Текст книги "Дело в стиле винтаж"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– А когда вы это обнаружили?

– В свой первый день в начальной школе. Нас попросили нарисовать дерево – у моего были ярко-красные листья и зеленый ствол. Учитель посоветовал родителям проверить мое зрение.

– Значит, ваши брюки не кажутся вам малиновыми?

Дэн опустил глаза.

– Я не знаю, что такое малиновый цвет – для меня это абстракция, как звуки колокола для глухого, – а эти брюки я воспринимаю как оливковые.

Я сделала глоток кофе.

– А какие цвета вы различаете хорошо?

– Пастельные – бледно-голубой, розовато-лиловый – и, конечно, черный и белый. Я люблю смотреть на черно-белые вещи, – добавил он, кивнув на фотографии. – В монохромности есть нечто…

Послышалась мелодия «Пока время идет»; какое-то мгновение я думала, что она раздается из колонок, но потом поняла: звонит мобильник Дэна.

Он бросил на меня извиняющийся взгляд и достал телефон.

– Привет, Мэтт, – спокойно сказал он. – Я за углом, в Центре воспоминаний. Да, я могу разговаривать – но всего минуту. Простите, – прошептал он мне одними губами. – О… хорошо… – Дэн встал, его лицо стало серьезным. – Ну, если она будет придерживаться этой версии, – произнес он, удаляясь. – Веское доказательство, – согласился он, выходя в сад. – Надо быть неуязвимым. Я приду через пару минут.

– Прошу прощения, – сдержанно сказал Дэн, возвращаясь к столику. – Мэтту нужно кое-что обсудить со мной – я должен идти.

– Мне тоже есть чем заняться. – Я подхватила сумочку. – Но я рада, что зашла сюда. Спасибо за кофе.

Мы покинули центр и немного постояли на тротуаре.

– Ну, мне сюда, – кивнул Дэн направо, – «Черное и зеленое» находится рядом с почтой. А вам туда. Но… мы пойдем на «Анну Каренину».

– Вы не даете мне подумать…

Дэн пожал плечами.

– Почему бы вам просто не сказать «да»? – Он непринужденно поцеловал меня в щеку и ушел.

Распахнув пятью минутами позже дверь «Деревенского винтажа», я увидела, что Анни кладет телефонную трубку.

– Звонила миссис Белл, – пояснила она. – Вы забыли у нее шляпную коробку.

– Забыла шляпную коробку? – Я даже не заметила этого.

– Она предлагает вам забрать ее завтра в четыре часа. Миссис Белл просила позвонить только в том случае, если вас это не устраивает. Но я могу добежать до нее…

– Нет-нет, спасибо, я сама. Завтра в четыре – это хорошо. Очень хорошо.

Анни выглядела озадаченной.

– И как там миссис Белл? – поинтересовалась она, поднимая атласное вечернее платье, соскользнувшее с вешалки.

– Она… очень мила; интересный человек.

– Думаю, старики любят поговорить с вами.

– Да.

– И держу пари, у некоторых из них есть в запасе невероятные истории. Эта часть вашей работы очень захватывающа, – продолжала Анни. – Мне нравится, как пожилые люди рассказывают о прожитой жизни; я считаю, мы должны больше прислушиваться к ним.

Я говорила Анни о посещении Центра воспоминаний, где она, по ее словам, никогда не бывала, и тут зазвонил телефон. Это был продюсер «Радио-Лондон» – он прочитал интервью со мной в «Черном и зеленом» и спросил, не приду ли я к ним в следующий понедельник поговорить о винтажной одежде. Я ответила, что буду счастлива. Затем пришло сообщение от Майлза – он заказал столик в «Оксо тауэре» на среду в восемь. Потом я работала с несколькими заказами по Интернету – пять человек хотели приобрести французские ночные рубашки. Поняв, что запас товара иссякает, я заказала билет в Авиньон на последний уик-энд сентября. Остаток дня я провела с людьми, принесшими одежду на продажу.

– Завтра я появлюсь только к обеду, – предупредила я Анни, закрывая магазин. – Мне нужно к Вэл, швее. – Но не стала сообщать о визите к медиуму. Честно говоря, меня это пугало. А днем я опять проведаю миссис Белл.

Глава 6

Следующим утром я отправила Синди в Беверли-Хиллз платье от Баленсиаги, гадая, какой из ее клиенток оно достанется, затем, волнуясь, поехала в Кидбрук. В моей сумочке лежало три фотографии. Первая была сделана, когда нам с Эммой исполнилось по десять лет, на пляже в Лайм-Реджисе, куда папа взял нас на поиски окаменелостей. На снимке Эмма держала раковину большого аммонита, которую нашла сама и бережно хранила. Помню, мы категорически отказывались верить моему отцу, что этой раковине около двухсот миллионов лет. Вторая карточка запечатлела выпускной бал Эммы в Королевском колледже искусств. На третьем фото мы стояли рядом в ее последний день рождения. На Эмме была необычная шляпа, она сама ее сделала, – зеленый соломенный «колокол» с накрахмаленной шелковой розой, «растущей» из него. «Мне нравится, – сказала она с притворным удивлением, глядя на себя в зеркало. – В этой шляпе меня похоронят!»

Я нажала кнопку звонка на двери Вэл. Открыв ее, она огорченно сообщила, что рассыпала черный перец-горошек.

– Какая неприятность, – сказала я, вспомнив с приступом острой боли ужин у Эммы. – Он теперь везде, верно?

– О, я расстроилась по другому поводу, – объяснила Вэл. – Рассыпать перец – к несчастью.

Я посмотрела на нее.

– Почему?

– Это обычно предвещает конец близкой дружбы. – Я почувствовала, как по спине пробежала дрожь. – Поэтому мне придется следить, что я говорю Мэг, не так ли? – добавила она. – А теперь… – Вэл кивнула на мой чемодан. – Что ты мне принесла? – Я, потрясенная ее словами, показала шесть платьев и три костюма, купленные у миссис Белл. – Здесь требуется совсем небольшой ремонт, – сообщила она, рассмотрев их. – О-о, мне нравится это платье от Оззи Кларка. Представляю, как какая-нибудь женщина идет в нем по Кингс-роуд в шестьдесят пятом году. – Вэл вывернула платье наизнанку. – Порвана подкладка? Оставляй мне это, Фиби. Я позвоню, когда все будет готово.

– Спасибо. А сейчас, – изобразила я притворную живость, – я просто… зайду в соседнюю квартиру.

– Удачи! – ободряюще улыбнулась мне Вэл.

Нажимая на звонок Мэгги, я чувствовала, как сильно бьется мое сердце.

– Входите, милая, – крикнула Мэг. – Я в гостиной.

Я пошла по коридору на запах «Мажи нуар», смешанный с застоявшимся сигаретным дымом, и, обнаружив хозяйку перед маленьким квадратным столиком, огляделась. Ничто не указывало на практиковавшиеся здесь обряды. В комнате не было ни абажуров с бахромой, ни хрустальных шаров. На столе не лежали карты Таро в ожидании, когда их начнут тасовать. Только диван и два кресла, плазменный телевизор, резной дубовый буфет и каминная полка с невероятно большой фарфоровой куклой с блестящими темными локонами и бессмысленным лицом.

– Если вы надеялись увидеть круг с буквами и блюдцем, то вас ждет разочарование, – скучным голосом сказала Мэг. Она словно читала мои мысли, и я сочла это добрым знаком. – Я не занимаюсь чепухой вроде «возьмитесь за руки и ждите, пока погаснет свет». Нет. Я просто свяжу вас с теми, кого вы любите. Смотрите на меня как на оператора связи.

– Мэг… – Меня внезапно охватила тревога. – Я чувствую себя немного… обеспокоенной. Я хочу сказать, не думаете ли вы, что это несколько нечестиво, ну… взывать к мертвым? – Особенно в гостиной, неожиданно пришло мне в голову.

– Нет, – ответила Мэг. – Ведь на самом деле они не мертвы, понятно? А просто пребывают где-то еще, но, – она подняла палец, – с ними можно вступить в контакт. А теперь, Фиби, начнем. – Мэг выжидательно посмотрела на меня и кивнула на мою сумочку.

– О. Простите. – Я полезла за кошельком.

– Сначала дело, а удовольствие потом, – заявила Мэг. – Спасибо. – Она взяла у меня пятьдесят фунтов и засунула их в вырез топа. Я представила, как деньги постепенно нагреваются, а потом подумала, что еще она хранит там. Дырокол? Записную книжку? Маленькую собачку?

Мэг положила ладони на стол и прижала пальцы к столешнице, словно готовилась к путешествию. Ее искусственные ногти были такими длинными, что заворачивались на кончиках словно маленькие турецкие сабли.

– Итак… вы потеряли кого-то, – начала она.

– Да. – Я решила, что не стану показывать Мэг фотографии и рассказывать об Эмме.

– Вы кого-то потеряли, – повторила она. – Кого-то любимого.

– Да. – Я почувствовала знакомое напряжение в горле.

– Очень любимого.

– Да, – повторила я.

– Близкого друга, заменявшего вам целый мир.

Я кивнула, стараясь не заплакать.

Мэг закрыла глаза и стала глубоко, с легким шумом дышать носом.

– И что вы хотите передать другу?..

Я была застигнута врасплох, поскольку не собиралась пока ничего говорить. На мгновение зажмурилась и подумала, что больше всего хочу сказать Эмме, как сильно виновата перед ней, как я скучаю – это похоже на постоянную боль в сердце. И под конец добавить, что возмущена ее поступком.

Я посмотрела на Мэг и вдруг страшно разволновалась.

– Я… не могу ничего придумать прямо сейчас.

– Хорошо, милая, но… – Мэг сделала театральную паузу. – Ваш друг хочет что-то сообщить вам.

– Что? – слабо произнесла я.

– Это очень важно.

– Скажите мне что… – Мое сердце билось как сумасшедшее. – Пожалуйста.

– Ну…

– Скажите мне.

Мэг глубоко вздохнула:

– Он говорит…

Я моргнула:

– Это не «он».

Мэг открыла глаза и посмотрела на меня в полном ошеломлении.

– Не «он»?

– Нет.

– Вы уверены?

– Конечно, уверена.

– Это странно – потому что до меня дошло имя Роберт. – Она уставилась на меня. – Оно звучит очень настойчиво.

– Но я не знаю никакого Роберта.

– А как насчет Роба? – Я отрицательно покачала головой. Мэг наклонила голову к плечу. – Боб?

– Нет.

– А имя Дэвид вам о чем-то говорит?

– Мэгги, речь идет о женщине.

Она прищурилась и посмотрела на меня сквозь фальшивые ресницы.

– Ну конечно, – разумно рассудила она. – Я так и думала… – Снова закрыла глаза, шумно вдыхая. – О'кей. Я чувствую ее. Она проходит через… Я свяжу вас спустя мгновение. – Я почти ожидала услышать сигнал «ждите ответа».

– И какое имя пришло вам в голову? – спросила я.

Мэг сжала пальцами виски.

– Я пока не могу ответить на этот вопрос, но ощущаю сильную связь с заграницей.

– С заграницей? – обрадовалась я. – Верно. А что это за связь?

– Ну, ваша подруга очень любила… ездить за границу. Верно?

– Да-а. – Как и почти все люди. – Мэг, просто чтобы удостовериться, что вы связались с нужным человеком, скажите мне, с какой страной у моей подруги существовала особенно сильная связь – она была там за три недели, до того как…

– Умерла? Я отвечу на ваш вопрос. – Мэг снова закрыла глаза. Ярко-синяя подводка на ее веках собралась в уголках глаз. – Теперь я слышу – громко и ясно. – Она зажала уши и сердито посмотрела в потолок. – Я слышу тебя, милая! Нет необходимости так кричать. – Мэг перевела взгляд на меня. – Страна, с которой у вашей подруги существует особая связь, это… Южная… – Я задержала дыхание. – …Америка.

У меня вырвался стон.

– Нет. Она никогда там не была. Хотя всегда этого хотела, – добавила я.

Мэг тупо уставилась на меня.

– Ну… вот… поэтому я так и решила. Ваша подруга хотела поехать туда, но не сделала этого… и теперь эта мысль привязалась к ней. – Мэг почесала нос. – Теперь ваша подруга… которую звали… – Она закрыла глаза, продолжая шумно дышать носом. – Надин. – Открыла один глаз и посмотрела на меня. – Лиза?

– Эмма, – слабо сказала я.

– Эмма! – воскликнула Мэг. – Ну конечно. Теперь… Эмма была очень разумным, серьезным человеком, верно?

– Нет, – ответила я. Дело совершенно безнадежное. – Эмма была вовсе не такой, а сильной и немного наивной – даже чуть-чуть… нервной. Хотя казалась забавной и смешливой, у нее часто бывало плохое настроение. Она была также непредсказуемой – могла совершать… опрометчивые поступки. – Я с горечью подумала о последнем из них. – Но вы скажете мне, чем она занималась? Нужно удостовериться, что это та самая Эмма.

Мэг снова закрыла глаза, потом широко распахнула.

– Я вижу шляпу… – Я почувствовала эйфорию, смешанную с ужасом. – Черную шляпу, – продолжала Мэгги.

– Какой она формы? – спросила я с бьющимся сердцем.

Мэг зажмурилась.

– Она плоская и… четырехугольная… с длинной черной кисточкой.

Я упала духом.

– Вы описываете академическую шапочку.

Мэг улыбнулась.

– Верно, потому что Эмма была учительницей, разве не так?

– Нет.

– Ну… значит, она надевала такую шапочку на выпускную церемонию. Может, я видела именно этот момент. – Глаза Мэг снова сузились, она немного приподняла голову, словно пытаясь сосредоточиться на чем-то, исчезающем за горизонтом.

– Нет, – раздражилась я. – Эмма училась в Королевском колледже искусств.

– Я так и думала, что она имеет отношение к искусству, – обрадовалась Мэг. – И оказалась права. – Она понурилась и снова закрыла глаза, будто вознося молитву. Послышался телефонный звонок. Что это за мелодия? Ну да. «Дух в небе». Звуки доносились с груди Мэг. – Извините, – сказала она, доставая из-за пазухи сначала пачку «Силк кат», а затем мобильный. – Привет! Понятно… Вы не можете… Все в порядке. Спасибо, что дали мне знать. – Она захлопнула телефон и снова сунула его себе за пазуху, изящно протолкнув средним пальцем. – Вам повезло, – сообщила она. – Визит в двенадцать только что отменили – мы можем продолжить.

Я встала:

– Спасибо, Мэг, но не стоит.

«Так мне и надо, раз я решилась на столь сомнительное предприятие», – думала я по дороге в Блэк-хит. Я была не в своем уме, когда замышляла это. А что, если бы Мэг установила связь с Эммой? Шок мог привести меня к нервному срыву. Хорошо, что Мэг оказалась шарлатанкой. Мое негодование утихло и уступило место облегчению.

Я припарковалась, зашла домой, чтобы разгрузить стиральную машину и положить в нее новую порцию одежды, а затем отправилась в магазин. К этому времени я проголодалась и решила быстро перекусить в кафе «Мун дейзи». Села за столик на улице, и Пиппа, владелица кафе, познакомившая меня с Вэл, принесла мне «Таймс». Я лениво просмотрела новости в стране, затем изучила страницы, посвященные заграничным событиям, после чего прочитала материал о Лондонской неделе моды. Обратившись к деловым страницам, вдруг наткнулась на фото Гая. Под ним шла подпись: «Птица высокого полета». Когда я читала статью о нем, у меня пересохло во рту. Гай Харрап… тридцать шесть лет… «Френдз провидент»… Основал «Этикс»… поддерживает компании, не имеющие негативного влияния на окружающую среду… чистые технологии… Не использует детский труд… защищает животных… заботится о здоровье и безопасности людей.

Я почувствовала дурноту. Гай не обеспечил здоровье и безопасность Эммы, не так ли? «Сама знаешь, она склонна все преувеличивать, Фиби. Возможно, она просто жаждет внимания». Он вовсе не был таким «хорошим парнем», как ему думается.

Я посмотрела на омлет, принесенный Пиппой, с неожиданным отвращением. Зазвонил мобильный. Это мама.

– Как дела, Фиби?

– Все в порядке, – солгала я, дрожащей рукой закрывая газету, дабы не видеть Гая. – А у тебя?

– У меня тоже все хорошо, – беспечно отозвалась она. – Хорошо, хорошо, хорошо. Я совершенно… несчастна, дорогая. – Я поняла, что она пытается сдержать подступающие слезы.

– Что случилось, мама?

– Ну, я сегодня в Лэдброук-Гроув – надо было принести Джону нужные ему рисунки, – и… – Я услышала, как она всхлипнула. – Меня расстроило, что я оказалась так близко от того места, где твой отец живет теперь с… ней… и… и…

– Бедная мама. Просто… попытайся не думать об этом. Смотри в будущее.

– Да, ты права, дорогая, – шмыгнула она носом. – Хорошо. И я только что нашла удивительного нового… – я надеялась, она скажет «мужчину», – врача. – Сердце мое упало. – Он делает безоперационное омоложение, или фраксель. При помощи лазера. Это исключительно научный метод. Он оборачивает процесс старения вспять.

– Правда?

– Вот смотри – у меня здесь рекламная брошюра. – Я услышала шелест глянцевой бумаги. – Удаляет старые эпидермальные и пигментированные клетки. И поэтапно восстанавливает лицо пациента, словно реставрирует картину. Единственный недостаток, – добавила мама, – заключается в том, что это приводит к сильному шелушению.

– Тогда держи наготове пылесос.

– И нужно по меньшей мере шесть сеансов.

– Стоимостью?..

Я услышала, как она задержала дыхание.

– Три тысячи фунтов. Но разница между фотографиями «до» и «после» поразительная.

– Это потому, что на фотографиях «после» женщины улыбаются и накрашены.

– Подожди, пока тебе не исполнится шестьдесят, – простонала мама. – Сама будешь всем этим пользоваться и тем, что они еще придумают к тому времени.

– Я не стану заниматься ничем подобным, – возразила я. – Я не боюсь прошлого, мама, а ценю его. Вот почему я люблю свое дело.

– Не надо относиться к этому по-ханжески, – обиделась она. – А теперь расскажи мне о себе.

Я решила не говорить маме о медиуме. Сказала, что в конце месяца поеду во Францию; затем, следуя внезапному импульсу, проговорилась о Майлзе. Я не собиралась этого делать, но потом решила немного развеселить ее.

– Звучит многообещающе, – заметила мама, выслушав его описание. – Шестнадцатилетняя дочь? – задумчиво произнесла она. – Ну, ты будешь прекрасной мачехой и родишь своих детей. Значит, он разведен?.. Вдовец? Прекрасно… А сколько ему лет?.. А. Понятно. С другой стороны, – добавила она повеселевшим голосом – похоже, прониклась положительной стороной ситуации, – это означает, что он немолод и не обременен проблемами. О Боже! Джон машет мне. Я пойду, дорогая.

– Выше нос, мама. – Хотя, если подумать, пусть лучше все части ее головы остаются на своих местах.

Два часа после обеда я принимала товар, звонила дилерам, просматривала сайты аукционов и отмечала те из них, на которые хочу пойти. Затем, без десяти четыре, надела жакет и отправилась в Парагон.

Миссис Белл открыла мне дверь сверху, и я поднялась на третий этаж, стуча каблуками по каменным ступеням.

– А, Фиби! Я так рада снова вас видеть. Входите.

– Простите, что забыла шляпы, миссис Белл. – На столике в холле лежал буклет о медсестрах из центра «Макмиллан», помогающего больным раком.

– Ничего страшного. Я приготовлю чай – присаживайтесь.

Я прошла в гостиную и встала у окна, глядя на сад. Он был пуст, лишь маленький мальчик в серых шортах и рубашке пинал ногами листья, выискивая каштаны.

Появилась миссис Белл с подносом, но на этот раз согласилась, когда я предложила отнести его к столу.

– У меня уже не такие сильные руки, как прежде. Тело начинает постепенно изменять мне. Первый месяц, очевидно, я буду чувствовать себя неплохо, а потом… все хуже и хуже.

– Мне очень… жаль, – беспомощно сказала я.

– Такова моя участь. – Она пожала плечами. – И тут уж ничего не поделаешь – остается лишь с благодарностью принимать каждый момент того недолгого времени, которое мне осталось.

– А как вам медсестра?

Миссис Белл вздохнула.

– Приятная и организованная женщина, о такой можно только мечтать. Сказала, что я смогу оставаться здесь, пока… – Она запнулась. – Мне бы не хотелось в больницу.

– Конечно.

Мы сидели и молча пили чай. Миссис Белл явно не собиралась продолжать свою историю. По какой-то причине она решила не делать этого. Возможно, сожалела, что открылась мне. Она поставила чашку и откинула со лба прядь волос.

– Шляпная коробка все еще в спальне, Фиби. Идите и заберите ее. – Я так и поступила, но, поднимая ее, услышала голос миссис Белл: – И не будете ли вы так добры взять синее пальто?

Мой пульс забился сильнее, я подошла к гардеробу, достала пальто, принесла в гостиную и отдала миссис Белл.

Она положила его на колено и погладила лацкан.

– Итак, – тихо сказала она, – на чем я остановилась?

Я поставила шляпную коробку возле ног.

– Вы… рассказали мне, что нашли свою подругу – Моник – в амбаре и она пробыла там десять дней. – Миссис Белл медленно кивнула. – Вы принесли ей еды…

– Да, – пробормотала она. – Я принесла ей еды, а затем обещала принести это пальто.

– Верно. – Казалось, будто миссис Белл старается вовлечь меня в свою историю.

Она посмотрела в окно, и на нее вновь нахлынули воспоминания.

– Помню, я была так счастлива, собираясь помочь Моник. Но я не помогла ей, – тихо добавила она. – Я предала ее… – Она на мгновение сжала губы, а потом я услышала вздох. – Я должна была прийти к Моник в конце дня. Я думала о том, что сделаю для своей подруги…

Миссис Белл помолчала.

– После обеда я отправилась в boulangerie[15]15
  Булочная (фр.).


[Закрыть] за своим пайком хлеба. Мне пришлось стоять в очереди около часа, слушая пересуды о тех, кто покупает вещи на marché noir[16]16
  Черный рынок (фр.).


[Закрыть]. Наконец я получила свою половину багета, а на обратном пути увидела Жан-Люка, сидевшего в одиночестве у бара «Мистраль». К моему удивлению, он посмотрел не мимо, как обычно, а на меня. Затем, что еще удивительнее, жестом пригласил меня присоединиться к нему. От волнения я едва могла говорить. Он купил мне стакан яблочного сока, который я потягивала, пока он пил пиво. Меня переполняли радость и волнение – я сидела в лучах апрельского солнца с божественно красивым мальчиком, о чем так долго мечтала.

По радио в баре передавали песню Фрэнка Синатры «Ночь и день» – она была очень популярна в то время. Внезапно я подумала о Моник, проводившей в амбаре все дни и ночи, и поняла, что должна идти – прямо сейчас. Но официант принес Жан-Люку еще пива, и он спросил, пробовала ли я его когда-нибудь. «Конечно, нет, – ответила я, – ведь мне только четырнадцать». Он рассмеялся и сказал, что самое время попробовать. И протянул мне свой «Кроненбург». Мне все это вновь показалось таким романтичным, ведь потребление алкоголя было строго ограничено. Я сделала маленький глоток, затем еще и еще – пиво мне совсем не понравилось, но я притворилась, будто это не так. День угасал. Мне следовало немедленно уйти. Но голова моя кружилась, было почти темно, и я, к своему стыду, поняла, что не смогу этим вечером оказаться в амбаре. Поэтому решила отправиться туда на заре – разница составит всего несколько часов, успокаивала я себя.

Миссис Белл по-прежнему гладила пальто, покачивая его, словно баюкала.

– Жан-Люк сказал, что проводит меня домой. Было так романтично идти по площади в сумерках, мимо церкви, под первыми, сияющими в вечернем небе звездами. Я поняла: ночь будет ясной и холодной. – Пальцы миссис Белл рассеянно искали пуговицы пальто. – Меня переполняло чувство вины перед Моник, но в голове была странная пустота. И неожиданно мне подумалось, что Жан-Люк может помочь ей. Ведь его отец был жандармом, а власти, должно быть, допустили ошибку. И… подойдя к нашему дому… – Руки миссис Белл вцепились в пальто, костяшки пальцев побелели. – Я рассказала Жан-Люку о Моник… Рассказала, как нашла ее в старом амбаре. Жан-Люк разволновался, и я даже, помню, почувствовала легкий укол ревности, вспомнив, каким нежным жестом он поправил шарфик Моник. В любом случае… – Миссис Белл сглотнула. – Он спросил меня, где находится амбар, и я описала это место. – Она покачала головой. – Жан-Люк немного помолчал, а потом сказал, что слышал о детях, прячущихся в подобных местах и даже в домах других людей. «Это сложная ситуация для всех них», – добавил он, и мы попрощались.

Мои родители слушали по радио какую-то музыкальную передачу и не заметили, как я проскользнула в дом и поднялась по лестнице. Меня мучила жажда, я выпила воды и легла в кровать. На моем стуле в свете луны лежало синее пальто… – Миссис Белл подняла его и прижала к груди. – На следующее утро я проснулась не с первыми лучами солнца, как намеревалась, а гораздо позже. Я чувствовала себя ужасно, поскольку не сдержала данное Моник слово. Но утешалась мыслью, что скоро окажусь в амбаре и отдам ей свое замечательное пальто. А это существенная жертва, напомнила я себе. Моник сможет спать по ночам, все будет хорошо – и, возможно, Жан-Люк действительно ей поможет.

Тут миссис Белл мрачно улыбнулась.

– Я чувствовала себя виноватой и потому упаковала в корзину побольше еды, надеясь, что мама не заметит пропажи, и направилась к амбару.

«Моник», – прошептала я, сняв пальто. Ответа не было. Тут я увидела ее одеяло и опять позвала, но ответом мне был только щебет стрижей, летавших под крышей. У меня в желудке словно образовалась дыра, разраставшаяся по всему телу. Я прошла в заднюю часть амбара и там, за сеном, на полу, где Моник в тот раз спала, увидела рассыпанные по соломе стеклянные бусины.

Миссис Белл вцепилась в пальто.

– Я не могла понять, куда подевалась Моник. Пошла к ручью, но ее и там не было. Я продолжала надеяться, что она неожиданно вернется и я отдам ей пальто – она нуждалась в нем. – Миссис Белл непроизвольно протянула пальто мне, но снова уронила его себе на колени. – Я пробыла там часа два, наступило время обеда, мои родители могли рассердиться, и я ушла. Когда я вернулась домой, родители увидели, в каком я отчаянии, и спросили, в чем причина. Я солгала, будто страдаю из-за мальчика, который мне нравится, – Жан-Люка Омажа, а он не обращает на меня внимания. «Жан-Люк Омаж! – воскликнул отец. – Сын Рене Омажа? Яблоко от яблони недалеко падает. Не трать на него время, моя девочка, для тебя найдется кто-нибудь получше».

Глаза миссис Белл сверкали от негодования.

– Мне захотелось ударить папу за его отвратительные слова. Он не знал того, что знала я, – Жан-Люк согласился помочь Моник. А может быть, уже и помог. Может, он уже повел ее на поиски родителей и брата. Я была уверена: он сделает все необходимое, – и с надеждой в сердце побежала к его дому. Но его мать сказала, что он уехал в Марсель и вернется только на следующий день.

Вечером я опять пошла в амбар, но Моник по-прежнему не было. Становилось холодно, однако я не могла заставить себя надеть пальто, поскольку считала: теперь оно принадлежит моей подруге. Вернувшись домой, я сразу пошла в свою комнату. У меня под кроватью была оторвана половица, и под ней я прятала свои секретные вещи. Я решила хранить там пальто до тех пор, пока не смогу отдать его Моник. Но сначала надо было завернуть его в газету, дабы не испачкать. Я нашла экземпляр «Провансаль», которую читал отец, и, когда развернула ее, мне на глаза попалась одна статья. В ней говорилось об «успешном аресте» «иностранцев» и других «лиц, не имеющих гражданства» в Авиньоне, Карпантре, Оранже и Ниме, девятнадцатого и двадцатого апреля. Этот «успех» был достигнут благодаря штампам на продуктовых карточках евреев. – Миссис Белл посмотрела на меня. – Теперь я знала, что случилось с семьей Моник. В статье говорилось о поездах, отправлявшихся на север, полных «евреев-иностранцев» и «других чужеземцев». Спрятав пальто, я спустилась вниз, мое сердце трепыхалось в груди.

На следующий день я побежала к дому Жан-Люка и постучала в дверь. К моей радости, он вышел, и я взволнованно спросила, смог ли он помочь Моник. Он рассмеялся и сказал: «Да, и теперь все в порядке». Чувствуя дурноту, я поинтересовалась, о чем это он. Он промолчал, тогда я сказала, что за Моник надо присматривать. Жан-Люк ответил: «За ней обязательно присмотрят, как и за другими ее сорта». Я потребовала от него ответа, где она сейчас, и он заявил, что помог своему отцу отвезти ее в тюрьму Святого Пьера в Марселе и при первой возможности ее посадят на поезд, идущий в Дрэнси. Я знала, Дрэнси – это лагерь для интернированных на границе Парижа. Но, – добавила миссис Белл, – я понятия не имела, что оттуда евреев отправляли дальше на восток – в Аушвиц, Бухенвальд и Дахау. – Ее глаза слабо мерцали. – Потом, когда Жан-Люк захлопнул дверь, до меня дошла вся чудовищность ситуации.

Я приникла к стене и прошептала: «Что же я наделала?» Я пыталась помочь подруге, но вместо этого, из-за моей крайней наивности и глупости, ее нашли и отправили в… – Губы миссис Белл задрожали, и я увидела, как две слезы упали на пальто, оставив на нем темные пятна. – Я слышала свист поезда вдалеке и думала, что Моник, быть может, сейчас в нем; мне хотелось побежать к железной дороге и остановить его… – Она взяла протянутую мной салфетку и прижала к глазам. – Потом, после войны, когда мы узнали о подлинных судьбах евреев, я впала… – голос миссис Белл прервался, – в безумие. Каждый день, без исключения, я представляла себе суровые испытания, выпавшие на долю моей подруги Моник Ришелье, урожденной Моники Рихтер. Я мучилась, зная, что она погибла – в бог знает каком адском месте, – претерпев невыносимые муки. И все из-за меня. – Миссис Белл опять ударила себя в грудь. – Я не простила себя, и никогда не прощу. – У меня от напряжения болело горло, и причина этого была не только в миссис Белл, но и во мне. – Что же касается пальто… – она сжала в руке салфетку, – то я прятала его под полом, невзирая на яростные требования матери найти. Но я не обращала на них внимания – это было пальто Моник. Я страстно желала отдать его ей – помочь надеть и застегнуть пуговицы. – Она вертела в пальцах одну из этих пуговиц. – И мне очень хотелось вернуть Моник вот это… – Она сунула руку в карман и достала ожерелье. Бусины заиграли на солнце. Миссис Белл пропустила их через пальцы и прижала ожерелье к щеке. – Я мечтала однажды отдать Моник пальто и ожерелье, и – можете поверить? – мечтаю об этом до сих пор. – Она безрадостно улыбнулась. – Вам, наверное, все это кажется странным, Фиби?

– Нет, – покачала головой я.

– Я прятала пальто до сорок восьмого года, когда, как уже говорила, покинула Авиньон ради новой жизни здесь, в Лондоне, – и эта жизнь была далека от тех событий. В ней я не могла столкнуться на улице с Жан-Люком Омажем, или с его отцом, или пройти мимо дома, где жила Моник и ее семья: мне было невыносимо смотреть на этот дом, ведь я знала, что они никогда туда не вернутся. – Миссис Белл тяжело вздохнула. – Но, даже переехав в Лондон, я взяла пальто с собой, все еще надеясь однажды выполнить свое обещание, данное подруге, – и это было безумием, поскольку к тому времени я узнала, что в последний раз Моник видели пятого августа сорок третьего года, когда ее привезли в Аушвиц. – Миссис Белл часто заморгала. – Но я все же хранила пальто все эти годы. Это моя… моя… – Она посмотрела на меня. – Какое слово я пытаюсь вспомнить?

– Епитимья, – подсказала я.

– Епитимья, – кивнула миссис Белл. – Конечно. – Она убрала ожерелье в карман и заключила: – Такова история этого маленького синего пальто. – Она встала. – Теперь я хочу убрать его. Спасибо, что выслушали меня, Фиби. Вы понятия не имеете, как помогли мне. Все эти годы я жаждала рассказать эту историю хоть одному человеку, надеялась, что он не просто не осудит меня, но и… поймет. – Она посмотрела мне в глаза. – Вы понимаете меня, Фиби? Понимаете, почему я сделала то, что сделала? Почему до сих пор страдаю?

– Да, миссис Белл, – тихо сказала я. – Лучше, чем вы думаете.

Миссис Белл прошла в спальню, и я слышала, как закрылась дверца гардероба, затем она вернулась и села, ее лицо не выражало никаких эмоций.

– Но, – подалась я к ней, – почему вы не рассказали эту историю своему мужу? Из ваших слов ясно, что вы любили его.