Текст книги "Дело в стиле винтаж"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Я отдала маме ее сумку.

– Насколько я понимаю, ты не поедешь в Майда-Вейл, – тихо сказала я.

Она отрицательно покачала головой.

– Слишком поздно. Но я рада, что оказалась здесь. – Она обняла меня и вышла из больницы.

Сестра объяснила мне, как пройти в детскую палату. Я поднялась на лифте и увидела папу на стуле у крайней кроватки – Луи сидел в ней и играл с машинкой. Он неплохо выглядел, лишь на руке была повязка – там, где ему ставили капельницу. Цвет лица нормализовался за исключением…

– Что это? – спросила я. – У него на лице?

– Где? – удивился папа.

– Вот здесь, на щеке? – Я нагнулась к Луи и поняла, что это было – идеальный отпечаток кораллового поцелуя.

Глава 14

Мне понадобился целый день, чтобы пережить случай с Луи. Я позвонила маме, желая выяснить, как ее дела.

– У меня все хорошо, – спокойно ответила она. – Ситуация оказалась довольно… странной, и это мягко сказано. Как твой отец?

– Не очень. Они поцапались с Рут.

– Почему?

– Он не знал, что нужно сразу отправляться в больницу, если у ребенка подозрение на менингит, и она по этому поводу пришла в ярость.

– Тогда ей следует уделять больше внимания Луи. Твоему папе шестьдесят два. Он старается изо всех сил, но его интуиция… не срабатывает. Луи нужен подобающий уход. А твой отец не нянька, а археолог.

– Верно, хотя и не работает. Но как дела с твоей «процедурой», мама?

Я услышала горький вздох.

– Только что отдала оставшиеся четыре тысячи.

– Ты хочешь сказать, что потратила восемь тысяч фунтов на подтяжку, которую не делала?

– Да, потому что они арендовали операционную, заплатили сестрам, анестезиологу и Фредди Черчу, так что выхода не было. Но когда я объяснила им причину, они милостиво обещали мне двадцатипятипроцентную скидку на будущую подтяжку.

– И когда ты планируешь ее сделать?

– Точно… не знаю. – В мамином голосе звучало сомнение.

Через два дня после этого Майлз забрал меня прямо из магазина и отвез к себе домой, где мы собирались провести вечер. Я быстро приняла ванну, спустилась вниз и приготовила ужин. За едой мы говорили о Луи.

– Слава Богу, твоя мама оказалась поблизости.

– Да. Нам… повезло. – Я не стала сообщать Майлзу, куда она направлялась. – В ней взыграл материнский инстинкт.

– Но какая странная обстановка для встречи твоих родителей.

– Да уж. Они увиделись впервые после папиного ухода. Думаю, их обоих потрясло это.

– Ну, все хорошо, что хорошо кончается. – Майлз налил мне белого вина. – И ты говорила, в магазине полно дел.

– Это какое-то сумасшествие. Отчасти потому, что о нас упомянули в «Ивнинг стандард». – Я решила не сообщать Майлзу, что упоминание принадлежало девушке, порвавшей платье Рокси. – Это вызвало наплыв покупателей, в том числе американцев, желающих приодеться на День благодарения.

– Он когда? Завтра?

– Да. Я продала множество облегающих платьев в стиле ретро.

– Хорошо. – Майлз поднял бокал. – Значит, все отлично?

– Похоже на то.

Но от Люка ничего не было слышно. Прошло уже две недели, и я предположила, что Мириам Липецки передали мою просьбу, но она по какой-то причине ответила отказом.

После ужина мы с Майлзом пошли в гостиную смотреть телевизор. Когда начались десятичасовые «Новости», хлопнула входная дверь – пришла Рокси, гулявшая с подругой. Майлз вышел в прихожую.

– Я иду спать, – зевнула она.

– Хорошо, дорогая, но не забывай, что завтра я разбужу тебя рано – у меня с утра совещание. Мы выедем в семь. Фиби все здесь запрет – она встанет позже.

– Конечно. Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, Рокси, – крикнула я.

– Спокойной ночи.

Мы с Майлзом бодрствовали еще около часа, а затем, обнявшись, пошли в спальню. Теперь, когда проблем с Рокси стало меньше, я чувствовала себя с ним более комфортно. И даже могла представить себе нашу совместную жизнь.

Утром я сквозь сон слышала, как Майлз ходит по спальне. Он поговорил с Рокси на лестничной площадке, затем до меня донесся запах тостов и отдаленный хлопок входной двери.

Я приняла душ и высушила волосы феном, который Майлз теперь хранил в спальне. Затем вернулась в ванную почистить зубы и подкраситься. И направилась к каминной полке забрать свое кольцо с изумрудом. Я стояла и смотрела на зеленое блюдце, в которое вчера положила его. На блюдце было три пары запонок Майлза, две пуговицы, коробок спичек и ничего больше…

Я первым делом подумала, что Майлз куда-то убрал кольцо, дабы оно находилось в большей сохранности, но вряд ли он сделал бы это без моего ведома. И я стала искать на полке – вдруг кольцо как-то выпало из блюдца, – но его не было ни там, ни на полу, хотя я тщательно осмотрела каждый дюйм. Я нервничала все больше и больше.

Я села на стул в ванной и стала прокручивать в уме свои действия вчера вечером. Я приехала сюда с Майлзом, и поскольку весь день была занята и устала, быстро приняла ванну. Именно тогда я сняла кольцо и положила на зеленое блюдце – я всегда так делаю, оставаясь у Майлза. Я решила не надевать его – ведь мне предстояло готовить ужин, и спустилась вниз.

Я посмотрела на часы – без пятнадцати восемь: пора отправляться в Блэкхит, но я паниковала из-за кольца. И решила позвонить Майлзу в машину.

– Майлз? – сказала я.

– Это Роксана. Папа велел мне отвечать на звонки, потому что забыл свой наушник.

– Ты не спросишь у него одну вещь?

– О чем?

– Скажи, что я вчера оставила свое кольцо с изумрудом в ванной, на блюдце на каминной полке, а теперь его там нет и я гадаю, куда он мог его убрать.

– Я ничего не видела, – ответила Рокси.

– Спроси о нем папу, – повторила я. Мое сердце колотилось.

– Папочка, Фиби не может найти свое кольцо с изумрудом; она говорит, что оставила его в твоей ванной на зеленом блюдце, и думает, куда ты мог его убрать.

– Нет, конечно же, я этого не делал, – раздался голос Майлза. – С какой стати?

– Вы слышали? – сказала Рокси. – Папа его не трогал. Никто ничего не видел. Вы, должно быть, его потеряли.

– Нет, я его не теряла. Оно определенно было там… так что… если он сможет позвонить мне позже… я…

Связь оборвалась.

Меня так расстроила пропажа кольца, что я едва не забыла включить сигнализацию. Я пошла к Денмарк-Хиллу, села на поезд до Блэкхита и сразу направилась в магазин.

Майлз позвонил мне и обещал поискать кольцо. Он сказал, что оно, должно быть, куда-то закатилось, – таково единственно возможное объяснение.

Вечером я поехала на машине в Кэмберуэлл.

– Так куда ты его положила? – спросил Майлз, когда мы вошли в его ванную комнату.

– Сюда, в это блюдце…

И тут до меня дошло. Я была слишком расстроена, чтобы обратить на это внимание, но Рокси сказала Майлзу, будто я оставила кольцо на «зеленом блюдце», а ведь я не говорила ей о цвете – просто «на блюдце». А их там было три, и все разные. Голова закружилась, и пришлось опереться на полку, чтобы восстановить равновесие.

– Я положила кольцо сюда, – повторила я. – Приняла ванну и решила не надевать его, потому что надо было готовить, и пошла вниз. А утром его на блюдце не оказалось.

Майлз посмотрел на зеленое блюдце:

– Ты уверена, что положила именно сюда? Я не видел его, когда снимал запонки.

Все внутри у меня сжалось.

– Я положила кольцо на это блюдце – примерно в половине седьмого. – Повисло неловкое молчание. – Майлз… – У меня во рту пересохло. – Майлз… прости… но… я не могу не думать…

Он взглянул на меня.

– Я знаю, о чем ты думаешь, и мой ответ «нет».

Мое лицо запылало.

– Но кроме Рокси, в доме никого не было. Есть шанс, что она могла взять его.

– Зачем ей это?

– По ошибке, – в отчаянии проговорила я. – Или, возможно, просто хотела… посмотреть на него и забыла вернуть на место. – Я смотрела на Майлза, мое сердце колотилось. – Майлз, пожалуйста, спроси у нее.

– Нет. Я не буду этого делать. Роксана сказала, что не видела твое кольцо, а это означает только одно: она его действительно не видела. И хватит об этом. – Тогда я сообщила Майлзу, что Рокси знала о цвете блюдца, о котором шла речь. – Ну… – развел он руками, – она ведь сюда заходит.

– Но здесь есть еще синее блюдце и красное. Откуда Рокси известно, что я оставила кольцо в зеленом, ведь я ей этого не говорила?

– Я храню запонки именно в зеленом, вот она и предположила, будто ты оставила кольцо в нем же. А может, решила так просто по ассоциации – ведь изумруды тоже зеленые. – Майлз пожал плечами. – Понятия не имею – уверен только, что Рокси не брала твое кольцо.

Мое сердце продолжало глухо стучать в груди.

– Почему ты настаиваешь на этом?

Майлз посмотрел на меня так, словно я ударила его.

– Потому что в душе она хорошая, порядочная девочка. И никогда не сделает ничего… неправильного. Я говорил тебе об этом, Фиби.

– Да, говорил – ты часто говоришь это, Майлз. И я не совсем понимаю почему.

Майлз вспыхнул:

– Потому что это правда. И кроме того, – он провел рукой по волосам, – ты же видела, сколько всего у Рокси. Ей не нужны чужие вещи.

– Майлз, – тихо сказала я, – посмотри в ее комнате. Я сама не могу.

– Конечно, не можешь, а я не буду.

У меня из глаз хлынули слезы.

– Я просто хочу получить обратно свое кольцо. Думаю, Рокси вчера вечером зашла сюда и взяла его, поскольку другого объяснения нет. Майлз, пожалуйста, посмотри у нее.

– Нет. – Я увидела, как на его виске забилась жилка. – И думаю, с твоей стороны неправильно просить об этом.

– А я думаю, ты не прав, отказываясь выполнить мою просьбу! Ведь Рокси ушла спать на час раньше, чем мы, и имела достаточно времени, чтобы зайти сюда. А ты говорил, она так поступает…

– Да, чтобы взять шампунь, а не красть драгоценности моей подруги.

– Майлз, но ведь кто-то взял мое кольцо из блюдца.

Он пристально смотрел на меня.

– Но у тебя нет доказательств, что это сделала Роксана. Возможно, ты его просто потеряла, а винишь ее.

– Я его не теряла. – Мои глаза были полны слез. – Я знаю, куда его положила. И просто пытаюсь понять…

– А я просто пытаюсь защитить своего ребенка от твоей лжи!

– Я не вру, – потрясенно произнесла я. – Мое кольцо было здесь, а к утру исчезло. Ты его не брал, а кроме нас в доме был всего один человек.

– Я не потерплю этого! – брызнул слюной Майлз. – Не потерплю, чтобы мою дочь обвиняли в воровстве. – Он был так зол, что на его шее, словно провода, выступили вены. – Я не допустил этого прежде, не допущу и сейчас! Фиби, ты поступаешь как Клара и ее мерзкие родители. – Он провел пальцем у себя под воротником. – Они тоже обвинили ее, на таких же жалких основаниях.

– Майлз… тот золотой браслет нашли в ящике Рокси.

Его глаза засверкали.

– И тому есть прекрасное объяснение.

– Правда?

– Да! Правда.

– Майлз… – Я пыталась сохранить спокойствие. – Мы можем все выяснить, пока Рокси нет. Она молода, и я допускаю, что могла подвергнуться искушению и взять кольцо, а потом забыла положить на место. Не будешь ли ты так добр посмотреть у нее в комнате? – Он вышел из ванной. Неужели согласился? Но тут его шаги загрохотали по лестнице. – Я так расстроена, – беспомощно сказала я, следуя за ним на кухню.

– Я тоже. И знаешь что? – Он открыл дверцу шкафчика с вином. – Возможно, твое кольцо даже не потеряно. – Майлз взял с деревянной подставки бутылку.

– Что ты имеешь в виду?

Он порылся в ящике и нашел штопор.

– Возможно, оно до сих пор у тебя и ты все это выдумала.

– Но… зачем мне это?

– Чтобы поквитаться с Рокси за то, что она бывала с тобой не слишком вежлива.

Я негодующе смотрела на Майлза.

– Но я же не безумная. И не хочу квитаться с ней, наоборот, стремлюсь поладить. Майлз, я верю, что кольцо у нее в комнате; от тебя требуется только найти его, и мы больше ни слова не скажем о случившемся.

Майлз поджал губы.

– В комнате Рокси его нет, Фиби, потому что она не берет чужие вещи. Моя дочь не воровка – я говорил это им и говорю тебе! Рокси не воровка – нет, нет, НЕТ… – Майлз вдруг швырнул бутылку, и она разбилась об пол. Я смотрела на разлетевшиеся зеленые осколки, на растекающуюся малиновую лужу и порвавшуюся пополам этикетку с черным дроздом.

Майлз оперся о барную стойку и закрыл лицо рукой.

– А теперь, пожалуйста, уходи, – прохрипел он. – Пожалуйста, Фиби, я просто не в состоянии…

Чувствуя себя странно спокойной, я обошла разбитое стекло, взяла пальто и шарф и вышла из дома.

* * *

Я немного посидела в машине, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем осмелилась взяться за руль. Затем все еще дрожащими руками включила зажигание, заметив маленькое пятно красного вина у себя на манжете.

«Это всегда с Рокси…»

Другого объяснения не было.

«У Рокси есть чувство… потери».

Майлз так много дал дочери; все падало с неба, весь мир лежал у ее ног.

«Что ты имеешь в виду?»

Ей все было дозволено – взять браслет подруги, носить платья за тысячи фунтов, отдыхать, пока другие вкалывают, прикарманить чужое кольцо. Почему бы не взять то, что хочется, раз ни в чем нет отказа? Но реакция Майлза… Такого я уж точно не ожидала. Теперь я поняла, о чем сказала Сесиль.

Elle est son talon d'Achille.

Майлз даже мысли не допускал, будто Рокси способна сделать что-то неправильно.

Отперев входную дверь, я наконец-то дала волю чувствам. Сидела за кухонным столом, всхлипывала и тяжело, прерывисто дышала. Прижав к глазам салфетку, я слушала, как в соседней квартире собираются гости. Проживавшая там пара, похоже, устраивала вечеринку. Кажется, они из Бостона. Должно быть, празднуют День благодарения.

Зазвонил телефон, но я не стала снимать трубку, поскольку была уверена – это Майлз. Хочет извиниться, сказать, что вел себя ужасно: он посмотрел в комнате Рокси, обнаружил там кольцо, и не буду ли я так добра простить его? Телефон продолжал звонить. Мне хотелось, чтобы звонки прекратились, но не тут-то было. Должно быть, я выключила автоответчик.

Я прошла в холл и взяла трубку.

– Алло? – раздался старческий женский голос.

– Да?

– Фиби Свифт? – Сначала я подумала, что это миссис Белл, но потом поняла: у женщины североамериканские интонации и французский акцент. – Могу я поговорить с Фиби Свифт?

– Да, это Фиби. Простите, кто вы?

– Меня зовут Мириам Липецки…

Я опустилась на стул и прислонилась головой к стене.

– Мисс Липецки?

– Люк Крамер сказал мне… – Она говорила хрипло, с одышкой. – Люк Крамер сказал мне, что вы хотите поговорить со мной.

– Да, – пробормотала я. – Хочу, очень хочу, но боялась, что ничего не получится. Знала, что вы нездоровы.

– О да, но теперь мне лучше… – Она помолчала, а затем я услышала ее вздох. – Люк объяснил, почему вы звонили. Честно говоря, я редко рассказываю о том периоде своей жизни. Но, вновь услышав знакомые имена, я поняла, что должна откликнуться. И пообещала Люку позвонить вам, когда почувствую себя готовой к этому. А сейчас я готова…

– Мисс Липецки…

– Пожалуйста, называйте меня Мириам.

– Мириам, я перезвоню вам – мы слишком далеко друг от друга.

– Очень мило с вашей стороны, поскольку я живу на пенсию.

Я схватила блокнот, записала номер, затем быстро набросала вопросы к Мириам, чтобы ничего не забыть, и наконец набрала номер.

– Значит… вы знакомы с Терезой Лорен? – начала Мириам.

– Да. Она живет неподалеку, и мы подружились. Она переехала в Лондон после войны.

– Я никогда не знала ее лично, но мне всегда казалось, будто мы знакомы – Моник часто писала о ней в письмах, которые присылала мне из Авиньона. Она сообщала, что подружилась с девочкой по имени Тереза и им весело вместе. Помню, я немного ревновала ее.

– Тереза говорила мне, что тоже ревновала ее к вам: Моник много рассказывала ей о вас.

– Мы с Моник были очень близки. Познакомились в тридцать шестом году, когда она пришла учиться в нашу маленькую школу на улице Госпитальеров. Она приехала из Мангейма, совсем не говорила по-французски, и я все ей переводила.

– А вы сами с Украины?

– Да. Из Киева, но моя семья перебралась в Париж, спасаясь от коммунистов, когда мне было четыре года. Я хорошо помню родителей Моник, Лену и Эмиля. Они стоят у меня перед глазами, словно это было вчера. Помню, как родились близнецы – Лена потом долго болела, и Моник в свои восемь лет пришлось готовить на всех. Мама руководила ею, лежа в постели. – Мириам помолчала. – Она тогда и понятия не имела, какой ценный дар преподнесла своей дочери.

Я не поняла, что это значит, но не решилась прервать ее. Она собиралась рассказать мне эту трудную историю по-своему, и мне придется сдерживать свое нетерпение.

– Наши семьи жили на улице Розьерс, и мы с Моник часто виделись. Мое сердце разбилось, когда они уехали в Прованс. Помню, я горько плакала и умоляла родителей тоже туда переехать, но они не видели для этого причин. Мой отец сохранил свою работу – он был сотрудником Министерства образования. В целом мы жили неплохо. Потом все начало меняться. – Мириам закашлялась и прервалась, чтобы выпить воды. – В конце сорок первого моего папу уволили – они сокращали число евреев, работающих на правительство. Затем для нас установили комендантский час. Седьмого июня сорок второго года нам сообщили об указе, согласно которому все евреи в зоне оккупации должны были носить желтую звезду. Мама пришила ее к левой стороне моего жакета, согласно инструкции, и я помню, как на нас смотрели на улице, и ненавидела все это. Затем пятнадцатого июля того же года я стояла с отцом у окна, и он вдруг сказал: «Они здесь», – и тут пришла полиция и забрала нас…

Потом Мириам рассказала, как их отправили в Дрэнси, где она провела месяц, прежде чем ее вместе с родителями и сестрой Лилианой не посадили на поезд. Я спросила, было ли ей страшно.

– Не слишком, – ответила Мириам. – Нам сказали, что мы едем в трудовой лагерь, и мы ничего не подозревали, поскольку нас отправили туда пассажирским поездом, а не в вагонах для скота, как это делалось потом. Мы прибыли в Аушвиц через два дня. Помню, когда мы ступили на эту бесплодную землю, оркестр грянул жизнерадостный марш Легара, и мы успокаивали друг друга: разве это место может быть таким уж плохим, раз там играет музыка? Но лагерь был огорожен колючей проволокой, по которой шел электрический ток. За все отвечал офицер СС. Он сидел на стуле, поставив ногу на табурет, а на коленях у него лежала винтовка, и когда мимо проходили люди, он большим пальцем указывал, куда им следует свернуть – налево или направо. Мы и понятия не имели, что движение его пальца определяло наши судьбы. Лилиане было всего десять, и какая-то женщина посоветовала маме обвязать ее голову шарфом, дабы она казалась старше. Маму озадачил этот совет, но она все же последовала ему – и это спасло Лилиане жизнь. Затем нам велели положить имеющиеся при нас ценности в большие ящики. Мне пришлось расстаться со скрипкой – и я не понимала почему; помню, мама плакала, кладя в ящик обручальное кольцо и золотой медальон с фотографией родителей. Затем нас разлучили с отцом, которого отправили в мужской барак, а нас привели в женский. – Пока Мириам пила воду, я просмотрела свои быстрые корявые записи – их вполне можно было разобрать. Я займусь этим потом.

Мириам помолчала.

– На следующий день нас отправили на работу – мы рыли траншеи. Я копала их три месяца, а ночью заползала на свою койку – все спали по трое поперек тонких соломенных матрасов. Я пыталась успокоиться, «практикуясь в игре на скрипке», то есть перебирая пальцами по воображаемому грифу. Однажды я случайно услышала разговор двух охранниц. Одна из них упомянула первый концерт Моцарта для скрипки. И я непроизвольно сказала: «Я играю этот концерт». Женщина пронзила меня взглядом, и я думала, она изобьет меня или сделает нечто похуже, поскольку я обратилась к ней без разрешения. Сердце колотилось у меня где-то в горле. Но, к моему изумлению, она улыбнулась и спросила, не обманываю ли я. Я сказала, что в прошлом году выступала с этим концертом. И тогда меня послали к Альме Розе.

– И вас взяли в женский оркестр?

– Они называли его женским оркестром, но мы были просто девчонками. Альма Розе нашла для меня скрипку на огромном складе, где перед отправкой в Германию хранились ценные вещи узников трудового лагеря. Склад называли «Канада», потому что там было много богатства.

– А что же Моник? – спросила я.

– Так мы и встретились: оркестр играл у ворот, когда рабочие отряды уходили на работу утром и возвращались по вечерам, и еще мы играли во время прибытия транспорта. Слыша Шопена или Шумана, измученные ошеломленные люди не осознавали, что оказались в преддверии ада. Однажды, в начале августа сорок третьего, я играла у ворот, когда приехал поезд, и в толпе новоприбывших я увидела Моник.

– И что вы почувствовали?

– Я обрадовалась, но тут же ужаснулась – ей предстояло пройти отбор, но, слава Богу, ее послали направо – в сторону живых. Несколькими днями позже я снова увидела Моник, как и все остальные, обритую наголо и очень худую. На ней была не сине-белая полосатая одежда, как у большинства заключенных, а длинное золотое вечернее платье, взятое, наверное, в «Канаде», а на ногах – огромные мужские ботинки. Возможно, для нее не нашлось лагерной формы, или это сделали ради забавы. И в прекрасном атласном платье она волочила камни для строительства дороги. Мимо проходил наш оркестр, мы возвращались в барак, и Моник увидела меня.

– Вы смогли поговорить с ней?

– Нет, но умудрилась передать записку, и спустя три дня мы встретились у ее барака. К тому времени ей выдали сине-белое полосатое платье, какие носили женщины-заключенные, а также шарф на голову и деревянные башмаки. Музыканты получали больше еды, чем другие узники, и я дала ей хлеба, который она спрятала под мышкой. Она спросила, не встречала ли я ее родителей и братьев – но я их не видела; расспросила о моей семье. Я сказала, что отец умер от тифа через три месяца после прибытия в лагерь, а мать и Лилиану перевели в Равенсбрюк работать на фабрике, производившей военное обмундирование. До конца войны мне так и не довелось увидеться с ними. И потому было бесконечным счастьем встретиться с Моник – но в то же время я очень боялась, ведь ее жизнь оказалась куда хуже моей. Работа была для нее слишком тяжелой, а еда такой скудной и плохой. И все знали, что ждало заключенных, которые теряли силы и выходили из строя. – Голос Мириам сорвался. – И тогда… я начала приберегать какие-то продукты для Моник. То морковку, то немного меда. Помню, как-то раз я принесла ей маленькую картофелину – она была так счастлива, что расплакалась. Когда прибывали новые заключенные, Моник подходила к воротам, если могла, – она знала, я буду там играть, и ее успокаивало мое присутствие.

Я услышала, как Мириам сглотнула.

– Затем… помню, в феврале сорок четвертого года я увидела стоящую у ворот Моник – мы только что кончили играть, – и одна из старших охранниц, это… ничтожество… Мы называли ее «зверь». – Мириам помолчала. – Она… подошла к Моник, схватила за руку, спросила, что она здесь делает, почему «лодырничает», и приказала следовать за ней – немедленно! Моник заплакала и посмотрела на меня, словно я могла помочь. – У Мириам снова перехватило горло. – Но я должна была играть. И когда Моник волокли прочь, мы исполняли польку «Трик-Трак» Штрауса – такую живую, очаровательную мелодию, которую я с тех пор никогда не играла и вообще не могла слышать…

Мириам продолжала рассказывать, а я выглянула из окна. Затем посмотрела на свою руку. Что значила потеря кольца по сравнению с услышанным? Голос Мириам снова сел, и до меня донеслось приглушенное всхлипывание; затем она продолжила свою историю и наконец завершила ее. Мы попрощались. Положив трубку, я услышала через стену, как мои соседи смеются и возносят благодарности.

– Вы общались с Майлзом после того, как это произошло? – спросила миссис Белл в следующее воскресенье, когда я рассказала ей о случае в Кэмберуэлле.

– Нет, – ответила я, – и не собираюсь, если только он не скажет, что нашел мое кольцо.

– Бедняга, – пробормотала миссис Белл, погладив бледно-зеленый мохеровый плед, который теперь постоянно лежал у нее на коленях. – Ему наверняка вспомнилось, что случилось тогда в школе. – Она посмотрела на меня. – Вы надеетесь на примирение?

Я покачала головой.

– Он просто обезумел от гнева. Наверное, давно зная человека, можно пережить разрушительную ссору, но мы знакомы с Майлзом всего три месяца, и меня шокировало его поведение. Кроме того, его отношение к случившемуся в целом… неверно.

– Возможно, Рокси взяла кольцо лишь для того, чтобы спровоцировать конфликт между вами.

– Я думала об этом и решила, что она рассматривает это как бонус. А кольцо взяла, поскольку привыкла брать чужие вещи.

– Но вы должны получить его обратно…

Я развела руками:

– Но как? Нужно доказать, что Рокси взяла его, и даже в этом случае ситуация все равно окажется… ужасной. Я не сумею справиться с ней.

– Но Майлз не может оставить все как есть, – возразила миссис Белл. – Он должен поискать кольцо.

– Не думаю, что он станет делать это, – ведь тогда наверняка найдет, и его миф о Рокси разрушится.

– Это горькая пилюля для вас, Фиби.

– Да. Но придется смириться с ней. К тому же я понимаю, что можно потерять нечто гораздо более ценное, чем кольцо, как бы оно ни было мне дорого.

– Почему вы так говорите? Фиби… Вы плачете? – Она коснулась моей руки. – Почему?

– Все хорошо… – Я не должна была рассказывать миссис Белл о том, что узнала от Мириам. – Мне надо идти. Я могу чем-то помочь вам?

– Нет. – Миссис Белл посмотрела на часы: – Скоро придет медсестра из «Макмилан». – Она сжала мою руку. – Надеюсь скоро снова увидеть вас, Фиби. Я люблю встречаться с вами.

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее.

– Я приду.

В понедельник Анни принесла номер «Гардиан» и показала мне короткое объявление в разделе «Средства массовой информации» о том, что «Тринити миррор» покупает «Черное и зеленое» за полтора миллиона фунтов.

– Вы считаете, это хорошие новости? – спросила я.

– Во всяком случае, для владельцев, – ответила Анни, – потому что они получат много денег. Но для сотрудников это тревожный сигнал: новое руководство может всех уволить. – Я решила расспросить об этом Дэна, если пойду на его следующий сеанс. Анни сняла жакет и спросила: – А как насчет рождественского оформления? Ведь уже первое декабря.

Я озадаченно посмотрела на нее – так закрутилась со своими проблемами, что забыла обо всем остальном.

– Мы должны украсить витрину – обязательно чем-то винтажным.

– Бумажными гирляндами, – предложила Анни, оглядывая магазин. – Серебряными и золотыми. Я могу заскочить к Джону Льюису, когда пойду на Тоттенхэм-корт-роуд на прослушивание. Еще нам нужен остролист – я куплю его у флористов рядом со станцией – и рождественские лампочки.

– У мамы есть очень красивые старые гирлянды, – вспомнила я. – Чудесные золотые ангелы и звезды. Я спрошу, одолжит ли она их нам.

– Конечно, бери, – сказала мама, когда я позвонила ей несколько минут спустя. – Поищу их и принесу – я сейчас свободна.

Она приехала через час с большой картонной коробкой, и мы развесили гирлянды.

– Они очаровательны, – восхитилась Анни, когда мы включили лампочки.

– Эти гирлянды принадлежали еще моим родителям, – пояснила мама. – Они купили их в начале пятидесятых, когда я была совсем маленькой. У них новая вилка, но в остальном они остались прежними и неплохо сохранились для своего возраста.

– Простите, что я перехожу на личности, миссис Свифт, – произнесла Анни, – но то же можно сказать и о вас. Я встречалась с вами всего пару раз, но вы смотритесь просто удивительно. У вас новая прическа, или тому есть другая причина?

– Нет… – Мама взбила свои волнистые светлые волосы; вид у нее был счастливый и несколько озадаченный. – Все без изменений.

– Ну… – пожала плечами Анни, – вы выглядите великолепно. – Она пошла и взяла свой жакет. – Мне пора, Фиби.

– Конечно, – кивнула я. – Куда на этот раз?

– В детский театр. – Она сделала большие глаза. – «Ламы в пижамах».

– Я говорила тебе, что Анни актриса, мама?

– Да.

– Меня достало все это! – Анни взяла сумочку. – Я действительно хочу написать собственную пьесу – и в настоящее время обдумываю несколько историй.

Мне очень хотелось бы рассказать ей одну известную мне историю…

Когда Анни ушла, мама стала разглядывать одежду, перебирая вешалки.

– У тебя отличные вещи. Хотя прежде мне не нравился винтаж, помнишь, Фиби? Я относилась к нему с предубеждением.

– Да. А почему бы тебе не померить что-нибудь?

Мама улыбнулась.

– Хорошо. Мне нравится вот это. – Она сняла с вешалки платье-пальто пятидесятых годов от Жака Фэта, пошла в примерочную и спустя минуту отдернула льняную занавеску.

– Оно прекрасно сидит на тебе, мама. Ты худая, можешь носить приталенные вещи и выглядеть при этом очень элегантно.

Мама смотрела на свое отражение в зеркале с довольным и удивленным видом.

– Действительно, очень мило. – Она пощупала рукав. – И ткань такая… интересная. – Она снова посмотрела на себя и задернула занавеску. – Но я пока неплатежеспособна. Прошлые несколько недель оказались слишком дорогими.

В магазине было спокойно, и мама осталась поболтать со мной.

– Знаешь, Фиби, – сказала она, усаживаясь на диван, – вряд ли я еще раз поеду к Фредди Черчу.

Я с облегчением вздохнула:

– Вот это правильно.

– Даже с двадцатипятипроцентной скидкой подтяжка обойдется мне в шесть тысяч. Я могла позволить себе это, но теперь воспринимаю как пустую трату денег.

– В твоем случае так оно и есть.

– Я начинаю смотреть на вещи твоими глазами, Фиби.

– Почему? – спросила я, хотя знала причину.

– Это началось на прошлой неделе, – спокойно ответила она. – С тех пор как я увидела Луи. – Она удивленно покачала головой. – Какая-то часть моей печали… улетучилась.

Я облокотилась о прилавок.

– А что ты почувствовала, увидев папу?

– Ну… – вздохнула мама. – С этим тоже все в порядке. Возможно, меня тронуло, как сильно он любит Луи, и я не могла сердиться на него. И теперь все выглядит значительно… лучше. – И я неожиданно увидела то, что заметила Анни: мама и в самом деле изменилась – черты ее лица словно расслабились, она казалась симпатичнее и моложе. – Я бы хотела снова повидать Луи, – мягко проговорила она.

– Почему бы и нет? Ты можешь как-нибудь пообедать с папой.

Мама медленно кивнула.

– Он так и сказал, когда я уходила. Или я присоединюсь к тебе, когда ты пойдешь навещать их. Мы поведем Луи в парк – если Рут не станет возражать.

– Она слишком занята на работе, и для нее это вряд ли имеет какое-то значение. В любом случае она благодарна тебе за помощь. Помнишь, какое милое письмо она тебе прислала?

– Да, но вряд ли ей понравится, если я начну проводить время с твоим отцом.

– Надеюсь, все будет хорошо.

– Ну… посмотрим. А как Майлз? – Я рассказала о случившемся. Ее лицо потускнело. – Отец подарил это кольцо маме, когда я родилась, а мама отдала его мне на мое сорокалетие, а когда тебе исполнился двадцать один год, Фиби, я передала его тебе. – Она покачала головой. – Это… ужасно. Ну… – Мама поджала губы. – Он абсолютно неразумный человек, по крайней мере как отец.