Savage Daughter или My mother’s savage daughter, – прим)
Я люблю музыку, и слова данной конкретной песни говорили со мной на таком глубинном уровне, что меня это ошеломило. Вот чего мне всегда не хватало. Своеобразного… земного мистицизма, который я почти могла чувствовать, но не совсем дотронуться, который маячил вне пределов моей досягаемости, но не совсем вне поля видимости. Незримый, но всегда ощутимый, даже для моей приглушённой, посаженной на поводок натуры. Я испытала восторг, увидев, что песня оказывает тот же эффект на всех женщин в клубе, и спустя считанные секунды танцпол переполнился исключительно женщинами, которые расправили плечи, тряхнули волосами, сверкнули гордостью и свирепостью в глазах. На несколько минут я так блаженно объединилась с такой неукротимой, сращённой женской силой, что это пьянило сильнее любого алкоголя, словно все мы наполняли кружку из общего котла боли, горя, испытаний и скорби и алхимией превращали это в тоник силы, радости, надежды и мощи.
Именно этим и занимаемся мы, женщины. С часа нашего рождения до часа рождения наших дочерей и до смерти наших бабушек и матерей мы прядём боль на наших прялках, превращая её в материю радости, ибо в чём смысл делать меньше?
Затем песня закончилась, и мир вернулся к его нормальному состоянию незнакомцев, расколотых самоотрицанием и обыденными заботами, и Эсте снова тащила меня через толпу, настаивая, что ей надо пописать, а мои телохранители расталкивали локтями толпу позади нас, стараясь не отставать.
Как и в «Тенях», в «Госсамере» было много боковых комнат, и мы понятия не имели, где туалеты, и в клубе было темно, поэтому Эсте начала открывать одну дверь за другой. У четвёртой двери она ахнула и застыла, разинув рот с таким выражением – шока, изумления и… похоти? – что я втиснулась в проём, желая увидеть то, что видела она.
Девлин.
О Боже, он разделся по пояс, его руки обхватывали красивую полуголую женщину, и он уткнулся лицом в её шею. Фигуристая брюнетка извивалась под ним, запрокинув голову в экстазе и постанывая. Я не считаю себя вуайеристкой, но зрелище двух великолепных людей, занимающихся сексом, практически гарантированно заворожит меня. Испытывая головокружение и внезапно запыхавшись, я уставилась, втиснувшись в узкий дверной проём вместе с Эсте.
В этот самый момент Девлин поднял лицо от шеи женщины, и я не совсем могла осмыслить, что происходит; я схватила руку Эсте, сжав слишком крепко, и просипела:
– Какого чёрта?
Девлин посмотрел прямо на меня, пылая глазами цвета жжёного янтаря, и я услышала, как он отчётливо говорит в моём сознании: «Я бы предпочёл, чтобы на её месте была ты, свирепая девушка. Но ты сказала „не сейчас“, Зо-д'кай». И в моём сознании он произносил моё имя в той же экзотической манере, в которой он произносил его в машине, но оно было намотано на кулак стона мучительной похоти, и я задрожала, испытывая одновременно и горячку, и холод.
