Текст книги "Дело в стиле винтаж"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Изабел Уолф
Дело в стиле винтаж

Посвящается моему отцу

Какой странной властью обладает одежда.

Исаак Башевис-Зингер

Пролог

Блэкхит, 1983 год

– …семна-дцать, восемна-дцать, девятна-дцать… двадцать! Иду искать! – кричу я. – Кто не спрятался… – Я открываю глаза и приступаю к поискам. Начинаю снизу, надеясь обнаружить Эмму в гостиной, съежившуюся за диваном, или завернутую, как конфета, в малиновую занавеску, или же скрючившуюся под кабинетным роялем. Я уже считаю ее своей лучшей подругой, хотя мы знакомы всего шесть недель.

– У вас новая одноклассница, – объявила мисс Грей в первый день занятий в школе и улыбнулась девочке в жестком блейзере, стоящей рядом с ней. – Ее зовут Эмма Китс, ее семья недавно приехала в Лондон из Северной Африки. – Мисс Грей подвела новенькую к парте по соседству с моей. Для девяти лет девочка была невысока ростом, немного пухленькая, с большими зелеными глазами, россыпью веснушек, неровной челкой и блестящими темными косами. – Ты присмотришь за Эммой, Фиби? – спросила мисс Грей.

Я кивнула. Эмма ответила мне благодарной улыбкой…

Я иду через холл в столовую, заглядываю под поцарапанный столик красного дерева, но Эммы там нет; нет ее и на кухне, где стоит старомодный шкафчик с полками, уставленными разрозненными сине-белыми тарелками. Я бы спросила у ее матери, в какую сторону она подалась, но миссис Китс только что «упорхнула играть в теннис», предоставив нас с Эммой самим себе.

Я иду в большую прохладную кладовую и открываю дверцу буфета – он выглядит обещающе большим, но я нахожу в нем только термосы; затем спускаюсь по ступенькам в подсобку, где заходится в последних спазмах стиральная машина. Я даже поднимаю крышку морозильника – а вдруг Эмма лежит там среди горошка и мороженого. Затем возвращаюсь в холл, обитый дубовыми панелями, – в нем тепло, пахнет пылью и пчелиным воском. Там стоит огромный, украшенный резьбой стул – Эмма сказала, это трон из Свазиленда, – сделанный из такого темного дерева, что кажется черным. Я на мгновение присаживаюсь, гадая, где находится этот самый Свазиленд, и перевожу глаза на шляпы на противоположной стене; их там примерно дюжина, и каждая висит на латунном крючке. Здесь есть нарядный розово-голубой африканский головной убор и казачья шапка, сшитая, возможно, из настоящего меха, панама, трилби, тюрбан, цилиндр, жокейка для верховой езды, кепка, феска, канотье и изумрудно-зеленая твидовая шляпа с фазаньим пером.

Я взбираюсь по лестнице с широкими невысокими ступенями. Наверху есть квадратная лестничная площадка, на нее выходит четыре двери. Первая комната слева – спальня Эммы. Я поворачиваю ручку и останавливаюсь в дверном проеме, пытаясь уловить сдавленные смешки или предательское пыхтение, и ничего не слышу, но Эмма очень хорошо умеет задерживать дыхание – и потому здорово плавает под водой. Я сбрасываю с кровати ее блестящее стеганое одеяло, но под ним пусто; нет ее и под кроватью – я вижу там только потайной ящик Эммы, в котором, я знаю, лежат крюгерранды[1]1
  Золотые южноафриканские монеты. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] и ее дневник. Я открываю большой, выкрашенный в белый цвет шкаф с изображением сафари, но ее нет и там. Возможно, она спряталась в соседней комнате. Переступив порог, я в смущении понимаю, что это спальня ее родителей. Я ищу Эмму под кованой железной кроватью и за туалетным столиком с треснувшим в одном из углов зеркалом, затем открываю шкаф, чувствую аромат апельсинов и гвоздики и думаю о Рождестве. Глядя на яркие летние платья миссис Китс и представляя, как они выглядят под африканским солнцем, я неожиданно понимаю, что не столько ищу Эмму, сколько подсматриваю и вынюхиваю. И подаюсь назад с легким чувством стыда. Мне надоели прятки. Я хочу играть в карты или просто смотреть телевизор.

– Держу пари, Фиби, что ты меня не найдешь! Ни за что и никогда!

Вздохнув, я иду в ванную комнату, заглядываю за плотный белый занавес для душа и в корзину для белья, но обнаруживаю в ней только полинялое фиолетовое полотенце. Я подхожу к окну и поднимаю венецианские жалюзи. И когда смотрю вниз на залитый солнцем сад, по спине пробегает холодок. Вот она, Эмма, за большим платаном на краю лужайки. Думает, что я ее не вижу, присела и скорчилась, а нога торчит из-за дерева. Я мчусь вниз по лестнице, миную кухню и подсобку и распахиваю заднюю дверь.

– Я тебя нашла! – кричу я, подбегая к дереву, и счастливо повторяю, дивясь собственной эйфории: – Нашла! Ладно, – тяжело дышу я. – Теперь моя очередь прятаться, слышишь, Эмма? – Я смотрю на нее. Она вовсе не скорчилась, а лежит на земле на левом боку, совершенно неподвижно, и глаза у нее закрыты. – Вставай, Эм! – Но она не отвечает. И я замечаю, что ее нога согнута под каким-то неестественным углом.

Неожиданно мое сердце начинает сильно биться в груди, и я все понимаю. Эмма хотела спрятаться на дереве, но упала.

– Эм… – бормочу я, касаясь ее плеча. Я осторожно трясу ее, но она не реагирует, и я замечаю, что ее рот приоткрыт и на нижней губе блестит струйка слюны. – Эмма! – кричу я. – Проснись! – Но она не двигается и, кажется, не дышит. – Скажи что-нибудь, – заклинаю я, и мое сердце бьется изо всех сил. – Пожалуйста, Эмма! – Я пытаюсь поднять ее, но не могу. Тогда я громко хлопаю в ладоши у нее над ухом. – Эмма! – Горло перехватывает, на глазах выступают слезы. Я смотрю на дом, отчаянно желая, чтобы к нам подбежала ее мама и все обошлось наилучшим образом, но миссис Китс еще не вернулась с тенниса, и я чувствую злость – мы еще слишком малы, нельзя было оставлять нас одних. Обида на миссис Китс уступает место ужасу при мысли, что она может обвинить во всем меня, поскольку игра в прятки была моей идеей. Я вспоминаю слова мисс Грей – она просила меня присматривать за Эммой, слышу, как она осуждающе цокает языком.

– Вставай, Эм, – умоляю я. – Пожалуйста. – Но она продолжает лежать и выглядит совершенно беспомощной, словно тряпичная кукла. Я должна бежать за помощью. Но сначала надо чем-то укрыть ее, потому что становится прохладно. Я стягиваю с себя кофту и раскладываю на ее груди, подтыкая под плечи.

– Я скоро вернусь. Не волнуйся. – И всеми силами пытаюсь не заплакать.

Неожиданно Эмма садится, улыбаясь как лунатик, и в ее глазах появляются озорные огоньки.

– Я тебя одурачила! – кричит она, хлопая в ладоши. – Одурачила! – И вскакивает на ноги. – Ты здорово испугалась, да, Фиби? Признайся! Ты думала, я умерла! А я просто задержала дыхание. – Она ловит ртом воздух и одергивает юбку. – Я совсем запыхалась… – Эмма шумно выдыхает, и ее челка слегка подпрыгивает, затем она улыбается мне: – Ладно, Хиби-Фиби, теперь твоя очередь. – И протягивает мне кофту. – Я начинаю считать, если хочешь, до двадцати пяти. Ну же, Фиби, возьми. – Эмма в недоумении смотрит на меня: – В чем дело?

Мои ладони сжимаются в кулаки. Лицо горит.

– Не смей больше так делать!

Эмма удивленно моргает.

– Это была шутка.

– Ужасная шутка. – Из моих глаз льются слезы.

– Прости… меня.

– Не смей больше так делать! А если сделаешь, я не стану с тобой разговаривать – никогда!

– Мы же играли, – протестует она. – Ты не должна быть такой… – она протягивает мне руки, – глупой. Я просто… пошутила. – И пожимает плечами. – Но… я больше не буду, раз ты так расстроилась. Честно.

Я хватаю свою кофту и смотрю на нее.

– Поклянись! Ты должна пообещать, что такое не повторится.

– О'кей, – бормочет она и глубоко вздыхает. – Я, Эмма Мандиса Китс, обещаю, что никогда больше, Фиби Джейн Свифт, не буду так шутить над тобой. Обещаю, – повторяет она и делает какой-то странный, резкий жест. – Честное слово! – И с забавной улыбкой, которую я запомнила на всю жизнь, добавляет: – Скорее умру!

Глава 1

«Сентябрь – хорошее время для нового дела», – думала я, покидая утром свой дом. В начале осени я сильнее ощущаю обновление, чем, скажем, в январе. Возможно, размышляла я, пересекая Тренквил-Вейл, – это происходит потому, что после дождливого августа сентябрь кажется свежим и ясным. Или же, продолжала гадать я, минуя «Блэкхит букс», богато украшенные витрины которого гласили «Снова в школу», – просто ассоциируется с новым учебным годом».

Поднимаясь по холму к Хиту, я увидела свежевыкрашенную вывеску «Деревенский винтаж» и позволила себе легкий всплеск оптимизма. Я отперла дверь, подняла с коврика почту и начала готовиться к официальному открытию магазина.

Я работала без передышки до четырех, выбирая одежду на складе наверху и пристраивая ее на вешалки. Перекинув через руку платье для чаепития двадцатых годов, я провела рукой по плотному шелковистому атласу, тронула искусную вышивку бисером и идеальные ручные швы. В винтажной одежде я люблю именно это: прекрасные ткани и тщательную отделку. Мне нравится, что для ее изготовления потребовалось столько мастерства и артистизма.

Я посмотрела на часы. До вечеринки по случаю открытия всего два часа. Я вспомнила, что забыла охладить шампанское, но, ворвавшись на кухню и открыв ящики, задумалась, сколько придет народу? Я пригласила примерно сотню человек, и потому нужно приготовить по крайней мере семьдесят бокалов. Я поставила бутылки в холодильник, передвинула переключатель на «мороз» и сделала себе чашку чаю. Потягивая «Эрл рей», я оглядела магазин, предвкушая момент превращения мечты в реальность.

Интерьер «Деревенского винтажа» был современным и светлым: некрашеные деревянные полы, сизо-серые стены, большие зеркала в серебряных рамах, растения в горшках на хромированных подставках, светильники на белом потолке и, рядом с примерочной, обитый тканью кремового цвета глубокий диван. В окно был виден простиравшийся вдаль Блэкхит и голубое небо с барашками облаков. Рядом с церковью трепыхались на ветру два желтых воздушных змея, а на горизонте в послеполуденном солнце сверкали стеклянные башни Кэнэри-Уорфа.

И тут я поняла, что журналист, собиравшийся взять у меня интервью, опаздывает больше чем на час. А я даже не знала, из какой он газеты. После вчерашнего короткого телефонного разговора я помнила лишь, что его зовут Дэн и что он должен был явиться в половине четвертого. Мое раздражение обернулось паникой – вдруг он вообще не придет, а мне нужна реклама. Все внутри сжалось при мысли об огромном займе, который я позволила себе сделать. Привязывая ценник к украшенной вышивкой вечерней сумочке, я вспоминала, как пыталась убедить банковских служащих, что их деньгам ничто не угрожает.

– Значит, вы имели отношение к «Сотби»? – спросила менеджер по займам, просматривая мой бизнес-план в маленьком офисе, каждый квадратный дюйм которого, в том числе потолок и даже дверь, были обиты толстым серым сукном.

– Я работала в текстильном отделе, – объяснила я, – оценивала винтажные ткани и проводила аукционы.

– Значит, вы хорошо в этом разбираетесь.

– Да.

Она написала что-то на бланк; ее ручка, скользя по гладкой бумаге, издавала писк.

– Но вы тем не менее никогда не работали в розничной продаже?

– Нет, – ответила я, и сердце мое екнуло. – Это так. Но я нашла подходящее помещение в приятном оживленном районе, где нет магазинов винтажной одежды. – Я протянула ей брошюру о Монпелье-Вейл, полученную от агента по продаже недвижимости.

– Милое местечко, – сказала она, изучив ее. – Удачно, что оно расположено на углу – его видно со всех сторон. – Я представила витрины, украшенные великолепными платьями. – Но арендная плата там высока. – Женщина положила брошюру на серый стол и строго посмотрела на меня. – Почему вы считаете, будто сможете продавать достаточно вещей и не только покроете расходы, но и получите прибыль?

– Потому что… – Я подавила вздох разочарования. – Я знаю, на такие вещи есть спрос. Винтаж сейчас очень моден и стал почти основным стилем одежды. В наши дни такие вещи можно купить даже в магазинах на Хай-стрит – скажем, в «Мисс Селфридж» или в «Топ-шоп».

Последовало молчание, и менеджер опять что-то записала.

– Я знаю об этом. – Она опять посмотрела на меня, на сей раз с улыбкой. – Я недавно купила в «Джигсо» превосходную шубку из искусственного меха от Биба – в прекрасном состоянии и с очень оригинальными пуговицами. – Она пододвинула ко мне бланк и дала ручку: – Будьте добры, подпишите вот здесь, внизу…

Я развесила вечерние платья и достала сумочки, ремни и туфли. Разложила перчатки в специальной корзине, ювелирные украшения на бархате, а на угловой полке осторожно поместила шляпу, которую Эмма подарила мне на тридцатилетие.

Я немного отступила и посмотрела на необычное сооружение из бронзовой соломки – казалось, его верхушка уходит ввысь, в бесконечность.

– Я скучаю по тебе, Эм, – пробормотала я. – Где ты теперь? – И почувствовала знакомое пронзительное ощущение в груди.

Позади меня раздался резкий стук. За стеклянной дверью стоял мужчина примерно моего возраста, может, чуть моложе, высокий и стройный, с большими серыми глазами и копной темно-русых волос. Он напомнил мне какую-то знаменитость, но я не поняла, кого именно.

– Дэн Робинсон, – широко улыбаясь, представился он, когда я впустила его внутрь. – Простите, что немного опоздал. – И я подавила искушение сказать ему, что опоздал он очень сильно. Он достал из поношенной сумки блокнот. – Мое предыдущее интервью затянулось, а затем я попал в пробку, но нам с вами потребуется всего минут двадцать. – Он сунул руку в карман мятого льняного пиджака и достал ручку. – Мне нужны основные сведения о вашем бизнесе и кое-что о вас самой. – Он бросил взгляд на шелковые шарфы, разложенные на прилавке, и на полуодетый манекен. – Но вы, очевидно, заняты, поэтому, если у вас нет времени, я просто…

– О, у меня достаточно времени, – перебила я, – если только вы не станете возражать, что я буду работать, пока мы разговариваем. – Я повесила шифоновое коктейльное платье цвета морской волны на бархатную вешалку. – Так из какой вы газеты? – Краем глаза я заметила, что его розовато-лиловая рубашка не слишком сочетается со слаксами.

– Это новое, выходящее два раза в неделю издание под названием «Черное и зеленое» – «Блэкхит и Гринвич экспресс». Газета существует всего пару месяцев, и мы стремимся увеличить ее тираж.

– Я буду благодарна вам за любой обзор, – ответила я и поместила одно из платьев в первом ряду повседневной одежды.

– Номер выйдет в пятницу. – Дэн огляделся по сторонам. – У вас очень милый, яркий интерьер. Не подумаешь, что здесь продаются старые вещи – я хочу сказать, винтаж, – поправился он.

– Спасибо, – криво улыбнулась я, хотя мне понравилось его замечание.

Пока я разрезала целлофан на африканских лилиях, Дэн смотрел в окно.

– Замечательное место.

Я кивнула.

– Мне нравится смотреть на Хит; кроме того, магазин хорошо видно с дороги, и я рассчитываю не только на местных приверженцев винтажной одежды, но и на проезжающих мимо людей.

– Именно так я вас и нашел, – сообщил Дэн, пока я ставила цветы в высокую стеклянную вазу. – Вчера проходил здесь и увидел. – Он достал из кармана брюк точилку для карандашей. – Магазин готов к открытию, и я подумал, что это хороший материал для пятничного номера.

Он уселся на диван, и я заметила, что у него странные носки – один зеленый, другой коричневый.

– Хотя мода не мой конек.

– Правда? – вежливо поинтересовалась я, пока он резко проворачивал карандаш в точилке, и, не удержавшись, спросила: – Вы не пользуетесь диктофоном?

Дэн изучил заточенный карандаш и подул на него.

– Предпочитаю стенографию. – Он убрал точилку в карман. – Давайте приступим. Итак… – Он постучал карандашом по нижней губе. – О чем бы вас спросить для начала?.. – Я попыталась скрыть свое беспокойство – он, похоже, не подготовился к интервью. – А, знаю. Вы местная?

– Да. – Я сложила бледно-голубой кашемировый кардиган. – Я выросла в Элиот-Хилл, ближе к Гринвичу, но последние пять лет живу в центре Блэкхита, рядом с вокзалом. – Я подумала о своем коттедже с небольшим садом.

– Вокзал, – медленно повторил Дэн. – Следующий вопрос… – Похоже, интервью займет лет сто, а меня это совершенно не устраивало. – У вас есть соответствующее образование? – спросил он. – Думаю, читателям это будет интересно.

– Э… пожалуй. – Я рассказала ему о своем дипломе по истории моды, полученном в Сен-Мартене, и о работе в «Сотби».

– Как долго вы работали в «Сотби»?

– Двенадцать лет. – Я свернула шелковый шарф от Ива Сен-Лорана и положила на поднос. – Недавно меня назначили начальником отдела костюмов и тканей. Но потом… Я решила уйти.

Дэн закатил глаза.

– После того как вас повысили?

– Да… – Мое сердце сделало кувырок. Я сказала слишком много. – Видите ли, я проработала там достаточно долго, и мне было нужно… – Я выглянула в окно, стараясь подавить всплеск эмоций. – Я почувствовала, что мне необходим…

– Перелом в карьере? – предположил Дэн.

– Скорее перемены. Поэтому в начале марта взяла долгосрочный отпуск. – Я украсила шею серебристого манекена ниткой искусственного жемчуга от Шанель. – На работе обещали держать для меня место до июня, но в мае я обнаружила, что это помещение сдается в аренду, и решила рискнуть – продавать винтаж самостоятельно. Какое-то время я просто обдумывала эту идею, – добавила я.

– Какое-то… время, – медленно повторил Дэн. Вряд ли он действительно умел стенографировать. Я украдкой посмотрела на его странные закорючки и сокращения. – Следующий вопрос… – Он пожевал кончик карандаша. Толку от него явно никакого. – А, знаю: где вы взяли товар? – Он взглянул на меня. – Или это секрет фирмы?

– Да нет. – Я застегнула крючки на шелковой блузке цвета кофе с молоком от Джорджа Реча. – Я купила кое-что у небольших аукционных домов за пределами Лондона, а также у дилеров и частных лиц, которых знала по работе в «Сотби». Я также приобретала вещи на винтажных ярмарках, по Интернету и раза два-три съездила во Францию.

– Почему именно во Францию?

– Там на провинциальных рынках можно найти прелестные винтажные изделия – например, такие вот ночные рубашки с вышивкой. – Я показала ему одну из рубашек. – Я купила их в Авиньоне. Они обошлись мне не слишком дорого, поскольку француженки не так падки на винтаж, как мы.

– Винтажная одежда становится очень востребованной у нас, верно?

– Очень востребована, – согласилась я, быстро раскладывая веером экземпляры «Вог» пятидесятых годов на стеклянном столике у дивана. – Женщины хотят чего-то оригинального, а не ширпотреб, и винтаж дает им возможность подчеркнуть свою индивидуальность. Он предполагает собственный стиль. Я хочу сказать, что женщина может купить вечернее платье на Хай-стрит за двести фунтов, – продолжала я, входя во вкус, – а на следующий день оно практически обесценивается. Но за те же самые деньги у нее есть возможность приобрести нечто из великолепной материи, ни у кого больше не будет такого наряда, и это увеличивает стоимость изделия. Взгляните сюда… – Я достала синее вечернее платье 1957 года от Харди Эмиса.

– Прелестно, – одобрил Дэн, любуясь платьем на бретельках с открытой спиной, узким лифом и юбкой годе. – Оно выглядит как новое.

– Все, что я продаю, находится в идеальном состоянии.

– Состоянии… – пробормотал он, царапая в блокноте.

– Каждое изделие выстирано или прошло через химчистку, – пояснила я, возвращая платье на место. – У меня есть прекрасная швея, которая приводит одежду в порядок и может внести в нее некоторые изменения; а то, что попроще, я делаю сама – в специальной маленькой комнатке, где стоит швейная машинка.

– И какова цена вашей одежды?

– От пятнадцати фунтов – за шелковый шарфик – до семидесяти пяти – за хлопковое платье, двести-триста за вечернее и полторы тысячи за изделие от кутюр. – Я показала ему золотистое платье начала шестидесятых годов от Пьера Бальмэна, расшитое большими бусинами и серебряными блестками. Приподняв защитный чехол, я сказала: – Этот совершенно замечательный наряд выполнен великим дизайнером на пике его карьеры. Вот посмотрите… – Я достала брюки палаццо из шелковистого бархата, переливавшегося нежными розовато-зелеными тонами. – Они от Эмилио Пуччи. Их почти наверняка купят, чтобы вложить деньги, а не носить, поскольку Пуччи, как и Оззи Кларк, Байба и Джин Мюир, очень привлекают коллекционеров.

– Мэрилин Монро обожала Пуччи, – заявил Дэн. – Ее похоронили в любимом зеленом шелковом платье от этого дизайнера. – Я кивнула, не желая признаваться, что сей факт был мне неизвестен. – А это тоже очень интересно. – Дэн указал на стену позади меня, где висели, словно картины, четыре вечерних платья без бретелек: лимонно-желтое, леденцово-розовое, бирюзовое и цвета лайма, – все с атласными лифами, пенящимися тюлевыми нижними юбками и сверкавшие пришитыми хрусталиками.

– Я повесила их здесь, потому что очень люблю, – объяснила я. – Это бальные платья пятидесятых годов, они такие гламурные и воздушные. Один взгляд на них делает меня счастливой. – «Насколько это возможно», – невесело подумала я.

Дэн встал.

– А что у вас здесь?

– Юбка с турнюром от Вивьен Вествуд. – Я показала ее Дэну. – А это… – Я достала терракотовый шелковый кафтан. – Это от Tea Портер, а вот замшевое платье-рубашка от Мэри Квант.

– А как насчет этого? – Дэн взял в руки розовое атласное вечернее платье с капюшоном, плиссировкой по бокам и широким, в форме рыбьего хвоста, подолом. – Просто удивительно! Такой наряд могла бы носить Одри Хепберн, или Грета Гарбо, или Вероника Лейк, – сказал он задумчиво. – В «Стеклянном ключе».

– Я не видела этого фильма.

– Он очень недооценен – его сняли по роману Дэшила Хэммета в сорок втором году. Говард Хоукс много заимствовал из него, снимая «Глубокий сон».

– Правда?

– Но знаете что… – Он приложил ко мне платье, чем несколько меня ошарашил. – Оно прекрасно подойдет вам. – И бросил на меня оценивающий взгляд. – В вас есть томность, характерная для нуар-фильмов.

– Неужели? – Он снова меня озадачил. – Честно говоря… это платье было моим.

– И вы не хотите его носить? – почти негодующе спросил Дэн. – Оно прекрасно.

– Да, но… оно… мне надоело. – Я вернула платье на вешалку. Мне не хотелось откровенничать с ним. Гай подарил мне его почти год назад. Мы с ним тогда встречались уже целый месяц, и как-то он взял меня на уик-энд в Бат. Я увидела платье в витрине магазина и вошла, чтобы рассмотреть его, в основном из профессионального интереса, поскольку стоило оно пятьсот фунтов. Но позже, когда я читала в гостиничном номере, Гай улизнул и вернулся с платьем, завернутым в розовую подарочную бумагу. И теперь я хотела продать его, потому что оно принадлежало тому периоду моей жизни, который я отчаянно пыталась забыть. А деньги я собиралась отдать на благотворительность.

– А что, по-вашему, является главной привлекательной чертой винтажной одежды? – услышала я вопрос Дэна, поправляя туфли в подсвеченных стеклянных кубах, расставленных вдоль левой стены. – Она более качественна, чем современная?

– В том числе, – ответила я, ставя одну элегантную замшевую туфлю-лодочку под углом ко второй. – Кроме того, носить винтаж – значит бросать вызов массовой продукции. Но что мне нравится в винтажной одежде больше всего… – Я посмотрела на журналиста. – Только не смейтесь, хорошо?

– Конечно…

Я погладила тонкий шифон пеньюара пятидесятых годов.

– Больше всего мне нравится… что она несет в себе частичку истории чьей-то жизни. – Я набросила на руку платье из шелка-сырца. – Я думаю о женщинах, которые их носили.

– Правда?

– Я не могу смотреть, скажем, вот на этот костюм… – я подошла к вешалкам с повседневной одеждой сороковых годов – приталенный жакет и юбка из темно-синего твида, – и не размышлять о его владелице. Сколько ей было лет? Работала ли она? Имела ли мужа? Была ли счастлива? – Дэн пожал плечами. – На костюме имеется британский ярлык начала сороковых, – продолжала я, – и я гадаю, что случилось с этой женщиной во время войны. Остался ли ее муж в живых? Выжила ли она сама?

Я подошла к витрине с обувью и взяла парчовые туфельки тридцатых годов, расшитые желтыми розами.

– Я смотрю на эти изысканные туфли и представляю женщину, которая в них ходила, танцевала, целовала кого-то. – Я легко коснулась розовой бархатной шляпки-таблетки на стенде. – Я вглядываюсь в эту маленькую шляпку, – приподняла я вуаль, – и пытаюсь представить лицо женщины, которая ее носила. Ведь, покупая винтаж, вы приобретаете не только ткань и нитки, но и частичку прошлого некоего человека.

Дэн кивнул.

– И эту частичку вы переносите в настоящее.

– Именно так – я дарю этой одежде новую жизнь. И мне нравится, что я способна возродить ее. Ведь существует столько вещей, которые возродить невозможно. – У меня екнуло сердце.

– Я никогда не думал о винтажной одежде с этой точки зрения, – немного помолчав, сказал Дэн. – Мне нравится, с какой страстью вы относитесь к своему делу. – Он воззрился на свой блокнот. – Вы предоставили мне прекрасную информацию.

– Вот и хорошо, – тихо ответила я. – Было очень приятно поговорить с вами. – Я подавила искушение добавить, что начало разговора показалось мне безнадежным.

Дэн улыбнулся.

– Ну… Я, пожалуй, дам вам возможность работать дальше, а сам пойду подготовлю материал для печати, но… – Тут он осекся, уставившись на угловую полку. – Какая изумительная шляпа. К какому периоду она относится?

– Это современная работа. Ее сделали четыре года назад.

– Она очень оригинальна.

– Да. И существует в единственном экземпляре.

– И сколько стоит?

– Шляпа не продается. Ее подарила мне близкая подруга, дизайнер. Мне хочется, чтобы она была здесь, потому… – У меня перехватило горло.

– Потому что она прекрасна? – предположил Дэн. Я кивнула. Он захлопнул блокнот. – А ваша подруга придет на открытие?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет.

– И последнее. – Он достал из сумки фотоаппарат. – Мой редактор попросил меня сфотографировать вас для газеты.

Я посмотрела на часы.

– При условии, что это не займет много времени. Мне еще нужно привязать воздушные шарики, переодеться и разлить шампанское, а гости появятся здесь через двадцать минут.

– Позвольте мне помочь? Чтобы искупить свое опоздание. – Дэн заткнул карандаш за ухо. – Где бокалы?

– О. В коробках за прилавком, а в маленькой кухне, вон там, в холодильнике, двенадцать бутылок шампанского. Спасибо, – добавила я, беспокоясь, сможет ли Дэн справиться с подобной задачей. Но он ловко наполнил высокие бокалы «Вдовой Клико» – шампанское тоже должно было быть винтажным, – пока я принимала душ и переодевалась в серое атласное коктейльное платье тридцатых годов и надевала серебристые босоножки от Феррагамо; затем я нанесла немного косметики и провела щеткой по волосам. Наконец я отвязала от спинки стула связку бледно-золотых воздушных шариков, наполненных гелием, прикрепила их – по два и по три – к фасаду магазина, и они закачались на ветру. Когда часы на церкви пробили шесть, я уже стояла в дверях с бокалом в руке, а Дэн меня фотографировал.

Спустя минуту он опустил фотоаппарат и посмотрел на меня, явно озадаченный.

– Простите, Фиби, а вы можете улыбнуться?

Моя мама появилась как раз в тот момент, когда Дэн уходил.

– Кто это был? – поинтересовалась она, направляясь прямо в примерочную.

– Журналист по имени Дэн, – ответила я. – Он брал у меня интервью для местной газеты. Немного взбалмошный.

– Выглядит довольно приятно, – заметила она, стоя перед зеркалом и изучая свою внешность. – Одет ужасно, но мне нравятся кудрявые волосы у мужчин. Это необычно. – Ее отражение в зеркале смотрело на меня встревоженно. – Я очень хочу, чтобы ты нашла кого-то для себя, Фиби, – мне страшно не нравится твое одиночество. В нем нет ничего хорошего, насколько я могу судить, – горько добавила она.

– А я наслаждаюсь тем, что одна. И собираюсь оставаться в этом качестве еще долго – возможно, всегда.

Мама открыла сумочку.

– Похоже, у меня именно такая судьба, дорогая, но я не хочу, чтобы ты ее повторила. – Она достала новую дорогую помаду. Тюбик напоминал золотую пулю. – У тебя был тяжелый год, дорогая.

– Да уж, – пробормотала я.

– И я знаю, – она посмотрела на шляпу Эммы, – что ты… страдала. – Мама и не представляла себе, как это верно. – Но, – сказала она, выкручивая помаду, – я все-таки не понимаю… – я знала, что последует дальше, – почему ты рассталась с Гаем. Да, я видела его всего три раза, но считаю очаровательным, красивым и милым.

– Так оно и есть, – согласилась я. – Он симпатичный. И почти идеальный.

Мы с мамой встретились взглядами в зеркале.

– И что же между вами произошло?

– Ничего, – солгала я. – Просто мои чувства… изменились. Я говорила тебе об этом.

– Да. Но ты так и не объяснила почему. – Мама провела помадой кричащего кораллового цвета по верхней губе. – Все это выглядело как-то неправильно, если ты не возражаешь, чтобы я так говорила. Конечно, ты была очень несчастна. – Она понизила голос: – И этот случай с Эммой… – Я закрыла глаза, пытаясь прогнать образы, которые будут преследовать меня всегда. – Это… было ужасно, – вздохнула она. – Не понимаю, как она могла сделать такое… Ее ожидало… столь многое.

– Столь многое, – горьким эхом отозвалась я.

Мама промокнула нижнюю губу салфеткой.

– Но я не понимаю и того, что за этим последовало. Ты, конечно, горевала, но зачем прекращать счастливые отношения с хорошим человеком? Думаю, у тебя был своего рода нервный срыв. И это неудивительно… – Она сжала губы. – Вряд ли ты понимала, что делаешь.

– Понимала, и очень хорошо, – спокойно возразила я. – Но знаешь, мама, я не хочу говорить о…

– Как ты с ним познакомилась? – неожиданно спросила она. – Ты никогда мне этого не рассказывала.

Я почувствовала, что кровь бросилась мне в лицо.

– Через Эмму.

– Правда? – посмотрела на меня мама. – Она, как всегда, оказалась очень мила. – И повернулась к зеркалу спиной. – Познакомила тебя с таким приятным мужчиной.

– Да, – сказала я в замешательстве…

* * *

– Я встретила одного человека, – взволнованно сообщила Эмма по телефону год назад. – У меня просто кружится голова, Фиби. Он… удивительный. – У меня сжалось сердце – не потому, что Эмма всегда говорила, будто встретила кого-то «удивительного», просто эти мужчины обычно таковыми не являлись. Эмма приходила от них в восторг, затем, месяц спустя, начинала избегать, называя их «ужасными». – Мы познакомились на благотворительном мероприятии. Он управляет инвестиционным фондом, – пояснила она с очаровательной простотой, – и придерживается строгих правил.

– Звучит интересно. Он, должно быть, умный мужчина.

– Один из лучших выпускников Лондонской школы экономики. Но он мне этого не говорил, – быстро добавила она. – Я узнала о его успехах из «Гугла». У нас было несколько свиданий, дело продвигается, и я хочу, чтобы ты подтвердила мои впечатления.

– Эмма, – вздохнула я, – тебе тридцать три года. Ты абсолютно самодостаточна. Делаешь головные уборы для знаменитых особ в Соединенном Королевстве. Зачем тебе мое одобрение?