Текст книги "Акт бунта (ЛП)"

Автор книги: Калли Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 16

ТРИ ДНЯ СПУСТЯ

«Зачем ты это делаешь? Какое это вообще имеет значение? Никто не знает. И никогда не узнает. А даже если бы узнали… то не смогли бы это доказать…»

– Жаль, что Джоне пришлось вернуться домой. Хотя я рад, что тот ни о чем из этого не знает. Он очень заботливый и отменил бы свой рейс, чтобы остаться на неопределенный срок, а я не мог так поступить с парнем. Нет смысла портить его лето из-за всего этого.

Папа хватает мою сумку из багажника машины и направляется по дорожке к дому. Он ждет у входной двери, чтобы убедиться, что я следую за ним (видимо, он втайне думает, что я убегу, как только он выпустит меня из поля зрения), и только когда я подхожу к нему сзади, папа открывает входную дверь и впускает меня внутрь.

Повсюду все еще стоят коробки. Он вообще не распаковывал вещи с тех пор, как я оказалась в больнице. После того первого катастрофического визита папа возвращался и навещал меня каждый день, но был намного спокойнее. Гораздо более уравновешенным. Что бы доктор Рейн ни сказала ему в своем кабинете, это, должно быть, задело его за живое, потому что папа пытался. Я видела, как сильно он старался, и это только усугубляло чувство вины.

Этого не должно было случиться.

Ничего из этого не должно было случиться.

– Я сделаю пару звонков позже. – Папа кладет ключи в тарелку на стойке для почты, медленно поворачивается в коридоре, как будто собирается что-то сделать, но не может вспомнить, что именно. – Я поговорю с директором Харкорт и попрошу кого-нибудь собрать вещи из твоей спальни. Я могу либо подъехать туда сегодня вечером, чтобы забрать все, либо мы можем сделать это завтра утром по дороге в ресторан…

Я обхватываю себя руками и, прищурившись, смотрю на него.

– О чем ты говоришь?

Раздражение окрашивает его голос.

– Я же говорил тебе, Пресли. Я не выпущу тебя из виду. Отныне ты будешь жить здесь. Я буду отвозить тебя в школу, и…

– ПАПА!

– Не подлежит обсуждению, Пресли! Я не могу смириться с мыслью о том, что ты там, в той школе, творишь с собой бог знает что, потому что тебе нужна помощь, а меня нет рядом, чтобы оказать ее.

Холодный жесткий страх скребет когтями по моему позвоночнику. Я не могу оставаться здесь, в этом доме. Не могу. Не после…

– Нет смысла обсуждать это, Пресса. Это для твоего же блага. Я знаю, это может показаться несправедливым по отношению к тебе прямо сейчас, но это в твоих же интересах…

Я наконец-то обретаю дар речи.

– Быть рядом со своими друзьями! И не чувствовать себя преступником, которого постоянно держат под замком. Ты теперь собираешься установить камеры в моей комнате, чтобы шпионить за мной посреди ночи?

Папа сжимает руки в кулаки. Он выглядит таким изможденным в своем великоватом свитере. Когда я думаю о нем в своей голове, то все еще вижу его с прямой спиной в униформе, гордого и высокого. Я с трудом узнаю этого незнакомца, стоящего в коридоре. Мама украла у него десять килограммов, когда уходила. Думаю, за последнюю неделю я украла у него еще пять.

– Тебе это не понравится, но… Я действительно думал об этом, – говорит он.

– Папа!

– Тем не менее, я выбрал менее навязчивый подход.

– Не могу дождаться, чтобы услышать, что ты считаешь менее навязчивым!

На его челюсти напрягается мускул; он вздыхает, заставляя себя сказать то, что ему нужно сказать дальше, и я уже знаю, что это будет плохо.

– Я снял дверь твоей спальни с петель, – выпаливает он. – Думаю… если ты пойдешь на терапию, и доктор Рейн посчитает, что у тебя все хорошо, ты сможешь получить ее обратно после окончания школы. Может быть. Будем действовать по обстоятельствам.

С тех пор как попала в больницу, меня заживо съедало чувство вины. Мой позор был поистине сокрушительным. Но внезапно я больше не чувствую себя такой виноватой. Я охвачена огненным шаром ярости.

– Ты не можешь этого сделать!

– Уже сделал.

Я задыхаюсь, изо всех сил пытаясь найти что-нибудь, что могло бы разрядить ситуацию и вернуть моего отца на сторону разума, но ничего не получается. Я знаю это. Поэтому вместо этого говорю:

– Неважно. Забирай дверь. Это не имеет значения. Я больше никогда не буду спать в этой комнате. Я собираюсь спать в своей комнате в академии.

– Нет! – Это редкое событие – быть свидетелем того, как Роберта Уиттона провоцируют на гнев. Однако я вижу это сегодня: его щеки почти фиолетовые. – Ты будешь делать то, что тебе говорят, и будешь хорошо себя вести, Прес…

– Если сделаешь это, то в тот момент, когда повернешься спиной, я сяду в самолет в Германию. Ты этого хочешь? Ты прогоняешь меня прочь. Как думаешь, каким будет мое психическое состояние, если будешь держать меня здесь взаперти как заключенную!

– Пресли, будь благоразумна.

– Ты будь благоразумен! Я знаю, что доктор Рейн не могла сказать тебе это сделать. Она посоветовала мне как можно скорее вернуться к нормальной жизни. Что я должна быть рядом со своими друзьями!

– Да, ну, иногда психиатры не всегда знают, что правильно для всех. Иногда отец знает, что лучше для его дочери.

Я просто стою там, разинув рот, и смотрю на него. Похоже, он не собирается двигаться дальше, и эта мысль пугает. И действительно не могу сейчас жить с ним в этом доме. Не могу заснуть в этой спальне. Я… я…

– Давай просто посмотрим, как у нас все получится, – говорит папа. – По крайней мере, на месяц или около того. Никогда не знаешь, может быть, ты предпочтешь жить здесь. Я приготовил твой коврик для йоги и все остальные принадлежности на застекленной террасе. Поставил там свечи, которые тебе нравятся. Там действительно красиво. Тебе понравится, я обещаю.

Я позволяю своей решимости ясно отразиться на моем лице. Медленно, спокойно, очень тихим голосом я говорю:

– Я серьезно, папа. Если запрешь меня здесь и будешь наблюдать за мной как ястреб, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, я найду возможность уйти. И не буду прощаться. Я просто уйду. Переведусь в школу, которую нашла для меня мама, и закончу ее там. Потом проведу лето со своими подругами в Европе, а затем поступлю в колледж там. Пройдут годы, прежде чем я смогу простить тебя настолько, чтобы даже поговорить с тобой…

– Прекрати. Ты ведешь себя глупо. Мы не так должны справляться с этим. Если бы Джона был здесь…

НЕТ.

«Прекрати это, Прес. Не делай этого. Не думай об этом».

«Просто дыши».

«Просто дыши. Все в порядке».

Делаю ровный, глубокий вдох, стараясь успокоиться.

Не буду стоять здесь и позволять ему закончить это предложение. Я, блядь, не могу этого сделать. Резко развернувшись, хватаю его ключи с тарелки, куда он их только что положил, и разворачиваюсь, снова открывая входную дверь.

– Пресли! Прес, куда, черт возьми, ты собралась?

– Я одолжу машину. Мне нужно проветрить голову. И не утруждай себя вызовом полиции, папа. Я не собираюсь снова пытаться покончить с собой. Даю тебе слово.

На секунду мне кажется, что он собирается преследовать меня. Вижу, как это мелькает в его глазах – он подумывает о том, чтобы схватить меня и удержать, чтобы я никуда не могла уйти. Однако у него достаточно здравого смысла, чтобы понять, насколько плохо это кончится. В конце концов, папа поднимает руки в воздух, сдаваясь.

– Пожалуйста, возвращайся до девяти, Пресли. Прошу тебя. Ты сведешь меня в могилу раньше времени, если мне придется искать тебя.

***

Мне нужно забыть.

Нужно стереть из памяти этот дом и все, что там произошло.

Как бы мне этого хотелось.

Такое чувство, что я вдыхаю мелкие осколки стекла, когда дышу. Сначала это кажется не так уж плохо, но со временем боль начинает нарастать, и нарастать, и нарастать, пока внезапно вообще дышать становится мучительно. В больнице лекарства, которые доктор Рейн продолжала запихивать мне в горло, не давали мне чувствовать себя такой подавленной и напуганной, но они также не давали мне чувствовать вообще что-либо. Мне так надоело быть онемевшей, что я перестала их принимать, на что она неохотно согласилась, но мне придется вернуться к ним, если я не справлюсь со своим дерьмом.

А я не смогу справиться со своим дерьмом, если мне придется остаться в этом доме.

Я веду машину, не задумываясь. В итоге оказываюсь на дороге, ведущей к академии, что неудивительно. Направляюсь к своим подругам. Я не могла рассказать Кэрри или Элоди о том, что произошло, поэтому не видела ни одну из них больше недели. Они взрывали мой телефон и сходили с ума. Самое время мне показаться и дать им знать, что я жива (не проговорившись, что я действительно чуть не умерла). Будет приятно посидеть в огромной комнате Кэрри и поболтать с моими подругами.

Однако на полпути к вершине горы я начинаю тормозить. Постепенно замедляю ход машины. Затем замедляю еще немного. Я не собираюсь сворачивать с дороги. На самом деле нет. Лишь собираюсь взглянуть на Бунт-Хаус, когда буду проезжать мимо. Я вижу большое пространство шиферной крыши сквозь кроны деревьев справа, и мой пульс начинает скакать.

Я проезжаю мимо.

Я…

Выворачиваю руль вправо, и шины визжат на папиной старенькой «Камри», и я совершенно определенно съезжаю с горной дороги и направляюсь по грунтовой дороге, которая ведет к дому, где живет Пакс.

Какого хрена я делаю? Чего, черт возьми, надеюсь здесь добиться? Какого хрена, какого хрена, какого ХРЕНА? Я должна развернуться и продолжить путь к академии. Но не могу, потому что дорога такая узкая, деревья давят с обеих сторон, что мне придется ехать вперед, пока не доберусь до дома, если хочу развернуться.

Естественно, мне просто не повезло, что, когда я выезжаю из леса на поляну перед домом, Рэн Джейкоби уже стоит у входа, собираясь сесть в свою машину. Он останавливается как вкопанный, уставившись на меня через лобовое стекло, очевидно, пытаясь понять, кто только что остановился перед его домом.

Сжимаю руками рулевое колесо. Мне нужно сделать выбор. Я могу либо придумать какую-нибудь дерьмовую отговорку о том, что использую их поворот как место, чтобы развернуться и отправиться обратно вниз с горы. Или…

Или.

Я могу быть честной.

Джейкоби пугал меня почти так же сильно, как Пакс. Я едва замечаю нервный трепет, он захлопывает дверцу машины и пересекает выщербленную подъездную дорожку к окну со стороны водителя. Теперь, когда я увидела, как он ведет себя с Элоди, парень кажется мне гораздо менее страшным. Любой парень, способный так сильно любить другого человека, не может быть таким уж ужасным. И с тех пор как очнулась на бетоне за пределами больницы, когда Пакс склонился надо мной, пропитанный моей кровью, я на самом деле мало чего боялась.

Он сгибается в талии и зловеще улыбается мне через окно.

– Ты собираешься заглушить эту штуку, или мы будем общаться через стекло? – спрашивает он.

Я глушу двигатель.

– Приветствую, – говорит он. В Рэне есть что-то готическое и мрачное, что заставляет меня думать, что он викторианский джентльмен, который проскользнул сквозь время и теперь делает все возможное, чтобы вписаться в современную молодежь. – Могу только догадываться, почему ты прикатила сюда в середине дня, когда в школе нет занятий.

Все это заявление звучит чертовски непристойно. Этот парень мог читать телефонную книгу и сделать так, чтобы это звучало непристойно. Сделав глубокий вдох, я решаю, что буду держать себя в руках. Больше не нужно прятаться. Никогда.

– Хотела повидать Пакса.

Рэн ухмыляется.

– Понятно. Не знал, что тот кому-нибудь рассказал об операции. Он сходит с ума, ему чертовски скучно. Уверен, Пакс оценит отвлечение.

Я хмурюсь.

– Операция?

– Да, эм… – Рэн тихо смеется. – Он не сказал тебе об операции. Ясно. Что ж. Он там, но последние пару дней был не особенно дружелюбен. Лично я бы поставил человеколюбию Пакса Дэвиса ноль звезд. Но кто знает? Чего только на свете не бывает. Он может быть добрее к тебе, чем ко мне и Дэшу. Дверь открыта.

– Подожди. Ты…ты говоришь мне зайти внутрь?

– Ты только что сказала, что пришла повидаться с ним?

– Да?

– Тебе нужно будет зайти внутрь, чтобы сделать это. Он все еще слишком слаб, чтобы спуститься по лестнице самостоятельно. А теперь мне нужно, чтобы ты передвинула эту развалюху, чтобы я мог уехать. Не хочу быть здесь, когда начнется фейерверк. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

ГЛАВА 17

ПРЕС

Я нечасто бывала в Бунт-Хаусе – всего несколько пьяных ночей, когда они устраивали одну из своих печально известных вечеринок, – но я точно знаю, где находится спальня Пакса: на втором этаже. Вторая дверь справа.

Пересекаю огромный холл и направляюсь к лестнице, пытаясь успокоить свой очень напряженный мозг. В нем много мыслей и чувств по поводу того, что я нахожусь здесь прямо сейчас, и ни одна из них не является особенно хорошей. Я не могу заставить себя заботиться, или слушать, или делать что-то еще, кроме как продолжать идти вперед по этому безрассудному пути.

Когда поднимаюсь по лестнице, до моих ушей доносится громкий, грохочущий дэт-метал в сочетании с резким грохотом пулеметной очереди. Стена звука доносится из спальни Пакса. Подхожу и останавливаюсь перед его дверью, размышляя о том, как сильно мне придется стучать, чтобы парень меня услышал. Я пробую довольно громко и твердо постучать, но сделать это вежливо, постукивая костяшками пальцев по дереву. У меня болят запястья. Мои ребра действительно чертовски болят, но я стою на своем. Агрессивная музыка и оглушительная стрельба не прекращаются. Время для более решительных мер.

На этот раз вместо того чтобы использовать костяшки пальцев, я сжимаю кулак и изо всех сил колочу в дверь плоской стороной. Три громких, взрывных удара – БУМ, БУМ, БУМ! – заполняют пустую лестничную площадку. Сразу же музыка и звуки тяжелой артиллерии обрываются намертво. С другой стороны двери раздается громкий треск, глухой удар и множество приглушенных ругательств. Затем дверь распахивается, и на пороге появляется Пакс, одетый только в серые спортивные штаны, низко висящие на бедрах, с хмурым выражением лица.

Это выражение лица не улучшается, когда парень видит, кто стоит перед его дверью.

– Господи Иисусе. Я думал, это гребаная полиция. Что ты делаешь, вот так стуча в чью-то дверь? – Он качает головой. – Какого хрена ты вообще здесь делаешь?

Жду паники. Если бы оказалась в таком положении месяц назад, меня бы вырвало, и я бы тут же сбежала с места преступления, как обычный преступник. Паника не приходит.

– Собираешься пригласить меня войти?

Парень скрещивает руки на груди, озадаченно хмурясь. Я стараюсь не пялиться на его татуировки. Давайте посмотрим правде в глаза. Мне никогда раньше не удавалось лично изучить рисунки, украшающие тело парня. И всегда убегала, прежде чем у меня появился бы шанс. Что я делала, так это тысячу и один раз пролистала в поиске Google изображения его рекламных кампаний. Изучила изображения ангела и демона на его шее, чуть ниже обоих ушей. Три святых, пристроившихся на его правой руке, для меня не в новинку. Змея, которая обвилась вокруг его другой руки. Замысловато нарисованные мандала и символы сакральной геометрии по всей его груди. Распятие над его правым бедром. Каждый маленький кусочек чернил на его торсе знаком, каждый кусочек привлекает мое внимание, умоляя меня рассмотреть…

– Почему у тебя такое красное лицо? – рычит Пакс. – Ты здесь бегаешь или что?

– Нет. Я приехала на машине.

– Круто. Отлично. Спасибо, что заглянула, но я немного занят. – Он двигается, чтобы закрыть дверь своей спальни. На самом деле действительно закрывает ее. Я замечаю повязку, приклеенную скотчем к его спине и бедру, когда парень поворачивается.

Я не расстроена его холодностью или тем, что Пакс отмахнулся от меня. Лучше всего то, что я даже отдаленно не смущена тем, что пришла сюда. У меня совсем не заплетался язык рядом ним.

Вау. Ну, разве это не неожиданное развитие событий?

Улыбаясь про себя, я поворачиваюсь и направляюсь обратно вниз по лестнице, туда, откуда пришла. Спускаюсь на шестую ступеньку, когда дверь спальни Пакса распахивается, и он появляется снова, на этот раз с электронной сигаретой в руке. Облако дыма вырывается из его носа, обвиваясь вокруг лица. Сквозь дым его глаза напряженные, блестящие, как ртуть.

– Серьезно, Чейз. Какого хрена ты здесь делаешь? Я должен знать.

– Я просто хотела кое-что проверить.

Он поднимает руку в воздух.

– И? Какого хрена тебе понадобилось ехать сюда, чтобы проверить?

Я обдумываю ложь. Думаю, что сейчас мне сойдет с рук ложь. Он никогда не сможет сказать наверняка. Но это странное новое мужество в моей груди побуждает меня сказать ему правду. Какой в этом сейчас может быть вред?

– Хотела проверить, боюсь ли все еще тебя, – говорю я. Признание выходит легко. Пару недель назад я бы никогда не смогла сказать ему этого. Никогда. Я была бы слишком ошеломлена, столкнувшись с ним лицом к лицу, чтобы произнести настоящие, внятные слова, но сегодня, похоже, у меня вообще нет никаких проблем. Этот момент, прямо здесь, может быть самым освобождающим моментом во всей моей жизни.

Я больше не боюсь Пакса Дэвиса. Я поняла это, когда убедила его поцеловать меня в больнице.

Неужели меня все еще безумно влечет к нему?

Абсолютно.

Неужели я все еще прокручиваю в голове ту пьяную ночь в лесу, когда чуть не отдалась ему, каждый раз, когда закрываю глаза?

Черт возьми, да, это так.

Но теперь я могу вынести свое влечение к нему. Эти воспоминания больше не вызывают у меня желания убежать и спрятаться в темном чулане, скуля в сгиб собственного локтя. Я могу существовать рядом с ним вполне счастливо, и это кажется мне свободой.

Пакс секунду наблюдает за мной, потом подносит к губам свою сигарету. Затем смеется, выпуская очередное облако дыма и указывая ею на меня.

– Я так понимаю, судя по наивной улыбке на твоем лице, ты решила, что это не так.

– Да.

Что-то холодное и жесткое мелькает в его глазах. Что-то не особенно дружелюбное.

– Хорошо, Файер. Тебе лучше идти своей дорогой, пока я не решил проверить твою теорию.

Его слова не оказывают на меня никакого воздействия. Совсем.

Срань господня.

Раньше я бы съежилась от намека в его голосе. Сейчас же, стоя на этой лестнице, я совершенно спокойна. И даже сказала бы, что почти… развлекаюсь? Уверенность не покидает меня, когда говорю:

– Ты мог бы попробовать, но почти уверена, что мой страх перед тобой навсегда излечен, Пакс Дэвис.

Слова слетают с моих губ, и это игривое выражение на лице Пакса меняется; оно теряет свою игривость, обостряясь, пока его улыбка не превращается в оружие. Нож. Режущее лезвие с таким острым краем, что от него может потечь кровь.

– Тогда ладно. Если ты так уверена. – Он снова затягивается сигаретой, поворачивается ко мне спиной и направляется обратно в свою комнату.

На этот раз не закрывает за собой дверь.

Ух…

Бросаю взгляд вниз, на нижние уровни дома. Затем смотрю на открытую дверь спальни Пакса. Что, черт возьми, мне теперь делать? Я должна просто уйти? Или… должна последовать за ним в его спальню? И с какой целью, если последую за ним? То, что я больше не боюсь его, не означает, что я невосприимчива к общим нервным расстройствам, связанным с мальчиками. А также не невосприимчива к бабочкам, которые ожили в моем животе, когда Пакс впервые открыл дверь пару минут назад, и эти бабочки начали буйствовать.

Тошнота накатывает на меня волной.

Возвращаюсь на лестничную площадку второго этажа. Пакс снова включил хэви-метал, на этот раз еще громче.

Дверь остается открытой.

Своего рода вызов.

Или угроза?

Уверена, что это сочетание того и другого. Пытаюсь представить, что произойдет, если я войду в дверь этой спальни, и у меня в голове происходит короткое замыкание. Я трезва. И не могу себе представить, что у меня хватит наглости войти туда и просто потусоваться с этим парнем. Собираюсь ли я сидеть на краю его кровати и вести с ним вежливую беседу, пока Пакс играет в видеоигры? Нет. Просто нет никакого способа…

Музыка становится громче.

Беру себя в руки, делая глубокий вдох.

Я могу это сделать.

Я хочу это сделать.

Я собираюсь это сделать.

Невероятно, как легко подняться обратно по лестнице и пересечь коридор, как только я приняла решение. Так же легко, как дышать. Затем вхожу в спальню парня, в которого влюблена с четырнадцати лет, даже не колеблясь.

С другой стороны меня встречает щелчок и яркая, ослепительная вспышка белого света.

– А-ай!

Я ничего не вижу. На секунду моя сетчатка так обожжена, что невозможно что-либо разглядеть из-за огромной белой полосы, пересекающей мое зрение. Однако она постепенно рассеивается, исчезая, и наконец я могу разглядеть Пакса, стоящего у своей неубранной кровати с камерой в руках.

– На непринужденных фото, снятых в естественной обстановке действительно можно увидеть суть человека, – говорит он.

Он сфотографировал меня? Я вздрагиваю, протирая глаза.

– Как правило, вежливо предупредить кого-то, прежде чем ослеплять его вспышкой.

Он смеется холодным, жестким смехом.

– Я невежлив. И никогда не бываю таким. – В его голосе появилась интересная, грубая хрипотца, которая по какой-то причине заставляет меня дрожать.

Наши глаза встречаются, и я бросаю на него пренебрежительный взгляд, чтобы скрыть внезапную волну нервозности, которая ударяет меня прямо в грудь.

– Полагаю, мне следовало бы догадаться.

Пакс ничего не говорит. Наблюдает за мной, когда я должным образом вхожу в его комнату, осматривая все вокруг и подходя к большому трехместному дивану у окна в дальнем конце комнаты. Акустическая гитара, висящая на стене. Куча одежды на полу у шкафа. Стопки пластинок на полке рядом с навороченной аудиосистемой и потрепанные книги на полу рядом с кроватью. Повсюду разбросаны блокноты, некоторые из них открыты, с неразборчивым почерком, нацарапанным черными чернилами на разлинованных страницах. Теперь, когда смотрю как следует, повсюду фотографии, прикрепленные к стенам. Большинство изображений – неодушевленные предметы. Машины. Птицы. Разрушенные здания. Некоторые из них находятся в лесу, который окружает Вульф-Холл. На некоторых изображена сама академия, мастерски запечатленная во всей ее готической красе. На многих других изображены Дэш и Рэн.

Другие парни из Бунт-Хауса повсюду в этой комнате, смеются, развалившись на диванах, уставившись в свои ноутбуки, их лица светятся в темноте. Они читают, работают, едят и бегают, и выглядят такими нормальными и беззаботными, что на секунду я думаю о них как о нормальных людях. Забываю тот ожесточенный, враждебный фасад, с которым все трое смотрят на мир. Подхожу и изучаю путаницу изображений, накладывающихся друг на друга, там, над изголовьем кровати Пакса, и они действительно прекрасны.

Композиция. Освещение. Содержание. Все это складывается так идеально, что невозможно отрицать: его работа – это искусство.

– Я тоже окажусь на твоей стене, Пакс? – спрашиваю я.

– Нет.

Я смотрю ему в лицо.

– Тогда зачем утруждать себя фотографированием?

– Мне трудно раскрывать цвет. Ты практика, Чейз. Твои волосы чертовски кричащие.

Думаю, он хочет этим немного уязвить меня. Однако мой цвет волос был предметом насмешек всю мою жизнь. На самом деле Пакс ничего не может сказать по этому поводу, что могло бы заставить меня чувствовать себя плохо. Я пожимаю плечами, поднимая кончики пальцев на сантиметр над фотографией самого Пакса. Единственной, которую я могу найти на стене.

Черно-белое изображение.

Конкретно, это его бок и спина. Парень смотрит в сторону от камеры, половина его лица в темном, затененном профиле, но в основном отвернута, вне поля зрения. Камера видна, ее отражение отображается в зеркале, перед которым стоит Пакс. Canon стоит на верхней полке перед его коллекцией пластинок. Объектив черный и зловещий, как безмолвная пустота, поглощающая изображение.

Должно быть, он установил таймер, чтобы сделать снимок. Парень явно не хотел в этом участвовать. Если бы хотел, то смотрел бы в объектив, а не отворачивался от него. Тем не менее, это все еще его прекрасный образ. Тени ложатся на очертания мышц его плеч и рук, как чернила. Свет из окна заливает светом его скулу и руку, окрашивая их в белый цвет.

– Не надо, – говорит он.

– Я не собиралась прикасаться.

– Я знаю. Просто… не надо.

Пакс этого не говорит, но могу сказать, что ему не нравится, когда я даже смотрю на эту фотографию. Поэтому даю ему то, что он хочет, полностью отходя от стены с фотографиями.

– Итак. Значит, тебе сделали операцию? – говорю я.

Парень хмурится.

– Мы не будем об этом говорить.

– Почему? Не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, что ты хоть раз сделал что-то доброе?

– Дело не в доброте. Это была месть. Ты сама это сказала, еще в больнице.

Я сдерживаю ухмылку, которая хочет появиться на моем лице.

– О, да. Я действительно так сказала. – Я была под кайфом от обезболивающих, которые принимала в то время. Однако мой ум был достаточно острым, чтобы найти способ сделать донорство костного мозга приемлемым для Пакса. Если бы он знал, как ужасно я его разыграла, сомневаюсь, что стояла бы здесь, в его комнате. Он вообще не стал бы развлекаться моим присутствием. – Уверена, что ты немного рад, что смог помочь своей маме, не так ли?

Пакс смотрит на меня – прямо сквозь меня – ряд крошечных мышц напрягается на его челюсти. Парень разочарованно выпускает струю воздуха через нос, раздувая ноздри, а затем поднимает камеру к своему лицу. Он делает еще одну мою фотографию, его брови сходятся вместе, когда тот снова опускает объектив от своего лица.

– Почему бы нам вместо этого не поговорить о том, почему ты пыталась покончить с собой? – огрызается он.

Такое чувство, что он только что вылил мне на голову ведро ледяной воды. Внезапно дразнить его из-за операции больше не кажется такой уж хорошей идеей.

– Хорошо. Справедливое замечание, – признаю я. – Эти темы под запретом. Тогда о чем мы поговорим?

– Мы вообще не будем разговаривать. Ты покажешь мне, как я не пугаю тебя до чертиков. Подойди к окну. – Пакс направляет объектив старой камеры на меня, затем на окно, как будто у него в руках пистолет, а не действительно дорогое оборудование. Он хочет пристрелить меня в любом случае.

Я чувствую себя так, словно выстраиваюсь в шеренгу на расстрел, когда пересекаю его комнату и становлюсь, как он мне приказал, перед большим эркерным окном напротив его кровати.

– Что теперь? – Нервный электрический ток, вибрирующий под моей кожей, усиливается, когда парень оглядывает меня, разрывая на части отстраненным, далеким взглядом.

– Теперь ты раздеваешься, – заявляет он. Простые, лишенные эмоций слова, которые звучат ровно, как будто он просто сказал мне наклонить голову еще немного вправо.

В нем ничего не меняется. Выражение его лица остается стоическим и бесстрастным. Плечи расслаблены. Его глаза такие же холодные, бледно-серые. Но что-то действительно меняется. Я не могу понять, в чем дело. Не могу точно определить, что именно. Но Пакс играет со мной, и ему это очень нравится. Он ждет, что я откажусь от его требования и в испуге выбегу из комнаты. Это типичное поведение Пакса Дэвиса. Потому что знает, что просит слишком многого, но все равно требует, чтобы посмотреть, на какие кнопки может нажать, прежде чем другой человек сломается.

Однако он неопасная береговая линия, о которую я могла бы разбиться. Другая моя версия разлетелась бы на куски при одной только мысли о том, чтобы раздеться перед ним, но та версия меня умерла на тротуаре, залитая кровью. Теперь потребуется нечто большее, чем обнажить свою плоть перед парнем из Бунт-Хауса, чтобы повлиять на меня.

Пакс сардонически фыркает; он думает, что уже выиграл эту странную игру в проверку на прочность, но это не так. Даже близко нет. Не отрывая от него взгляда, я беру нижнюю часть своей рубашки с длинными рукавами и медленно стягиваю ее через голову.

Затем снимаю кроссовки, стягиваю джинсы на бедра, не моргая, спуская их вниз по ногам. Пакс замирает, неподвижный, как статуя, наблюдая за тем, как я спускаю бретельки лифчика с плеч, затем тянусь назад, чтобы расстегнуть застежки сзади.

Сейчас не темнота.

Мы не в лесу.

Я трезва, как стеклышко, и Пакс тоже. По крайней мере… я так думаю.

Это совсем не похоже на ту ночь, когда он прижимал меня к дереву и чуть не трахнул. И теперь я смотрю на него со смутным чувством гордости, вместо того чтобы разрываться надвое из-за моей явной паники и того, как сильно я хочу его.

Лифчик падает на пол.

Трусики присоединяются к остальной моей одежде.

Меня не волнует, что мое нижнее белье не соответствующее. Ну и что с того, что лифчик черный, а трусики розовые? Теперь, когда они на полу, это вряд ли имеет значение. И то, что я вся в синяках, тоже не имеет значения. Верхняя часть моих рук покрыта ими. Мои бедра испещрены множеством отметин. Моя грудная клетка черно-синяя; многие из этих синяков мне нанес сам Пакс. Мне все равно, что мои запястья все еще забинтованы.

Все это, блядь, не имеет значения.

Я стою спиной к окну, расправляя плечи, наклоняя голову и поднимая подбородок… И встречаю пустой взгляд Пакса с горящим вызовом, который зарождается где-то глубоко внутри меня.

Я голая. И все еще чувствую этих бабочек – у них есть собственный разум, они бьются у меня в груди, – но теперь я могу отделиться от них. Мое беспокойство не берет надо мной верх.

Справедливости ради надо сказать, что Пакс даже глазом не моргнул. Либо у него чрезвычайно убедительное бесстрастное лицо, либо парень так привык к тому, что женщины сбрасывают с себя одежду по первому его требованию. Какой бы вариант ни был верным, могу сказать, что ему действительно нравится то, что он видит. Это ясно как божий день. Несмотря на то, что я выгляжу так, будто только что провела пять раундов с бойцом UFC, Пакс все еще очарован моим телом. Его взгляд опускается вниз, задерживаясь на моей груди, и даже с другого конца комнаты я вижу, как его зрачки расширяются; еще больше увеличиваются, когда взгляд перемещается дальше вниз, останавливаясь на вершине моих ушибленных бедер, между ног.

– Не считал, что ты относишься к полностью выбритому типу, Чейз. – Его голос грубый, как наждачная бумага.

Ладно, от этого комментария мои щеки немного порозовели. Но я сохраняю хладнокровие.

– Уверена, что во мне есть много вещей, которые ты неправильно оценивал.

Пакс выгибает бровь в ответ на это.

– Возможно. Надо признать, ты здесь, голая, действительно кажешься очень не похожей на прежнюю Чейз. С другой стороны, не думаю, что ошибался на твой счет. Думаю, возможно, что ты изменилась. – Прежде чем я успеваю подтвердить его подозрения, парень поднимает камеру и делает еще один снимок, делая еще одно фото.

Удивление потрясает меня. Пакс только что сфотографировал меня. Обнаженной. Однако это удивление быстро проходит. Он делает шаг ближе, держа камеру в одной руке.