Текст книги "Дело в стиле винтаж"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Должна сказать, он не слишком успешно воспитывает Рокси.

– Можно как-то получить кольцо назад?

– Нет – и потому я стараюсь не думать о нем.

Мама посмотрела в окно и сказала:

– Там этот человек.

– Какой человек?

– Большой, плохо одетый и кудрявый. – Я проследила за ее взглядом. Дэн переходил дорогу и направлялся к нам. – С другой стороны, мне нравятся курчавые волосы у мужчин. Это необычно.

– Да, – улыбнулась я. – Ты уже говорила. – Дэн толкнул дверь «Деревенского винтажа». – Привет, Дэн! Это моя мама.

– Правда? – Он озадаченно посмотрел на маму. – А не твоя старшая сестра?

Мама рассмеялась и стала просто неотразимой. Единственная подтяжка, которая ей требовалась, так это улыбка.

Она встала:

– Мне пора, Фиби. Мы собираемся пообедать с моей партнершей по бриджу Бетти в половине первого. Приятно было снова повидаться с вами, Дэн. – Она помахала нам рукой и ушла.

Дэн начал перебирать вешалки с мужской одеждой.

– Вы ищете что-то особенное? – улыбнулась я.

– Да нет. Просто подумал, что должен потратить здесь какие-то деньги, поскольку обязан этому магазину своим благосостоянием.

– Вы немного преувеличиваете, Дэн.

– Не слишком. – Он достал пиджак. – Хорошая вещь – великолепный цвет. Благородный светло-зеленый, верно?

– Нет. Он розовый, как жевательная резинка. Это Версаче.

– А. – Он повесил пиджак на место.

– Вот что вам подойдет. – Я достала серый кашемировый жакет от братьев Брукс. – Он оттенит цвет ваших глаз. И достаточно большой в груди – это сорок второй размер.

Дэн надел жакет и оценил свое отражение в зеркале.

– Я возьму его, – удовлетворенно заявил он. – А потом, надеюсь, вы отпразднуете со мной недавние события.

– О, мне очень бы этого хотелось, Дэн, но я не закрываю магазин на обед.

– А почему бы вам раз в жизни не сделать то, чего вы никогда не делаете? У нас это займет всего час – мы можем пойти в бар «Чэптерс», он совсем рядом.

Я взяла сумочку.

– Ну хорошо. Раз в магазине пусто, то почему бы и нет? – Я перевернула табличку «Открыто» и заперла дверь.

Мы с Дэном шли мимо церкви и говорили о продаже «Черного и зеленого».

– Для нас это просто фантастическое везение, – сказал он. – Мы с Мэттом надеялись именно на нечто подобное: газета добивается успеха и ее покупают, а мы возвращаем свои деньги с немалыми процентами.

– Что, полагаю, и произошло?

– Мы удвоили свой капитал, – улыбнулся Дэн. – Никто и предположить не мог, что это случится так скоро, но история с «Фениксом» нас прославила. – Мы вошли в «Чэптерс» и сели за столик у окна. Дэн заказал два бокала шампанского.

– И что теперь будет с газетой? – поинтересовалась я.

Дэн взял меню.

– Ничего особенного, поскольку «Тринити миррор» хочет оставить все как есть. Мэтт по-прежнему будет редактором и сохранит небольшую часть акций; кроме того, возникла идея выпускать газеты с похожими названиями в других частях Южного Лондона. Все служащие остаются на своих местах – кроме меня.

– Почему так? Ведь вам нравилось заниматься журналистикой.

– Да. Но теперь я смогу делать то, к чему стремился.

– И что же это?

– Хочу открыть свой кинотеатр.

– Но он у вас уже есть.

– Я имею в виду настоящий кинотеатр; независимый, там, конечно, будут показывать новые фильмы, но и в равной степени классическое кино, в том числе ленты, которые трудно увидеть, – скажем, «Питер Иббетсон» тридцать четвертого года с Гэри Купером или «Горькие слезы Петры фон Кант» Фасбиндера. Что-то вроде маленького Британского института кино – мы станем проводить обсуждения и дискуссии. – Официант принес шампанское.

– И полагаю, проектор будет современным.

Дэн кивнул.

– После Рождества я начну подыскивать помещение. – Мы сделали заказ.

– Рада за вас, Дэн, – подняла я бокал. – Примите мои поздравления. Вы порядком рисковали.

– Да, но я хорошо знал Мэтта и верил, что у него получится замечательная газета, а затем нам несказанно повезло. Так что выпьем за «Деревенский винтаж». – Дэн тоже поднял бокал. – Спасибо вам, Фиби.

– Дэн… Меня интересует одна вещь: в ночь фейерверков вы рассказали мне о своей бабушке – о том, что благодаря ей смогли вложить деньги в газету…

– Верно, а затем вам пришлось уйти. Кажется, я уже говорил, что вдобавок к серебряной точилке для карандашей она оставила мне одну ужасную картину.

– Да.

– Это устрашающее полуабстрактное полотно висело у нее тридцать пять лет.

– Вы еще признались, что были несколько разочарованы.

– Да. Но спустя пару недель я снял коричневую бумагу, в которую оно было завернуто, и обнаружил прикрепленное к нему сзади письмо, в котором бабушка написала, что ей известна моя ненависть к этой картине, но она якобы «может чего-то стоить». Поэтому я отнес ее в «Кристи», и обнаружилось, что это Эрик Ансельм – а я и понятия не имел, поскольку подпись была неразборчивой.

– Я слышала об Эрике Ансельме, – заметила я, когда официант принес нам тарелки с рыбным пирогом.

– Он был младшим современником Раушенберга и Твомбли. Женщина в «Кристи» разволновалась, увидев ее, – мол, Эрика Ансельма «заново открыли» и картина может стоить примерно триста тысяч фунтов… Но ее продали за восемьсот тысяч. Вот откуда у меня взялись деньги.

– Боже милостивый! Значит, бабушка в конечном счете оказалась очень щедра к вам.

– Чрезвычайно щедра, – согласился Дэн.

– Она собирала произведения искусства?

– Нет. Она была акушеркой. А картину ей подарил в знак благодарности один человек за то, что она спасла его жену, у которой были чрезвычайно трудные роды.

Я снова подняла бокал:

– Ну, тогда выпьем за бабушку Робинсон.

Дэн улыбнулся.

– Я часто пью за нее, ведь она вдобавок ко всему была очень хорошей. Часть средств я потратил на покупку дома, – продолжал он, приступая к пирогу. – Затем Мэтт сказал, что у него не хватает денег на выпуск «Черного и зеленого». Я сообщил о свалившемся на меня богатстве, и он спросил, не хочу ли я вложиться в газету; я подумал и согласился.

– Правильное решение, – одобрила я.

– Да. В любом случае… так приятно снова видеть вас, Фиби. Мне в последнее время не часто это удавалось.

– Ну, я была слишком занята, Дэн. Но теперь у меня… все хорошо. – Я положила вилку. – Можно что-то сказать вам? – Он кивнул. – Мне нравятся ваши курчавые волосы.

– Правда?

– Да. Они необычные. – Я посмотрела на часы: – Но мне пора идти – час уже прошел. Спасибо за обед.

– Было так мило отпраздновать с вами продажу газеты, Фиби. Вы хотите посмотреть какой-нибудь фильм?

– О да. Что хорошего вы покажете в ближайшем будущем?

– «Вопрос жизни и смерти».

– Звучит… великолепно.

Итак, в четверг я поехала в Хитер-Грин – и сарай был полон. Дэн коротко сообщил мне, что этот фильм – классическая фантастика, роман и судебная драма в одном флаконе, где летчик-истребитель одерживает победу над смертью во времена Второй мировой войны.

– Питер Картер прыгает из горящего самолета без парашюта и чудесным образом остается в живых, обнаружив, что обязан этим просчету в небесной канцелярии, который собираются исправить, – объяснил Дэн собравшимся. Дабы выжить и соединиться с любимой женщиной, он подает заявление в Небесный апелляционный суд. Вопрос в том, является ли все это реальностью или галлюцинациями в результате полученных им травм? Решать вам.

Он выключил свет, и занавески перед экраном раздвинулись.

После фильма некоторые зрители остались поужинать и обсудить фильм. Почему, например, Пауэлл и Прессберг использовали и черно-белую пленку, и цветную.

– То обстоятельство, что небеса черно-белые, а земля цветная, призвано подчеркнуть победу жизни над смертью, – пояснил Дэн, – и послевоенная публика должна была ощутить это очень хорошо.

Это был приятный вечер, и я ехала домой, чувствуя себя более счастливой, чем в последнее время.

На следующее утро забежала мама и сообщила, что решила-таки купить платье-пальто от Жака Фэта.

– Бетти с Джимом в двадцатых числах устраивают рождественскую вечеринку, поэтому мне потребуется новый наряд – новый старый наряд, – поправилась она.

– Все новое – это хорошо забытое старое, – весело отозвалась Анни.

Мама достала бумажник, но я и помыслить не могла о том, чтобы взять у нее деньги.

– Это будет моим заблаговременным подарком к твоему дню рождения, – сказала я.

Мама покачала головой.

– Ты живешь на эти деньги, Фиби, и так много работаешь, а мой день рождения будет только через полтора месяца. – Она вынула свою карточку «Виза». – Оно стоит двести пятьдесят фунтов, верно?

– О'кей, но я дам тебе двадцатипроцентную скидку, и ты заплатишь двести фунтов.

– Договорились.

– Это напомнило мне кое о чем, – вклинилась Анни. – У нас будет январская распродажа? Люди спрашивают.

– Полагаю, мы должны ее устроить, – ответила я, убирая мамину покупку в пакет с надписью «Деревенский винтаж». – Ведь все остальные делают это, а нам представится возможность продать вещи быстрее. – Я вручила маме пакет.

– Мы можем организовать показ одежды, – предложила Анни, – чтобы привлечь покупателей. Думаю, нужно найти способ еще больше разрекламировать наш магазин.

Меня очень трогали ее попытки сделать «Деревенский винтаж» успешным предприятием.

– Я знаю, что вам требуется, – заявила мама. – Устройте показ винтажной одежды, а Фиби будет комментировать каждый наряд; я подумала об этом, еще когда слушала твое выступление по радио. Ты расскажешь о стиле, в котором выполнены вещи, о социальном контексте и немного о дизайнерах – ведь ты прекрасно эрудированна, дорогая.

– Еще бы, я занимаюсь этим делом двенадцать лет! И мне нравится твоя идея.

– Можно взять по десять фунтов с человека и предложить каждому бокал вина, – заметила Анни. – А стоимость билетов войдет в стоимость купленных в магазине вещей. О показе напишут в местной прессе. Есть идея провести сие мероприятие в Блэкхит-Холлз.

Я подумала об отделанном деревянными панелями большом зале с цилиндрическим сводом и широкой сценой.

– Это большое помещение.

Анни пожала плечами.

– Уверена, оно будет заполнено. Показ станет хорошей возможностью узнать кое-что об истории моды, и сделать это весело.

– Мне придется нанять моделей, а это дорогое удовольствие.

– Можно попросить побыть моделями покупателей, – предложила Анни. – Это же почетно и забавно – выступить в такой роли. Они покажут вещи, которые уже купили, и то, что имеется в продаже сейчас.

Я посмотрела на Анни.

– Ваша правда. – И представила четыре бальных платья, порхающих по подиуму. – А выручка может пойти на благотворительность.

– Сделай это, Фиби, – сказала мама. – Мы все тебе поможем. – Затем, помахав на прощание нам с Анни, она ушла.

Я собралась связаться с Блэкхит-Холлз, дабы выяснить, во сколько обойдется аренда большого зала, и тут зазвонил телефон.

Я взяла трубку:

– «Деревенский винтаж».

– Это Фиби?

– Да.

– Фиби, говорит Сью Рикс, медсестра из «Макмилан». Я ухаживаю за миссис Белл, и она попросила меня позвонить вам…

– С ней все в порядке? – быстро спросила я.

– Ну… это сложный вопрос. Она необычайно взволнована. И все время твердит, что желает вас видеть – прямо сейчас. Я предупредила ее, что, возможно, вы не сумеете прийти.

– Сегодня у меня в магазине работает помощница, так что смогу – уже иду. – Я взяла сумочку, охваченная мрачными предчувствиями.

Когда я добралась до дома миссис Белл, Сью открыла мне дверь.

– Как миссис Белл? – спросила я, входя в квартиру.

– Она озабочена, – ответила Сью. – И очень возбуждена. Это началось около часа назад.

Я собралась пройти в гостиную, но Сью указала мне на спальню.

Миссис Белл лежала в постели, ее голова покоилась на подушке. Я прежде не видела ее в кровати, и хотя знала, как она больна, меня потрясла ее худоба, различимая под одеялом.

– Фиби… наконец-то! – Миссис Белл облегченно вздохнула. У нее в руке был листок бумаги – письмо. Мой пульс участился. – Вы должны прочитать мне его. Сью предложила свою помощь, но я хочу, чтобы это сделали вы.

Я пододвинула стул.

– А вы сами не можете прочитать его, миссис Белл? У вас плохо с глазами?

– Нет-нет, могу и сделала это уже, наверное, раз двадцать, с тех пор как оно пришло. Но вы тоже должны ознакомиться с ним, Фиби. Пожалуйста… – Миссис Белл вручила мне белый листок с плотно напечатанным текстом на обеих сторонах. Письмо пришло из Пасадены, из Калифорнии.

– «Дорогая Тереза, – прочитала я. – Надеюсь, вы извините, что вам пишет незнакомый человек – хотя я и не являюсь для вас абсолютной незнакомкой. Меня зовут Лена Сэндс, я дочь вашей подруги Моник Ришелье…»

Я посмотрела на миссис Белл – на ее голубых глазах сверкали слезы – а затем вновь обратила взгляд на письмо.

– «Я знаю, что вы с моей мамой были подругами, когда жили в Авиньоне, много лет назад. Знаю, вам известно, что ее увезли из Авиньона, и вы искали ее после войны и узнали о пребывании в Аушвице. Знаю также: вы считали ее погибшей. Цель этого письма – поведать вам, что, как подтверждает сам факт моего существования, мама выжила».

– Вы были правы, – услышала я шепот миссис Белл. – Вы были правы, Фиби…

– «Тереза, я хочу, чтобы вы наконец узнали о судьбе моей матери. Ваша подруга Фиби Свифт связалась с давней подругой моей матери, Мириам Липецки, и Мириам сегодня звонила мне. Потому я и могу написать это письмо».

– Но как вам удалось связаться с Мириам? – спросила меня миссис Белл. – Как это стало возможно? Я не понимаю. – Я рассказала миссис Белл о концертной программке, которую нашла в сумочке из страусовой кожи. Она смотрела на меня, приоткрыв рот. – Фиби, – прошептала она спустя несколько мгновений, – не так давно я говорила вам, что не верю в Бога. Но сейчас, кажется, поверила.

Я вернулась к письму.

– «Мама редко рассказывала о жизни в Авиньоне – воспоминания были для нее слишком болезненными, – но если по какой-то причине упоминала об этом, то сразу всплывало ваше имя, Тереза. Она говорила о вас исключительно с любовью. Помнила, что вы помогли, когда ей приходилось прятаться. Она считала вас хорошей подругой».

Я взглянула на миссис Белл. Она качала головой и смотрела в окно. Я увидела, как по ее щеке покатилась слеза.

– «Моя мама умерла в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году в возрасте пятидесяти восьми лет. Однажды я сказала, что жизнь обошлась с ней несправедливо, ее словно обсчитали. А она ответила: "Наоборот, мне неожиданно выпали удивительные сорок три года"».

Теперь я читала о том, как Моник утащила за собой охранница. Мириам рассказала мне об этом по телефону.

– «Эта женщина – ее звали «зверем» – записала мою маму в список на следующий «отбор». Но в назначенный день, когда мама вместе с другими была в кузове грузовика и ожидала отправки – я едва способна написать это – в крематорий, ее узнал молодой охранник СС, который зарегистрировал ее прибытие в лагерь. Тогда, услышав, как чисто она говорит по-немецки, он спросил, откуда она родом, и мама ответила: «Из Мангейма». Он улыбнулся и сказал, что тоже оттуда, и потому, встречая маму, он улучал момент и говорил с ней об этом городе. Тем утром, увидев ее в грузовике, он заявил водителю, что произошла ошибка, и приказал маме спуститься на землю. И она считала тот день – первое марта сорок четвертого года – своим вторым днем рождения».

Дальше в письме Лена описывала, как этот охранник СС перевел Моник на работу в кухню, где она драила полы; это означало, что она теперь трудилась в помещении и, что еще важнее, могла есть картофельные очистки и даже немного мяса. Она потихоньку набирала вес, достаточный для того, чтобы выжить. Спустя несколько недель Моник стала кухонной «ассистенткой» и начала понемногу готовить, хотя это было непросто, поскольку единственными продуктами являлись картошка, капуста, маргарин, мука, иногда немного салями и кофе из желудей. Так она проработала три месяца.

– «Затем мою маму и двух других девушек назначили готовить для женщин-надзирательниц, живших в своем бараке. После рождения братьев-близнецов мама научилась стряпать и работала очень хорошо. Надзирательницам нравились ее картофельные блины, кислая капуста и штрудель. Этот успех помог ей выжить. Она говорила, что материнские уроки спасли ей жизнь».

Теперь я поняла замечание Мириам, что мама Моник наделила ее истинным даром. Я перевернула листок.

– «Зимой сорок четвертого года, когда с востока наступали русские, Аушвиц эвакуировали. Заключенных, способных стоять на ногах, погнали по снегу в другие лагеря в глубине Германии; это были настоящие марши смерти – людей, которые падали или останавливались, пристреливали. Так двадцать тысяч человек шли десять дней и оказались в концентрационном лагере Берген-Бельзен – и среди них моя мама. Она говорила, что это тоже ад на земле: еды практически не было, а тысячи заключенных страдали от тифа. Туда же послали и женский оркестр, и потому моя мать могла видеться с Мириам. В апреле Берген-Бельзен освободили. Мириам встретилась с матерью и сестрой, и вскоре они эмигрировали в Канаду. Мама оставалась в лагере для перемещенных лиц еще восемь месяцев и ждала известий о своих родителях и братьях; она практически обезумела, узнав, что их нет в живых. Но брат ее отца связался с ней через Красный Крест и пригласил в свою семью в Калифорнии. И моя мать поехала в Пасадену в марте сорок шестого года».

– Вы знали, Фиби. – В глазах миссис Белл стояли слезы. – Вы знали, Фиби. Ваше странное убеждение… оказалось верным. Оно было верным, – удивленно повторила она.

Я опять обратилась к письму:

– «Хотя моя мама вернулась к «нормальной» жизни – работала, вышла замуж и родила ребенка, она никогда не оправилась от перенесенных испытаний. Долгие годы она ходила с опущенными глазами. Она ненавидела, когда ей говорили «после вас», поскольку в лагере заключенный всегда должен был идти перед сопровождавшим его охранником. Она расстраивалась, завидев полосатую ткань, и не терпела ее у себя дома. И она была одержима едой – всегда пекла пироги, которые потом раздавала.

Мама начала учиться в старших классах, но это давалось ей с трудом. Однажды учитель сказал, что она не способна сконцентрироваться. Мама ответила, что ей известно все о «концентрации», гневно задрала рукав и показала номер, вытатуированный на левой руке. Вскоре после этого она бросила школу, хотя была очень способной, и рассталась с идеей поступить в колледж. Единственное, чем ей хотелось заниматься, так это кормить людей. И она стала работать в рамках государственной программы по помощи бездомным и так познакомилась с моим отцом Стэном, пекарем, который отдавал хлеб двум благотворительным приютам здесь, в Пасадене. Они со Стэном полюбили друг друга, в пятьдесят втором поженились и вместе трудились в пекарне: он пек хлеб, а мама пироги, специализируясь на кексах. Их пекарня превратилась в большой концерн и с семьдесят второго года стала называться «Пасадена капкейк компани», а я последние несколько лет была ее исполнительным директором».

– Но вот чего я не понимаю, Фиби, – подала голос миссис Белл. – Как, зная об этом, вы ничего не сказали мне? Как вы могли несколько дней назад сидеть со мной, разговаривать и словом не обмолвиться о том, что вам известно?

Я снова посмотрела на письмо и зачитала последний абзац:

– «Мириам сегодня позвонила мне и сказала, что уже сообщила обо всем Фиби. Тереза, Фиби считает, что вы должны узнать о случившемся не от нее, а от меня, поскольку я ближе всех к Моник. Поэтому она договорилась со мной, что я напишу вам и расскажу историю своей матери. И я рада возможности сделать это.

С чувством искренней дружбы, Лена Сэндс».

Я посмотрела на миссис Белл.

– Мне жаль, что вам пришлось ждать. Но это не моя история, и я знала: Лена напишет вам.

Миссис Белл вздохнула, ее глаза вновь наполнились слезами.

– Я так счастлива, – прошептала она. – И так опечалена.

– Почему? – так же тихо спросила я. – Потому что Моник была жива, а вы ничего о ней не знали? – Миссис Белл кивнула, и по ее щеке покатилась еще одна слеза. – Но Моник не любила говорить об Авиньоне – и это вполне понятно, учитывая тамошнюю жизнь; она, вероятно, хотела забыть о тех временах. Кроме того, она могла не знать, выжили вы или нет и где теперь живете. – Миссис Белл кивнула. – А потом вы переехали в Лондон, а она была в Америке. В наши дни при нынешних средствах связи вы могли бы довольно быстро связаться. Но в каком-то смысле обрели друг друга сейчас.

Миссис Белл коснулась моей руки.

– Вы столько для меня сделали, Фиби, – больше, наверное, чем кто-либо другой, – но я собираюсь попросить вас еще об одной вещи… Наверное, вы уже догадались о чем.

Я кивнула и еще раз прочитала постскриптум Лены:

– «Тереза, я буду в Лондоне в конце февраля. И очень надеюсь встретиться с вами, потому что знаю: это сделало бы мою маму очень счастливой».

Я вернула миссис Белл письмо, затем пошла к гардеробу, достала синее пальто в защитном чехле и сказала:

– Конечно, я сделаю это.