Текст книги "Том 7 (доп). Это было"

Автор книги: Иван Шмелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

<Ответ на анкету «Как я проведу лето»>

Как я проведу лето, спрашиваете? Затрудняюсь ответить: кто может знать будущее! Предполагаю работать, а там что Бог даст. Цветы пока сажаю.

(Последние новости. 1926. 31 мая. № 1895. С. 3)

<Телеграмма П. Б. Струве>

Сердечно приветствую Вас и всю редакцию по поводу годовщины. Да будет «Возрождение» крепким и плодотворным под Вашим водительством.

(Возрождение. 1926. 8 июня. № 371. С. 3)

Помочь

Хорошее слово – помочь, глубокое по смыслу: работа миром, работа не за плату. Веселая общая работа – за ласковое слово, за угощение, для доброго соседа. Праздничная работа, будто – и для души. Тут уж не до расчетов, а все, как один, кипят. Тут уже творчество, и потому – спорая работа.

Тот, кто видел в России, – не забудет. Все – ретивы, пьяны с азарту. Последние лентяи показывают себя, творят чудеса ловкости и силы. Необозримые луга – пойма – работы на неделю! – скашиваются, как чудом, за день! И надо всем – смех и песни.

Помочь – это порыв души, выход – вынос из затруднения, под – песни!

На такую помочь сзывает русское «Возрождение»: безработным!

И вот русские славные артисты, певцы, музыканты, танцоры, писатели… – откликнулись, и спешат, и ждут показать себя. Накрыты столы, настряпано и прислано угощение, как никогда. И песни, и пляски будут, и всякое веселье! Дело за всеми нами – прийти на веселую работу, на ласковое слово. Хозяин – русские безработные. Они в стороне и… смотрят. За них выступает – «Возрождение».

Помните все, у кого не пропала память: в субботу, 12 марта, в 9 час. вечера – и до утра! – помочь!

Salon Victor Hugo 46-bis, rue St. Didier.

Русские артисты – русским безработным – «Возрождение».

(Возрождение. 1927. 11 марта. № 647. С. 2)

Подвиг

Вечная память павшим в Китае русским героям.

Было время, когда жертва жизнью во имя Добра и Правды считалась героизмом. Человечество хранит память о доблести и жертвенности – «во имя». Памятники сему стоят по всему миру. Крестовые Походы. Борьба «за свободу», увлекавшая красотой цели очень многих, борьбе совершенно непричастных: американская борьба за независимость, увлекшая многих европейцев; борьба за освобождение негров; борьба за воссоздание Италии. Байрон и греки. Герои романов и трагедий, баллад, поэм. Борьба за освобождение славян. Борьба буров… Борьба за высокочеловеческие цели, за Культуру, – восхищала, и ее участники – часто люди со стороны – не считались «авантюристами», «наемниками», «ландскнехтами», «торгующими своею кровью».

Но вот, на этих днях, мы явились, при посредстве телеграфного агентства, свидетелями подвига за Правду, за Культуру, за идею. Горсть офицеров, белых русских офицеров, самоотверженно билась с красными полчищами в Китае и, покинутая всеми, дралась, до последнего патрона. Дралась на глазах благоразумных европейцев, тысячами засевших с пушками и пулеметами за проволоку, под прикрытием грозных броненосцев, на своей так называемой «концессии», и не пошевельнувшихся, когда перед их глазами их бывшим союзникам, никогда им не изменявшим, русским офицерам, – рубили головы, втыкали на штыки и носили, как торжество.

Кто эти русские офицеры – мы знаем; не могут не знать и европейцы. Они боролись за честь России, спасая и Европу. Боролись с Красным Интернационалом, воплощением Зла в мире. Вынужденные оставить родину, они унесли с собою несломленную идею – свою Правду. И вот, когда Красный Интернационал, разжигая пожар в Китае, уже угрожает миру, эти русские офицеры в китайском океане не остались только свидетелями: они вступили в борьбу с беспощадным своим врагом и, сражаясь в рядах китайских националистов-белых, – сражались за свое дело, за свою Правду, за поруганную Россию, за христианскую культуру.

И вот, картина потрясающая, можно сказать даже – небывалая!

Вооруженные по последней военной технике, с броненосцами, газами, аэропланами, пулеметами, пушками, двадцать тысяч здоровых европейцев благоразумно окопались и ощетинились на своем добре. Засели и объявили – просто-коммерчески:

– Не троньте нас, и мы вас не тронем. И ни в чем вам мешать не будем. Можете вытворять, что вам угодно: рубить кому захотите головы, – и сколько захотите! – надевать на штыки, носить; убивать, жечь, насиловать, – а мы умываем руки. Если к нам будут прорываться, ища защиты, мы будем отнимать оружие и выгонять на расправу к вам, – только нас не трогайте, и мы договоримся. Мы приехали торговать и промышлять, а не воевать. Если не очень шумно, можете погонять и, вообще… наших миссионеров, но только мы должны вывезти в безопасное место наших детей и женщин, а с не нашими можете…

Словом, все, что нам хорошо известно – по России.

Уже девять лет льется русская кровь, и всячески расхищается Россия, а народы, считающие себя культурными, помогают этому расхищению и убиванию. Девять лет террора и рабства, а виновников неслыханного в мире зверства культурные народы признают себе равными, всячески с ними договариваются, приглашают в гости и скупают у них чужое, добытое разбоем. Это в порядке вещей и вошло в нравы европейцев. Идеалы забыты и опрокинуты, хотя памятники еще стоят. И вовсе теперь не странно, что европейцы и пальцем не шевельнули, когда перед их глазами, перед их броненосцами и пушками… рубили головы русским офицерам, когда-то бившимся и за них, сидящих теперь за проволочными сетями: лишь бы не трогали их самих, устроившихся на своем скарбе.

Удивительно не это. Скарб для современного европейца – все. На этом стоит – или сидит – современная культура.

Удивительно другое.

Когда горсть русских офицеров, наших братьев и сыновей, которым уж и деваться некуда, вступает в последний бой под невидимым своим знаменем оскорбленной российской чести, защиты последнего святого, что есть у человека, – Правды, которая так ясна, вступает в борьбу отчаяния на чужой земле, отдавая последнее свое – жизнь, и зная, что уже не увидит победы, которая придет когда-то, которая должна прийти, – вступает в последний бой, чтобы доблестно завершить полную ужаса и муки смертной скорбную жизнь свою, – в это время находятся люди в Зарубежье, находятся органы печати, вольно или невольно искажающие благороднейшее движение души, извращающие истинную цену пролитой крови! Вот что и удивительно, и страшно. Людей долга и подвига, сохранивших в скитаниях честь и благородство русского имени, павших в борьбе с Красным Интернационалом, чумою человечества, – называют «сохранившими до конца „верность знамени“ Чанг-Чун-Чанга» (!) – «борцами за „правое дело“ (именно так, в кавычках!) китайских генералов»!..

Вот это – страшно.

Так расценивать жертву русскою кровью в мятущемся Китае, давать такое наименование жертве за высокую цель – Идею, пользоваться высоким подвигом для политических состязаний в слове, в мелкой борьбе на месте… – это надо называть воистину удивительным и страшным, и чуждым совестливой и чуткой печати русской.

Пожалеть надо, но не та к. Не так, как пожалели некоторые мира, из народа чистого, драгоценного, который возлила женщина на ноги Христа.

«Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала!» (Матф. 26, 13).

Отдали жизнь свою, приняли муки, «возлили миро драгоценное»…

Практикам – это недоступно.

Надо пожалеть, что еще и еще пролилась драгоценная русская кровь, пролилась на чужой земле. Надо щадить ее, надо хранить ее бережно героям до дня, когда потребует ее для себя – Россия. Но нельзя не понять высоких побуждений, о которых не говорят, которые проявляют подвигом, – страшным, простым, как смерть! Те, отдавшие жизнь за Правду, не могли поступить иначе, оставаясь верными до конца. Когда мудрые европейцы сидели, окопавшись, на чужой территории, на своем добре-скарбе, русские «неразумные» изгнанники, русские белые офицеры показали перед всем светом, как и за что надо биться и умирать, если ты человек, а не торгаш. И, сражаясь под знаменем Чанг-Чун-Чанга, сражались под своим знаменем. Сражались за свое, – и за человеческое – а не «за „правое дело“ китайских генералов»! Им – честь, а позор тем, кто сидит на своем добре-скарбе, за проволочной сетью, смотрит, как рубят головы, и умывает руки, продолжая привычное – до конца.

Более потрясающего примера самоотверженности и благородства – и, с другой стороны, благоразумной черствости и расчета невозможно себе представить.

Наше время можно назвать, поистине, – величайшим духовным мелководьем. И если бы не являлись по временам в этой бездушной человеческой пустыне примеры высоких душ, надо бы было сказать бесповоротно: кончилась великая обедня, пришел базар!

Март, 1927 г.

Севр

(Возрождение. 1927. 27 марта. № 663. С. 2)

«Снова напоминаю вам…»

Так обращается ко всем нам Глава Зарубежной Церкви Митрополит Евлогий:

«Снова напоминаю вам о наших инвалидах, снова прошу протянуть им братскую руку помощи».

Просит Пастырь!

Просит Комитет Союза Инвалидов, печать, деятели общественных организаций, писатели…

Просит – «во имя чести» – свое правительство, за русских инвалидов, депутат Палаты Mr. Pierre Taitinger. Его статью – «Une dette sacret», в «National» (№ 17), «пасхальную», надо бы знать всем русским. Сильная достойная статья!

Вот – выдержки:

«Русские инвалиды войны приняли страдания не только за Россию, но и за все союзные державы. Мало того, что отдавали за нас кровь: они пожертвовали за нас кровом! И если они теперь дрожат от стужи в неведомых лачугах, где-то далеко от родимых изб, то это потому, что не захотели соучаствовать с большевиками в измене; потому, что сохранили верность нашему делу, наперекор всему, – верными остались, вплоть до изгнания, до истощения, верными – и это, увы, часто! – до… смерти!»

«Американцы, англичане, итальянцы, французы, – все мы связаны с ними долгом чести, священным долгом. Кончилась война – для нас. Для них не кончилась. После траншейной, красной, войны, они продолжают черную, – с нищетой. И все еще ведут борьбу за нас, все еще за нас страдают, забытые, неслышно».

«А знаете ли, сколько держав услышали призыв междусоюзных комбатантов – прийти на помощь русским братьям по оружию?»

«Три. Только».

«И эти три – из самых слабых, из беднейших».

Эта исключительная статья – ответ француза, благородного француза, на полное достоинства и горькой правды письмо генерала Н. Н. Баратова, председателя Зарубежного Союза Военных Инвалидов.

Mr. Pierre Taitinger кончает:

«Nous demandons de payer la dette d'honneur contractee par notre pays».

Так говорит француз – за русских инвалидов.

Ну, а мы как скажем? Мы, связанные с ними Россией, кровью, общим нашим горем, жизнью бродяг в Европе, – мы что скажем?!

Мы скажем наше:

«Наши инвалиды – носители российской чести!» Но, не надо слов: мы знаем все.

Все мы здесь связаны походом. Пять тысяч инвалидов с нами. Можно ли в походе забывать своих и – лучших?

Надо помнить долг. Помнить – кто с нами в лагере и на походе. За сутолокой жизни часто забываем. Помнить, хотя бы один раз в году, – 9/22 мая, Св. Николая Чудотворца, – «День Инвалида»! – день священный, день о них, страдания которых так понятны благородному французу.

А – нам?..

Пять тысяч. Больше.

После годов страданий, часть инвалидов, в славянских странах, стала получать поддержку. А сколько не получающих, неслышных?! Вспомните недавний случай: доблестный генерал, в черной нужде, в болезнях, в дыре парижского отеля, забытый, одинокий, на глазах у всех! Слава Богу: пришли на помощь…

Каждый день жизнь ставит новых инвалидов. Каждый знает, сколько трагедий происходит. Умирают и оставляют семьи. Читаешь письма – и бессильно никнешь. Сколько зажатых слез, рыданий, никем не слышимых, решений, страшных, жутких мыслей!.. В шуме городов мы забываем: жизнь относит…

Надо помнить!

Раз в году, 9/22 мая, в день Николы, Главный Комитет Союза Русских Инвалидов устраивает сбор повсюду, зовет на помощь, 22-го – воскресенье – парадный сбор повсюду, зовет на помощь. 22-го – воскресенье – парадный оперный спектакль в Трокадеро; 27-го блестящий бал-концерт – в Palais des Invalides. Выпущенная газета «Русский Инвалид», на этот раз особенно внушительный по материалу и объему, – на десяти страницах, – лепта писателей: 3 франка – инвалидам! Купите! Все купите!

Сохраните на память детям, внукам, – о черных днях, о братском единении в походе, о бродячей жизни «по миру» – во всей вселенной! под ветрами великих государств!..

Не забывайте, отзовитесь! Все и всем, чем – в сила…

Бедные люди лучше помнят. Их сердца всегда тревожны, лучше слышат. Им нужда понятней. Бедные люди много принесли, по франкам. Мы знаем это: из газет, из приношений. Они-то отзовутся. И стыдно как-то обращаться к ним. Да и не нужно обращаться: знают!

Пусть те, которые имеют больше, – откликнутся. Те, к кому жизнь оказалась благосклоннее, пусть хоть за это будут благодарны, поделятся своим достатком. Ведь мы – в походе.

В походе – начальники порядок держат. Но наш поход – особый: мы без начальников и без приказов. Совесть для нас начальник, и наша воля. Ее приказы – точны. Без нее мы – стадо, людская пыль.

«Снова напоминаю вам»…

Это слово Церкви. Надо его услышать и понять.

Государства у нас здесь нет. Будь государство, – нас бы обязал Закон – нести повинность. Государство учитывает слабость воли и совести – и принуждает. Кто же нас принудит?! Только мы, мы сами, наша совесть. Иначе – что мы?!

И – Россия. Жива ли Она в нас еще? Слышим ли голос скорбный: вы все – одно!

Помните: «долг чести» – написал француз! Для нас – долг чести, крови и – России.

И – слово Церкви:

«Снова напоминаю вам…»

19 мая 1927 г.

Севр

(Возрождение. 1927. 21 мая. 718. С. 2)

«К писателям мира»

Я прочел обращение группы русских писателей из Москвы – «К писателям мира», этот, как бы подземный, стон. Прочел обращение Ив. Бунина – и присоединяюсь к нему всецело, – и в нем слова: «Да где же вы, „совесть мира, прозорливцы?..“» «У меня горит лицо от стыда за себя, за свою новую, может быть, напрасную попытку…»

Воистину, страшное явление. Скоро десятилетие угнетения русского народа коммунизмом, а не помнится случая, когда бы раздался голос писателей в мире, их возмущенной совести. Молчание, как в пустыне. Слышались голоса приветствий, голоса извиняющих «ошибки». Правда, теперь эти голоса, за редчайшими исключениями, примолкли. Теперь, вообще, молчат.

Что же все это значит? Почему писатели мира так поступили и так молчат, словно и нет ничего, что могло бы тревожить совесть, и не было?!

Было время, и совесть мира была тревожна. Помнятся случаи, – и не столь трагичные, как с Россией, – и тогда «совесть мира», писатели, – протестовала, возмущалась. Почему же теперь – молчание?! Или заснула совесть? или весь мир – пустыня? и вопль оттуда, и русские голоса отсюда, – лишь «глас вопиющего в пустыне»? Почему не слышат? почему «чуткие» не чуют? почему, десять лет – молчание?!

Необъяснимо. Непонятно.

Быть может, нет уже в мире совести? Быть может, она утрачена и теми, кого мы, русские, называли и теперь еще называем «мировой совестью»? Или ошибка это – называть так писателей! Но так научили нас. Научили те, кто являлись мировой совестью, во все времена и у всех народов, кого почитает мир. Или, лучше сказать – кого почитал мир?.. Если бы мир и писатели в мире чтили и постигали величайшую «Совесть Мира», не молчали бы годы, не дожидались бы вопля из могилы.

И все же, помня глубокое: «топчите, и отверзется вам», верные тем путям, что указаны Величайшими прошлого, и с ними – нашими Величайшими, Толстым и Достоевским, стражами чуткой Совести, – будем напоминать о совести, будем взывать в пустыне:

Проснитесь, отзовитесь! Вспомните, что несете великое и ответственное, как понимаем мы, русские, чудесное звание – писатель! – вознесенное Величайшими всех веков. Есть у вас Величайшие. Или они забыты, и вы отказались от наследства? Тогда перестаньте считать Великими духовных вождей своих. Перестаньте считать Великими славных доселе в мире. И назовите чудеснейшее во всей мировой литературе – чуждым и непонятным вам!

(Возрождение. 1927. 21 июля. № 779. С. 1)

Письмо в редакцию

Многоуважаемый г. редактор,

до меня дошло, что в Берлин прибыла из СССР фильма «Человек из ресторана», «по теме Ив. Шмелева». Я заявляю:

1. Права на переработку для кинематографа «Человека» никому в СССР не давал.

2. В целях изображения «гнусностей буржуазного строя», использовав в фильме популярность «Человека из ресторана», хорошо известного в Европе, извратили идею, убили душу произведения. Как на пример извращения, укажу, между прочим, хотя бы на то, что один из главных в этом произведении персонажей, сын «человека» Колюшка, особенно отмеченный известным немецким писателем Томасом Манном в его статье во «Франкфуртер Цейтунг» от 17 апреля с.г., – в фильме отсутствует. Судьбы и характеры главных персонажей совершенно извращены, зато изобретено и введено много грязи и пошлости. Даже по отзыву критика в московских «Известиях», от 21 августа, и журнала «Красная Нива» – «повесть Шмелева „Межрабпом“» – не знаю, что это за учреждение – «подверг радикальной переработке». «5 теме, т. е. в том главном, ради чего написана повесть, у кино и Шмелева нет никакого соприкосновения», «самый сюжет картины, почти ни в чем не совпадающий (курсив мой, И. Ш.) с сюжетом повести, оказывается типичной мелодрамой»…

3. Эта «переработка» в фильму, – пошлая, зловредная макулатура, – есть издевательство над писателем, над духом его произведения, и – обман зрителей. Этот обман преследует цель: насаждение лжи и зла, угашение духа и правды в людях.

Я протестую против подобного обмана, прикрываемого названием моего произведения и моим именем. С совершенным уважением

Ив. Шмелев.

7 сентября 1927 г.

Ланды

(Последние новости. 1927. 9 сент. № 2361. С. 3;

Возрождение. 1927. 10 сент. № 830. С. 3;

За свободу. 1927. 18 сент. № 214. С. 5)

<Ответ на анкету «Литературной недели» «Дней»>

1) Что Вы думаете о художественной литературе в советской России?

2) Каких беллетристов, работающих в советской России, Вы считаете людьми талантливыми или подающими надежды?

Тяжело писать об этом. Чувствую, что есть там – и будут! и какие будут!!! – дарования, но будут не там, а в будущей, свободной России, – и уже зреют… Могут и захиреть, не проявившись, если продлится еще с десятилетие.

По моим расчетам, надо бы ждать «урожая дарований» в тридцатых годах. Но об этих моих расчетах писать долго. Редко просматриваю я «советскую», с позволения сказать – «литературу». Времени не стоит тратить: знаешь, что не уловишь живвого, свободного творчества. Ну можно ли говорить серьезно о литературе – там?!.

В сущности, ничего нет. Что-то усматривают иные, а – хоть шаром покати. В смысле, конечно, нового, ценного по глубине духовной, по озарению духа человеческого. Пописывают, анекдотетствуют, работают «вприглядку», фотографируют – чаще всего «под Гоголя». Есть дарования, но что они могут, если нельзя быть самим собою? Первичной свободы жить – нет, так какое же там искусство?! Огрубение, огрязнение невероятное всего в жизни, истребление всего духовного, осмеяние и задушение его – все это влияет и на изображение дозволенного даже.

Все, что доводилось читать, оставляет удручающее впечатление мелкоты замысла, зубоскальства – болезненного часто, грязи, разнузданности в слове, наигранной лихости, фальшивой беззаботности, полного оскудения идеалов, самого даже подобия их. Пустыня, гниющее болото. И – балаган, надоедно шумный.

Простой читатель из трудового слоя правильно оценил эту удушающую литературу, которую заставили плясать и орать песни и говорить непристойности: этот читатель тянется к прежней, живой для него литературе, подлинной, а не оподляемой. Не ошибается он, живой и хотящий жить.

Противны ему похабства и чует он, что все это – не настоящее, умученное, выбитое, горланящее с отчаяния или – нагло врывающееся, бездарное, пользующееся случаем показать себя, когда настоящее вынуждено молчать или не находит возможным выносить святое на пьяный шум.

А жаль. Есть дарования, есть даже большие дарования – не хочу называть имен, чтобы не смущать и не ухудшить невольно тяжкого для них жребия, но нет для них вольного воздуха, свободы. Если в ближайшее время не будет перемены – сломятся, загниют и запаршивят, как вольные птицы в клетке загаженной. В лучшем случае – дадут произведения больного, исковерканного искусства, больной и жуткой порой гримасы.

Вот все, что могу по совести ответить на Ваш вопрос.

(Дни. 1927. 27 окт. № 1215. С. 3)