Текст книги "Акт бунта (ЛП)"

Автор книги: Калли Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Уже перевалило за полдень, когда мы добрались до места назначения. Я расплачиваюсь с парнем и беру свой чемодан из багажника, затем направляюсь ко входу в здание, построенное из сверкающего стекла и стали, которое возвышается над углом 5-й авеню и Западной 59-й улицы.

Строительство «Эксельсиор» было завершено семь лет назад и открытие прошло с большой помпой и торжеством. Архитекторы надеялись, что он будет доминировать на горизонте Нью-Йорка как одно из самых высоких зданий города, и это продолжалось почти год, но в этом городе строительство не останавливается. Прошло совсем немного времени, прежде чем роскошный жилой дом занял пятнадцатое место по высоте. Одному богу известно, как обстоят дела в наши дни. На самом деле для меня это не имеет значения. Мне насрать. Моей матери принадлежит просторный пентхаус, и с этой точки зрения я бы сказал, что здание достаточно высокое, большое спасибо. Я имею в виду, какой родитель покупает квартиру в пентхаусе в высотном здании, когда их сын смертельно боится высоты? Мередит Дэвис, вот кто.

Чтобы добраться с первого этажа до пентхауса, требуется двадцать три секунды. Обычно я их считаю. Но не сегодня. Фыркаю, чувствуя себя неловко, слишком измотанный, чтобы делать что-то еще, кроме как переждать поездку. В конце концов, кабина со свистом останавливается, и у меня сразу закладывает уши, когда двери открываются, и появляется до смешного показное фойе моей матери.

Высокие потолки. Паркетный пол. Повсюду зеркала. Стены обрамлены работами некоторых из самых известных современных художников Америки. Сухоцветы и мягкая, белоснежная, женственная мебель. Этот пентхаус является точным отражением того, кто такая Мередит как личность – стильная, утонченная, непринужденная, состоятельная. Все, чем не являюсь я.

У Мередит начинается крапивница, если я осмеливаюсь сесть на один из ее драгоценных белых диванов. Чаще всего она просто выгоняет меня из гостиной. Думаю, что она так и не смогла по-настоящему смириться с несправедливостью моего пола. Врачи сказали ей, что я девочка, когда она пошла на гендерное сканирование. Представьте себе ее разочарование, когда вышел я с пенисом. Она предполагает, что будучи мальчиком я выделяю грязь из своих пор. Независимо от того, как недавно я принимал душ, она убеждена, что ее драгоценные белые диваны небезопасны рядом со мной. Ирония судьбы – кресло, на которое, черт возьми, даже нельзя сесть людям.

Я готовлюсь к знакомому запаху этого места, к тонкому абрикосовому оттенку – запаху дорогого маминого крема для рук, – который обычно витает в воздухе. Только… здесь совсем не пахнет. Я выхожу в коридор и смотрю в обе стороны, в сторону главной гостиной и дальше по длинному коридору, который ведет к спальням.

Ничего. Никаких чистящих средств. Никаких духов. Теплый, животный запах полированной кожи, который раньше доминировал в пентхаусе, исчез после смерти моего отца, и Мередит выбросила его древний портфель в мусоропровод, но ее запах… ее запах всегда был здесь.

Она действительно не была дома уже несколько недель.

– Просто принимайся за дело, придурок, – рычу я себе под нос. – Чем скорее закончишь, тем скорее сможешь лечь спать.

Я оставляю свой багаж у лифта и отваживаюсь подойти к панели выключателей на стене рядом с входом в кухню, где расположены регуляторы температуры/освещения/аудиосистемы пентхауса. Нажимаю несколько кнопок, и жалюзи на каждом из огромных окон от пола до потолка жужжат, раскрываясь, как паруса, пока культовый вид на небоскребы Нью-Йорка не исчезает.

Спасибо, черт возьми, за это. Тугой комок напряжения в центре моей груди ослабевает.

На кухонном островке лежит стопка почты. Ваза на любимом мамином столике пуста. Несколько высохших лепестков лежат на гладкой поверхности дерева манго, рассказывая очень отчетливую историю – в вазе были цветы, но моя мать ушла и не вернулась. Цветы сгнили. Экономка, не зная ничего лучшего, выбросила букет, но не поставила другой на его место. А также забыла подмести опавшие лепестки – чего Мередит никогда бы не допустила.

По привычке я смахиваю сухие, как бумага, лепестки с поверхности в ладонь и выбрасываю их в мусорное ведро на кухне. Здесь, по крайней мере, все так, как и должно быть. В порядке. Чисто.

Помимо всего прочего – юрист, коллекционер произведений искусства, критик, оратор, убежденная и крайне суеверная католичка – моя мать гермафобка. Даже самое маленькое пятнышко на скатерти вызовет у нее приступ истерии. Отпечаток пальца на чашке винного бокала? Волос в раковине в ее гардеробной? Боже упаси. Из всех помещений в пентхаусе кухня является самой большой заботой Мередит. Иногда ее беспокойство по поводу чистоты столешниц настолько велико, что она принимает пару таблеток «Ксанакса» и ложится спать на три дня, чтобы, черт возьми, успокоиться.

Сегодня приборы из нержавеющей стали идеальны. Плитка под кирпич безупречна. Ни грязи, ни пыли в поле зрения. Вы могли бы есть со столешницы, но это было бы плохой идеей – Мередит узнает, что вы сделали, и никогда не простит вас за это.

Выхожу из кухни, содрогаясь от стерильности этого места. Дальше по коридору, в самом конце, с правой стороны, дверь в комнату, где я обычно сплю, плотно закрыта, как и все остальные. Мередит называет это помещение моей комнатой, но это не так. Здесь есть несколько моих книг. Кое-какая одежда. Несколько старых объективов фотоаппаратов, а также пара моих записных книжек, спрятанных в ящиках, но даже эта комната не избежала обсессивно-компульсивного расстройства Мередит. Поверхности комода и тумбочек свободны от беспорядка. Простыни на кровати «королевского» размера хрустящие, чистые и без единой складки. Все, что принадлежит мне, убрано, скрыто, спрятано с глаз долой.

Даже стопка черно-белых снимков, которые я проявил, когда был здесь в прошлый раз (к которым она поклялась не прикасаться), были либо выброшены, либо спрятаны где-нибудь в ящике, с глаз долой. Что неудивительно.

Корсиканский песок рассыпается по полированному паркету, когда я снимаю туфли. Я слишком устал, чтобы раздеваться, поэтому оставляю одежду и забираюсь на кровать, радуясь, что жалюзи в пентхаусе отлично блокируют не только головокружительную высоту, но и почти весь дневной свет. Я засыпаю еще до того, как моя голова касается подушки.

Завтра мне нужно навестить Мередит.

Но к черту это.

К черту ее диагноз и к черту ее саму за то, что не рассказала мне об этом.

Завтра я возвращаюсь в Вульф-Холл.

ГЛАВА 3

ПАКС

Ничто так не привлекает толпу, как мертвое тело.

А убийство? Убийство может привлечь внимание всей страны, особенно если оно было совершено с применением насилия. Пока я еду по длинной извилистой дороге в гору к Вульф-Холлу, мимо меня проносится не один, а два фургона новостей, которые в спешке выезжают на встречную полосу, чтобы объехать мой «Чарджер». Полиция, должно быть, обнародовала новую информацию о моей погибшей однокласснице. Потрясающе. Теперь стервятники кружат вокруг, готовые рисковать своей жизнью, чтобы добраться до эпицентра места преступления, раньше конкурентов. Как начинающий фотожурналист, я знаю, насколько важна первая реакция публики. А друзья мертвой старшеклассницы? Ее учителя? Запечатлеть их реакцию на любой жуткий лакомый кусочек, про который проговорилась полиция – большой куш, если вы сможете показать ее раньше всех остальных. Можно поспорить на свою задницу, что каждый репортер в радиусе ста шестидесяти километров прямо сейчас направляется в Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир. Я видел в городе еще пять новостных фургонов – это место буквально кишит прессой. Они как мухи, роящиеся вокруг дымящейся кучи дерьма.

А я надеялся, что смогу избежать всего этого.

Теперь мне не только нужно найти способ объяснить Рэну Джейкоби, что я уничтожил шикарную лодку его отца, но еще придется терпеть это дерьмо. Черт.

Мара Бэнкрофт не была моей подругой.

Мне даже не нравилась эта девушка.

Она трахалась не с тем чуваком – по совпадению, с тем самым чуваком, чью лодку я потопил, – и из-за этого один из наших сумасшедших учителей ударил ее ножом тридцать восемь раз. Мара заплатила самую высокую цену за свое увлечение Рэном Джейкоби. Теперь, почти целый год спустя, ее тело было обнаружено, и никто из нас не может обрести покой из-за этого.

Бунт-Хаус, прекрасный трехэтажный архитектурный шедевр, в котором мы с друзьями живем – только потому что мы посещаем школу-интернат, не значит, что мы настолько отсталые, чтобы действительно там жить, – появляется в поле зрения, но я не останавливаюсь. Пролетаю мимо поворота, продолжая движение по направлению к академии. В одну секунду я взбираюсь в гору, вписываясь в повороты, десятиметровые деревья высятся у дороги слева и справа от меня, густой лес неохотно отступает настолько, чтобы пропустить самую узкую полоску асфальта, и вот оно: Академия Вульф-Холл.

Я упрямый, высокомерный, сварливый ублюдок, но даже я могу оценить, насколько это значимое место. С его готическими башенками, шпилями и группой горгулий, подпирающих контрфорсы восточного крыла обширного здания, в эксклюзивной школе так много увлекательных, необычных элементов. Это, конечно, не то здание, которое вы ожидали бы найти на вершине горы в дебрях гребаного Нью-Гэмпшира.

Огромный фонтан в конце подъездной дорожки разбрызгивает влагу по лобовому стеклу «Чарджера», когда я поворачиваю налево и делаю последний подъем ко входу… только для того чтобы обнаружить, что поворотный круг перед зданием забит фургонами новостей. Это место – чертов цирк.

«КТИ Смайл Ньюз»

«Брукстон Бикэн».

«Дейли Репорт».

«Дон Кроникл».

«Ворлд Репорт».

Половина старшеклассников сидит на ступеньках крыльца, собравшись небольшими группами, и наблюдает за разворачивающимся безумием. В частности, два фургона – «Спринтер» с логотипом «Ворлд Репорт» на боку и помятый «Форд Транзит», принадлежащий «Брукстон Бикэн», – соперничают за последний свободный участок тротуара прямо перед подстриженным топиарием. Что ж, к черту этих парней. Пока они спорят и посылают друг друга из окон, играя в какую-то странную нервную игру, чтобы посмотреть, кто уступит место первым, я перепрыгиваю низкий бордюр, пересекаю небольшой участок травы и заявляю права на место для себя.

Один из водителей чувствует себя храбрым.

– Эй, придурок! Двигай гребаную машину!

Выхожу из упомянутой машины и обхожу ее спереди, готовый выбить этому ублюдку зубы – я сделаю этот день худшим за всю его гребаную жизнь, и заодно, блядь, получу от этого удовольствие, – но кто-то хватает меня за шиворот, аккуратно, но крепко.

– Не успел вернуться, а уже рвешься в бой? – насмешливо спрашивает голос с английским акцентом.

Дэш.

Лорд Дэшил Ловетт IV, если быть точным. Один из моих лучших друзей и еще один житель Бунт-Хауса. Вместо того чтобы поприветствовать его, я злобно скалюсь на идиота, который кричал из своего окна, придавая взгляду столько злобы, сколько физически возможно. Чувак средних лет в потрепанной белой футболке слегка бледнеет, когда я беззвучно произношу слово «УМРИ».

Дэш отпускает меня.

– Не то чтобы я был не рад тебя видеть…

– Само собой.

– Само собой. Но… какого хрена ты вернулся так скоро?

Я смотрю на него. За то короткое время, что меня не было, его волосы стали еще светлее; их цвет сильно зависит от того, сколько времени парень проводит на солнце. Я бы поставил на то, что он удлинил свои утренние пробежки в мое отсутствие, пытаясь улучшить свою кардиотренировку, чтобы обогнать меня, когда я вернусь домой. Ну, мы это еще посмотрим.

– Я потопил лодку, – говорю я.

Дэш отшатывается.

– Что ты сделал?

– Ты слышал меня.

Ужас на его лице был бы уморительным, если бы не был оправдан.

– Господи Иисусе, – шепчет он.

– Я знаю. Он убьет меня. Бла-бла-бла. – У меня было достаточно времени, чтобы представить гнев Рэна Джейкоби, и да, это будет впечатляюще. Однако, когда садился в самолет с Корсики, я решил, что не буду беспокоиться об этом. Это всего лишь гребаная лодка. Поправка: это была гребаная лодка. Я куплю ему другую. За последние три лета я накопил достаточно денег от своих модельных показов, чтобы купить ему восемь суперяхт, и это о чем-то говорит. Эти вещи отвратительно дорогие.

Хотя сомневаюсь, что Рэн будет беспокоиться о том, что я заменю «Контессу». Его будет волновать только то, что я пообещал, что не потоплю лодку, а потом сделал именно это.

– По крайней мере, ты не поджег ее, – бормочет Дэш себе под нос.

– Поджег. Но огонь погас, когда она тонула. Потопление показалось мне наиболее важной информацией.

За последние три с половиной года, что я прожил с Дэшем, было бесчисленное количество раз, когда мне хотелось придушить его, но ни разу так сильно, как сейчас, когда он говорит:

– Могу я быть рядом, когда ты ему скажешь? Я хочу увидеть его лицо, когда…

– Это Аманда Джефферсон для «Дон Кроникл» в прямом эфире из академии Вульф-Холл в Маунтин-Лейкс, Нью-Гэмпшир…

Дэш резко оборачивается. Длинноногая брюнетка, одетая в струящуюся блузку и невероятно короткую юбку, стоит на лужайке перед зданием, глядя прямо в объектив камеры. Она цепляется за свой микрофон, как будто боится, что кто-нибудь может его конфисковать.

– Это должно быть интересно, – рычу я.

– …где недавно в пещере было обнаружено тело Мары Бэнкрофт. Мисс Бэнкрофт было всего шестнадцать, когда она пропала в прошлом году. Ее друзья и учителя в Вульф-Холле думали, что она уехала в Лос-Анджелес, чтобы жить с другом, хотя ее родители не верили в это. Джеймс и Памела Бэнкрофт, родители Мары, были убеждены, что их дочь постигла ужасная участь. Несмотря на то, что в то время поисковые группы прочесали густой лес, окружающий академию Вульф-Холл, в лесу или где-либо еще на территории этой эксклюзивной школы не было обнаружено никаких улик, указывающих на акт насилия. Все это изменилось две недели назад. По случайному и причудливому повороту судьбы тело милой Мары было найдено ее друзьями, когда злобный социопат, ответственный за жестокое убийство Бэнкрофт, попытался убить и их тоже…

Я выдыхаю смех, складывая руки на груди.

– Мара милая? Значит, они не проводили никаких исследований в отношении нее.

Рядом со мной Дэш фыркает, за что получает презренный взгляд от Дамианы Лозано.

– Не будь мудаком, – шипит она.

– О, пожалуйста. – Дэш закатывает глаза. – Тебе даже не нравилась Мара, а теперь ты здесь, одетая в черное, словно вдова Викторианской эпохи, надевающая траур. Такое чертово лицемере.

Этого нельзя отрицать: Дамиана красивая блондинка с голубыми глазами, но внутри девушка настолько уродлива, что иногда трудно вспомнить, что она хорошенькая.

– Идите на хрен. Оба, – огрызается она. – Если хочешь знать, я очень хорошо ладила с Марой. – Она говорит громче. Ее внимание легко переключилось с нас на репортеров. – Я была одной из лучших подруг Мары. Я любила ее, и она любила меня…

Ха! Так чертовски очевидно.

Дэми было насрать на Мару. Единственный человек, которого Дэми когда-либо любила – это сама Дэми. Но помешает ли это ей использовать свою убитую одноклассницу, чтобы получить место в местных новостях? Черт возьми, нет. Конечно нет. Я бросил на нее уничтожающий взгляд, скривив верхнюю губу, и…

– ТЫ ГРЕБАНЫЙ ПОКОЙНИК, ДЭВИС!

Ведущая новостей замолкает на середине своего репортажа. Многие ученики, собравшиеся на крыльце академии, тоже прекратили разговор. В течение нескольких коротких секунд все ведущие новостей и значительная часть нашего класса прекратили то, что они делали, повернулись и определили источник этого сердитого крика. И подумать только. Кто бы мог подумать? Это прозвучало прямо из уст Рэна Джейкоби.

Мой друг не обращает внимания на аудиторию. Он мчится вниз по ступенькам, выбегает из входа в академию и бросается прямо на меня. Я уже начинаю беспокоиться о его темпераменте, но когда он видит невысокую брюнетку, стоящую справа, у самого подножия лестницы, парень замедляет шаг.

Рэн все еще выглядит взбешенным. Все еще идет прямо на меня. И все равно собирается меня ударить. Но тот острый, как бритва, яростный блеск в его глазах, который говорил, что парень собирается оторвать мне голову прямо с плеч и танцевать вокруг моего истекающего кровью трупа? Теперь этого дерьма больше нет.

Его девушка, Элоди Стиллуотер, оказывает на него такое влияние. Она подрезала его гребаные яйца, вот что та сделала. Я бы предпочел, чтобы он пришел сюда и вырубил меня на хрен, чем наполовину, но сейчас Рэн этого не сделает. Он сдержит себя, чтобы не разочаровать ее. Гребаная чушь собачья.

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, на самом деле это была не моя вина…

Кулак Рэна врезается в мою челюсть, и внутри моей головы загорается фейерверк, как на Четвертое июля. Больная, сломленная часть меня, монстр, которому нравится страдать, кричит от вспышки боли, которая превращает мое зрение в чистый белый цвет. На секунду я ослеп, а потом все вокруг рассыпается звездами. Я смеюсь, откидывая голову назад, забавляясь скользким, медным вкусом на моем языке.

– Ты реально собираешься стоять здесь и говорить, что на самом деле это была не твоя вина? Боже, ты нечто, – возмущается Рэн. – Это была абсолютно твоя вина. Я читал полицейский отчет. Возможно, ты и не потопил эту штуку своими собственными руками, но ты абсолютно ответственен…

– Мальчики? Аманда Джефферсон. «Дон Кроникл». Вы ссоритесь из-за новостей?

О, черт возьми. Я совсем забыл о ведущей новостей. Она все еще размахивает микрофоном с логотипом «Дон Кроникл» и теперь направляет его на нас, упрямо взбираясь по ступенькам. Чувак с камерой преследует ее по пятам. Я провожу языком по зубам, моля Бога, чтобы они были покрыты кровью, когда улыбаюсь ей.

– Каких новостей? – спрашивает Дэш.

– Значит, вы не слышали? Мне так жаль, что я та, кто сообщит вам… – Она, черт возьми, не сожалеет. Наоборот, безумно счастлива, что именно она расскажет нам об этом… – Но вскрытие показало, что Мара была беременна, когда ее убили. Она собиралась родить ребенка.

Волна шока проходит по ученикам Вульф-Холла. Дамиана притворно вскрикивает от изумления, отчего мне хочется расхохотаться, черт возьми, но даже я знаю, что сейчас это было бы неподходящей реакцией. Я прикусываю кончик языка, наблюдая за разворачивающейся нелепой сценой. Так много театральности. Так много людей притворяются, что заботятся о девушке, которую большинство из них чертовски ненавидели. На дальней стороне школьных ступеней один человек вообще никак не реагирует. Кто-то, кто на самом деле был другом Мары Бэнкрофт. Солнечный свет освещает густые, блестящие рыжие волосы девушки, отчего они выглядят так, будто горят.

Пресли Мария Уиттон-Чейз смотрит на женщину, которая только что сказала нам, что Мара была беременна, с тупым, пустым выражением лица. Она выглядит так, будто ей наскучил весь этот дерьмовый парад. Ее бледное лицо, усыпанное крошечными веснушками, лишено всяких эмоций, когда она медленно поворачивается и прислоняется к низкой стене рядом с собой.

Рядом со мной Дэш поворачивается к Рэну и шипит себе под нос.

– Скажи мне, что это, блядь, не твой.

ГЛАВА 4

ПРЕС

О, это просто дешевый трюк.

Это невозможно доказать.

Мара не была беременна, и я знаю это точно – она ворвалась в мою комнату за три ночи, до того как ее убили, и позаимствовала целую коробку тампонов, черт возьми, – но СМИ это не волнует. Они заботятся только о своих рейтингах. И беременная убитая шестнадцатилетняя девушка гораздо более скандальна, чем обычная убитая шестнадцатилетняя девушка.

Ненавижу этих монстров.

В десяти метрах от меня, на ступеньках рядом с Рэном и Дэшилом, Пакс Дэвис растягивает рот в жестоком, пренебрежительном подобии улыбки, и мой желудок срывается с обрыва. Он не должен быть здесь. Предполагалось, что он на другом конце света, плавает на роскошной яхте Джейкоби. Так почему же тогда парень стоит здесь, в Нью-Гэмпшире, как гордая греческая статуя, и лучи позднего утреннего солнца бьют ему прямо в лицо?

Татуировки занимают так много места на его коже – два полных рукава, тыльная сторона ладоней, шея… Я видела, как парень бегал без рубашки, и замысловатые рисунки растянулись у него на груди и по всей спине. Это великолепно – одно взаимосвязанное, вытекающее произведение искусства. Пакс прекрасен. И в то же время самый жестокий, самый невыносимый мудак, с которым я когда-либо сталкивалась.

Хочешь чего-нибудь? Пакс заберет это у тебя.

Нравится что-то? Пакс уничтожит это.

Любишь его? Да помогут тебе небеса. И нужно быть самым глупым человеком на этой земле.

Я так привыкла наблюдать за ним, что могу читать язык его тела, как строки текста в книге. Иногда легко предугадать, что будет дальше. Пакс поведет плечами, перенося вес на правую ногу, и я знаю, что он собирается повернуться. Я отвожу взгляд, снова сосредотачиваясь на презренных стервятниках, кричащих в микрофоны на подъездной дорожке, затаив дыхание. У меня была практика в этом – быть невидимой. Делаю вид, что не замечаю, как взгляд его холодных светло-серых глаз блуждает по моему телу. Однако я чувствую тяжесть его внимания, как физическое прикосновение руки на своей коже. Это головокружительная, ужасающая вещь – тяжесть этой руки. Никогда не знаешь, будет ли это краткой лаской или давление усилится и превратится во что-то более зловещее. С этим парнем один только взгляд может означать полную и абсолютную катастрофу.

Я видела, как это происходит: девушка уделяет Паксу слишком много внимания, и следующее, что вы узнаете, это то, что он превращает ее жизнь в ад. Ее онлайн-работа чудесным образом исчезает с сервера академии. Ее ноутбук пропадает в ночь перед ответственным заданием. Компрометирующие фотографии разлетаются по всему Маунтин-Лейкс. Ее подруги узнают, правда это или нет, что она переспала с парнем, с которым они встречаются. Ее комнату громят, машину взламывают, режут шины, и, в конце концов, она больше не может этого выносить и ломается.

Мучения беспощадны.

Пакс обладает особым талантом распознавать слабости. Он видит линию разлома и точно знает, где и как сильно нажать, чтобы мир рухнул у кого-то на глазах. Если бы тот не применял свои навыки для таких дьявольских целей, то было бы простительно называть их дарами.

Да, я наблюдала и была свидетелем всего этого. И да, конечно, я ненавидела его за то, как парень разрушал жизни людей до основания. Нет никакого спокойного, искупающего качества, которое спасало бы Пакса от суровой неизбежности того, что он просто ужасный человек. Так почему же тогда мое сердце все еще болит из-за такого монстра? Почему кровоточит по нему?

– Прес?

Я резко возвращаюсь к реальности. Рядом со мной одна из моих лучших подруг, Кэрри, крепко скрещивает руки на груди. Она мрачно хмурится, глядя на фургоны, припаркованные на лужайке, ее взгляд быстро перебегает с одной группы репортеров на другую.

– Жаль, что Мары здесь нет, – говорит девушка. Ее губы мрачно сжаты. – Она бы наслаждалась всеобщим вниманием.

– Она не была беременна, – говорю я.

– Конечно, не была.

– Ненавижу, что они превращают все в спектакль.

Кэрри тяжело вздыхает.

– Почему нет? Пусть они это сделают. Пусть превратят ее в любимицу академии. Пусть расскажут всем, что она была беременна. Если они превратят Мару в обрюхаченную любимицу СМИ, приговор для этого больного ублюдка будет намного хуже, когда дело дойдет до суда.

Больной ублюдок, о котором идет речь, доктор Уэсли Фицпатрик, в настоящее время находится под замком в тюрьме строгого режима, где он медленно, но верно раскрывает свои тайны, демонстрируя всему миру, насколько безумен. Ему не нужна никакая помощь СМИ; Уэсли Фицпатрик быстро становится именем нарицательным; народ Америки ненавидит его.

– Пакс потопил лодку, – из ниоткуда категорично утверждает Кэрри.

Я вздрагиваю, не в силах скрыть своего удивления.

– Что?

– Да. Дэш только что написал мне. Рэн собирается убить его, судя по звукам.

Так вот почему он вернулся в страну.

– Он просто ходячая катастрофа, – бормочет Кэрри. Подталкивая меня локтем, она одаривает меня понимающей полуулыбкой. – Слушай. Я знаю, что из-за всего, что произошло, мы так и не поговорили о том, что произошло той ночью. Знаешь. В ночь вечеринки. Между тобой и им…

Я отступаю на шаг, делая резкий вдох. Кэрри вообще ничего не упоминала обо мне и Паксе. Откуда она вообще знает, что что-то случилось? Кровь отливает от моего лица.

– Э-э-эм… Я не… я не могу…

Я никогда не могла говорить о Паксе. Не с моими подругами. Ни с кем. Каждый раз когда его имя всплывает в разговоре, меня охватывает такая сильная, ужасающая паника, что я едва могу дышать, не говоря уже о том, чтобы произносить слова.

Карина видит эту панику сейчас, когда я поднимаюсь еще на одну ступеньку, вытирая ладони о джинсы; она хватает меня за запястье, прежде чем я успеваю полностью отойти.

– Я не говорю, что ты обязана говорить об этом. Просто даю тебе понять, что ты можешь, – объясняет она. – И, полагаю, мне просто хочется убедиться, что с тобой все в порядке. Я имею в виду, что просто не могу представить, что эта ситуация закончилась хорошо…

Кэрри знает, что мы почти переспали? Она видела нас? Откуда та может знать? Мы были посреди леса, далеко от дома. В ту ночь была кромешная тьма.

Значит ли это… черт, значит ли это, что он рассказал Рэну и Дэшу?

– Все в порядке. Я в порядке. Он… Я…

«Дыши, Пресли. Ради бога, просто дыши».

– Он ничего не сделал. Я… я имею в виду, мы почти сделали это. Но я испугалась и сбежала. Он не был зол… и с тех пор ничего об этом не говорил.

Я, конечно, ожидала от него этого. Ожидала, что на следующий же день против меня будет развернута кампания террора, но со всем, что произошло – обнаружением тела Мары, перерывом в середине семестра и тем, что жизнь в академии перевернулась с ног на голову – мне повезло. Пакс был отвлечен. Похоже, он совсем забыл обо мне и о том, что чуть не произошло между нами в ночь печально известной вечеринки в Бунт-Хаусе, что может быть только к лучшему. Теперь все, что мне нужно сделать, это дотянуть до выпускного, не привлекая к себе внимания, и я буду в безопасности.

Кэрри внимательно изучает мое лицо; беспокойство исходит от нее, как жар от огня.

– Знаешь, ты можешь сказать мне. Если он что-то сказал. Или что-то сделал. Ты не должна позволять ему уйти безнаказанным, если…

– Нет. Он ничего не сделал. Он… – Я зажмуриваюсь, качая головой. – Он ничего не сделал. Здесь не о чем говорить. – Резкий, глубокий вдох немного уменьшает панику. – Слушай, мне пора идти. Мой отец скоро приедет, а я еще даже не собрала вещи.

Карина снова выглядит обеспокоенной, но на этот раз по совершенно новой причине.

– Не позволяй ему уговорить тебя остаться, Прес. Для тебя нет смысла оставаться дома, когда все твои вещи здесь.

Я пожимаю плечами и отступаю, проводя рукой по грубой каменной балюстраде, на случай если споткнусь.

– Знаю и не буду. Не волнуйся. Думаю, ему просто грустно. Это всего на пару дней.

Карина кивает, как будто понимает. Однако она ничего не знает о проблемах, с которыми моя семья столкнулась за последние несколько месяцев. Мой отец сейчас страдает, и я не могу подвести его, когда он нуждается во мне больше всего.

Большинство студентов, обучающихся в академии Вульф-Холл – сыновья и дочери политиков и высокопоставленных военнослужащих. Их отправляют сюда, потому что их родители так много переезжают или так сосредоточены на своей карьере, что держать детей дома рядом либо непрактично, либо невозможно. Меня отправили в академию по совершенно другим причинам. И моя мать, и мой отец родились в Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир. Они оба учились в академии. И хотя, да, они оба действительно вступили в армию, но могли бы оставить меня в Калифорнии, рядом с собой. Родители решили отправить меня сюда из-за собственного опыта, полученного во время прогулок по коридорам этого готического заведения. Они думали, что это пойдет мне на пользу. Своего рода обряд посвящения.

Теперь, когда между ними все развалилось, мой отец решил вернуться домой. Он открывает заброшенный старый особняк моих бабушки и дедушки в колониальном стиле и притворяется, что переезд – это хорошо.

Не понимаю, как это возможно.

Я не люблю Маунтин-Лейкс так, как он. Для меня густые суглинистые леса, покрывающие склоны гор – это обитель привидений. Зловещие существа бродят по коридорам этой школы. И только вопрос времени, когда самое темное, самое развращенное из всех этих существ придет, чтобы забрать мою душу.