Текст книги "Крымские истории"

Автор книги: Иван Кожемяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Здесь всё располагало только к безмятежности и счастью.

И в один из вечеров, от неведомо откуда нахлынувшей злости, выпил, залпом, стакан коньяку, успокоился, закурил самую вкусную вечернюю сигарету и погрузился в тяжёлые раздумья:

«За что же ты меня так, жизнь? Неужели есть какой-то неискупаемый грех у меня? Что я такого чёрного и страшного свершил, что ты так меня покарал, Господи?

ОНА ведь была лучше и чище меня, милосердней, добрее, и ЕЙ бы – жить и жить, в кругу детей и внуков.

К слову, об этом и просил Господа, в обмен на мою жизнь, даровать ЕЙ выздоровление.

Только ведь и жить-то начали. Прекратились эти, выматывающие душу командировки, получили хорошую квартиру. Дети встали на крыло. Живут своими семьями. Подарили нам внуков…»

Он ещё подлил коньяку в стакан и залпом выпил его. Страсти к спиртному у него никогда не было. Но любил выпить с друзьями добрую чарку, встретиться, пообщаться.

Сегодня же он пил от ярости, от злости, от обиды – об утраченных и никогда уже не способных возродиться планах и надеждах.

Если просто сказать, что он любил мать своих детей – это значило не сказать ничего.

Он жил ЕЮ. И в краткие дни пребывания дома, а их так мало набралось за всю жизнь – счастливее людей не было на всём белом свете.

И вот, такой финал. Она сгорела – прямо на глазах, за считанные дни. И чем ближе подступал роковой конец, тем ярче и красивее делалась ОНА. Казалось, ОНА, прожив с ним почти сорок лет, вернулась в юность.

На похудевшем, но не до изнеможения лице, горели ЕЁ карие глаза, пунцово отблёскивали влажные губы, которые он так любил, ещё изящней стали кисти рук, красивее которых он не видел более ни у одной женщины.

С её уходом вся жизнь потеряла всяческий смысл и его душу не грели, как прежде, даже внуки. Он стал сторониться людей, прекратил связь даже со многими друзьями, так как мучительно больно было объясняться и выслушивать их слова, пусть и искреннего, но такого ненужного и далёкого сочувствия.

Это состояние длилось уже годы. Он словно и не жил всё это время, наложив запрет на обычные человеческие радости.

А тут – Крым. Море. Красота просто буйствовала вокруг.

И он – на четвёртый-пятый день где-то, пошёл, бесцельно, бродить по парку. Вышел к морю и страшно пожалел, что не смог искупаться.

Присел на скамейку у самого берега и весь ушёл в свои мысли.

Опомнился лишь тогда, когда какой-то мужчина, громко и нервно, стал выговаривать женщине, которая сидела к нему спиной и он видел только её красивую причёску, статную, но вместе с тем – изящную фигуру:

– Нет, ты от меня не уйдёшь! Запомни, – почти кричал незнакомец, – я просто так от тебя не отступлюсь. Ишь, скрылась она от меня. Да я и под землёй тебя найду. Шесть лет голову дурила, а теперь – не нужен стал.

– Тебе не стыдно так себя вести, – спокойно и твёрдо произнесла в ответ женщина.

– Я тебе уже сказала всё ещё полтора года назад – всё у меня отгорело в душе, всё обуглилось и мы более быть вместе не должны.

Он сидел в глубоком волнении. Лучше всего – было уйти и не быть свидетелем этой сцены. Но уйти уже не мог по той простой причине, что всю свою жизнь помогал тем, кому было плохо, кто нуждался в защите.

Так произошло и сейчас. Он поднялся и обратился к неведомой, ещё миг назад, женщине:

– Вы нуждаетесь в помощи и защите?!

За один миг он рассмотрел её всю – уже тронутое временем, куда деться, лицо было прекрасным, карие, с зелёным отливом глаза, горели ярко – от гнева, который она сдерживала в себе. Ей очень шла причёска из окрашенных в тёмную вишню волос, которые обрамляли гордо посаженную голову. Но самое красивое, что в ней было – её губы.

Он не видел таких ярких и сочных губ у женщин, возраст которых пошёл на осень.

У неё же, несмотря на ситуацию, они даже разомкнулись в очаровательной, но какой-то жалкой и потерянной улыбке, которой она ответила на его обращение.

Её необыкновенно красивая, высокая грудь часто, от волнения – то поднималась, то опускалась, в такт дыханию.

Маленькие, изящные кисти рук были сцеплены в замок и по ним было видно, каких усилий стоило ей держать себя в руках.

Он даже успел заметить, при порыве ветра, какие у неё красивые стройные ноги, круглая коленка одной из них – соблазнительно выглядывала из-под изящной и так ей идущей юбки бирюзового цвета.

Всё это, за один миг, пронеслось в его голове, пока он услышал ответное:

– Да, я нуждаюсь в Вашей помощи и защите. Проводите меня, если можно, до входной двери дома отдыха, – и она указала на ту же дверь, которой пользовался и он.

– Прошу Вас, – и он галантно подставил её локоть левой руки.

Её спутник при этом, хотя был на целую голову ниже его, громко заорал:

– А тебе что здесь нужно? А то я и наладить могу. Защитник…

Больше он не успел произнести ничего.

Ярость так захлестнула Владиславлева, что он левой рукой взял того, кричащего, за воротник, да так, что скандалист чуть не задохнулся и тихо произнёс ему прямо в лицо:

– Попробуй, наладь…

И, выждав минуту, брезгливо оттолкнул сразу ставшее ему ненавистным лицо, с зализанными на лоб волосами, неряшливыми усами, которые так его старили, от себя.

Тот, при этом, трусливо закрылся двумя руками, и вобрав голову в плечи, как-то не по мужски, посеменил по аллее парка, что-то бормоча себе под нос.

К Владиславлеву сразу вернулось хорошее настроение и он, даже не ожидая такой прыти от себя, сказал своей нежданной незнакомке:

– А знаете что – сейчас уже обед. В номере Вы будете предаваться унынию, всё будете анализировать произошедшее, да и мне покоя не будет.

Улыбнулся и предложил:

– Я приглашаю Вас в ресторан, в тот, – и он указал рукой в сторону моря.

Она, без жеманства, приняла приглашение и доверчиво опёрлась на его руку, чуть слышно при этом проговорила:

– Спасибо Вам…

Больше они к произошедшей сцене не обращались. Она оказалась интересной собеседницей, была Заслуженным учителем России, возглавляла столичный центр развития ребёнка.

На его шутливый вопрос: «А как муж отпускает такую красивую женщину на Юг?» – мило улыбнувшись ему в ответ, сдержанно ответила:

– Мужа нет. Умер восемь лет назад.

– Простите. Я не хотел. Простите меня, – торопливо проговорил он.

– Ничего, я уже привыкла, – и она даже дотронулась кончиками своих пальцев до его руки.

– К несчастию, и у меня такое же горе произошло – пять лет назад.

Эти признания в самых горьких утратах как-то сразу сблизили их. Они это почувствовали по тому, как ушло напряжение, в котором пребывали оба, после такой неприятной сцены.

Пока официантка изящно накрывала их столик, на двоих, они непринуждённо болтали, перескакивая с одной темы на другую.

Но, вдруг, она, словно о что-то споткнувшись, застыла, напряглась, тревожно оглядывая богатую сервировку стола:

– Ой, нет, я не могу разделить… это… с Вами. Я думала – чашку кофе, а тут…

Мило, но достаточно твёрдо, заключила:

– Я просто не… привыкла быть кому-то что-то должна.

И, уже чуть было, не поднялась из-за стола.

Он, не узнавая себя, бережно, но твёрдо взял её за руку и встать не позволил:

– Зачем Вы обижаете меня? Я же от чистого сердца. А потом, – обратился он к столу, – это, с одной стороны, такая мелочь, а с другой – мне одному не одолеть этого, а выбрасывать – жалко.

– Я, – уже через смех, видя её растерянность и нерешительность, – всё же – генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, а поэтому – позвольте мне за Вами поухаживать.

И, он, при этом слове, даже покраснел. И тут же – поправился:

– Позаботиться…

– А потом – я здесь совершенно один, поэтому не портите мне такой дивный день.

Всё ещё наблюдая за её растерянностью, он произнёс:

– Ну, хорошо, завтра Вы меня пригласите на утренний кофе. Согласны?

Она – уже раскрепощёно, улыбнулась и стала ещё красивее. Ей так шла милая щербинка в верхнем ряду зубов, ровно посередине, она придавала её лицу какое-то озорное, почти девическое, выражение.

Обед проходил непринуждённо. Они никуда не торопились и она с удовольствием, не жеманясь, выпила рюмку коньяку, красиво отведала всех блюд, которые неспешно подавала статная официантка.

Порозовев от выпитого коньяку и утолив первый голод, она с интересом, не скрывая своего взгляда и не отводя глаз от его лица, разглядывала его.

– А это правда, что Вы – Герой Советского Союза и генерал?

– Правда. Вот, – и он выложил, пред нею, своё служебное удостоверение, которое, по привычке, всегда лежало у него в кармане.

– Какой Вы здесь молодой!

– А что, сейчас уже старый?

– Нет, нет, я не это имела в виду, – заалев всем лицом, торопливо произнесла она.

– Я просто думала, что генералы – очень солидные, пожилые. А Вы – я же вижу дату и год Вашего рождения, что-то уж очень молодым стали генералом.

– Так случилось. Отца – маршала – не имею. Простыми тружениками были мои родители. Давно уже их не стало.

И чем больше они говорили, тем отчётливее тревога проникала в его сердце:

«Господи, зачем я выворачиваю свою душу пред нею? И почему мне так хочется говорить с нею? Видеть её?

Зачем мне это? Нет, нет, только обед и ничего другого. Да и поздно уже. Отболело и отгорело всё. Зачем и её душу мне будоражить?»

И он, с каким-то даже облегчением, наконец, расстался с нею, проводив до двери её номера:

– Желаю Вам здравствовать. Если буду нужен – мой номер 364, там, в конце коридора, – и он указал рукой в направлении своей обители.

Зайдя в номер, он силой воли, а он это умел всегда, воспретил себе думать о ней и анализировать прошедший день.

Далеко за полночь он прекратил работу над рукописью своей книги и едва добравшись до постели, уснул, впервые за долгое время, безмятежным сном.

Проснулся поздно. Он и не помнил, когда спал так долго и счастливо. В его душе жило чувство большого праздника, а на сердце царил покой и предвкушение удачи.

Позавтракав, он оделся в спортивный костюм и быстро сбежал, по ступенькам, к морю.

Первым, кого увидел он на берегу – была она. Он остановился и пока она его не видела, откровенно залюбовался её фигурой зрелой женщины, но вместе с тем – ещё такой красивой и чувственной.

Она уже успела загореть и это ещё выгоднее выделяло её в среде белёсых и раздобревших, очень рано, тел других женщин, гораздо моложе за неё по возрасту.

И когда он поздоровался с нею, стало видно, что и она ждала встречи с ним.

Она и не таилась в этом и после слов приветствия, даже слегка покраснев, произнесла:

– А я даже свою сумку, на соседний лежак положила. Вдруг, думаю, встречу Вас. Или у Вас – другие планы?

– Нет у меня никаких других планов. Я, с радостию, принимаю Ваше предложение.

– Спасибо Вам, за – вчерашнее. Я всю ночь не могла уснуть – всё вспоминала нашу встречу, такой дивный обед. Или ужин, – и добрая улыбка залучилась в её глазах и на губах.

И словно оправдываясь перед ним, глядя неотрывно в его глаза, решительно сказала:

– А тот, вчера, это так, недоразумение. Давно оно минуло. Да и не было ничего серьёзного. Поняла, сразу, цену этому человеку. Мелкому, мстительному и злобному.

Необъяснимое чувство ревности укололо его сердце. Но лишь подумал, про себя: «А что же ты, такая красивая, такая… состоявшаяся, вообще нашла общего с этим прохвостом?»

Но ей сказал лишь два слова:

– Не надо, при мне, об этом. Я полагаю, что эту ошибку Вы уже давно выправили…

И они больше не касались этой неприятной, для обоих, темы.

Заметив, что он вынул из сумки увесистую рукопись, она спросила:

– А это что?

– Это – мой очередной любовно-белогвардейский роман, как я называю эти книги.

– А можно посмотреть?

– Да, прошу Вас…

И она увлечённо стала читать последние страницы рукописи.

Он ей не мешал. Прошло немало времени, когда она оторвалась от чтения и посмотрела на него:

– Какой Вы тонкий человек. А я почему-то всегда думала, что военные не могут так чувствовать. Так глубоко и так искренне.

Вздохнула и продолжила:

– Мне думается, Вам очень удалась сцена прощания Ваших героев. Тяжёлая, роковая, но очень… правдивая. Вы – молодец и я Вам очень завидую.

Он, как мог, свернул этот разговор и перешёл на другие, менее рискованные и ничему не обязывающие, светские темы.

В ходе разговора выяснилось, что она в Крыму – первый раз и нигде ещё не была.

– Хотите, я покажу Вам Крым? Тем более, что машина ко мне приставлена, так что проблем никаких. Согласны?

И он тут же, на листе бумаги, размашисто написал: Севастополь, Форос, Никитский Ботанический сад, Феодосия – галерея Айвазовского, Керчь, Воронцовский дворец, Бахчисарай, Херсонес, Балаклава, Алушта, Евпатория.

– Ливадию мы посмотрим с Вами вместе, здесь.

Удовлетворённо заключил:

– Ну, хотя бы это. Вы согласны?

– Да, да, я буду очень рада – всё это увидеть… я просто мечтаю.

Испытывая необъяснимое волнение, утром, прямо у двери корпуса, где они жили, он, усаживая её в машину – подал руку, открыл дверцу.

И почувствовал такое сильное желание – эту руку не отпускать, что даже сказал водителю:

– Александр Петрович! Мы вместе сядем, сзади, а то неловко даму оставлять одну…

Впечатлений от поездки в Севастополь было столько, что она вся светилась. Посетили они набережную, возложили цветы к памятнику адмиралу Нахимову, побыли в Храме-усыпальнице адмиралов, как обиходно называли Владимирский собор. Съездили к Пантеону Героев первой обороны Севастополя и побыли, в столь необычном, словно курган над братским захоронением, Николаевском Храме. Трепетно разглядывала она батальные сцены в Севастопольской панораме и диораме.

Он везде её фотографировал и в этот же день, вечером, вручил ей множество фотографий, которым она очень обрадовалась:

– Спасибо Вам, покажу у себя в Центре, родству – не поверят. Спасибо.

И не торопилась убрать свою руку – из его горячих и сухих пальцев, когда он проводил её до номера.

Но к себе не приглашала. Не настаивал и он на этом…

Так шли дни. Он за стол даже не садился и его рукопись сиротливо дожидалась своего часа.

Она уже не ставила условий, не протестовала, когда он её приглашал в ресторан.

Там и произошла его вторая встреча с тем мужчиной, от нападок которого он защитил незнакомую ему, в ту пору, женщину.

Тот, видно, выследил и ждал их. Ждал с таким угрюмым выражением лица, что было видно – ссоры не избежать.

Она торопливо стала искать руку Владиславлева и сильно сжала её в своих маленьких ладонях, прижав к груди.

Во взгляде её было столько мольбы: «Давайте уйдём отсюда!»

– Успокойтесь! Вы же со мной, Вам – совершено нечего опасаться.

И он провёл её за столик, у окна, посадил спиной к выходу, чтобы она не видела своего старинного знакомого.

Но тот долго ждать себя не заставил.

Как только оркестр заиграл танцевальную мелодию, подошёл к их столу и развязно, качаясь на ногах, обратился к нему:

– Ну, что, любезный, Вы позволите пригласить Вашу даму, (он сделал особое ударение на слове «Вашу») на танец?

– А моя дама – с такими паяцами, как Вы, не танцует.

И дёрнув его за рукав, заученным приёмом, одними пальцами, заломил руку того так, что он посинел от боли, его лицо исказилось, на нём выступили крупные капли пота.

– Вон отсюда и больше никогда мне не попадайся, убью, – тихо проговорил Владиславлев, прямо в ухо этому искателю приключений и оттолкнул его от стола.

Слёзы полились из её глаз. В них был и стыд, и благодарность, и смущение, и гордость его поступком.

И он, заметив все её чувства, просто и без любой рисовки, сказал:

– Всё, проехали. И если Вы, когда-либо об этом… скажете хоть слово, вспомните, я… я обижусь на Вас. Мало ли чудаков на свете? Давайте ужинать.

И они, весело и непринуждённо, стали обсуждать прожитый день и ту массу впечатлений, которые на них обрушились.

А когда оркестр, вживую, заиграл вальс, он обратился к ней:

– А мне, в вальсе, не откажете? Можно Вас пригласить?

С каким же упоением она отдалась танцу.

Танцевать она любила и умела. И вскоре уже весь зал заинтересованно наблюдал за такой красивой парой немолодых уже людей, которые так красиво вальсировали. Сегодня молодые люди так уже не танцуют.

И когда он, в завершение танца, встал на левое колено, не выпуская её руки из своей, и она, грациозно вальсируя, прошла кружок вокруг него – зал дружно зааплодировал.

Он, поднявшись с колена, с чувством поцеловал её руку и не выпуская из своей, повёл к красиво накрытому столу.

Глаза её лучились от счастья. Она словно помолодела на два десятка лет и казалась ему сейчас, в эту минуту, совершенно юной и так стремящейся к счастью. И его, в полной мере, заслуживающей.

***

Она не отказалась в этот раз посетить его «берлогу», как он называл свой номер.

Роскошный, двухкомнатный полулюкс, было видно – её поразил.

Поразил не мебелью, не коврами, а тем порядком, который характеризует каждого живущего – сразу с порога.

Даже на столе ни одна бумажка не лежала вне этого порядка, который стал, видно, сутью жизни её знакомого.

Он усадил её в удобное кресло, извлёк из холодильника бутылку сухого вина и наполнил бокалы.

Сам же просто, без рисовки, сел у её ног, прямо на ковёр и пронзительно глядя ей в глаза, произнёс:

– Я не знал, что так может быть. Я долго противился своему чувству. Но оно сильнее меня. И я, увидев Вас, понял, что ещё живой, что хочу жить, хочу любить Вас и быть всегда с Вами.

И она, не жеманясь, просто ответила:

– И Вы мне стали очень дороги. Я не знаю, как мне жить без Вас, без этого высокого чувства к Вам. Никогда, никогда в жизни я не испытывала ничего подобного.

Он заключил её в свои крепкие объятия и чуть ли не со стоном приник к её красивым и таким желанным губам…

***

Утром он долго лежал недвижимо, боясь потревожить её короткий сон.

Спала она очень красиво, подложив руку под щеку и прижавшись к своим красивым стройным ногам грудью.

Улыбка чуть приоткрыла её губы и он, не в силах больше терпеть, нежно их поцеловал.

Её руки сразу же замкнулись у него на шее и она тихонько прошептала:

– Не отпущу! Не отдам никому! Ты только мой. Господи, как же я долго шла к тебе, как я долго ждала тебя. И как я молила Господа об этой встрече.

И, уже сжигая все мосты за собой, трогательно и жалобно обратилась к нему:

– Не бросай меня. Я не смогу жить без тебя. Я просто умру без тебя.

– Я буду очень, – после долгой паузы, собравшись с духом, сказала она, – хорошей тебе женой. Доверься мне.

Он, смеясь, заключил её губы в свои и так они застыли надолго, отдавая друг другу неведомую ранее для обоих нежность и страстное обожание.

Он целовал её ноги, руки, красивый и тугой живот, такие пленительные соски крепкой и пышной груди и всё говорил, и говорил ей:

– Родная моя! Я ведь тоже не смогу и дня более быть без тебя. Мы должны быть вместе. Мы не имели права не встретиться, иначе свершилась бы неправда великая на Земле.

Позавтракав, он на руках отнёс её в другую комнату, уложил на кровать ставшее таким родным податливое и звенящее от счастья тело и твёрдо сказал:

– Ты отдохни, а я скоро вернусь. Есть неотложное дело. А чтобы ты не сбежала от меня – я закрою за собой дверь на ключ, – заключил с доброй улыбкой.

– Закрывай, я буду только рада, – ответила она, уже с закрытыми глазами.

Когда он вернулся, она ещё спала. Он тихонько сел на кровати, у её ног и неотрывно смотрел на ставшее таким родным красивое лицо.

– Родная моя! Вставай! У тебя есть один час. И за этот час ты должна стать самой очаровательной. Самой красивой на всём белом свете.

– Зачем? – она недоумённо, даже со страхом, смотрела на него.

– Потом узнаешь. Только… только скажи, где твой паспорт?

Ничего не понимая, она открыла свою изящную дамскую сумочку и достала из внутреннего отделения свой паспорт.

– Тогда – за работу! Вот твой ключ, от твоего номера, а я побежал. Встречаемся ровно через час. Внизу!

***

Ровно через час он ждал её у самого входа в корпус гостиницы.

Красивая, чёрная машина, на дверцу которой он опирался рукой, с дымящей в пальцах сигаретой, ослепительно сияла.

На заднем сиденье лежал букет белых роз. Он был в строгом, так его молодящем костюме, на левой стороне пиджака которого благородно отсвечивала Золотая Звезда на красной ленте.

Его седые, но ещё такие богатые и густые волосы, были красиво причёсаны.

Он с восторгом смотрел на неё – в алом, дорогом и так ей идущем костюме, красных же замшевых туфельках, она была ослепительно, не по годам даже, красивой.

Нарядная причёска – когда только и успела, – удивительно ей шла, подчёркивая свежесть её лица и природную красоту.

В ушах отливали скромные, но очень красивые серёжки, на шее, в отблесках солнечного дня, сияло золотое ожерелье.

Вся она светилась от счастья.

– Господи, какая же ты красивая!

Смутившись, она ответила:

– Спасибо. Но чем вызван весь этот переполох? Куда мы едем?

– А я разве не предлагал тебе выйти за меня замуж? Тогда я это делаю сейчас же и прошу Вашей руки и сердца. И едем мы, немедленно, в русское консульство. Я обо всём договорился и через час – регистрация нашего брака.

Она, если бы он не поддержал её, упала бы:

– Боже мой, ты что? Ты же совсем не знаешь меня! И разве это всё так делается?

– Да, хорошая моя! Именно так всё настоящее и делается. Поэтому ответь мне – ты согласна стать моей женой?

– Да, да, я почту за высокую честь быть твоей женой, но разве здесь, в другом государстве, это возможно?

– Ещё и не такое возможно, если любишь, – и он бережно усадил её в машину, сам же, на этот раз, сел впереди, рядом с водителем.

Через несколько минут они были у красивого старинного особняка, в котором располагалось российское консульство.

И когда она вышла из машины, с нею случился действительный обморок, на секунды, но его твёрдая рука – тут же вернула её к жизни, нежно, но крепко обняв за плечи.

У входной двери консульства, с букетами цветов, стояли её дети – дочь с сыном и ещё двое молодых людей – высокого роста, молодой черноволосый мужчина, и миниатюрная, броская и очень красивая молодая женщина, которая была так похожа на Него.

Он, тут же сияя от счастья, представил её этим молодым людям:

– Знакомьтесь, милые дети, это Галина Ивановна. Она оказала мне честь и согласилась составить моё счастье.

От растерянности и переполнявших её чувств, она почти лишилась дара речи.

И когда оцепенение прошло, она заключила в свои объятия Его детей и сказала:

– Я так счастлива. Он у Вас самый лучший.

– Мы это знаем, – тихо, но твёрдо, даже с вызовом, произнесла Его дочь.

– И нам бы очень хотелось, чтобы и Вы стали для нас родной и близкой. Папа заслужил право на счастье.

И, уже с доброй улыбкой:

– Мы верим, что так и будет. Жизнь не может быть немилостивой к Вам, Вы оба заслужили право на счастье.

Затем она обняла своих детей и пребывая в ступоре, даже не спросила их, а как они здесь оказались.

Всё прояснил её сын:

– А нам Владислав Святославович позвонил позавчера и велел сегодня, без любых оправданий, быть здесь. Вот мы и прилетели.

Она с восхищением и даже каким-то страхом посмотрела на него:

– Ты – что, сам Господь?

– Нет, родная моя, но я очень бы хотел быть им в этот день, – с доброй улыбкой проговорил он.

Регистрация их союза проходила в присутствии консула. Была очень душевной и красивой.

Статная, очень видная женщина, с лентой в цвета Флага России через плечо, сказала им добрые, видно было – не просто дежурные слова, а от сердца, от всей души и поздравила с таким важным событием в их жизни:

– Я не наставляю и не вразумляю Вас, как молодёжь. Вы заслужили право быть счастливыми. Вся ваша жизнь была трудной дорогой к этому счастью.

Красиво и молодо улыбнулась и заключила:

– Любви Вам и счастья, здоровья и благополучия! Кланяюсь Вам сердечно и желаю, чтобы этот день всегда обогревал Ваши сердца любовью и верой.

Он бережно надел на её безымянный палец правой руки обручальное кольцо.

Она в растерянности посмотрела ему в глаза и через запредельное волнение еле произнесла:

– А я? Я же не знала, что так…

И тут молоденькая девочка подошла к ней и на яркой бархатной подушечке поднесла обручальное кольцо для него.

И, уж совсем против правил, надев ему кольцо на палец, она прижалась губами к его красивой руке и прошептала:

– Спасибо, родной мой. Спасибо за счастье. Пусть наше счастье хранит Господь!

Он, в ответ, только прошептал ей, склонив свою гордую и непокорную в иных обстоятельствах голову:

– Да святится имя твоё!

***

Назавтра утром, под солнечными лучами которого буйствовала крымская природа, словно освящая и благословляя их союз, они шли от набережной к Собору Александра Невского.

Он был в форме и многочисленные отдыхающие, и спешащие куда-то местные жители останавливались, долго смотрели на эту необычную пару: у генерал-лейтенанта, на мундире, отсвечивала Звезда Героя Советского Союза, множество орденских планок свидетельствовало о том, что его ратный путь был сложным и опасным; она – ослепительно красивая, в строгом белом костюме, который так выгодно подчёркивал её безукоризненную фигуру, вызывала у встречных мужчин чувство восхищения и восторга – столько было в ней чувственности, светлой любви к Нему, которая не могла удержаться в её бездонных очах и словно согревала всех окружающих, доносила до них: «Люди, будьте счастливы! Любите друг друга! Только любовью – спасёмся сами и спасём мир!»

И этот восторг, эта мысль, не будучи изречённой, была той высокой правдой, которая угадывалась всеми.

И даже старый и опустившийся бродяга, который всегда у Храма сшибал копейки на очередной опохмел, стянул с головы свою, видавшую виды, вязаную, не по погоде шапку, да так и застыл молча, провожая взглядом такую необычную, ни разу не виданную им пару.

А строгая старушка, которая была за старшую среди попрошаек и всегда следила за порядком у Храма, и за тем, чтобы подаяния распределялись честно между всеми, с достоинством приняла от него солидную купюру и, молча поклонившись, стала осенять эту осле6пительную пару крестным знаменем до той поры, пока они не поднялись по ступенькам и не вошли в распахнутые двери величественного Собора.

И когда её наперсники обступили её со всех сторон, ожидая справедливого дележа крупной удачи, она, обведя всех ледяным и торжественным взглядом, сказала:

– Нет, мои дети падшие. Этих денег я вам, на пропой, не дам. Святые они. Пусть идут на нужды Храма.

И никто не стал возражать ей. Даже самые опустившиеся и заросшие до неузнаваемости волосами и бородами, что-то одобрительное прогудели в ответ и снова разошлись по своим местам, протянув за милостыней грязные и заскорузлые руки, а кто – банки, пластиковые стаканы, а то и всевозможные шапки.

Сам Архиепископ, высокая честь, встретил их посреди Храма. В его мудрых глазах, в которых отражалась вечность, тоже всплёскивалось волнение и он про себя думал:

«Господи, сорок три года служу Тебе, а вот венчать такую пару не приходилось. Военные не представали пред Господом для обета в верности в недавнее время, а чтобы генерал-лейтенант, да ещё и Герой Советского Союза – и помыслить не мог».

Но, тут же, сурово оборвал себя:

«Нет у Господа чинов. Все – рабы Божии и всем нужна Его защита и Его покровительство».

И он неспешно, торжественно, принялся за обряд венчания.

Свершив чин освящения брака, под песнопения женского хора, слаженого, с ангельскими голосами, подошёл к ним и произнёс слова, идущие от сердца:

– Дети мои!

В зрелую пору жизни Вы пришли за Господним благословением. Это значит, что выбор Ваш не случайный, это не дань моде, которую, чего греха таить, часто путают с тяжкой обязанностью для души, которую заповедал нам Господь и суть которой состоит в том, чтобы мы все любили друг друга, укрепляли, обоюдно, духовные силы, соблюдали чистоту помыслов и поступков.

Его голос разносился под сводами Храма:

– Сегодня Вы – пред Господом, дали обет в верности и любви. Всегда об этом помните и высоко несите его. Тогда Вас, Вашу любовь всегда будет хранить Господь, у Него Вы всегда найдёте и совет, и поддержку, помощь в испытаниях, Веру и верность.

Заглянув им в глаза, как добрый отец – детям, продолжил:

– Не верящий человек никогда не может быть и верным. Поэтому – верьте в Господа нашего, верьте друг другу, укрепляйте и поддерживайте силы друг друга в поиске истины.

А истина – это Бог. Только Ему дано предопределить судьбу и дорогу каждого и воздать каждому по делам его и по заслугам.

Поэтому пусть сердца Ваши всегда будут устремлены к высокой любви друг к другу, ко всем своим ближним.

И чем больше любви Вы будете отдавать друг другу, тем больше её прибудет в Ваших сердцах, Ваших душах.

Завершив своё, скорее – отеческое, нежели пастырское благословение, он троекратно расцеловал Его, а затем – и Её, за руки вывел из Храма и долго осенял их крестным знаменем, пока они не скрылись из виду.

***

Тому минуло несколько месяцев.

Однажды утром, зайдясь пунцовым румянцем во всё лицо и глядя на него глазами полными любви и счастья, она даже не сказала, а лишь едва слышно прошептала:

– Родной мой!

А у нас будет… сын. Это будет твой, наш сын. Я это знаю твёрдо. И хотя мне уже… немало лет – я рожу его тебе.

И когда он, исцеловал ей лицо, руки, а встав на колени – и живот, ноги и после этого приступа нежности, с тревогой обратился к ней:

– Галя, милая, а как ты всё это вынесешь? Уже ведь – годы…

Она закрыла его губы своей нежной рукой и сказала:

– Глупый ты мой. Когда любят, так как я тебя люблю – высшей радости для женщины быть не может. Это нам Господь послал такое счастье. Не тревожься за меня, я всё вынесу. Мы же ещё с тобой молодые и жизнь наша только начинается.

***

В назначенный Господом срок она явила ему сына. Долгожданного и любимого. И расцвела так, что даже её старушка-мать, тайком, крестила её вослед и просила у Господа защиты и покровительства своему дитяти:

«Господи, сохрани её и заступи! Уже почти внукам её пора замуж, а тут она сама родила. Чудны твои дела, Господи. Дай им сил и здоровья на ноги кроху поставить».

И тяжело, по-бабьи, зная цену утратам и невозвратным потерям, всё думала:

«Попробуй, вырасти его. Это же к двадцати годам ребёночка ей будет… Господи, дай им во здравии и благоденствии дожить до этих лет и дитя своё вывести в люди».

И, по-старушечьи всхлипнув, отёрла накипевшие слёзы рукой и уже как-то зло, сама себе же и ответила:

– А чего не дожить-то! И не видела в жизни, и не слышала о любви такой. Спасибо тебе, Господи, что вознаградил дитя моё и даровал ей возможность такое счастье испытать.

И она истово и долго крестилась на икону, старинную, ещё материнскую и что-то шептала и шептала в своей молитве, обращённой к Господу.

***

Благословенна юность,

если мы её помним

и в зрелые лета.

И скорбим по её утратам.

И. Владиславлев

НИКИТСКИЙ САД

Господи, как он всегда ждал этой встречи.

И приезжая в Крым, к родителям, пока они были живы, хоть на денёк выбирался в Ялту, ехал в Никитский Ботанический сад и бродил там весь день.