Текст книги "Дело в стиле винтаж"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Миссис Белл кивнула:

– Очень любила. Но именно поэтому и не смела открыться. Я ужасно боялась, что он станет относиться ко мне иначе и даже начнет презирать.

– За что? Вы были девочкой, которая пыталась поступить хорошо, но все получилось…

– …неправильно, – закончила за меня миссис Белл. – Я сделала самое плохое из того, что можно было сделать. Конечно, это не намеренное предательство. Как сказала Моник, я не понимала. Я была очень молода и часто пыталась успокоить себя этой мыслью…

– Вы всего лишь ошиблись в человеке, – тихо сказала я.

– Но мне от этого не легче, потому что эта ошибка стоила жизни моей подруге. – Она вдохнула и медленно выдохнула. – И это так трудно вынести.

Я взяла шляпную коробку и поставила себе на колени.

– Я… понимаю вас – слишком хорошо. Вы словно пошатываетесь под тяжестью огромного камня в руках, и никто, кроме вас, не может его нести, и некуда положить… – В комнате воцарилось молчание. Я слышала слабое гудение огня.

– Фиби, – спросила миссис Белл, – а что случилось с вашей подругой? С Эммой?

Я разглядывала маленькие букетики на шляпной коробке; рисунок был полуабстрактным, но я различала тюльпаны и колокольчики.

– Вы сказали, она болела…

Я кивнула, прислушиваясь к тиканью дорожных часов.

– Это началось почти год назад, в октябре.

– Тогда Эмма заболела?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет, я говорю о событиях, предшествовавших этому и в каком-то смысле ставших причиной случившегося. – И я рассказала миссис Белл о Гае.

– Эмме, должно быть, было больно.

Я кивнула.

– И я не понимала насколько. Она уверяла, что все с ней будет хорошо, но очень страдала.

– И вы чувствуете свою вину?

Во рту у меня пересохло.

– Да. Мы с Эммой дружили почти двадцать пять лет. Но когда я стала встречаться с Гаем, ее почти ежедневные звонки… прекратились, а если я пыталась позвонить, она либо не перезванивала мне, либо держалась отстраненно. Она просто выпала из жизни.

– Но ваши отношения с Гаем продолжались?

– Да, видите ли, мы ничего не могли с этим поделать – были влюблены друг в друга. С точки зрения Гая, мы не совершили ничего плохого. Не наша вина, говорил он, если Эмма приняла его дружбу за что-то еще. Говорил, что со временем она успокоится. И добавил как-то, что, будь она настоящей подругой, примирилась бы с ситуацией и порадовалась за меня.

Миссис Белл кивнула.

– Вы считаете, в этом есть толика правды?

– Да, конечно. Но когда страдаешь, легче сказать, чем сделать. А Эмма страдала очень и очень сильно, но это стало ясно только потом.

– И что же она сделала?

– После Рождества мы с Гаем поехали кататься на лыжах. В канун Нового года поужинали и выпили шампанского. И когда Гай протянул мне бокал, я увидела: в нем что-то лежит.

– А, – догадалась миссис Белл, – кольцо.

Я кивнула.

– Прекрасный бриллиант. Я обрадовалась и удивилась – ведь мы были знакомы всего три месяца. Я приняла его, и мы поцеловались, но меня мучил вопрос, как воспримет Эмма нашу помолвку. Это выяснилось довольно скоро, поскольку на следующее утро, к моему удивлению, она позвонила пожелать мне счастливого Нового года. Мы немного поболтали, и она спросила, где я нахожусь. Я сказала, что в Валь-д'Изере. Она спросила, с Гаем ли я, и я ответила утвердительно. А затем выпалила, что мы обручились. И тут наступило… гробовое молчание.

– La pauvre fille[17]17
  Бедная девочка (фр.).


[Закрыть], – пробормотала миссис Белл.

– Затем тонким дрожащим голосом Эмма пожелала нам счастья. Я ответила, что хочу повидаться с ней и позвоню, как только приеду.

– Значит, вы пытались поддерживать с ней отношения?

– Да. Думала, что, привыкнув видеть Гая со мной, она станет смотреть на него иначе. Я также верила, что она скоро влюбится в кого-то еще и наша дружба войдет в прежнюю колею.

– Но этого не произошло.

– Нет. – Я пропустила через пальцы ленту, которой была перевязана шляпная коробка.

– Она испытывала сильные чувства к Гаю и убедила себя, что их дружба выльется в нечто большее, если только… он…

– Но он влюбился в вас.

Я кивнула.

– Шестого января я вернулась в Лондон и позвонила Эмме, но она не взяла трубку. Не ответила и по мобильному. Я посылала ей сообщения и электронные письма – все безрезультатно. Ее ассистентка Шин была в отъезде и ничем не могла мне помочь. Тогда я позвонила маме Эммы, Дафне. Она сказала, что Эмма три дня назад решила поехать в Южную Африку навестить друзей, и там, где она находится – в Трансваале, – мобильные принимают плохо. Дафна спросила, все ли у Эммы в порядке – в последнее время она казалась очень расстроенной, но не говорила почему. Я притворилась, будто не знаю, в чем дело. Дафна добавила, что у Эммы иногда бывает плохое настроение и нужно просто переждать такие моменты. Чувствуя себя законченной лицемеркой, я согласилась.

– Вы получали известия от Эммы, когда она была в Южной Африке?

– Нет. Но знала, что в третью неделю января она вернулась, поскольку пришел ответ на приглашение в честь нашей с Гаем помолвки. Вечеринка должна была состояться в следующую субботу. Она выражала свое сожаление.

– Это, должно быть, причинило вам боль.

– Да, – пробормотала я. – Не могу передать, какую сильную. Затем настал День святого Валентина… – Я помолчала. – Гай заказал столик в кафе «Блюберд», неподалеку от его квартиры в Челси. И мы как раз собирались выходить, как вдруг позвонила Эмма – впервые с Нового года. Ее голос показался мне немного странным – словно ей не хватает воздуха, – и я спросила, все ли с ней в порядке. Она ответила, что чувствует себя «ужасно». Она едва говорила, словно болела гриппом. Я спросила, принимает ли она лекарства, и Эмма ответила, что выпила парацетамол. Ей «так плохо», добавила она, и «хочется умереть». Я встревожилась и сказала, что навещу ее. И услышала шепот Эммы: «Правда? Ты придешь, Фиби? Пожалуйста, приходи». Я пообещала быть у нее через полчаса.

Закрыв телефон, я увидела, как сильно расстроен Гай. «Я заказал прекрасный праздничный ужин и желаю им насладиться», – сказал он. Кроме того, Гай не верил, будто Эмме действительно очень плохо. «Ты же знаешь, как она склонна все преувеличивать, – заявил он. – Наверное, просто ищет внимания». Я настаивала, что у Эммы действительно больной голос и сейчас многие болеют гриппом. «Я хорошо знаю Эмму, и у нее скорее всего просто сильная простуда», – ответил Гай. И добавил, что моя реакция неадекватна из-за неуместного чувства вины – мол, это Эмма должна чувствовать себя виноватой. Она три месяца дулась и даже не пришла на помолвку. Я собиралась ехать к ней немедленно, ведь Эмма легкоранимый человек, с которым надо обращаться осторожно. Гай ответил, что устал от этой «сумасшедшей модистки», как он ее называл. «Мы идем ужинать», – сказал он и надел пальто.

Интуиция подсказывала мне, что я должна ехать к Эмме, но мне была невыносима мысль о ссоре с Гаем. Помню, я стояла, теребила обручальное кольцо и говорила: «Я просто не знаю, что делать…» Затем, в качестве компромисса, Гай предложил поужинать, а по возвращении позвонить Эмме. Поскольку мы уходили ненадолго, я согласилась. И мы пошли в «Блюберд», и говорили о свадьбе, которая должна была состояться в феврале. Так странно теперь думать об этом…

– Вы сильно печалитесь?

Я посмотрела на миссис Белл.

– Это странно, но я… почти ничего не чувствую… А когда в половине одиннадцатого мы вернулись в квартиру Гая, я позвонила Эмме. Услышав мой голос, она заплакала. Жалела, что огорчила нас с Гаем и была плохой подругой. «Тебе не о чем беспокоиться, я тебя не оставлю», – ответила я. – На глаза навернулись слезы. – «Сегодня ночью, Фиби?» – прошептала Эмма. «Сегодня ночью», – повторила я и посмотрела на Гая, но он покачал головой, изображая пьяного за рулем. Я поняла, что действительно перебрала спиртного, и сказала Эмме… Я сказала ей… что приду утром. – Я помолчала. – Сначала Эмма ничего не ответила, потом я услышала ее голос: «…Теперь спать». И сказала: «Да, иди спать – я приеду к тебе рано утром. Хороших тебе снов, Эм».

Я посмотрела на шляпную коробку. Тюльпаны и колокольчики расплывались перед глазами.

– Я проснулась в шесть с каким-то странным чувством. Хотела позвонить Эмме, но решила не будить и поехала в Мэрилбоун. Припарковавшись возле дома на Ноттингэм-стрит, который она снимала, я достала из тайника запасной ключ и вошла. Дом выглядел очень запущенным. На коврике лежала груда почты. Кухонная раковина была забита грязной посудой.

Я впервые оказалась у Эммы после того рокового ужина. Стоя там, я вспомнила смятение, которое почувствовала, когда Эмма познакомила нас с Гаем, и эйфорию, охватившую меня после его звонка. «Наша дружба прошла тяжкие испытания, но теперь все будет хорошо», – подумала я. В гостиной тоже был страшный беспорядок: на диване лежали полотенца, а корзину для бумаг переполняли использованные салфетки и пустые бутылки из-под воды. Эмме явно нездоровилось. Я поднялась по узкой лестнице мимо фотографий моделей в ее очаровательных шляпах и остановилась у двери в спальню. Там было тихо, и я, помню, почувствовала облегчение: значит, Эмма спит, а это для нее самое хорошее.

Я открыла дверь и вошла. Подойдя к кровати, я поняла, что не слышу ее дыхания. Но она умела его задерживать, поскольку была хорошей пловчихой. Когда мы были детьми, она пугала меня – падала и переставала дышать. Но зачем ей делать это сейчас, ведь нам по тридцать три года? У меня в голове внезапно зазвучала мелодия, которую она играла в школе, – «Грезы». «Она спит», – подумала я и тихо позвала: «Эмма!»

Она не двигалась. «Эмма, – продолжала шептать я, – проснись. – Она не шевелилась. – Проснись, Эмма! – Мое сердце забилось. – Пожалуйста, мне надо узнать, как ты себя чувствуешь. Ну давай же, Эм. – Она молчала. – Эмма, будь так добра, проснись», – молила я, охваченная паникой. Я дважды хлопнула в ладоши у нее над головой. И вспомнила, как однажды мы играли в прятки и она изобразила мертвую столь убедительно, что я решила, будто так оно и есть, и буквально обезумела, а потом Эмма вскочила на ноги и расхохоталась. Я была расстроена, сердита и наконец заплакала.

Я почти ожидала, что сейчас Эмма тоже вскочит, расхохочется и крикнет: «Я одурачила тебя, Фиби! Ты думала, что я умерла, верно?», но вспомнила: Эмма дала клятву никогда больше так не поступать. Однако она по-прежнему не двигалась. «Не надо так обращаться со мной, Эмма, – простонала я. – Пожалуйста!» И коснулась ее… – Я смотрела на шляпную коробку и видела люпины, или это была наперстянка? – Я отбросила одеяло. Эмма лежала на боку, в джинсах и футболке, ее глаза были приоткрыты, она словно смотрела перед собой. Кожа стала серой. Пальцы сжимали телефон.

Я вскрикнула и схватила свой мобильный. Моя рука так сильно дрожала, что я никак не могла набрать цифру «девять», и пришлось повторить попытку три или четыре раза. На полу я увидела баночку от парацетамола и подняла ее – она была пуста. Я слышала, как женщина спрашивает по телефону, какая мне требуется служба. Я тяжело дышала и едва могла говорить, но сумела вымолвить, что моей подруге необходима медицинская помощь, срочно, и они должны выслать машину немедленно… – Я попыталась сглотнуть. – Но я уже знала… что Эм… что Эмма…

На шляпную коробку упала слеза.

– О, Фиби, – донесся до меня шепот миссис Белл.

Я подняла голову и посмотрела в окно.

– Потом мне сказали, что она умерла за три часа до моего приезда.

Я несколько мгновений молчала, по-прежнему держа на коленях шляпную коробку и пропуская бледно-зеленую ленточку между пальцами.

– Но как ужасно сделать такое, – тихо произнесла миссис Белл. – Как ни велика печаль… совершить…

Я посмотрела на нее.

– Но это было не так – хотя поначалу создалось именно такое впечатление. Какое-то время никто не понимал, что на самом деле случилось с Эммой… что заставило ее… – Лицо миссис Белл расплывалось у меня перед глазами. Я опустила голову.

– Мне так жаль, Фиби. Вам слишком тяжело рассказывать об этом.

– Да. Потому что я виновата во всем.

– Не ваша вина, что Гай полюбил вас, а не Эмму.

– Но я знала, как сильно он ей нравился. Наверняка многие сочли бы, что мне не стоило завязывать с ним отношения, памятуя об этом.

– Но это могло оказаться вашим шансом найти свою любовь.

– Именно так я себе и говорила. Что могу никогда больше не испытать подобных чувств. И утешала себя тем, что Эмма забудет Гая и влюбится в кого-то еще, ведь именно так всегда и получалось. Но на этот раз дело обстояло иначе. – Я вздохнула. – И я могу понять, как убивала ее мысль о нашей близости, ведь она надеялась быть с ним.

– Вы не можете винить себя в том, что ее надежды не оправдались, Фиби.

– Нет. Но могу и виню себя, что не приехала к ней ночью, когда все мои инстинкты призывали меня к этому.

– Ну… – Миссис Белл покачала головой. – Возможно, это не возымело бы никакого действия.

– Мой врач тоже так думала. Она сказала, что к тому времени Эмма впала бы в кому, из которой никогда… – Я судорожно ловила ртом воздух. – Я так и не узнаю этого. Но продолжаю верить, что если бы приехала, когда она позвонила мне в первый раз, а не двенадцатью часами позже, то Эмма была бы жива.

Я поставила коробку на пол и подошла к окну.

– Вот почему вы почувствовали сходство со мной, миссис Белл. У нас обеих были подруги, которые ждали нашего прихода.

Глава 7

Я шла на ужин с Майлзом и думала, что некоторые люди считают себя способными контролировать свои негативные мысли – размещать их в ячейках памяти и вынимать лишь в нужное время. Идея заманчивая, но я никогда в нее не верила. По собственному опыту знаю: печаль и сожаления приходят произвольно и способны просто-напросто оглушить вас. Единственное действенное лекарство – это время, хотя история миссис Белл доказывает, что иногда для излечения не хватает целой жизни. Работа, конечно, также является противоядием, поскольку отвлекает от подобных мыслей. «Майлз тоже способен отвлечь меня от них», – подумала я, в среду после восьми отправившись на свидание с ним.

Я нарядилась – надела коктейльное платье шестидесятых из бледно-розового шелка, из которого делают сари, а сверху накинула старинную золотую пашмину.

– Мистер Арчант уже здесь, – сказал метрдотель ресторана «Оксо тауэр». Я пошла за ним и увидела за столиком у большого окна Майлза. Он изучал меню. С упавшим сердцем я отметила его седые волосы и полукруглые очки для чтения. Затем он поднял глаза, увидел меня, и лицо его озарилось радостной, хотя несколько смущенной улыбкой, и это развеяло мое разочарование. Майлз встал, сунул очки в карман пиджака и поправил желтый шелковый галстук. Забавно, когда столь искушенный мужчина чувствует себя так неловко.

– Фиби. – Он расцеловал меня в обе щеки и положил руку на плечо, словно пытаясь привлечь к себе. Притягательность Майлза застала меня врасплох. – Хотите бокал шампанского? – спросил он.

– С удовольствием.

– «Дом Периньон» подойдет?

– Если нет чего-то получше, – пошутила я.

– Шампанского «Круг Винтаж» у них нет, я спрашивал.

Я рассмеялась, но потом поняла, что Майлз говорит серьезно.

Мы болтали, наслаждаясь видом на залитую солнцем реку и собор Святого Павла, и меня трогало, как сильно Майлз старается произвести впечатление и каким счастливым кажется в моем обществе. Я спросила его о работе, и он ответил, что является партнером-основателем юридической фирмы, где дает консультации три дня в неделю.

– Я наполовину пенсионер. – Он сделал глоток шампанского. – Но люблю держать руку на пульсе и помогаю привлекать клиентов, что обеспечивает развитие дела. А теперь, Фиби, расскажите о вашем магазине – почему вы решили открыть его? – Я коротко поведала Майлзу о своей работе в «Сотби». Он сделал большие глаза. – Значит, я вел битву с профессионалом?

– Да, – ответила я, когда он отдавал официанту карту вин. – Но я действовала как любительница. Меня переполняли эмоции.

– Должен сказать, вы торговались весьма умело. Но что такого особенного в… будьте добры, назовите имя того дизайнера еще раз.

– Мадам Грес, – терпеливо сказала я. – Она была величайшим кутюрье в мире. Она очень любила складки и плиссировку и драпировала непосредственно фигуру, так что получались удивительные платья, превращавшие женщин в прекрасные статуи, подобные «Духу экстаза» на «роллс-ройсах». Мадам Грес была очень смелым скульптором и ваяла из ткани.

Майлз сложил руки.

– В каком смысле?

– Открыв в сорок втором году в Париже Дом Грес, она вывесила в окно огромный французский флаг в знак неповиновения оккупантам. Каждый раз, когда немцы снимали его, она вывешивала новый. Они знали об ее еврейском происхождении, но не трогали, надеясь, что она будет одевать их жен. Мадам Грес отказалась делать это, и они закрыли ее Дом. Она, как это ни печально, умерла в безвестности и нищете, хотя была гением.

– И что вы станете делать с платьем?

Я слегка пожала плечами:

– Не знаю.

Он улыбнулся.

– Сохраните его для своей свадьбы.

– Мне уже предлагали это, но сомневаюсь, что когда-нибудь использую его с такой целью.

– Вы были замужем? – Я покачала головой. – Но были близки к этому? – Я кивнула. – Были помолвлены? – Я снова кивнула.

– Вы позволите мне расспросить вас об этом?

– Простите – лучше не надо. – Я прогнала мысли о Гае. – А как насчет вас? – полюбопытствовала я, когда принесли закуски. – Вы прожили в одиночестве десять лет – почему…

– Почему я снова не женился? – Майлз пожал плечами. – У меня были подруги, – он взял столовую ложку, – и очень милые, но… до свадьбы дело не дошло. – Разговор естественным образом коснулся жены Майлза. – Эллен была хорошим человеком. Я обожал ее. Она была американкой и успешной художницей – в основном писала портреты детей. Она умерла десять лет назад, в июне. – Он задержал дыхание, словно мы обсуждали трудную для него тему. – Однажды днем ее хватил удар.

– Почему?..

Он опустил ложку.

– Кровоизлияние в мозг. Весь день ужасно болела голова, но поскольку у нее бывали мигрени, она не поняла, что это необычная головная боль. – Майлз помолчал. – Вы не можете представить, какой шок…

– Да, – тихо сказала я.

– Но я по крайней мере успокаивал себя тем, что в этом не было ничьей вины. – Я почувствовала укол зависти. – Просто одна из ужасных, неизбежных случайностей – воля Господня, или как еще это можно назвать?

– И как ужасно для Роксаны.

Он кивнул.

– Ей было всего шесть лет. Я посадил ее к себе на колени и попытался объяснить, что мамочка… – Его голос дрогнул. – Никогда не забуду выражение ее лица, когда она всеми силами пыталась понять непостижимое – половина ее вселенной просто… исчезла. – Майлз вздохнул. – Я знаю, это постоянно мучает Рокси, хотя по ней и не скажешь. У нее острое чувство того, что у нее нет… чувство…

– Утраты? – осторожно подсказала я.

Майлз посмотрел на меня.

– Утраты. Да. Так оно и есть.

Зазвонил его блэкберри. Он вынул из кармана очки, нацепил на кончик носа и посмотрел на экран.

– Это Рокси. Вы извините меня, Фиби? – Он снял очки, вышел из зала и остановился на террасе, облокотившись о балкон; его галстук слегка развевался на ветру. Похоже, разговор с Рокси был серьезным. Наконец Майлз убрал телефон в карман.

– Простите, – сказал он, возвращаясь к столику. – Я мог показаться вам грубым, но когда твой ребенок…

– Понимаю, – кивнула я.

– У нее застопорилось дело с эссе по древней истории, – объяснил он. Официант тем временем принес основное блюдо. – Она пишет о Боадицее.

– Разве ее в наши времена не называют Боудиккой?

Майлз согласно склонил голову.

– Вечно забываю об этом. Все время приходится напоминать себе, что Бомбей превратился в Мумбай.

– А «Купол тысячелетия» – в «Арену О2».

– Правда? – удивился он и улыбнулся. – Как бы то ни было, Рокси должна сдать эссе завтра, а она только начала писать его. Иногда она бывает немного неорганизованной, – нахмурился он.

Я взяла вилку.

– А ей нравится ее школа?

Майлз пожал плечами.

– Похоже, да, хотя судить еще рано: она учится там всего две недели.

– А где училась раньше?

– В школе Святой Мэри – это учебное заведение для девочек в Доркинге. Но… – Я посмотрела на него. – Ничего путного из этого не вышло.

– Ей не понравилось жить вне дома?

– Она не возражала, но там возникло… – Майлз поколебался, – некоторое недоразумение – за несколько недель до получения аттестата о среднем образовании. Потом все… прояснилось. Но я решил, что лучше ей учиться в другом месте. И теперь она в Беллингэме. Похоже, ей там нравится, и я молю Бога, чтобы она хорошо сдала экзамены.

– И поступила в университет?

Майлз покачал головой.

– Рокси утверждает, что это пустая трата времени.

– Правда? – Я положила вилку. – Ну… это вряд ли. Ведь вы говорили, что она хочет работать в модном бизнесе?

– Да, хотя не представляю, чем именно собирается заниматься. Она говорит о каком-нибудь глянцевом журнале, скажем, «Вог» или «Татлер».

– Но в этой сфере очень жесткая конкуренция, и, если она настроена серьезно, диплом ей очень пригодится.

– Я говорил ей об этом, – устало сказал Майлз. – Но она очень упрямая.

Подошел официант забрать наши тарелки, и я, воспользовавшись случаем, сменила тему:

– У вас такая необычная фамилия… Когда-то я была знакома с Себастьяном Арчантом, владельцем замка Фенли. Я ездила к нему, чтобы оценить коллекцию текстильных изделий восемнадцатого века. – Я вспомнила бархатный камзол и брюки 1780-х, расшитые анемонами и незабудками. – Основная часть коллекции отправилась в музеи.

– Себби – мой второй кузен, – сдержанно объяснил Майлз. – И по всей видимости, он попытался изнасиловать вас за беседкой в парке.

– Не совсем так, – изумилась я. – Но мне пришлось остаться в замке на три ночи, поскольку работы оказалось невпроворот, а поблизости не было гостиниц, и… – Я съежилась от воспоминаний. – Он попытался войти в мою комнату. Мне пришлось придвинуть к двери сундук – это было отвратительно.

– Да, узнаю Себби – хотя я понимаю этот его порыв. – Майлз на мгновение задержал на мне взгляд: – Вы очаровательны, Фиби. – От прямоты комплимента у меня перехватило дыхание. Я даже почувствовала небольшую волну желания. – А я ближе к французской части семейства. Они виноделы.

– Где?

– В Папском замке, в нескольких милях к северу от…

– Авиньона, – перебила я.

– Вы хорошо знаете эти места?

– Я время от времени езжу в Авиньон за товаром, и отправлюсь туда в следующий уик-энд.

Майлз опустил бокал красного вина.

– И где вы остановитесь?

– В отеле «Европа».

Он с радостным удивлением покачал головой.

– Ну, мисс Свифт, если вы согласны на второе свидание со мной, я опять поведу вас ужинать, поскольку тоже там буду.

– Вы там будете?

Майлз счастливо кивнул.

– Почему?

– Потому что другой мой кузен, Паскаль, владеет виноградником. Мы с ним всегда были близки, и каждый сентябрь я помогаю ему с уборкой урожая. Виноград только начали собирать, а я приеду на последние три дня. – Когда вы туда прибываете? – Я ответила. – Тогда мы с вами окажемся там в одно время, – с довольным видом сказал он, растрогав меня до глубины души. – Знаете, – произнес Майлз, когда принесли кофе, – я не могу избавиться от мысли, что это судьба. – Он вновь потянулся за своим телефоном. – Простите, Фиби. – Майлз надел очки и посмотрел на экран, нахмурив брови. – Рокси по-прежнему корпит над своим эссе. Пишет, что просто в отчаянии – большими буквами и с несколькими восклицательными знаками. Пожалуй, мне пора домой. Вы извините меня?

– Конечно. – Вечер был почти завершен, а его привязанность к дочери показалась мне трогательной.

Майлз сделал знак официанту и взглянул на меня.

– Я получил огромное наслаждение от этого вечера.

– Я тоже, – правдиво ответила я.

– Это хорошо, – улыбнулся Майлз.

Он оплатил счет, и мы поехали в лифте вниз. На улице я собиралась попрощаться с Майлзом и пройти пять минут до станции «Лондонский мост», но перед нами остановилось такси.

Водитель открыл окно.

– Мистер Арчант?

Майлз кивнул и повернулся ко мне.

– Я заказал такси, чтобы меня отвезли в Кэмберуэлл, а затем вас доставят в Блэкхит.

– О. Я собиралась добраться на метро.

– Даже слышать об этом не хочу.

Я посмотрела на часы и запротестовала:

– Сейчас всего четверть одиннадцатого!

– Но если я вас подвезу, то проведу с вами чуть больше времени.

– В таком случае, – улыбнулась я, – спасибо.

Мы с Майлзом ехали по южному Лондону и пытались вспомнить, что знаем о Боудикке, но припомнили только, что она была королевой времен железного века, восставшей против римлян. «Папа знает, – подумала я, – но звонить ему поздно – по ночам он встает к Луи».

– Она ведь разрушила Ипсуич? – спросила я, когда мы ехали по Уолуорт-роуд.

Майлз погрузился в свой блэкберри.

– Это был Колчестер, – сказал он, глядя на экран через очки. – Все это есть на сайте «Британники». Приеду домой, возьму оттуда куски и перепишу своими словами.

А я подумала, что в шестнадцать лет Рокси могла бы сделать это сама.

Мы пересекли Кэмберуэлл-Грин, свернули в Кэмберуэлл-Гроув и вскоре остановились. Так вот где живет Майлз. Я посмотрела на элегантный георгианский дом, немного отстоявший от дороги, и увидела, что занавеска на окне внизу отдернута и в нем маячит бледное лицо Рокси.

Майлз повернулся ко мне.

– Было так приятно повидать вас, Фиби. – Наклонился и поцеловал меня, на мгновение прижавшись щекой к моей щеке. – Значит… увидимся во Франции? – Его взволнованное лицо свидетельствовало, что это вопрос, а не утверждение.

– Увидимся во Франции, – ответила я.

* * *

Я была довольна, что меня пригласили на «Радио-Лондон» обсудить винтажную одежду, пока не вспомнила, что их студия находится на Мэрилбоун-Хай-стрит. В понедельник утром я заставила себя пойти по Мэрилбоун-лейн. Проходя мимо магазина, где продавались ленты и Эмма покупала украшения для своих шляп, я попыталась представить себе ее дом в нескольких кварталах отсюда, где теперь жили другие люди. Я воображала ее вещи, упакованные в сундуки, в гараже родителей. Затем с волнением вспомнила о дневнике Эммы, в котором она ежедневно делала записи. Рано или поздно ее мать прочтет его.

Когда я добралась до «Амичи» – кафе, куда мы часто ходили с Эммой, мне вдруг почудилось, будто я вижу ее сидящей у окна с обиженным, озадаченным лицом. Но конечно, это была не Эмма – просто женщина, немного похожая на нее.

Я толкнула стеклянную дверь радио «Лондон». Швейцар выдал мне бейджик и попросил подождать. Я сидела около стойки администратора и слушала бормотание радио: «Теперь новости для путешественников… Саут-Серкулар… инцидент на Хайбери-корнер… 94.9 FM… Погода в Лондоне… рекордно высокий уровень… со мной Джинни Джоунс… и через несколько минут я буду разговаривать о старомодной – вернее, старой – одежде с владелицей винтажного магазина Фиби Свифт». У меня засосало под ложечкой. Появился продюсер Майк с клипбордом в руке.

– Это всего лишь дружеская пятиминутная беседа, – объяснил он, ведя меня по ярко освещенному коридору. Он нажал плечом на тяжелую дверь студии, и та с тихим стуком открылась: сейчас идет передача в записи, так что можно разговаривать, – пояснил он, когда мы вошли. – Джинни, познакомься с Фиби.

– Привет, Фиби! – поздоровалась Джинни, и я села. Она кивнула на лежащие передо мной наушники. Я надела их и услышала, что предыдущая передача подходит к концу. Затем ведущий какое-то время шутил со спортивными репортерами – что-то там о Лондонской Олимпиаде, после чего последовал анонс передачи Денни Бейкера.

– А теперь, – улыбнулась Джинни, – от лохмотьев к богатству. Вот на что надеется Фиби Свифт. Она недавно открыла магазин винтажной одежды в Блэкхите – «Деревенский винтаж» – и сейчас присоединится ко мне. Фиби, только что завершилась Лондонская неделя моды, и на ней большое внимание было уделено винтажной одежде, это так?

– Да. Несколько основных домов моды использовали элементы винтажа в своих последних коллекциях.

– А почему винтаж придает изюминку одежде de nos jours[18]18
  Наших дней (фр.).


[Закрыть]?

– Думаю, то обстоятельство, что такие иконы стиля, как Кейт Мосс, выбирают его, оказывает большое влияние на рынок.

– На ней было золотое атласное платье тридцатых годов, которое разорвали на лоскуты?

– Да – но это обратный случай: от богатства к лохмотьям, поскольку говорили, будто оно стоит две тысячи фунтов. Теперь многие голливудские звезды надевают винтаж, чтобы пройтись в такой одежде по красному ковру, – скажем, Джулия Робертс появилась на вручении «Оскаров» в винтажном платье от Валентино, а Рене Зеллвегер – в канареечном платье пятидесятых от Джин Дессес. Все это изменило отношение к винтажу, на который раньше смотрели как на что-то богемное и причудливое, но теперь считают изысканным.

Джинни сделала пометку в сценарии.

– А как влияет винтаж на девушек?

– Если вы знаете, что носите нечто исключительно индивидуальное и прекрасно сделанное, то это повышает вашу самооценку. Кроме того, у вашей одежды есть история – наследство, если хотите, и это дает вам некоторую опору в жизни. Современная одежда не имеет такого дополнительного измерения.

– Какие советы вы можете дать тем, кто покупает винтаж?

– Будьте готовы потратить немало времени на поиски подходящего вам платья и ищите то, что вам к лицу. Если у вас выразительные формы, не стоит обращаться к платьям двадцатых или шестидесятых, поскольку прямой покрой не пойдет вашей фигуре; подберите нечто времен сороковых или пятидесятых. Если вам нравятся тридцатые годы, то имейте в виду: их силуэты не смотрятся на объемном животе или большом бюсте. Будьте реалистами. Не приходите в винтажный магазин в надежде превратиться, скажем, в Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани», поскольку это может оказаться совершенно не ваш стиль и вы упустите нечто важное.

– А что носите вы, Фиби?

– На мне цветастое шифоновое платье для чаепитий неизвестного дизайнера конца тридцатых – это мой любимый период – и винтажный кашемировый кардиган.

– Очень мило. Вы действительно клево одеты. – Я улыбнулась. – А вы всегда носите винтаж?

– Да – и если не костюм целиком, то хотя бы аксессуары; я нечасто обхожусь совсем без винтажа.

– Но, – состроила гримаску Джинни, – вряд ли я захочу носить чью-то старую одежду.

– Некоторые люди разделяют ваше мнение. – Я подумала о маме. – Но мы, любительницы винтажа, такими родились и потому не чувствуем брезгливости. Мы считаем, что маленькое пятнышко или другая «метка» – небольшая плата за обладание чем-то оригинальным и, возможно, носящим легендарное имя.

Джинни перестала писать.

– Так какие тогда проблемы возникают с винтажем? Цены?

– Нет, учитывая качество, цены остаются разумными, что является еще одним преимуществом в наше кризисное время. Проблема в размерах: винтажная одежда довольно маленькая. От сороковых до шестидесятых были модны тонкие талии, платья и жакеты сильно зауживали, и женщины носили корсеты и тесные пояса, чтобы надеть их. К тому же сейчас женщины стали крупнее. Мой совет покупательницам винтажа – игнорируйте указанный на ярлыке размер и просто померяйте понравившееся платье.