Текст книги "Том 7 (доп). Это было"

Автор книги: Иван Шмелев

Сегодня – пушкинский вечер

К читателям

Если мы совестливо вдумаемся, сколько мы получаем радости или просто даже удовольствия от нашей литературы, от новых и новых книг писателей наших, какое важное место в нашей жизни занимает русская печать, мы не сможем остаться равнодушными к тому, как живут наши писатели и, вообще, деятели печати нашей. Если еще читатели не знают этого, так пусть узнают: живут в труде непосильном, бедствуют. Наш Союз Писателей и Журналистов тщетно бьется, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить, смягчить это бедствие, прикрыть нищету деятелей печатного слова. Читатели-друзья! Неужели все мы будем спокойно ждать того поистине черного дня, когда писатели уже не в силах будут творить, деятели печати перестанут освещать жизнь осведомлением, газеты и журналы прекратятся? Это будет позорным бедствием для всех нас.

Сегодня, 5 мая, в воскресенье, в 20 час. 30 мин., в зале Рамо, 252 Фобур Оэнт-Снорэ, Союз Писателей и Журналистов устраивает 2-й музыкальный праздник, памяти Пушкина. Первый такой праздник превзошел все ожидания, зал был переполнен. Пусть это повторится! Будут поставлены сцены из опер: «Борис Годунов», «Сказка о царе Салтане», «Мазепа», «Пиковая Дама»; и – блестящие русские балеты, все – в исполнении прекраснейших артистов.

Отзовитесь, читатели, на приглашение Союза. Поддержите деятелей печати.

(Возрождение. 1935. 5 мая. № 3623. С. 3)

Слово И. С. Шмелева

Слово, сказанное И С. Шмелевым на торжественном собрании Комитета содействия «Дню Русского Инвалида», по случаю десятилетия установления Дня русского инвалида.

Господа,

«Наши герои-инвалиды – образ долга, носителя российской чести».

Так сказали русские писатели в своем воззвании к русским людям за рубежом, десять лет тому. Мы это помним. Русская Армия исполнила свой долг. Это исторически бесспорно. Верность национальной чести – наша духовная победа. Россия может смело глядеть в глаза: она не предавала, она – спасала. Ныне, забытая, она несет свой крест – крест испытаний, особенно тягчайший для вас, носители российской чести. Герои всех народов лаврами повиты… Только наши герои – рассеяны в пустынях мира.

Десять лет прошло, как установлен «День Инвалида». Русские люди продолжают помогать, но средств все меньше. Нещедрый мир охладевает, забывает. Все больше лишаемых работы, все больше новых инвалидов. Что делать, надо и это вынести, напрячь все силы. Все это не бесплодно, не бесследно: все это отливается в духовный опыт, в подвиг. Мы – в испытаниях тягчайших. Мы многое познали: мир, культуру… умеем отличать ее подделки. На страшном опыте познали, что значит благородство, верность, честь, неблагодарность… Познали и важнейшее: какая это изумительная сила – любовь, братство, со-страданье, общность в горе… что значит – родина! Мы все духовно возрастаем, крепнем. Перед лицом лишений, утеснений, унижений… выковываем волю к жизни, любовь к родному, верность долгу и веру в Воскресение России. Мы принесем ей богатейший опыт! Мы не изменим долгу перед ликом Великомученицы нашей, перед носителями нашей чести. У них – мы только, только мы, одни.

Мы помним слово Пушкина, не раз оправданное жизнью:

 
Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
 

Будем духовной сталью!

Страшен наш век – век скоростей, мельканий и забвений, – век борьбы; борьбы железа и – тончайшей материи духовной, невидной глазу, – движений человеческого духа. В этой борьбе, в которую вовлечены и мы, – да, мы, особенно! – решается вопрос о человеке, о том важнейшем, без чего все – прах: быть человеку или зверю. Опытом безмерным, неисчислимой кровью мы познали, что это значит: быть человеку или – зверю. Знаем больше других на свете: знаем, что ныне в мире все больше зверя, духовное все больше отмирает, усыхает. Знаем глубоко, по опыту, – что это, когда на смену помнящему долгу идет забвение и духовный холод. Знаем все – и будем продолжать борьбу за человека. Это – предназначение наше, свыше, – дар судьбы. Тяжкий дар, но – дар. Будем верить: явно дано нам в наш удел Всевышним: страшным испытаньем, на себе, пронести крестно человека, бережно охранить «великое Святое» жизни – Божий дар: высокие человеческие движения. О них сказал нам Гоголь:

«…забирайте с собой все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!..»

Нет, мы не оставим их на дороге, на попранье; мы охраним эти чудесные сокровища – и верность долгу, и любовь, и братство, и преклонение перед страданьем… Мы их взрастим, мы будем учиться им у тех, кого не смеем забывать: у наших доблестных героев-инвалидов – носителей российской чести!

10 мая, 1935

Париж

Мятый пар

Все чаще спрашиваешь себя: пустеют люди? теряют чувства, утрачивают способность – помнить?ожесточается, усыхает человек? И приходится отвечать, что да, усыхает, утрачивает слух к голосу своего «надсмотрщика» – совести, теряет навыки к благородству, долгу, любви, даже и к простой жалости. Это так, какие бы случаи исключительных душ ни приводились. Я сам знаю чудесные примеры. Но если глядеть на «большие числа», – печальный вывод неоспорим.

Не буду уж говорить о политике, о «мировом лицемерии»: в политике и всегда-то было неблагополучно в нравственном отношении, хотя были и величественные деяния, забываемые и извращаемые ныне. В обыденную жизнь всмотритесь. Уж кому-кому, как не нам, охранять божеский закон любви к ближнему о со-страдании… ну, хотя бы уж из первичного соображения – «дам – и мне дадут»? Все видали, все испытали, всего испили. Нет, хладеем и равнодушничаем, отмахиваемся, стараемся «не помнить», глушим голос своего верного надсмотрщика – совести, совестливости даже. Ознакомьтесь с итогами «сборов», с мытарствами лиц, что-то еще пытающихся делать. Беднеем? Конечно, не богатеем… но беднеем скорей душевно. Что-то еще даем, но эти бесчисленные балы, вечера, концерты рассчитаны на приманку, на «обмен», на – «дай – и получи». Подсчитайте, сколько впустую разбрасывается денег, которые для нужды нужны! За помещения, за налоги, за «мелкие расходы», за «прочее». И все эти расходы – вернейшие, и без них нельзя, но они составляют порой свыше 60–70 проц.! Подсчитайте и пораздумайте.

Возьмите самое важное дело наше, на все оценки – заботу о наших инвалидах. И что же видим? Явный укор, в глаза, – нам укор. Инвалиды наши – «на Божьей воле», как птицы небесные, – и мы можем с горькой усмешкой видеть, как извращаем евангельское: «о завтрашнем дне не помышляйте». Завтрашнего дня нет у инвалидов. Это им облегчит, конечно, награду на небеси, а нас, если проснется совесть, раздавит беспощадно, но не исправит упущенного, – нашего преступления. Или мы и бояться перестали укоров совести? Инвалиды молчат… но вдумайтесь в их молчание, напрягите воображение, поменяйтесь местами с ними… – и вы узнаете все, и ужаснетесь. Я не буду приводить примеров, – страшно их приводить. Вдумчивый человек увидит. Управляющие делами инвалидов – те же инвалиды, и они так совестливы-чутки, что… хочется им сказать: да будьте же, дорогие, властны и требуйте! все ведь у вас права!.. Знаю, они не согласятся: они – герои, а герои не требуют. И вот, молчат герои. И мы – молчим. Мы что-то делаем… вразбивку и помаленьку. Позор! Не додумались – в таком деле! Не обложили себя обязательным налогом, не связали организацией. А раздумать по совести… – совесть-то у нас есть? – что бы смогли мы сделать!

Вспомнишь детство свое, Москву. На нашем дворе, сапожники-пропойцы, оголтелый совсем народ… но встретится вот такой сапожник с каким-нибудь «севастопольцем», – тогда они еще водились, – или со свежим, с «турецким инвалидом»… – так весь и засияет, угощает махорочкой, сам ему сунет в губы, если герой безрукий, тащит его опохмелиться, требует «про войну». Уличные мальчишки и не подумали никогда смеяться над инвалидом с «дрыгающей ногой», а смотрели с плаксивым ртом, и скажи им – «подай ему», – единственную свою монетку отдали бы. И отдавали. У нас, помню, таким героям – почетное место было. Помню и свои чувства. Кто нас в этом воспитывал? Да те же простые люди, тот же народ, который в турецкую войну, «как-то сам, что-то понявши», пошел воевать «за христиан». С одного нашего двора ушли двое добровольцев, без всяких слов, – и всем было все понятно. Воротились – один без ноги, другой с двумя турецкими пулями. Просто, без похвальбы: отбыли душевную повинность. Да, было что-то, что теперь испаряется в мельканье.

Да, жизнь приняла бег бешеный; попала в «систему скоростей» и мешает нам вдуматься, вчувствоваться, вобрать в себя. В мельканье этом мы легко забываем все. Скоро не люди будем, а так… мелькатели.

Стыдно повторять «детскую истину»; что нельзя, позорно, преступно забывать тех, кем когда-то гордились; нельзя выбрасывать из души, как «отработанный, мятый пар», чудеснейшие движения души, растеривать их в мельканьях жизни. Нельзя героев, ныне беспомощных, безногих и безруких, слепых и параличных, больных, затурканных… – считать чем-то вроде «отработанного, мятого пара», хоть это и отвечает веку машинному, веку мельканий и скоростей. Страшен наш век – борьба: мчащегося железа и – тончайшей материи духовной, невидной глазу, – движений сердца, еще не совсем усохшего. Тут уж вопрос о человечности, о том важнейшем, без чего все и вопросы рушатся: быть человеку или – зверю. Что уж тут думать о возрождении России? Не можем 6000 инвалидов устроить сносно. Какие уж тут думы о 160-миллионном государстве?! Так как же? Признать себя полными банкротами, пылью – вослед мельканью, «отработанным, мятым паром»?..

(Русский инвалид. 1935. Май. № 79. С. 2–3)

Наша вера

<К дню русской культуры>

Говорят – «празднование дня русской культуры». Не верно это: «праздника» тут нет. Иностранец может усмехнуться: «куда же привела культура ваша!» Не будем пытаться объяснить ему: наше понимание культуры ему невнятно. Но мы-то знаем, чем дорога нам «русская культура». Мы знаем, что не русская культура привела Россию на Голгофу, а совсем иная, – безбожная, бездушная. Наша культура, культура «во Христе», дала чудесное цветенье, заставившее мир дивиться, но… туман побил цветенье, плодоношения Россия не познала. Наша культура пронизана небесным светом, высоким устремлением, мучительным исканием высокой правды, страданием за человека, со-страданием, любовью к человеку, вдохновенным провидением Бога в человеке, – всечеловечностью. Мы знаем, что русская душа всегда искала Правды.

Там, в былой России, русская культура замерла. Но верим: русская душа бессмертна; наши идеалы – бессмертны также; что идеалы и душа – сольются. И потому мы служим им, их помним – здесь. Разбросанные в мире, мы чутко перекликаемся, как стражи: «слу-ша-ай!..» Мы верим в неиссякаемость культуры нашей, в бессмертное ее цветенье. Всем, что живо в нас от Духа, мы чувствуем и верим: весна придет, цветение опять начнется. Без истинной культуры, нашей, русской, которую храним, – не быть России, во-Христе-России: другая будет, не-Россия. Цветение должно начаться. Мы проглядели, мы не ценили, не хранили… попустили побить его туману, – наш грех. Вы, юная Россия, вы, «племя младое, незнакомое»… – вы не попустите, вы охраните.

Июнь, 1935 г.

Париж

<Речь на торжественном собрании по поводу десятилетия «Возрождения»>

Господа, мне приходится говорить как бы заключительное слово. Комитет чествования просил меня войти в его состав, и я не уклонился, хоть я и сотрудник «Возрождения», и посему являюсь как бы частицей чествуемого юбиляра: меня просили в комитет как русского писателя.

Что добавить к мыслям и чувствам, высказанным здесь так верно, полно и так красноречиво? Скажу кратко… Есть две важнейшие силы в творчестве: воображение и углубленное провидение, интуиция. Эти человеческие свойства в той или иной мере всем присущи. И вот, я попрошу вас на минутку сосредоточиться, предоставить себе воображением и углубленно как бы про-видеть, интуитивно нащупать… постараться себе ответить вот на какой вопрос: что сказал бы русский народ, вся Россия в идеальном целом, если бы ее спросили – чего ты хочешь? Если бы он мог ответить… – я полагаю, с этим вы согласитесь, – он сказал бы: освобождения! жизни! челове-че-ской жизни! родной жизни, русской жизни, моей, ро-дины хочу, России, самого себя хочу, «самостоянья», по слову Пушкина, подлинной России, от века России, продолженной исторически, бытие которой было насильственно-кошмарно сорвано и – замерло! Народ, еще так недавно ответивший на призыв к просвещенной жизни гением Пушкина и многих славных, такой грандиозной, такой самобытной государственностью… такой великолепной русской культурой… – такой народ не может не быть верным тому завету, который выразил, от его имени, за него, проникновенный его гений. Помните… –

 
Два чувства дивно близко нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 

Мы знаем, что это значит. Это устои жизни, устои человеческой культуры. Без этой любви к истоку, к своим корням, к своей роди-мой сущности, к своим святыням, к своим героям, водителям, великим… – народ… – только какая-то этнологическая частность, случайность, человечья пыль, несомая куда-то ветром, именно – пыль, как сказал только что М. В. Бернацкий! Устои… Вы помните…

 
На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека, –
Залог величия его.
Животворящая святыня!
Земля была без них мертва;
Без них наш тесный мир – пустыня,
Душа – алтарь без божества.
 

Две-над-цать строчек. Что это?! Да это целая система! Нравственная, философская, религиозная, воспитательная, даже политическая система! Изрекший так, духом своего гения такое… такой народ не может забыть себя, свое историческое свое… не может отречься от себя, от гения, им рожденного, не может плюнуть на свои истоки! Он может замирать, может быть оглушенным, но… превратиться в пыль, превратиться в мировое пугало с пришитым к телу ярлыком «международья»… такой народ не может!

Так вот… эти устои, эти две любви – «к родному пепелищу» и «к отеческим гробам»… эту «систему жизни» и выражало, и выражает по мере сил наше «Возрождение». Об этом здесь говорили все, говорили определенно, – и если бы не было у нас нашего русского, независимого, национального рупора наших чувств, если бы не было выразителя нашей русскости – «Возрождения» – наша жизнь была бы искажена, урезана, наши чувства не освежались бы сознанием нашей крепкой спайки, распылялись бы на чужих ветрах… не было бы здесь представительства… да, представительства – по праву крови, по праву «пепелища» и «отеческих гробов»… представительства от русского народа, во имя русского народа, а было бы… вырождение!

И потому – слава «Возрождению»! Честь и поклон основоположнику «Возрождения» – русского гласа на чужих пределах – дорогому Абраму Осиповичу Гукасову, русскому патриоту – за его жертвы, за его непреклонность. И потому – горячий привет и признательность десятилетней редакции «Возрождения», возглавляемой ныне Юлием Федоровичем Семеновым, мудро-последовательным и упорно стойким. Честь и благодарность всем работникам «Возрождения». Оно творит Россию, оно охраняет священный ее образ, очищает его от искажений, от шпаклевки, от клеветы, вызывает этот чудесный Образ перед глазами юными, перед глазами, не видавшими его… и вот, мы ныне уже видим, как этот Образ влечет к себе: мы видим новое племя, младое… новую смену русскую. Все мы, творящие и познающие, поскольку это в силах слова, Россию возрождаем…

(Возрождение. 1935. 16 июня. № 3675. С. 4)

Срок платежа

Вообразил, что вдруг, по воле какого-то злого чародея, – а мало их в «волшебное» наше время! – печатное слово кончилось. Не говоря уж о том, что не будем знать о мировой жизни… и о своей-то не будем знать. Как же тогда быть всяким нашим организациям, союзам, обществам, которые каждый день добиваются от литераторов и журналистов слова сочувствия, воззваний, оповещений, сообщений, объявлений, заявлений?..

Вообразите, что писатели перестали писать все то, чем услаждали и развлекали вас, усыпляли, уводили, будили, ободряли, удивляли… Это надо помнить. И особенно надо вспомнить сегодня, когда в залах «Лютеции» «Союз литераторов и журналистов» устраивает единственный в году концерт-бал печати. Деятели печати в большой нужде, в союзе их – 460 человек, не считая семейств. Сегодня для всех, имеющих дело с печатным словом, – а кто его не имеет! – крайний срок платежа за все, что от печати получили. Не объявите же себя банкротами. Банкротство признательности – худшее из банкротств.

Писатели и журналисты зовут вас на свой концерт-бал не как должников, а как друзей: они кредиторы милостливые и щедрые и предложат вам множество всяких развлечений, о чем – в программах. Будут не только развлечения, танцы и остроумие, будут открыты и некоторые тайны… и, между прочим, при известных условиях, будет дан ответ на мучающий всех вопрос: «1936 год будет ли для каждого из нас лучше, чем минувшие?» Ответ – точный. Итак, не забывайте: печать всегда шла навстречу вам; сегодня, единственный раз в году, подите навстречу ей.

12 января 1936.

Париж

(Последние новости. 1936. 12 янв. № 5407. С. 2)

Подвиг (Ледяной поход)

Он имел одно виденье,

Непостижимое уму…

А. Пушкин

То, что совершилось восемнадцать лет тому назад на Кубани и что «Союз Добровольцев» ежегодно поминает молитвой и «круговым ковшом», по древнему обычаю, – «бойцы поминают минувшие дни…» – уже тогда, когда это совершалось, многим, смотревшим со стороны, казалось подвигом, но подвигом «безумия». «Горсточка добровольцев, брошенная всеми, истомленная длительными боями, непогодами, морозами, по-видимому, исчерпала до конца свои силы и возможности борьбы…» – слова генерала Алексеева – и ушла в степи Кубани, в исторический Ледяной Поход. Ушла, чтобы продолжить борьбу со стихиями и с врагом не человеческим только, а стихийным, не земным только, а вселенским, – борьбу со Злом, принявшим личину большевизма. «Горсточка» – и стихия Зла, «всеми оставленные» – и всемогущее, на человеческую мерку, Зло, овладевшее Россией, всеми силами и богатствами ее, всеми жизнями, Зло, прожигающее души соблазнами, властвующее насилием безмерным. И «горсточка» – продолжала вести борьбу. На человеческую мерку – безумие. Но у этой «горсточки» уже не было «человеческой мерки». Подвигом Духа переросла она эту мерку, руководилась не человеческим, а иным, высшим, «непостижимым уму». В этом «безумии» проявилась извечная трагедия божественной сущности в существе, ограниченном телесно: божественное повелело – и «горсточка» пошла на свою Голгофу. Тут не рядовое событие истории, а неизмеримое временем – трагедия борьбы Божеского и Дьявольского. В этом частном и как бы «провинциальном» для мира «случае» проявляется величайшее общее: трагедия человека на земле. Перед «горсточкой» был поставлен сплетением исторических событий страшный выбор – как бы отсвет того, евангельского выбора, когда Добро и Зло стали лицом к лицу, когда дьявол показывал Ему все царства мира и славу их и говорил: «все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне». И «горсточка» выбор сделала: пошла путем Его. И зрителям мира показала, – и кровью своей закрепила, – что есть сокровища, которых нельзя отдать ни даже за целый мир. Русские Добровольцы, как «бедный рыцарь», имели «одно виденье, непостижимое уму» – Ее, Россию, и все, что у рыцаря слито с Ней, воплощено в Ней, олицетворено Ею. И, «верные сладостной мечте», «полные чистою любовью», они начертали на щите своею кровью святое имя Ее.

Этот подвиг – уход в ледяные степи – определяемый условным человеческим временем – 9/22 февраля 1918 г. – имеет бессмертный смысл – отсвет Голгофской Жертвы. Этот подвиг роднится с чудеснейшими мигами человеческого мира, когда на весах Совести и Любви взвешивались явления двух порядков: тленного и нетленного, рабства и свободы, бесчестия и чести. Этот подвиг – проявление высокого русского гражданства: в подвиге этом не было ни различия классов, ни возраста, ни пола, – все было равно, едино, все было – общая жертва жизнью.

Ледяной Поход длится. Он вечен, как бессмертная душа в людях, – негасимая лампада, теплящаяся Господним Светом.

Февраль, 1936 г.

Париж

(Доброволец. 1936. Февр. С. 2)

Верный идеал

Помните из восьмой главы «Евгения Онегина» – «прощанье» Пушкина?

 
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал…
 

Читаешь – и сердце томится грустью, и вспоминается горькое слово Достоевского – «международный обшмыга». В литературе нашей хранится наш «верный идеал», и ставшие ныне, в отрезке времени и судьбы, «международной обшмыгой», мы не можем расстаться с идеалом: он создан душой народа, запечатлен великими, он живет в нас – и нас живит. Мы без него не можем, и чутко храним его. Кланяемся ему и служим, – и в этом культура наша. Что же это за идеал?

Пушкин, «прощаясь», не договаривает:

 
А ты, с которой образован
Татьяны милый идеал…
О, много, много рок отъял.
 

Но сколько сказано многоточием…

 
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа…
 

Захватывает дух, и слышишь в этих словах – пророчество. Мы – «выпили до дна», «дочли»… – и знаем:

 
О, много, много рок отъял!
 

Много. Но сердце, хранящее идеал, живет и бьется. И знаменуем это – праздником Идеала нашего, поминаем чудесного выразителя его.

Русское просвещение вышло особыми путями: в основе культуры нашей заложены глубокие нравственные корни. Она пошла от Христова Слова, через волю Владимира Святого, призвавшего нас Крестом. Вот закваска, поднявшая «русский духовный хлеб» – литературу, искусство, науку, философию, государственность: во всем светится «верный идеал». Возьмите ли медицину – увидите заветы Пирогова: ответственность и любовь. Коснетесь ли права – совесть и милосердие: отношение к преступнику – как к грешнику, сознание человеческого несовершенства и – отношение к каре – как к искуплению за грех. Основа нашего уголовного закона – милосердие. Возьмите Ключевского – и признаете вещим слово его о «Преп. Сергии Радонежском»: погаснут лампады над гробницей Угодника, выразителя русской душевной сущности, когда иссякнет наш идеал, духовные силы наши, – погаснет великая культура. Возьмите литературу и науку, наших учителей родного: Ломоносов, Гоголь, Пирогов, Менделеев, Хомяков, Вл. Соловьев, Ключевский, Аксаков, Леонтьев, Достоевский и – первый над всеми – Пушкин. Создавший «Пророка» не первый ли глашатай высокого идеала нашего?! Изрекший – «два чувства дивно близки нам», – основу «самостояния человека», «залог величия его», указавший на «животворящую святыню», без чего «наш тесный мир – пустыня, душа – алтарь без божества», – не учитель ли человечества – вселенной? не выразитель ли гениальный вселенскости идеала нашего, как вдохновенно сказал это Достоевский полвека тому назад!

Великое наше счастье, великая слава наша: есть у нас двое величайших: Пушкин и Достоевский: одно – двое. Оба вышли из беспредельного: от Духа Свята. И принесли откровение – идеал, на великое счастье наше, близкий душе народа. В наших земных глазах идут они параллельными путями, как будто не сливаясь. Один – ясный, как Божий день, – поэт чистый. Через него мы можем обнять весь мир, познать свое место в мире. Можем постичь небесное и земное –

 
И горний ангелов полет,
. . . . . . . . . . . . . . .
И дольней лозы прозябанье.
 

Такой всеобъемлющий – и ясный. Такой человеческий – русский.

Другой, Достоевский, – мудрый вскрыватель недр, – потемок и провалов в человеке, до подсознательного. Не только.

Он и вещатель взлетов человека, парений его духа. Точный изобразитель всех человеческих движений, ключарь человеческого рая-ада, ведун жизни и яркий изобразитель всечеловечности русской сущности.

Страшным даром – ему дано внимать – «и гад морских подводный ход». Ему даны в удел и томление – величайшая «духовная жажда», и власть утолять ее.

Два величайших моря-океана, две великих «живых воды», от которых будем долго и сладко пить и, пия, познавать вселенную. Бесконечно идут они, будто бы не сливаясь. Они сливаются в беспредельность, невидимые для нас, замыкая собой как бы великий эллипс – русскую сферу нашу, и с ней – вселенскую. В них одних – все, что надо, чтобы быть и достойно быть. Восполняя один другого, дают они человека в завершении. И так понятно, что Достоевский взял Пушкина и показал нам. И властно сказал – чтите. Это – завет нам и наставление: Россия, познай себя! «Познай себя» – таинственные слова на Храме. Познай себя через Идеал твой! Познай себя в свете единокровных гениев. Останься собой, Россия, у тебя есть Водитель, великий твой Идеал – Свет Христов, и великое чувство братства со всей Вселенной.

С горестного пути блужданий видится нам не виденное раньше. Татьяна, Таня… – образ прощальный Пушкина. «Мировой обшмыга», «спутник странный», мы теперь рвемся к ней… тщимся воссоздать убегающий милый образ. Теперь мы чутки; теперь мы, в томлении, ловим… –

 
…тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья…
 

Теперь и особый смысл чувствуем, когда вчитываемся в чарующе-вещие слова:

 
Тогда – не правда ли? – в пустыне,
Вдали от суетной молвы,
Я вам не нравилась… Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?..
 

Теперь и особенно острый смысл слышится нам в стихах:

 
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал…
 

Со «спутником странным» мы простимся без сожаления; но с идеалом, завещанным нам от века, не расстанемся никогда! Этот верный идеал Пушкина мы храним. И мы сохраним его. Мы его разгадали всей нашей болью, увидели через «магический кристалл» терзаний… Он с нами, он – сила наша. Он теперь ясен нам. Он нас ведет, мы говорим, с поэтом:

 
В надежде славы и добра,
Гляжу вперед я без боязни…
 

Апрель, 1936

Париж

Предположительно: (Русский день. 1936. № 9)