Текст книги "Акт бунта (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
– Нью-Гэмпшир, да?
– Прям сенсация, – бурчу я ему в ответ.
– «Живи свободно или умри», верно?
Я только хмыкаю.
Он возвращает мне водительские права.
– Что? Не впечатлен? Большинство туристов впечатляются, когда я выпаливаю девиз их штата.
– Твои особые таланты – твое личное дело, приятель.
– Хорошо. Понял тебя, – говорит он, пожимая плечами, затем достает мое пиво из одного из холодильников позади него. Откручивает крышку и ставит бутылку «Перони» на салфетку передо мной.
– Без стакана? – подначиваю его. Трудно остановиться, как только я начал.
– Нет. Ты настоящий мужчина, а настоящие мужчины не пьют пиво из стакана. Верно?
Мне нечего на это сказать. Он прав. Если бы он сразу предложил мне стакан, я бы отказалась именно по этой причине. Мой отец устроил бы мне сотрясение мозга, если бы когда-нибудь застал меня за потягиванием пива из стакана. То есть так бы и было, если бы он не был мертв.
Хотя я точно знаю, каким был этот ублюдок. Знаю, какой была бы его реакция на любую ситуацию или обстоятельства, и легко могу заполнить пробелы.
Меня отправляют в шикарную школу: Гребаная киска. Думаешь, ты теперь слишком хорош для нас, а?
Я получаю хорошую оценку: Что, хочешь гребаную медаль, парень? Чертов неженка. Если хочешь заработать себе медаль, вступай в чертову армию.
Я осмеливаюсь надеяться или мечтать: Забудь об этом, принцесса. Ты что, считаешь себя чем-то особенным? Ты слишком глуп, чтобы что-то из себя сделать. Сдавайся, пока ты на коне, придурок. Избавь себя от разочарования.
Меня раздражает, что все еще веду себя определенным образом из-за того, как, я знаю, отреагировал бы мой старик, но эта привычка так глубоко укоренилась во мне, что, кажется, я не могу избавиться от нее. Забавно, что то дерьмо, которое наши родители делают с нами, выходит далеко за рамки их срока жизни. Меня бесит, что этот нахальный придурок-бармен может увидеть что-то подобное во мне за километр.
Я одариваю его натянутой, очень невеселой улыбкой, над которой он смеется, а затем уходит.
Пиво исчезло в три долгих глотка.
Нужно было заказать сразу два.
Еще одно было бы в самый раз, но мне не хочется так скоро снова вызывать своего пассивно-агрессивного бармена, поэтому я просто сижу, вращая пустую бутылку, наблюдая, как она качается, почти падая, но затем ловлю, прежде чем та успевает опрокинуться.
Там, в Нью-Гэмпшире, мои единственные друзья в мире отсиживаются в нашем доме в академии, занимаясь бог знает чем. На самом деле они хотели приехать, но не приехали. И слава богу. Дэш взял бы Кэрри, а Рэн – Элоди, а только этого мне и не хватало. Легче приезжать в такие поездки в одиночку. Никто не высказывает свое мнение, никто ничего не хочет, не занимает место и не действует на нервы. Уверен, что многие люди были бы несчастны, отправившись в отпуск в одиночку, но я бы не хотел, чтобы все было по-другому…
Я все еще держу бутылку в руках, замирая, когда мой телефон вибрирует в кармане.
Это не текстовое сообщение. Я получаю их достаточно часто. При входящем сообщении бывает только один продолжительный вежливый гудок. Это же гораздо более длительное, более агрессивное, продолжительное жужжание. Как только оно прекращается, все начнется сначала. Мне кто-то звонит. Какого хрена?
Поигрывая бутылкой еще немного, я позволяю телефону продолжать звонить. Что может быть отвратительнее, чем разговаривать с кем-то по телефону? Я не могу придумать ничего хуже.
Однако мой мозг автоматически не возвращается к мыслям о путешествиях в одиночку. Он остается уравновешенным и спокойным, ожидая, что произойдет дальше. Телефонные звонки настолько редки, что для меня это новый опыт. Я слегка вздрагиваю, когда телефон снова начинает жужжать после короткой паузы. Достаю сотовый и изучаю номер, хмурясь на код города. Девять один семь? Девять один семь? Это код Нью-Йорка, но я не узнаю остальную часть номера.
Кажется, кто-то незнакомый.
Нажимаю зеленую кнопку и подношу динамик к уху.
– Да?
– Добрый день. Могу я поговорить с мистером Дэвисом, пожалуйста? – спрашивает холодный женский голос.
«Мистер Дэвис. Христос. Сколько мне, сорок восемь?»
– Да. Это я.
– О, хорошо. Я так рада, что поймала вас, мистер Дэвис…
Я вздрагиваю.
– Пакс. Пожалуйста.
– Э-э-э, ох. Ладно, Пакс. Спасибо. Что ж, я так рада, что поймала тебя. Я пыталась связаться с тобой в академии, но мне сказали, что ты за границей на время весенних каникул. Надеюсь, ты не возражаешь, но я получила твой номер от школьного администратора, так как это срочное дело.
– Простите, кто это?
– О, боже. Прости. Я бы забыла о своей голове, если бы она не была привинчена к шее. Меня зовут Алисия Морриган. Я лечащий врач твоей матери в больнице «Сент-Август». Я бы подождала со звонком до утра, но у нее был особенно плохой день, и мне просто хотелось предупредить тебя как можно раньше…
Пронзительная, острая боль пронзает мою голову, прямо между глаз. Она такая сильная и неожиданная, что мне приходится щуриться и прижимать пальцы к этому месту.
– Простите. Что? Вы ее… кто?
На другом конце провода долгая пауза.
– Ее лечащий врач, – повторяет голос.
«Еще раз, как ее зовут? Алисия?»
– Точно. Но… «Сент-Август»? Э-э… я не понимаю.
– Да, Мередит поступила на прошлой неделе. Я хотела позвонить тебе тогда, но твоя мать – упрямая женщина. Она и слышать об этом не хотела. Но теперь, когда ее состояние ухудшается…
– Подождите. Остановитесь. – Я поднимаю руку, как будто она видит, как я это делаю. – Стоп, стоп, стоп. Подождите секунду. Ее состояние? О чем вы говорите? Какое состояние?
И снова линия замолкает. Потрескивает. На мгновение мне кажется, что звонок прервался, но потом Алисия говорит:
– Ясно. Я понимаю. – Она потеряла этот воздушный, плавный тон в своем голосе. Теперь тон деловой, слова отрывисты. – Прошу простить меня, мистер Дэвис, но ваша мать поклялась, что рассказала, что происходит. Похоже, она солгала.
Моя мать? Солгала? Какой шок. Я могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз Мередит Дэвис говорила мне чистую правду. Я прикусываю кончик языка, пока не чувствую вкус крови.
– Какое состояние? – повторяю я.
– Точно. Да. Это не мое дело – говорить тебе об этом. – Алисия кашляет. Или, может быть, она задыхается от информации, которая должна была исходить от моей матери. – Нет никакого реального способа смягчить такой удар, поэтому я просто скажу это. Последние восемь месяцев твоя мать боролась с раком.
Женщина замолкает, пустота звуков висит в воздухе между нами – я сижу в баре на Корсике, а она в какой-то стерильной, пахнущей отбеливателем комнате в Нью-Йорке замерла в неловком ожидании. Она ждет шока. Ужаса. Слез. Неверия.
Нет.
О боже, нет.
Это неправда.
Этого не может быть.
Она так молода.
Такая подтянутая.
Такая здоровая.
Почему она?
Она хороший человек.
Она этого не заслуживает.
– Какого рода? – спрашиваю я.
– Прости?
– Рак. Какой вид рака?
Бармен, который направлялся ко мне, указывая на мою пустую бутылку пива, поворачивается и удаляется в противоположном направлении.
– Лейкемия. Поначалу ее прогноз был хорошим, но мы не могли найти подходящего человека для пересадки костного мозга. И поскольку ты не мог…
Алисия обрывает себя. Сердито ругается себе под нос.
Головная боль, которая неуклонно пульсировала у меня за глазами, распространяется, как лесной пожар, укореняясь глубоко в моей голове, посылая щупальца пульсирующей боли вниз по задней части шеи.
– Закончи… предложение.
– Господи, – бормочет Алисия. – Она сказала врачам, что тебя проверили в больнице Маунтин-Лейкс, и ты не подходишь.
– И у вас есть привычка просто позволять своим пациентам предоставлять такую информацию, не проверяя, да? – Так странно. В моей голове мой голос пронзителен и полон ярости. Когда он выходит из моего рта, то потрясающе спокоен. Как будто я спрашиваю незнакомца на улице который час.
Алисия оправдывается. Приносит свои извинения. Я глух ко всему этому. Просто неподвижно сижу за стойкой бара, отгоняя шквал странных, смешанных мыслей.
«Интересно, Дэшил все-таки вернулся в Англию? Блин, эти туфли чертовски неудобные. Где, черт возьми, мой бургер? Если я выберу Дартмут в следующем году, смогу ли я перейти на медицинский? Нужно проверить зрение, когда вернусь домой. Мое зрение не должно быть таким размытым».
– Ты слышишь меня, сынок? На самом деле это хорошая новость. Если ты еще не прошел тестирование, все еще есть шанс, что ты можешь подойти!
Бедняжка Алисия так взволнована. Она была вся такая обреченная и мрачная, когда я поднял трубку, но ее внезапная надежда схватила меня за горло, и у меня закружилась голова.
– Я не собираюсь сдавать анализы. – Я говорю это тихо, но мне кажется, что от этого заявления дребезжат чертовы окна и сотрясается земля под моим шатким барным стулом.
Женщина на другом конце провода издает смущенный гортанный звук.
– Ух! Что? Нет, дорогой, ты должен пройти обследование.
– Я на другом конце света и пытаюсь наслаждаться своими весенними каникулами…
– Нет, – перебивает Алисия. – Ты не понимаешь, Пакс. Твоя мать очень больна. У нее в запасе лишь несколько недель. Если ты немедленно не вернешься в Штаты, не сдашь анализы и не начнешь молиться, чтобы ты подходил ей, она умрет. Ты этого хочешь?
Что-то темное и холодное разворачивается под моими ребрами – иней ползет по костям, замораживая меня до самой гнилой сердцевины. Ударь меня прямо сейчас, и я разобьюсь, как стекло.
– Дело не в том, чего я хочу, Алисия. Дело в том… что мне просто все равно.
Я заканчиваю разговор, уставившись на экран, и кладу телефон на стойку. Рядом с ним появляется стакан с жженой золотистой жидкостью, когда свет тускнеет и дисплей становится черным.
Бармен хрустит костяшками пальцев.
– Похоже, тебе нужно что-то покрепче пива.
Кто я такой, черт возьми, чтобы спорить с этим человеком? Он профессионал, черт возьми. Его работа – знать, что мне нужно. Я осушаю стакан одним глотком, заливая текилу в горло. Ожог от выпивки размораживает скользкий, смертельный холод, который впивается когтями в мои внутренности. Я чувствую себя так, словно меня вытащили из преждевременной могилы и эксгумировали.
– Все в порядке, чувак? Я не подслушивал. Просто услышал слово «рак» и увидел выражение твоего лица, и…
Если бы я не был таким полным придурком, я бы сказал ему, что это ничего не значит. Однако это не моя работа – успокаивать людей и давать им то, что им нужно. Я бросаю на него холодный оценивающий взгляд, и моя губа по собственной воле изгибается вверх. Форма этого выражения знакома моему лицу. Знает его очень хорошо. Дэш называет это моим лицом «двигайся или умри».
– Я возьму чек.
Он качает головой.
– Твой бургер еще не готов. Люди, которые заказывают еду, обычно съедают ее, прежде чем уйти.
– Ты хочешь, чтобы я рассчитался до ухода или как? – Я уйду, если он не положит чек передо мной в ближайшие десять секунд.
Бармен упирает руки в бока. Он на секунду опускает голову, глубоко вздыхая, затем смотрит на меня.
– Тогда нет, упрямый ублюдок. Я не хочу, чтобы ты расплачивался. Просто иди.
– Что?
– Ты белый как полотно, чувак. Ты неважно выглядишь.
Святые и мученики, этот парень серьезно думает, что я на самом деле расстроен новостями, которые только что получил. Что за шутка. Гребаный идиот. Я…
Вау!
Бар качается, мое зрение темнеет по краям, когда я встаю на ноги. Хватаюсь за край стойки, чтобы не упасть, но это, похоже, не помогает. У земли есть свой собственный разум. Брови бармена сходятся вместе, в его глазах вспыхивает беспокойство.
– Воу, парень. Почему бы тебе не позволить мне помочь тебе? – Он начинает пробираться ко мне, но я отступаю, в спешке врезавшись в стол позади меня, чтобы убраться от него подальше.
– Я в порядке. Я… в порядке. Мне… просто нужно…
Каким-то образом я встаю на ноги и бегу. На мощеной улице в ночном воздухе плывут звуки музыки и смеха. Цикады стрекочут своим хором на холмах неподалеку. Я пьяно шатаюсь в направлении к пристани, но иду не в ту сторону, и в итоге трачу двадцать минут, прежде чем мне удается сориентироваться и понять свою ошибку.
К тому времени, когда, наконец, добираюсь до причала, где оставил яхту, я измученный и онемевший.
Едкий запах горящих химикатов наполняет мой нос, заглушая насыщенный, пьянящий аромат базилика, мяты и готовящегося мяса, который витал в воздухе, когда я отправилась искать ресторан. Я не обращаю внимания на вонь. Игнорирую толчки и тычки толпы, которая собралась на пирсе. Я даже не замечаю, как плотное давление тел и рев возбужденных разговоров становятся громче, пока не прихожу в себя и не понимаю, что что-то не так.
– Она затонет раньше, чем мы успеем ее вытащить! – кричит голос с английским акцентом. – Черт, Джеймс, отойди, ради бога. Тебя убьет. О чем ты думаешь, парень?
Именно тогда я осматриваюсь.
Оранжевое, танцующее пламя.
Черный, грязный дым, клубящийся в небе.
Обугленный корпус яхты, странно накренившейся из воды.
«Контесса»…
В огне…
…в нескольких секундах от погружения.
Я стою там, тупо наблюдая, как яхта, которую одолжил у своего друга, та самая, которую поклялся не поджигать, стонет, громкий треск наполняет воздух и опрокидывается, ее мачта падает на палубу суперяхты, пришвартованной рядом с ней.
– Эй! Пакстон!
Требуется секунда, чтобы найти ее: Маргарита, симпатичная маленькая француженка с привычкой к кокаину. Она сидит на крашеных перилах в пяти метрах от меня, болтая ногами и счастливо облизывая рожок мороженого. Она ухмыляется, как дьявол, когда я встречаюсь с ней взглядом.
– Прости, Пакстон, – кричит она через толпу. – Я бы позвонила в пожарную службу, но, похоже, потеряла свой телефон, так что…
Я ничего не могу с этим поделать.
Я смеюсь, пока слезы не начинают течь по моему лицу и меня не выворачивает в черные воды Средиземного моря.
ГЛАВА 2
ПАКС
– О, боже мой. Я хочу… хочу…
Она хочет, чтобы мой член был внутри нее. Чтобы мои зубы впились ей в шею. Она хочет меня. Господи, я, блядь, чувствую, как сильно она меня хочет. Ее дыхание пропитано дорогим виски, которым я угостил ее дома. Ее кожа благоухает, как гардения, зеленая весенняя поросль и кокосовый орех. А ее киска пахнет сладостью, неописуемо восхитительно – фирменный аромат, который, должно быть, был разработан специально для того, чтобы свести меня с ума. Я не могу думать об этом запахе. Он делает меня чертовски диким. Я облизываю, посасываю и покусываю идеальную алебастрово-бледную кожу ее плеча, все больше и больше теряя себя с каждой секундой.
Мои руки в огне. Ее волосы такие рыжие и красивые даже в лунном свете. Ее губы нежного, бледно-розового цвета – цвета изысканного коралла. Я не могу насытиться ими. Эти прекрасные, пухлые губы станут моей погибелью. Чего бы я только не отдал, чтобы этот идеальный гребаный рот обхватил мой член прямо сейчас.
– Боже. Пакс. Я… – Ее слова – это тихие стоны. Даже вздохи. Она изо всех сил пытается вытеснить их, но благоговение в них очевидно. Я ее бог, и она поклоняется мне. Как и должно быть. Так будет всегда. Эта девушка с глазами цвета карамели, тяжелой, потрясающей грудью в форме капель и самой привлекательной ямочкой на правой щеке? Она, без сомнения, самое потрясающее создание, которое я когда-либо видел. Я мог бы с радостью прижать ее к стволу этого дерева, и…
– Эй!
Я прихожу в себя, ударяясь коленом о сиденье передо мной, шипя от боли, которая пронзает всю мою ногу.
Ай.
– Эй, проснись! Черт, чувак, ты в порядке? Выглядело так, будто тебе было больно.
Где я, черт возьми?
Что, черт возьми, это за стремительный, сосущий, ревущий звук?
На секунду я начинаю беспокоиться, что мои уши не работают должным образом. Но затем все встает на свои места: телефонный звонок из больницы в Нью-Йорке. Врач, которая проговорилась, что у моей матери рак. Девять часов ожидания на жесткой пластиковой скамейке, в попытке попасть на рейс. Дерьмовая еда в аэропорту. Посадка в самолет. Запах дыма, все еще пропитывающий мою одежду. «Контесса». Христос. «Контесса». Я не трус, но мне страшно рассказать Рэну Джейкоби, что я потопил его лодку из-за своего члена.
Если бы я не сказал той француженке, что мне двадцать один, только для того чтобы раздеть ее, она бы не подожгла эту чертову штуку. В нынешнем виде мой некролог будет коротким: «ПАКС ДЭВИС, 18 лет, бывшая модель и вообще мудак, скончался от полученных травм почти мгновенно. Если бы только он не трахнул ту чокнутую французскую сучку».
– Чувак, я думал, у тебя сердечный приступ.
Слева от меня парень, с которым я делю тридцать шестой ряд, вытаращил глаза и приоткрыл рот. На шее у него висят наушники Bose, из динамиков льется агрессивная рэп-музыка.
– Ты стонал. – Он смеется. – Я думал, что та горячая стюардесса обделается.
Я тру глаза.
– Мне снятся кошмары в самолетах.
Парень надувает щеки.
– Кошмар? Звучало так, будто ты был в трех секундах от того, чтобы кончить.
Только собираюсь снова это отрицать, но двигаю бедрами на своем сиденье и понимаю, что мой член тверже гранита; я так сильно раскачал стояк, что, наверное, мою эрекцию видно из космоса. На самом деле я, должно быть, собирался кончить, и это было просто… потрясающе. Вау. Просто охуенно круто. Я натянуто улыбаюсь, выпрямляясь. Не могу скрыть свой огромный стояк, не прикасаясь к себе, и не хочу привлекать к нему внимание, поэтому просто оставляю его там, вызывающе очевидным и впечатляюще торчащим.
Так далеко в самолете – в самом последнем чертовом ряду – кресла не откидываются. Я то приходил в сознание, то терял его в течение нескольких часов, несчастный и страдающий от боли, проклиная тот факт, что застрял не только в экономе, но и в самом неудобном кресле в истории авиаперелетов. Мое тело болит, и теперь еще член достаточно тверд, чтобы ему тоже было больно.
– Давай. Колись. С кем тебе было так страстно и бурно во сне? – спрашивает парень рядом со мной.
Он представился, когда я сел рядом с ним во время посадки. Назвал мне свое имя, но я сразу же его забыл. С тех пор, как мы поднялись на борт, у него на лице была эта застывшая улыбка, что мне захотелось дать ему в челюсть; никто не имеет права быть таким счастливым без всякой чертовой причины.
– Я же сказал. Это был кошмар. Там не было ничего страстного и бурного.
Парень разочарован, это ясно, ну что с того, черт возьми? Я не знаю этого клоуна. Он не заслуживает от меня личной информации. И я не помню, кого собирался трахнуть во сне. Это, конечно, была не чокнутая Маргарита.
Парень поворачивается, снова выпрямляясь на своем месте.
– Мы всего в часе полета до Нью-Йорка. Ты пропустил завтрак. Стюарды сказали, что принесут одно из блюд и оставят его для тебя, но думаю, они забыли.
– Поем, когда приземлимся.
– Уверен, что они принесут тебе что-нибудь, если ты…
Вставляю свои AirPods в уши, закрываясь от него. Он замолкает, когда видит, что я сделал. Его улыбка, наконец, исчезает; похоже, я задел его чувства. По крайней мере, чувак оставляет меня в покое до конца полета.
В тот момент когда шасси самолета касаются земли и гаснет индикатор пристегивания ремней безопасности, я вскакиваю со своего места, хватаю свою сумку из верхнего хранилища и пробираюсь по проходу, прежде чем проход забьется другими пассажирами. К счастью, мне удается аккуратно поправить свой член – да, я все еще щеголяю стояком, который никуда не делся, – чтобы он был менее заметен, когда выхожу из самолета. Стюардесса с заплетенными в косу светлыми волосами, стоящая у выхода из самолета, бледнеет, когда видит, что я иду к ней.
– Хорошего дня, – бормочет она.
Я проскакиваю мимо нее, не говоря ни слова.
– Это он рычал, – слышу я позади себя. – Сказал, что собирается задушить кого-нибудь своим… кхм…
Членом.
Почти уверен, что это был мой член, но мог и ошибаться. Детали сна уже распались на туман расплывчатых цветов и форм…
Ах, черт. Здесь чертовски жарко. Даже в кондиционированном коридоре, ведущем от самолета в главное здание аэропорта Кеннеди, жара и влажность бьют мне в лицо. Воздух приторный – коктейль запахов, которые создают настолько неприятный и уникальный для этого аэропорта запах, что я сразу понимаю, что я дома.
Четыре дня. Именно столько времени я пробыл на Корсике.
Четыре.
Чертовых.
Дня.
Вот тебе и перерыв в середине семестра.
Конечно, я мог бы остаться. Ничто меня не останавливало. За плечами у меня три года работы моделью, у меня куча денег, и я не мог их потратить, черт возьми, запертый в горах в частной школе-интернате в центре Нью-Гэмпшира. Я мог бы остановиться в самом дорогом отеле на острове и прекрасно провести время, но поездка была испорчена для меня, как только «Контесса» исчезла под поверхностью Средиземного моря. Когда лодка накренилась в воде, ее мачта повредила суперяхту на следующим причале, и когда появился владелец суперяхты и начал ругаться по-итальянски, я воспринял это как сигнал убираться к чертовой матери. Мое возвращение в Штаты не имеет ничего общего с раком у моей матери.
На автопилоте я прохожу таможню и направляюсь к месту выдачи багажа. Вся моя одежда пропала вместе с «Контессой», но я купил в аэропорту какое-то количество вещей, чтобы заменить то, что потерял. Я действовал на автопилоте. Не думал. Мне не следовало беспокоиться, но я беспокоился. Теперь часть меня просто хочет уйти от огромного чемодана, полного дизайнерских вещей, но я просто не могу заставить себя сделать это.
Я нахожусь за миллион километров отсюда, мысленные шестеренки крутятся, когда понимаю, что за мной наблюдают. На самом деле, пялятся. Две девушки лет двадцати с небольшим стоят слева от меня, перешептываясь и хихикая друг с другом, оглядывая меня.
Было время, когда я, возможно, был бы польщен их вниманием. Так вот, это просто… О, Господи Иисусе. Вот почему они смотрят на меня. Я случайно оказался прямо рядом с одним из этих цифровых рекламных экранов. Он три метра в высоту, почти столько же в ширину, и угадайте, кто на этой чертовой штуковине?
Да.
Это я.
Могу добавить, что на ней на мне нет ничего, кроме пары очень обтягивающих белых боксерских трусов.
Девушки густо краснеют, когда понимают, что я их заметил. Они обе хорошенькие. Мне льстит, что они покраснели при виде моей обнаженной груди, которая больше, чем в жизни. Если правильно разыграю свои карты, то они, вероятно, подойдут. И будут заикаться и краснеть еще сильнее, а я буду безжалостно флиртовать и не успею оглянуться, как мы втроем заселимся в номер в одном из отелей аэропорта неподалеку. Мой член будет мне благодарен. Я все еще чертовски возбужден после того случайного сексуального сна в самолете. Член безжалостно пульсирует, и каждый раз, когда его кончик трется о мое нижнее белье, мне приходится бороться с желанием пойти и подрочить в мужском туалете.
Мне даже не пришлось бы стараться – если бы я хотел этих девушек, то мог бы заставить одну из них подпрыгивать вверх-вниз на моем члене, а другую оседлать мое лицо менее чем за тридцать минут. Все, что для этого потребуется – это улыбка.
Я не улыбаюсь. Достаю свои очки Ray Ban Wayfarers из нагрудного кармана рубашки на пуговицах и надеваю их, зная, что только мудак носит солнечные очки в помещении. Не то чтобы они скрывали, кто я такой; совершенно очевидно, что я тот самый парень, который изображен на рекламном щите позади меня. Чернила, расползающиеся по моей шее и сковывающие запястья, позволяют легко опознать меня, как и мою тщательно выбритую голову. Нет, солнцезащитные очки никого не обманут, но заставляют меня чувствовать себя защищенным. Как будто я удалился в другую комнату и наблюдаю за окружающими людьми через двустороннее зеркало.
Жар пробегает по моей шее, когда другая пара понимает, что я модель на чертовом рекламном щите. Смотрю на ленту конвейера номер 6, желая, чтобы она быстрее начала выплевывать багаж. Это гребаный кошмар. Я убью Хилари. Мой агент обычно предупреждает меня, если запускается одна из кампаний, для которых я позировал. И даже понятия не имел, что они выбрали изображение для этой рекламы, не говоря уже о том, что я, черт возьми, буду расклеен по всему аэропорту Кеннеди.
«Просто двигайся, гребаный придурок», – огрызаюсь я на себя. Хотя и не могу. Будет выглядеть намного хуже, если я сейчас ускользну. Похоже, словно я принял сознательное решение прийти и стоять здесь, как какой-то высокомерный кусок дерьма с комплексом бога. Я только привлеку к себе больше внимания, если…
– Простите? Эм…
Черт возьми, нет. Солнцезащитных очков явно было недостаточно, чтобы отпугнуть двух блондинок. Мой член снова пульсирует – отчаянная просьба о внимании, – что только еще больше раздражает меня до чертиков. Девушки стоят плечом к плечу, бросая друг на друга нервные косые взгляды.
Господи, где этот чертов багаж?
– Извини, что беспокою, но… это ведь ты?..
Блондинка слева указывает на дисплей позади меня. На снимке мои губы приоткрыты, голова откинута назад, как будто я обнажаю шею. Мои глаза полузакрыты, и я смотрю прямо в объектив камеры, как будто хочу выебать человека по другую сторону камеры. Я ужасно смущен тем фактом, что мой член выглядит огромным в этих боксерских трусах. Возможно, это просто моя точка зрения, пока стою прямо под дисплеем, но похоже, что мой чудовищно огромный член готов прорваться сквозь ткань, как тогда, когда монстр вырвался через грудную клетку Джона Херта в «Чужом». Господи, помоги мне, я надеюсь, что никто не посмотрит на мой настоящий член прямо сейчас. Стояк, который я раскачал, делу не поможет.
Я сжимаю челюсти.
– Не я. Извини.
– Но… – Она смотрит на свою подругу, нахмурившись, но другая девушка также озадачена.
Я действительно не могу винить ее. Замысловатый ангел на моей шее, за левым ухом? Тот, который выглядит так, будто рассказывает мне секрет? Он идентичен тому, который можно увидеть на парне на фотографии. В рекламе виден только завитый хвост дьявола за моим правым ухом, но это безошибочно угадываемый хвост. Его нельзя спутать ни с чем другим. Как и свернувшуюся змею, обившуюся вокруг моего левого предплечья (ее зовут Вирсавия), выглядывающую из-под рукава моей футболки. Или святые на другой моей руке. Святой Себастьян, святой Моисей и Жанна Д’Арк сидят за покерным столом, изо рта Жанны торчит косяк: очень специфическая татуировка по любым стандартам. Это было бы совпадением всей жизни, если бы мой двойник на экране позади меня носил те же самые причудливые татуировки, был идентичен мне во всех других отношениях и каким-то образом не был бы мной.
Веки девушки закрываются.
– Ты уверен? Потому что ты… ты действительно выглядишь точно так же, как парень на этом…
– Слушай. Я учусь в медицинской школе. И не разгуливаю в нижнем белье ради денег. – В прошлом я наговорил много разной ерунды, и это сходило мне с рук, но это такая возмутительная ложь, что просто я не отделаюсь. Девушки не знают, как реагировать. Но что они могут сделать? Назовут меня лжецом в лицо? Ха.
Они неловко общаются с помощью серии преувеличенных взглядов и подергиваний головой. Девушка слева более настойчива, чем та, что справа. Она хочет, чтобы ее подруга настаивала на этом вопросе…
– Ух. Ладно, – робко бормочет она. – Что ж, извини, что побеспокоили тебя. Наверное к тебе постоянно обращаются люди. Мы просто хотели спросить, не могли бы мы сфотографироваться с тобой перед экраном или что-то в этом роде?
Я срываю с лица солнцезащитные очки, стискивая челюсть.
– Зачем? Зачем тебе фотография с каким-то случайным парнем перед каким-то случайным рекламным щитом?
Девочки отпрыгивают назад, хватая друг друга за руки.
– Я не… мы… мы просто подумали…
– Я же сказал. Я студент-медик. У меня больше самоуважения, чем это. – Я тычу пальцем в рекламный щит, бросая сердитый взгляд через плечо на фото, но оно уже исчезло. Реклама изменилась, пока я говорил, и теперь брюнетка с глазами лани, с тем же надутым выражением лица, что и у меня минуту назад, соблазнительно позирует с флаконом духов, держа его рядом со своим лицом, как будто это член, который она собирается глубоко заглотнуть.
Сейчас люди действительно смотрят. Я надеваю очки обратно на переносицу, наклоняя голову.
– Слушайте. У меня был дерьмовый перелет. Я собираюсь забрать свои вещи и пойти к черту домой, чтобы поспать. Извините меня.
Сумки начинают ползти на ленте, появляясь из отверстия в стене, похожего на зияющий рот. Я огибаю девушек, двигаясь, чтобы встать поближе к карусели, подпрыгивая на носках, пока жду, когда появится мой большой чемодан. Конечно, это занимает чертову вечность; почти все уже убрались и ушли к тому времени, как я хватаю ручку своего чемодана и направляюсь к выходу.
Я весь липкий от пота и чертовски ненавижу это чувство. Выйдя на улицу, ловлю такси и забираюсь на заднее сиденье.
– Куда едем, парень? – спрашивает водитель с сильным бронкским акцентом.
Я потираю лоб, размышляя о возвращении в академию. Пять часов езды на такси. Четыре, если у вас есть умение топить на газ и избегать дорожных патрулей. В любом случае, я не могу сидеть так долго после того тесного, жалкого полета, который только что пережил.
– Угол 59-й и 5-й. И я дам тебе на чай сотню баксов, если доставишь меня туда меньше чем за сорок пять минут.
Таксист фыркает. Десять тридцать утра в понедельник? Нам повезет, если мы успеем в два раза дольше. Он знает, что не увидит этих денег, так зачем же из кожи вон лезть из-за испорченного дерьма, сидящего на заднем сиденье?
Мужчина ведет машину, поджав губы. Через некоторое время включает радио, переходя от станции к станции, выискивая черт знает что. В конце концов, останавливается на станции альт-рока и включает музыку, что меня вполне устраивает… пока музыка не прерывается для новостей.
«Детективы, работающие над делом об убийстве Бэнкрофт, считают, что человек, обвиняемый в убийстве шестнадцатилетней Мары Бэнкрофт, может быть ответственен за ряд других убийств в Техасе, Коннектикуте и штате Нью-Йорк, охватывающих период времени более десяти лет. Тридцативосьмилетний Уэсли Фицпатрик, бывший преподаватель английского языка в академии Вульф-Холл, элитной школе-интернате в крошечном городке Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир, обвиняется в жестоком нападении и убийстве одной из своих юных учениц…»
Я закрываю глаза.
Стараюсь не слушать.
Стараюсь не закипать внутри своей собственной кожи.
Мне никогда не нравился Уэсли Фицпатрик. Он был самодовольным куском дерьма, и я знал, что в нем было что-то глубоко неправильное. Я мог бы обойтись без того, чтобы его лицо не появлялось во всех новостях. Теперь, когда он претендует на статус серийного убийцы, то попадет в заголовки национальных газет. От его уродливой гребаной рожи месяцами никуда будет не деться.
