Текст книги "Акт бунта (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
– За что «за это»?
– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
– Что?
– У меня есть теория.
Эта девчонка просто сумасшедшая. Да, ее привели в порядок, но проделали неидеальную работу. Ее волосы все еще покрыты запекшейся кровью, и на тыльной стороне ладоней виднеются красные пятна. Пресли выглядит слишком бледной и слишком больной. И обстановка вокруг ужасная.
– Я, блядь, не буду тебя целовать. Какого черта я должен это делать?
Она пожимает плечами.
– Чтобы узнать, каково это – целовать полумертвую девушку? Целовать девушку, которая так же сломлена, как и ты? Думай об этом как об эксперименте.
– Игнорируя комментарий – грубый, кстати, – чего я мог бы достичь, участвуя в этом нелепом эксперименте? Чему, черт возьми, я мог бы научиться?
И снова она пожимает плечами, глядя вниз на свои руки, переплетенные на коленях.
– Я не знаю. Полагаю, ты бы узнал.
Никогда в жизни я не слышал ничего более глупого или бессмысленного. Есть что-то интригующее в этой бледной, полумертвой девушке. Из нее вышел бы отличный призрак. Но это не значит, что я собираюсь целоваться с ней, пока она лежит на больничной койке.
– Чего ты боишься? – спрашивает она. – Суицидальные наклонности не заразны.
– Я так и не думал. И ничего не боюсь…
– Тогда докажи это. Поцелуй меня.
Это просто глупо. Пресли пытается заманить меня в ловушку, чтобы я дал ей то, что она хочет, намекая, что я трус, если не сделаю этого? Мы не в детском саду, и даже когда я был в нем, мной было не так легко манипулировать. Но то, как девушка спокойно и равнодушно смотрит на меня, совсем другое. Всякий раз, когда я удосуживался взглянуть на нее в прошлом, она всегда опускала голову или разворачивалась и выбегала из комнаты. Никогда раньше я не видел ее лица как следует, и признаю, что Пресли довольно красива.
Может быть, поцелуй с ней стал бы интересным экспериментом. Возможно, здесь будет чему поучиться. Я так же удивлен, как и раздражен, когда пересекаю комнату и встаю рядом с ней, рядом с кроватью. Однако после моей катастрофической стычки с Мередит я не в настроении торчать здесь и тратить на это слишком много времени.
Пресли заметно вздрагивает, когда я наклоняюсь, но краткий проблеск нерешительности исчезает, когда я останавливаюсь в паре сантиметров от ее рта.
– Передумала? – Я растягиваю слова.
– Нет. Просто не была готова. Теперь готова.
Я сдерживаю холодный смешок.
– Как скажешь, Чейз. Оставайся на месте. – Я упираюсь одной рукой в стену за ее головой и быстро опускаю голову, чтобы встретиться с ее губами. В отличие от прошлой ночи, когда делал ей два восстановительных вдоха во время искусственного дыхания, на этот раз ее губы тверды. И чувствуется небольшое давление, так как, к моему удивлению, девушка целует меня в ответ.
От нее странно пахнет дешевым больничным мылом и хлоркой. Однако сквозь вяжущий запах чистящих и моющих средств чувствуется слабый запах тех же духов, которыми она пользовалась прошлой ночью. Что-то свежее и цветочное.
Обхватив ладонью ее затылок, я сильнее надавливаю, углубляя поцелуй. Чейз тает, ее вес оседает, голова становится очень тяжелой в моей руке. Девушка не сопротивляется, когда я раздвигаю ее губы и провожу языком по ее зубам. И делаю это в основном для того, чтобы шокировать ее, застать врасплох, уверенный, что она не ожидает, что я зайду так далеко в этом странном эксперименте, но Пресли только слегка хнычет, открываясь шире, чтобы дать мне лучший доступ.
Так, так, так.
У девчонки есть яйца, надо отдать ей должное. Ее рот такой сладкий – взрыв цитрусовых на моих вкусовых рецепторах благодаря лимонному мороженому, которое меня обманом заставили принести ей. И этот маленький всхлип? Будь я проклят, если этот звук не заставил мой член дернуться в штанах; я чувствую, как становлюсь твердым. Весь этот опыт намного приятнее, чем я ожидал – именно по этой причине прерываю поцелуй и выпрямляюсь, отстраняясь от нее.
Пресли больше не выглядит такой полумертвой. Ее щеки порозовели, а глаза ожили.
– Что ж. – Она прочищает горло, ерзая на подушках, определенно немного взволнованная.
– Теперь довольна? – громыхаю я. – Получила то, что хотела?
Она кивает.
– Вообще-то, да. – Она выглядит немного удивленной.
– Прощай, Пресли.
На этот раз я говорю серьезно.
ГЛАВА 14
ПАКС
Я подхожу.
Я сдал анализы, не потому что Чейз втянула меня в это. За мои ниточки не так-то легко дергать. Христос. Но она действительно подняла очень хороший вопрос. Мередит хочет умереть, потому что смерть сделает ее мученицей. О, бедная женщина. Она томилась в этой больнице несколько месяцев подряд, а ее несчастный сын даже не навестил ее. Она знала, что он, вероятно, подходит ей, но не могла вынести, чтобы он страдал от боли, поэтому просто позволила себе умереть. Это истинная любовь, которую мать питает к своему сыну. Очень красиво. Очень грустно.
Будь я проклят на всем пути в ад и обратно трижды, если позволю ей уйти с этим дерьмом. И да. Будет приятным бонусом, что она никогда в жизни не сможет поливать меня грязью за что бы то ни было, черт возьми. Я буду великодушным защитником, который позволил ей продолжать дышать, и никогда не позволю ей забыть об этом.
Я воздерживаюсь от того, чтобы снова навестить свою мать. Медперсонал сообщил ей, что найден анонимный донор, и она сказала, что ей нужно подумать о принятии такого пожертвования. Подумать, как будто это не самая приятная новость, которую она когда-либо получала. Есть люди, которые цепляются за жизнь, ожидая новостей о том, что для них найден донор. Они продали бы все, что у них есть, ради еще одной недели, одного дня, еще одной секунды со своими семьями. Но Мередит должна подумать, хочет ли она вообще второго шанса на жизнь. Как будто сама мысль об этом ей наскучила.
Два дня спустя я регистрируюсь в больнице, огрызаясь и рыча на всех медсестер, которые приходят, чтобы сказать мне, каким храбрым и удивительным они меня считают. Некоторые из них очень горячие. Пара из них – это десять из десяти. Я думал, что модельный бизнес всегда будет тем, что приносит мне больше всего кисок, но оказалось, что, если сдать определенное количество вещества изнутри костей, женщины будут сбрасывать трусики повсюду. Пока лежу на бугристой больничной койке, ожидая, когда хирург спустится и скажет мне, что именно произойдет, а затем отведет меня в операционную, мне представляются по меньшей мере четыре возможности потрахаться. Я отклоняю их все. Не знаю, что со мной не так. Мысль о том, что горячая медсестра может отсосать мне, пока Чейз все еще восстанавливается после травм двумя этажами ниже, почему-то неприемлема. Мне плевать на девушку. Действительно, блядь, плевать. Но каждый раз, когда одна из этих красоток заигрывает со мной, мой член остается решительно мягким.
Мой врач профессионален, хладнокровен и уверен в себе. Она проговаривает процедуру, а я притворяюсь, что внимательно слушаю. Потому что не могу сосредоточиться ни на чем, кроме своей отчаянной потребности покончить с этим, чтобы убраться отсюда к чертовой матери и вернуться в Бунт-Хаус.
– Вы понимаете, мистер Дэвис? – Она строго смотрит на меня.
– Да, конечно.
– Повторите мне то, что я только что сказала.
– Никакого плавания во время восстановления. Никакого алкоголя. Никакого секса. Никаких напряженных занятий любого рода. Мне будет больно. Я буду в синяках. Если замечу какие-либо странные припухлости или кровь в моче, то должен при первой же возможности отправиться в больницу…
– Не при первой же возможности. – Доктор качает головой. – Немедленно. Если в моче появится кровь или поднимется температура, что-то может быть не так. В зависимости от причины, вы можете умереть. Вы понимаете, что это не будет прогулкой в парке, мистер Дэвис? Это будет связано с болью и дискомфортом. Пройдет некоторое время, прежде чем вы снова встанете на ноги и почувствуете себя полностью самим собой.
Признаюсь, я думал, что они смогут откачать немного крови и таким образом забрать у меня то, что им было нужно. В наши дни люди очень часто сдают стволовые клетки периферической крови, но доктор Лондон подумала, что традиционное, более инвазивное донорство было бы более эффективным в случае моей матери, и вот я здесь, собираюсь разрешить просверлить дырку в задней части моего гребаного таза.
Я смотрю ей прямо в глаза.
– Я прочитал все эти дурацкие брошюры. Провел свое исследование в Интернете. И говорил об этом с восемью из вас, ребята. Я знаю, как это будет хреново. Можем мы, пожалуйста, просто покончить с этим?
У нее на лице выражение «Я-не-ценю-твое-отношение-парень». Удивительно, сколько людей я видел с таким же за эти годы. Она медленно выдыхает через нос, сверля меня взглядом, потом что-то записывает в блокноте, который держит в руках; затем передает его съежившемуся ординатору позади нее.
В операционной сварливый ублюдок, изо рта которого воняет несвежим кофе, говорит мне считать в обратном порядке от десяти, пока вводит меня в наркоз. Я упрямо смотрю на него, сердито, пока края моего зрения расплываются.
Затем все становится черным.
Когда просыпаюсь, у меня пульсирует в левом бедре, и бьется слишком быстро. Это чертовски больно. Сейчас я нахожусь в больничной палате, а на улице темно. Маунтин-Лейкс молчит по другую сторону большого голого окна в комнате, но в воздухе стоит странный электрический гул. Может быть, раздражающий гул как-то связан с тем фактом, что кто-то только что просверлил дырку в моем гребаном бедре.
Я пытаюсь сесть, и с небес сходит молния, ударяя меня по члену. Ужас накапливается у меня в животе, когда страх закрадывается внутрь. Почему, черт возьми, у меня болит член? Почему, блядь, мне так больно? Что-то пошло не так. Они каким-то образом повредили мое барахло. Я сломан. Они, блядь, искалечили меня. Я откидываю простыню, готовясь к худшему. И вот она: тонкая трубка, выходящая из конца моего члена. Она ведет к прозрачному пластиковому пакету, прикрепленному к штативу для капельницы рядом с кроватью.
Они поставили мне катетер. Гребаный катетер. Ни за что, блядь. Я не собираюсь лежать здесь с трубкой, засунутой в член. Оглядываюсь вокруг, пытаясь найти кнопку вызова, которую мог бы использовать, чтобы привлечь чье-то внимание. В конце концов, вижу кнопки на внутреннем подлокотнике кровати. Нажимаю на красную кнопку пять раз, и через несколько мгновений дверь с грохотом распахивается, громко ударяясь о стену. Кто бы вы думали врывается внутрь, выглядя безумным и готовым ко всему? Так, так, так, если это не мой старый приятель Реми. Синяк, который я поставил ему на челюсти, выглядит ужасно.
Он подбегает к кровати.
– Что? Что не так? Ты можешь дышать?
Я отмахиваюсь от его рук.
– Да, я, блядь, могу дышать. Вытащи эту чертову трубку из моего члена прямо сейчас, или я вырву ее голыми руками.
Выражение лица Реми мрачнеет.
– Эта кнопка предназначена только для экстренных случаев. Ты хоть представляешь, сколько тревог ты только что поднял?
– Одиннадцать.
– Не умничай, придурок. – Он хлопает по зеленой панели на стене над кроватью, и в коридорах раздается «Динь-динь! Динь-динь! Динь-динь!» и все затихает. – Катетер не выйдет, пока ты не наполнишь этот пакет. – Реми указывает на пластиковый пакет на штативе для капельницы. – Ты еще не прошел и пятой части пути. Выпей немного воды. Возможно, я смогу убрать его утром.
– Ты сумасшедший? Я не хочу, чтобы эта хрень была во мне всю ночь. Она растянет мою гребаную уретру.
Реми закатывает глаза.
– Для того, кто так хорошо умеет держать удар, ты, конечно, большой ребенок.
– Я не шучу. Достань катетер, или, клянусь Богом, я его вырву.
Он смеется.
– Вперед. Посмотришь, что тогда произойдет с твоей уретрой. Дай мне взглянуть на твою спину.
Я киплю, когда он откидывает одеяло и стоит там, ожидая, когда я перевернусь.
– На самом деле мне за это платят, – отмечает он. – По общему признанию, не очень хорошо, но я смирился со своей зарплатой. Поэтому могу потратить здесь с тобой весь свой день и все равно заплачу за аренду в конце месяца. Мне до лампочки.
– Ты, блядь, хуже всех, ты это знаешь?
Реми ухмыляется.
– А ты жалкий мешок дерьма. Тебе повезло, что Пит сказал мне, что ты ходил навестить Пресли, иначе я бы сейчас так мягко с тобой не обращался. В обычной ситуации ты мог бы наброситься на меня с кулаками, но поверь – ты не сможешь драться через пять минут после пробуждения после донорства костного мозга.
Я стону, сдерживая очень красочные выражения, когда переворачиваюсь ровно настолько, чтобы Реми мог расстегнуть мой халат и проверить место разреза. Не знаю, должен ли я чувствовать себя самодовольным из-за того, что он пялится на мою голую задницу, или мне должно быть стыдно, что я должен выставлять себя напоказ перед ним. Парень тычет и толкает меня, достаточно нежно, что-то ворчит, затем заменяет мне повязку и говорит, что я могу снова лечь.
– Очень аккуратно. Очень чисто. Доктор Лондон – лучшая. – Реми агрессивно строчит что-то в моей карте.
– Где моя сумка? Моя одежда? Мои туфли?
Он не отрывает взгляда от блокнота.
– Заперты в шкафу в раздевалке для персонала, – говорит он. – Ты получишь их обратно через пару дней, как только доктор Лондон скажет, что ты достаточно здоров, чтобы уехать отсюда.
– Ух. Я так не думаю. Я иду домой.
Реми вздыхает, опуская планшет.
– Откуда я знал, что ты доставишь неприятности, а? Я, должно быть, чертов экстрасенс.
– Верни мне мое барахло, Реми.
– Нет.
– Клянусь гребаным Богом…
– Клянись, чем хочешь. Это ничего не изменит. Твое тело только что пережило травму. Ты слаб и уязвим для инфекций. Тебе нужно отдохнуть и подлечиться.
– Значит, ты держишь меня в плену?
Реми фыркает, используя тон, который предполагает, что я, возможно, слабоумный.
– Я делаю свою работу и забочусь о своем пациенте. Поверь мне, я наслаждаюсь твоим обществом гораздо меньше, чем ты моим. Если бы это зависело от меня, я бы позволил тебе ковылять отсюда сию же секунду.
ГЛАВА 15
ПАКС
Они хотят оставить меня в больнице на три дня. Три. Чертовых. Дня. Ни за что, черт возьми. Я жду, пока они удалят катетер – Реми получает огромное удовольствие, заставляя меня ждать до полудня следующего дня, – а потом сваливаю оттуда к чертовой матери. Не требуется много времени, чтобы очаровать одну из медсестер и заставить ее принести мое барахло. Я немного пофлиртовал с ней, и следующее, что помню – мне вернули мой телефон, ключи и одежду.
Я ухожу, ничего не подписывая и никому не говоря, и мне, блядь, все равно. У меня болит горло, и это очень странно. И, конечно, болят бедро и спина. Типа, действительно чертовски больно. Мой болевой порог высок, но острая, пронзающая боль, которая окатывает меня с каждым ударом сердца, заставляет дыхание перехватывать в горле.
Я запрыгиваю в «Чарджер» и уезжаю. Десять коротких минут спустя подъезжаю к Бунт-Хаусу, и вся моя спина и левый бок горят, а в голове стучит. Хватаю свой телефон и ключи, оставляя все остальное барахло в машине, затем, пошатываясь, поднимаюсь по ступенькам к входной двери. Она заперта – парни где-то гуляют.
Прохожу через фойе и поднимаюсь по лестнице, не потрудившись осмотреть первый этаж. Мне нужно добраться до комнаты. Это все, о чем я могу думать. Мои синапсы пульсируют. Лестничный пролет стоит между мной и моей кроватью, но я справлюсь с этим. Что такое один лестничный пролет?
Шаг.
Шаг.
Шаг.
Одна нога перед другой.
Держусь за бок, впиваясь пальцами в пах всю дорогу вверх, немного беспокоясь, что мои внутренности могут вывалиться. Поднимаюсь в свою комнату. С грехом пополам. Слишком уставший, чтобы снять с себя одежду, я падаю на матрас королевских размеров, шипя, когда от удара боль отдается до самых корней зубов.
Усталость овладевает мной. Когда просыпаюсь позже, Рэн стоит в изножье моей кровати с моим мобильным телефоном у уха. Он хмуро смотрит на меня, когда говорит в него.
– Да. Спасибо. Я прослежу, чтобы он их забрал. Да. И прослежу, чтобы он приехал. Спасибо. – Его ярко-зеленые глаза метают в меня кинжалы, когда он вешает трубку. Кажется, будто Рэн собирается броситься на кровать и обхватить руками мое горло. – Я думал, ты на съемках, – рычит он. – Представь мое удивление, когда я услышал, как твой чертов мобильный телефон разрывается здесь.
Ууухххх, черт. Я действительно сказал ему, что у меня была съемка в городе. Закрываю лицо подушкой, отгораживаясь от него. По крайней мере, если он меня задушит, мне не придется видеть, насколько тот зол.
– Значит, никаких объяснений? Ничего? – Мне не нужно видеть его лицо, чтобы почувствовать его ярость. – Никаких «извините, что я солгал вам, ребята»? Никаких «извини, я ничего не сказал о том, чтобы лечь в чертову дерьмовую больницу дальше по дороге, на серьезную гребаную операцию»?
Я отрываю подушку, сердито глядя на него.
– Это была несерьезная операция. И ты сделал бы это странным.
– Я бы не стал.
– Как думаешь, что ты сейчас делаешь?
– Ты же знаешь, что я надеру тебе задницу, верно? А когда закончу, Дэш прикончит тебя.
– Попробуй, чувак. – Я стону. – Но можешь подождать пару недель? Я уже чувствую себя как отбитое дерьмо.
Оценивая мою жалкую, скрюченную позу на кровати, Рэн выгибает бровь. Даже не пытается скрыть ошеломленное выражение лица.
– Не хочешь рассказать мне, что все это значит? – Он кивает туда, где задралась моя рубашка, обнажая марлевую повязку на моем боку – свидетельство дерьмового, нехарактерного для меня акта доброжелательности. – И почему я только что провел десять минут на телефоне, уверяя кого-то по имени Реми, что ты поедешь в больницу на обследование через неделю? Он что-то бормотал о всевозможных лекарствах, перевязках и прочем дерьме. Что ты с собой сделал? Ты, блядь, умираешь?
Я потираю рукой макушку, сдерживая еще одну ухмылку.
– Тебе было бы грустно, если бы я умер?
Рэн бросает мой телефон так, что тот падает рядом со мной на кровать.
– По крайней мере, на день.
– Ну и дела. Спасибо.
– Ничего личного. Похороны вызывают у меня крапивницу. И школа достаточно раздражает и без того, чтобы все девочки ходили в гребаном трауре.
Я бы рассмеялся, если бы уже не знал, сколько боли это причинит.
– Из-за меня? Почти уверен, что женское население Вульф-Холла устроило бы вечеринку в честь моей кончины.
– Хрень собачья. – Он падает в кресло у окна, не потрудившись сначала смахнуть с него кучу одежды. – Ты как кошачья мята для каждой девушки в радиусе восьмидесяти километров.
Я зеваю, рискуя слегка потянуться.
– Не-а. Я обращаюсь с ними как с мусором.
– Поэтому ты им и нравишься. Я знаю, по крайней мере, одну девушку, которая с радостью продала бы свою душу за ночь с тобой. Подожди… – Рэн прищуривает глаза. – Разве ты уже не трахнул Прес? На последней вечеринке. До того как…
До того как наш психованный учитель английского попытался убить нас всех? До того как Рэн и Дэш официально приковали себя к своим подружкам? Ах, старые добрые времена. Это еще раз показывает, сколько времени Рэн проводит с Элоди, если он называет Пресли «Прес», а не полным, неприятно длинным титулом.
И сюрприз, сюрприз. Вот и снова появляется эта рыжеволосая. От нее невозможно избавиться. Почему вселенная так решительно настроена на то, чтобы при каждой возможности вспоминать Пресли Марию Уиттон-Чейз? Разве мне уже не хватило ее на всю жизнь? Я, блядь, думаю, что да.
«Бог? Всемогущее, всевидящее вселенское существо? Тот, кто, блядь, может услышать. Больше никаких рыжих суицидниц, пожалуйста. Спасибо».
Но… подожди, блядь, секунду. Что, черт возьми, Рэн только что сказал?
– Я не прикасался к той девушке на вечеринке.
Смех моего друга язвителен.
– Ты точно, блядь, это сделал. Я видел, как ты прижимался к ней. Ты вжимал ее в дерево, голый, как в тот день, когда родился.
Я сажусь прямо… А-а-а, а-а-а, а-а-а, Блядь, блядь, блядь, это больно.
– Я этого не делал!
– Чувак. Я знаю, как выглядит твоя голая задница, и она практически светилась в лунном свете. Если ты не трахнул ее, значит, был чертовски близок к этому.
Я стону, падая обратно на матрас. Какого хрена? Теперь, когда он упомянул об этом, я действительно вспоминаю, как очень агрессивно целовался с кем-то на вечеринке. У меня есть смутное воспоминание о сиськах. Классных, блядь, сиськах, кстати. Однако понятия не имел, что они принадлежали Чейз. Я, блядь, соскреб девчонку с тротуара меньше недели назад. Делал ей искусственное дыхание. У меня был длинный, очень раздражающий разговор с ней в больнице, прямо перед тем, как поцеловал ее. И теперь понятия не имею, сунул ли я в нее свой член до того, как все это произошло? И почему она ничего не сказала об этом?
– В любом случае. – Ухмылка Рэна не выглядела бы неуместно на лице Чеширского кота. – Пресли без ума от тебя. Элоди рассказала мне. Кэрри подтвердила это. Итак, вот так. Пресли…
– Мария Уиттон-Чейз, – ворчу я.
Он пренебрежительно взмахивает рукой.
– …будет оплакивать тебя, если ты умрешь. Так что есть, по крайней мере, одна девушка, которой было бы не все равно. Так. Ты?
– Что?
– Умираешь?
– Нет, я, блядь, не умираю. Мередит. Мередит умирает. У нее рак. Я пожертвовал ей свой костный мозг против ее желания.
Рэн замолкает.
Отлично. Как раз то, чего я не хотел: чертовски неловкий момент с другом, который не знает, что сказать о моей больной матери. Рэн не выглядит очень неловким, когда я бросаю быстрый взгляд в его сторону. Он выглядит… задумчивым.
– Значит, она может и не умереть?
– Можем мы на самом деле просто?.. – Я сбежал из больницы и вернулся домой, чтобы жизнь могла вернуться в нормальное русло, и, видя это задумчивое, мрачное выражение на лице Рэна, я чувствую себя чертовски странно. – Если ты не собираешься выбивать из меня дерьмо за ложь о съемках, тогда, может быть, ты мог бы передать мне контроллер Xbox и оставить меня в покое. Спасибо.
Рэн колеблется. Он смотрит на свои ноги, нахмурив брови, размышляя, но затем бросает контроллер на кровать. Прежде чем закрыть за собой дверь спальни, говорит:
– Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?
Рычание нарастает в глубине моего горла. Рэн всегда был таким чертовски твердым. Его полное отсутствие сочувствия было одной из вещей, которые мне больше всего нравились в нем. Однако с тех пор, как тот связался с Элоди, в нем что-то изменилось. Теперь ему не все равно. Заботится слишком сильно.
Рэн не должен заботиться обо мне.
Я вполне способен сам о себе позаботиться.
