Текст книги "Том 7 (доп). Это было"

Автор книги: Иван Шмелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

Большой без козырей

Удивительная была игра.

Играли в Праге, – не в московской, а в настоящей. Игроки… Но столько теперь игроков на свете, столько любителей сыграть по крупной, не имея гроша, что и запомнить трудно. Впрочем, одно имя довольно знаменито, и оно-то и заставляет присмотреться к игре любителей.

Так вот, играли. Играли по крупной с большим азартом, а кончилось пустяками, ибо играли-то «на мелок». Известно, что чем у игрока меньше денег, тем азартнее он играет. Терять-то нечего! Играли как бы на проходном дворе, – собственный-то домик проиграли! – и картишки были самые что ни на есть потрепанные…

Ах, где теперь удалые-бывалые игроки, что ставили настоящими золотыми и так лихо позванивали дешевым выигрышем?! Где они все – Чхеидзе, Церетели, Рамишвили, Жорда-нии, Винниченки, Петлюры, Черновы, Керенские, Мартовы, Скобелевы, Даны?! Где эти стада славных, одни из коих так самозабвенно-щедро выпрастывали и собственный, и чужой карман и со слезами упрашивали партнеров:

– Родные, забирайте! Душеньку бы отвести только!..

А другие хлестали двойками королей и приговаривали в азарте:

– Хоть и не козырная двойка, а туза бьет! Выхлестались и сплыли. И пришли игроки иные, крикнули – руки вверх! – и забрали игроков и ставку.

И все же – игра не кончилась. Народились неведомые Качухашвили, Сакианы Аилло, Ахмеды Цаликовы и проч., и проч., – и принялись козырять.

Воистину, жизнь мельчает.

И не стоило бы, пожалуй, и внимания-то обращать на какую-то там игру «на мелок» и, так сказать, на пути, в вагоне, если бы только Цаликовы и Сакианы. Но игру предложил человек серьезный… и – серьезно.

Это-то и заставляет присмотреться.

Я не игрок. Я даже… – как бы сказать?.. – даже был сам разыгран и проигран, как и многие миллионы соотечественников вместе с родовым-кровным нашим, и потому, полагаю, имею право – хотя бы некоторое – поговорить об игре, хотя иные специалисты и пытаются вывешивать при игорном доме вывесочку – «посторонним воспрещается». Но когда видишь, что игра хоть и понарошку, и не игра даже, а как бы репетиция, а на кон ставят опять-таки родовое-кровное, и опять ты в ставку можешь попасть, когда заиграют на наличные, – хочется крикнуть:

– Да позвольте же, господа!.. Но обратимся к игре.

Объявил игру профессор Милюков. Он – человек серьезный, ученый, сдал карты отчетливо и, признав партнеров достойными, объявил:

– Большой без козырей!

Козырей, правда, у него не было.

Винт, как известно, игра глубокомысленная и тонкая, – отнюдь не азартная, – и требует великой осторожности. Винт – игра самая, так сказать, благородно-демократическая… Как вспомнишь… – Господи! – весь-то третий элемент и все-то либералы играли в винт, и все статистики земские, и даже акушерки, и фельдшера, не говоря уж о профессорах! Ибо в винте было… как бы сказать… что-то такое подмывающее… когда самая последняя двойка… Ну, игроки превосходно знают. Там коронка от двойки, например, куда приятнее коронки на королях! На то он и винт, чтобы… винтом-то эдаким… ффы!

Повел Милюков игру с достоинством. И будь у него партнеры цивилизованные, быть может, и договорились бы до шлема… ну, показали бы, например, хоть какого-нибудь завалящего червонного валета или там хотя бы «фальшивые хлопоты» хлапа виневого, как говорится; ну, ловко намекнули бы на «передачу», умело бы застраховали от неожиданностей… Но… партнеры заявили откровенно, что винтить не умеют, а уж коли на то пошло, так и сами не прочь хотя бы на пиках объявить, и хоть на руках у них чистый хлюст, но за себя постоять могут. А Ахмед Цаликов решительно заявил, что может играть самостоятельно, и пусть у него только двойка, а ее он и на чужой шлем не променяет!

И все-таки шлем игрался, и объявитель остался без… тринадцати!

Случаи – никогда не случавшийся. Разве только в рассказе Леонида Андреева.

Впрочем… винта никакого и не было, а все партнеры сразу закозыряли (хоть и без козырей!) и так игру спутали, что со стороны казалось: не то они в свои козыри, не то – в дурачки играют.

Как ни пытался объявитель шлема доказывать, что без козырей нельзя в свои козыри играть, и что винт – игра благородная и демократическая, контрпартнеры подваливали пятками и еще кулаком пристукивали:

– Своих учи!

Наговорили неприятностей (не по адресу объявителя), вспоминали, как их прабабушки хорошо в пьяницы играли, и объявляли, что теперь и сами они хотят играть, как равные, и сами объявят шлемы не хуже безкозырного, и будут играть в собственном своем доме – вот тогда и пожалуйте! – и хотя бы с самими англичанами. А Ахмед Цаликов даже на скалу свою приглашал играть, под семизвездный фдаг, развевающийся над саклей.

Но оставим эту веселую и печальную игру. О ней и говорить бы не стоило, если бы через нее не проглядывало кое-что очень знаменательное.

Первое, – это нужно отметить, – в пражском выступлении Милюков как бы вскрыл будущие возможности.

Трезвый политик, он говорил с достоинством и показал, что родное-кровное и для него вовсе не звук пустой – о, да будет! – и что он не только историк и политик, который не может отказаться от прав, родине его историей данных, но и человек русской крови, и будет твердо держаться за величавую целину России, политую русской кровью. И хоть и давал он слишком узкий и суховатый объем живому понятию национального (к уяснению этого понятия, нашего, мы вернемся), он все же оказался и национальным политиком, и русским человеком. Это, конечно, знаменательно.

Одно бы я сделал замечание.

Не преждевременно ли сговариваться и обещать? От чьего имени? Не слишком ли много на себя взято, когда обещаешь без хозяина? Не презрение ли это – к хозяину-народу? Без козырей в руках играть нельзя козырной, а объявлять бескозырной, когда и онеров не имеется… Да и партнеры… Нельзя же играть с господами, которые не умеют даже держать карты – не говоря уже о козырях – и если и подваливали они пятками, то и то только по смутным воспоминаниям, что когда-то у их бабушек были карты (гадальные?), и поигрывали бабушки иногда в пьяницы и проигрывались в пух и прах. Это смешно – и только.

Но самое-то важное – другое.

В этой смешной игре не было главного игрока, он где-то там, но он имеет бесспорное право знать, не за его ли счет опять ведется игра. Хоть и «на мелок», правда, – но не за его ли счет?

Играть в винт, хоть и демократическая, говорят, игра – не все умеют, а многие и не любят: уж слишком сложна игра. У главного игрока, за счет которого пробовали играть, есть свои игры, и он – будет время – придет со своими картами. Он, например, хорошо умеет – и когда-то очень любил – поигрывать «в короли». Он знает правила сей игры, которую раньше игрывал, быть может, не совсем удачно.

В этой игре, как известно, играют роль не коронки и не онеры, а король, принц, солдат и мужик. И «король» никогда не довольствуется только своим почетом («король царствует, но не управляет!»): в русской игре «король» должен принимать близко к сердцу униженных и обиженных – мужика и солдата – и, борясь против принца, на место короля метящего, покровительствует «малым сим» и часто выводит мужика или даже того хуже в достоинство солдата, а солдата-в принцы. Бывает в этой игре, что король может и проиграться, и мужик, если того достоин, может выйти и в короли. И будет осыпан благоволением достойного. В этой игре мужик и солдат вместе с королем частенько сшибают принца. Эта игра почему-то всегда была приятна русской душе, – игра братства и милости. Не русский ли демократизм это?

Соберутся, бывало, за широким столом на кухне. Выйдет кучер Михайла в короли, хлопнет мужика-дворника по спине:

– Не горюй, Сеня… я, гляди, тебя в принцы произведу!

И производил. Можете прочитать в истории.

Эта игра веселая и начистоту. Игра – в открытую. Это игра удачи, терпения и сметки. Сильный король думает не о принце-враге, а подыскивает себе друга-советника в мужике и солдате. Вот эту-то игру, быть может, и вспомнит главный, отсутствующий. Он-то и будет договариваться полноправно. Он предложит свою игру. Быть может и «на свои козыри» предложит, кто козыри на руках имеет. Но предложит тем только, кто может поставить ставку. Очень возможно, что игра будет и «по носам». Но это будет игра уж начистоту, на силу и уменье – и на счастье! Придет время – и в винт обучится, и уж коли объявит большой без козырей, так с партнером надежным и настоящим, который не будет на бабушек ссылаться, а – или поддержит или скажет пас. И будет эта игра – в открытую.

(Русская газета. 1924. 10 мая. № 16. С. 2)

Христос Воскресе!

Все еще он звучит, этот животворящий возглас – Христос Воскресе! В смутное наше время – как бы напоминает нам: не забывайте о Свете в хаосе дней!

Дни наши – черные. Народы на распутье. Чувствуется тревога всюду – куда идем? Ждут перемен и потрясений. Падает сила права, бесстыдство уже не прячется под маской. Узнали мы много-много; повидали, можно сказать, историю: цену международной нравственности знаем, «братство народов» знаем… – чего только мы не знаем! Глушат нас шумы. Слышим ли еще в ушах этот внешумный возглас – Христос Воскресе? Жив ли в нас тонкий духовный слух, различим ли внешумный возглас? Отзовемся ли на него – Воистину!?

Ваше дело – трудящихся христиан – ответ: Воистину Воскресе! Иначе не может быть, ибо мы – русские: вера в Христово Слово, в животворящий Свет, в вечную Правду Божию – в нас издревле, от светлой культуры нашей. Божье – самое основное в ней. Правда Божия – вот чудесный маяк, по которому, пусть сбиваясь, направляла свой путь Россия, хранила свое богатство, вечно живую Правду, Христово Слово, принесенное на брега Днепра неистовому и светлому народу. Этой Христовой Правдой питалась культура наша. Пусть мы теперь в чужом, но родное нетленно в нас.

От духовных стихов, народных, от пушкинского «Пророка» –… «и Бога глас ко мне воззвал: „Восстань, Пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Моей! И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей!“» – от гоголевских провидений судеб России, от некрасовского «Власа», богоборцев, провальников и голубиных душ Достоевского – до его каторжан из «Мертвого дома», до судорожных исканий Правды Толстым, до мягких образов русских у Короленки, до баб немых у костра, вешней студеной ночью, у Чехова, и всюду, в чистой литературе нашей, все – действительно сильное и глубокое – пронизано лаской, светом, стоит на Христе – на Правде Божией. Это – цветы, набиравшие силу от корней родины. Так слагалось все лучшее, что жило в душе России. Или эти цветы померзли, перестали благоухать? В душу свою глядите – узнаете.

В великом сонме Святых, кого своими нарек народ, вы признаете дух единый, родной и нам; и в Сергии Радонежском, и в Тихоне Задонском, и в Серафиме Саровском, для кого немолчно звучал животворящий возглас – Христос Воскресе! А теперь – разве они чужие? Наши они – всегда, навечно. А если наши, не затеряется в шумах возглас – Христос Воскресе! Святые наши – хранители Идеала нашего, Правды Божией. Это искание Правды, неутолимое русское стремление строить жизнь с Богом и no-Божьи, взыскание Града-Божия, Китеж-Града, сокрывшегося от Зла, – разве пропало в нас? Не вы ли его искатели, этого Града-Божия, потерявшие «град родимый», ныне трудящиеся во имя Града? Самое бытие ваше здесь, на пути христианском, не продолжение ли пути заветного? И не вам ли звучит так ярко этот бесшумный возглас – Христос Воскресе?! Не с ним ли идете в мир? Не с ним ли работаете в шахтах, на фабриках, на полях, на виноградниках, на дорогах, свидетельствуя о Вечном Свете? Им освещайте жизнь, Им заглушайте шумы, Им пробуждайте человека, созданного по образу Господню. Это высокий подвиг, выпавший нам на долю, принятый нами Крест и благословение, иго и бремя. И не забудем сего: «иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть».

Скажут: легко сказать… а вот, нести это иго и это бремя в таких условиях! Да, не легко. Это – голгофа наша, маленькая голгофа, но – голгофа. И все мы ее несем, за редчайшими исключениями «непомнящих». Так сложилась судьба России. Не можем мы отказаться от бремени и ига, на нас возложенных. Кем? Всем прошлым – праведными путями и грехами, исканьями и порывами прошлых лет. И – Злом, которое зрело в нас, и которое… отрезвляет души. Мы теперь его видим все. Видим – и познаем. И теперь еще ярче Свет, никогда в нас не погасавший, ныне нас оживляющий неумирающим возгласом – «Христос Воскресе!»

Все мы слышим его, Его: «Да отвержется себе и возьмет Крест свой и по Мне грядет!» Не к смерти, – к жизни. К обновлению Правдой Божией. Это ли не высокий подвиг?

Это ли – умирание! Воистину – это воскресение во Христе. Тяжкий камень лежит на жизни – на мировой жизни, не только на русской жизни. Работникам во Христе дается от Бога сила – отвалить этот камень от гроба – и жизнь воскреснет. Жизнь по Правде, no-Божьи, та жизнь, о какой искони мечтала душа народная, о какой и мы все тоскуем. И если мы все проникнемся нашим извечным долгом, которому вольно или невольно изменили отцы и мы, если мы будем будить друг в друге неутолимую жажду Христовой Правды, вести ее в жизнь неутолимо, – придет неведомый срок, когда победительно воспоют изведенные из земного ада: «Пасха нетления – мира спасение!»

(Предположительно: Наш путь. 1924. 1 июня)

Глаза открываются

Приехал из деревни Макарка в город, – брат его там служил в трактире. Дает ему брат икры: «мажь, вот!..» Понюхал Макарка – и давай мазать сапоги. А тот бутенброды ест. Макарка рот разинул, а брат смеется: «Во, штука-то замечательная! тебе сапоги марает, а у меня на сердце играет!»

Читаешь о рабочем правительстве в Англии, – и вспоминается наша «смазка». Да, от победы английской рабочей партии не произошло разгрома.

«Пусть-ка Черчилль попробует обвинить… хотя бы самых крайних английских социалистов в том, что их власть – власть тьмы, где с народным учителем обращаются, как с вьючным скотом, а „высококвалифицированному“ профессору предпочитают даже не балерину, а дрессированного пуделя. Пусть!» («Дни», 25 апреля).

Но почему же нельзя Черчиллю попробовать – обвинить? А потому, что англичане толк в икре понимают: едят, а не размазывают. Они не крикнут: народы Великой Британии, отделяйтесь! И национального гимна петь не перестанут, и флага своего не растопчут, льва и единорога – не сорвут. Ибо они – англичане, и никогда не будут рабами, хотя бы во имя человечества! Знают они, что и они – человечество. Социалисты, а все-таки – англичане!

«Знаем, – продолжает статья, – социализм здесь (в российской „тьме“) ни при чем… Но… от прошлого в памяти у каждого осталось ядовитое воспоминание о соблазнительной близости Лениных и Зиновьевых к подлинному освободительному движению рабочих масс. Этот соблазн прошлого требует в настоящем от всех социалистов… совершенной ясности и точности их противобольшевистских позиций».

Статья знаменательная. Спрашивают еще взволнованно: где Россия? В статье Е. Кусковой – «Где Россия?» – слышится сожаление и… укор. Он затушеван, но он звучит. Но еще ясней слышится боль – в статье – «600» («Дни», 24 апр.). Тут горечь неприукрытая. Горечь… «потому, что еще раз убеждаемся (из речи Макдональда), как духовно и душевно далеко отошли от России даже лучшие, наиболее человечные и свободные от национального эгоизма, представители Запада». Социалист Макдональд признал Политбюро законной властью России «…только потому, что это признание, по его мнению, будет содействовать национально-экономическим интересам Англии… …Мы не отрицаем национально-государственных мотивов, вполне, быть может, оправдывающих политику Макдональда с английской точки зрения. И мы не можем требовать, чтобы англичанин, хотя бы и социалист, защищал интересы русского народа лучше, чем он сам это умеет сделать. Но… глубокое безразличие английского народа к Голгофе русской; безразличие, заставляющее Макдональда публично сомкнуть уста перед всем ужасом русского террора, наполняет наши сердца великою печалью» («Дни», 24 апреля).

Знаменательные слова. Воистину, глаза начинают открываться. Верно: не можем требовать… ибо любить свой народ, болеть о своем народе, пока борьба не ушла из мира, – естественное чувство. Это только наши социалисты-идеалисты горели прекрасными чувствами к человечеству и шли безотказно на самоопределение племен России, как бы, экономически и политически, ни било это по русскому народу, как бы ни заколачивало его в гроб.

Да не обвинят меня в разжигании разногласий: я отрезвление подчеркнуть хочу и горячо приветствую эти побеги-прутики, которые могут пойти на «веник». Мне понятна горечь статьи «600» (крестьян, расстрелянных на Амуре). Но какую же операцию должна была произвести жизнь над сердцем и глазами, чтобы затрепетало от боли сердце, и глаза увидели самое дорогое – растерзанным!

«Но больнее макдональдова молчания нам слова Вандервельде»… – который обещает признать советскую власть правительством России и одновременно – независимость Грузии! Грузию признает, а вот Россию – не желает. Крестьяне и рабочие не признают, восстают, их расстреливают, а Вандервельде – признает. Социалист, а как до России – свою признает свободу!

Да что же все это значит? Статья открывает глаза и нам.

«Впрочем, если голос амурского или тамбовского крестьянина не доходит до слуха европейского рабочего так явственно, как тому надлежало бы быть, то в этом вина тех, кто взял на себя обязанность и тяжкий долг официально защищать интересы российских рабочих и крестьян перед рабочим и социалистическим общественным мнением Европы. Их голоса не слышно там, где нужно, и так, как нужно».

Не доходит до слуха?! До вандервельдова-то уха не доходит?! Не может быть. В одно ухо входит, а в другое выходит, – да! И «мнение»-то у Вандервельде в руках. Так – почему же? Просто: так Вандервельде – выгодно. Как и всем. В целях ли «опыта», в видах ли национально-экономических.

Я вчитываюсь в чувства – и вижу, как зарождается в космополитических русских рядах – национальное. Поздно, правда, но лучше поздно, чем никогда. И мы выучиваемся понимать «икру». А если и тут не научимся, научит нас сам народ, которому и на «смазку» не предлагают. Когда западные социалисты так легкодушно бьют в обе щеки крестьян и рабочих русских, – оставим интеллигенцию и буржуазию, – не признавая русского и признавая грузинское; когда на глазах живьем закапывают народ («600»), русские социалисты начинают говорить с достоинством, с чувством ответственности перед единственным, без чего быть нельзя, перед кровным, национальным!

Но почему же – грузинское признают, а русское ни во что не ставят на Западе?! Причин много: тут и корысть, и привычка считать Россию – общечеловеческим матерьяльцем. Тут и – психофизиология. «Проторенные», объезженные пути бывают не на русских дорогах только, когда сани сами сворачивают в ухаб: бывают и на европейских путях – привычные чувства и автоматические мысли. Наше космополитическое служение, наши безнациональные повадки, наши удивительные дела-слова, подвалы слов, насоривших порядком и в Европе, – сумели проложить в мозгах Запада «проторенные пути». Там отлагалось: им (нам) ненужна Россия; они кричали – «без аннексий и контрибуций!», «самоопределение народностей!», «приходите и володейте!»; пришли немцы – не бились, все всем пораздавали, со всеми лобызались; они – бессеребрянники, бесправники, бесгосударственники, на конгрессах, удавленные, они хрипели – «форпосты завоеваний пролетариата…» И потом – они имеют таких официальных представителей, что «их голоса не слышно там, где нужно и так как нужно»!

На Западе хорошо известны спустярукавство, рознь при однофронтовье, конец Колчака, «корниловское дело», когда сама судьба протягивала России руку человека казацкой крови, русского демократа, хотя бы даже – диктатора! Начетчикам идеологий куда важней «ортодоксия», чем сам народ.

Кажется, можно было бы убедиться, что «форма» недорога народу. Не пошел народ защищать республику. Ему, младенцу, важно было схватить, пусть – чужое. Он подрастал, но его сбили с роста, подшибли ноги, отшибли память и отемнили душу. И хоть теперь открываются глаза, и сердце томится болью, – все еще взглядывают на небо. Все еще держатся за «формы». Отсюда – нетерпимость, язвительные статьи, слова… Не затрудняются ставить на одну доску с… «кремлем» – писателей, говорящих сердцем и опытом духовным. Пишут о «крепкой спайке взаимного притяжения», о «порядке, который обеспечивал бы центростремительные, а не центробежные навыки населения»… Да, нужна «спайка». Но нужно сознать себя, прежде всего, не социалистами, республиканцами или монархистами, а – русскими!

Когда я говорил о «Душе Родины» и о «Путях мертвых и живых», я исходил не из политики и честолюбия: я шел от чуемой мною души народной. Народ я знаю. Дух слова-мысли его я знаю. Думы его я знаю. Революции я не делал, но я не порвал с народом. Как и большинство, я много перестрадал. Я ездил в далекую Сибирь за политическими каторжанами, и видел многое, – и понял, что именно таким и представлял я себе народ. Мне приходилось и говорить перед толпами, и с первых же дней я знал, что будет страшное: знал я народ, знал и деятелей, какими они будут. Отношение народа к большевизму мною давно показано: Е. Кускова, быть может, вспомнит и мою сказочку – «Панкрат и Мутный», – в ее газете, декабрь 17 года. Ей же я говорил в редакции: «Идет ужас… но на мужика нарежутся!» Она, как будто, и соглашалась… Нарезались, но не вплотную. Нарезались бы вплотную, если бы не «спутанность идеологий» у очень многих. Вплотную – впереди будет, и – неизбежно. Глаза открываются – у всех.

И вот, вглядываясь в народ отсюда, я говорю: не формы нужны народу! В народе, как бы он ни был дик, здоровое есть зерно, есть в нем – национальное, чувство спайки – и на своем, – есть и есть! Он хочет – и будет жить. Не «форма» ему нужна, а жизнь. «Форма» по жизни будет.

И о «цепях рабства» надо перестать. Кто всерьез верит, будто в годы перед войной все еще позванивали «цепи рабства»?! Позванивали они, по памяти, – и для разжигу – в речах и «гимнах». Эти «цепи» внушались, да. Повторял их народ – с усмешкой, как «пот и кровь». Это была уже бутафория. Одни повторяли ее, как «знамя», другие – пускали, как «подливку». Мы знаем по точным цифрам, что народ богател, учился, торговал, прибирал к рукам землю, производил с возрастающей быстротой, и рос. И все-таки – «цепи рабства»! Народ жил, и – по-своему – счастливо. Это Европа прекрасно знала. И точила зубы. Теперь – грызет. Цепи рабства! Это же – «проторенная дорожка», пустое словоизвержение, доселе еще звучащее. Как и другое: слава Богу, с монархией навсегда покончено! Как покончено, – не задумываются над этим. И было ли нужно народу – покончить так?! Птичье гнездо разорить, лучшей части народа, – жалко, а кончить бойней!.. И – навсегда! Слишком самоуверенно. Да, навсегда, если прикончили Россию. Но ей еще суждено быть, и будут формы, которые народ укажет. Но пусть народ, а не подсказчики за народ.

Да, необходима спайка. И если вы хотите народной воли, если душа болит, если ясно видно, как расправляются с Россией Макдональды, Вандервельды – прочие, если познали официальных представителей… – если вы с подлинной тоской вопрошаете: «где Россия?» – тогда путь открыт. Надо спаяться, надо понять друг друга, без укоров, без поминаний. Правда, пора и пора – забыть! Пора, наконец, поверить в родные чувства. Ведь у нас же ничего нет, если нет родины! Ведь за живой, за свой народ отвечаем!.. Много чистых и там, и там, разучившихся уважать и понимать друг друга. Надо новым стать совсем, найти истинное преображение. Там разберемся, если здесь найдемся. Мы должны найти общий язык и мысли, если понесем истинную, внепартийную, внеличную любовь к народу, к его духовным и бытовым навыкам, к его праву быть так, как он хочет. Воистину любящие народ должны, наконец, найти и общую дорогу.

(Русская газета. 1924. 1 июля. № 34. С. 2–3)