Текст книги "Когда цветут камни"

Автор книги: Иван Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Лене хотелось раньше всех добраться до богатой жилы каскильских руд, о чем, конечно, будет известно всей Громатухе, и Варя узнает об этом…

Из кровли сочилась вода. «Как бы она не затормозила работу», – тревожился Леня.

– Стоп! – вдруг закричал откатчик Степа, которому в ту пору было четырнадцать лет, но он прибавил себе два года, чтоб попасть на шахту и получить рабочую карточку.

– В чем дело? – спросил его Леня.

– Отключай!..

– Ну, отключил. Что ты кричишь?

– Вот смотри, – сказал Степа. В руках он держал кусок ноздристого кварца. – Это из нашего забоя. Понимаешь, выкатываю вагонетку с породой на отвал и смотрю – ведь это кусок от жилки. Беру его в руки, подул на него, под солнцем-то каждую ноздринку видно, и вглядываюсь. Раз кварц ноздристый и подгорел, значит, надо быть внимательным. Геологи так говорят, но я без увеличительного стекла разглядел: крапинки, крапинки…

– Не может быть!

– Честное шахтерское.

– Ну-ка, дай я сам посмотрю.

Леня взял камень, осветил его карбидкой и увидел ярко-желтые крапинки.

– Ага, убедился. Значит, жилка. Значит, подсекли мы ее! – не унимался Степа.

Сюда уже сбежалась вся смена. Леня оглядел забой, чтобы определить, откуда, из какого угла оторвался этот кусок.

– Да это отсюда, – сказал он товарищам, затем набрал в брезентовую шляпу воды и выплеснул ее в верхний угол забоя. Товарищи последовали его примеру, и обмытый забой как бы улыбнулся им. Из угла в угол по диагонали протянулся узкий слой драгоценной руды.

– Вот ты где притаилась! – воскликнул Леня. – Жила, ребята, жила!

– Ура-а-а! – загремели голоса ребят.

– Зовите начальника шахты, – приказал Леня, и два его помощника опрометью бросились выполнять приятное поручение.

– Жила! Жила! – громко повторяли они, выбегая из штольни на простор с радостной вестью.

А Леня и оставшиеся с ним друзья, словно забыв о полагающейся им серьезности, возвратились в свое, законное по летам мальчишество: запели, засвистели.

– Не свисти, в шахте не положено свистеть, от свиста, говорят, горный черт сердится и крепи выбивает, – сказал ради шутки один из крепильщиков.

– Ври толще, смеху больше, – возразил ему другой, – я бы еще гармонь сейчас сюда принес.

– Слушай, бригадир, разреши по такому случаю салют дать? – спросил дотошный Степа.

– Какой салют?

– Вот смотри, – ответил Степа, вытащив из-за пазухи что-то похожее на пистолет. К деревяшке был прикручен ствол из медной трубки с иголочным отверстием для запала – самопал.

– Заряжен?

– Конечно. Давно готовился. Пальнем?

– Давай, – согласился Леня.

Долго ковырялся откатчик. Наконец раздался выстрел.

– Здорово? Вот бы твою Варю пугнуть этим, сразу бы другая стала. Подарить?

– Я тебе, Степа, подарю, я тебе постреляю… – послышался в штольне голос. Это Фрол Максимович пришел в забой.

Он внимательно осмотрел жилу и, к еще большей радости ребят, сказал:

– Молодцы, товарищи проходчики! Теперь этот забой назовем «Гвардейским», ведь вы у нас гвардейцы трудового фронта. Отдохнете день-два – и на новый объект. Каскил будем брать вот так, с двух направлений. А потом, как кончится война, когда вернутся люди с фронта, мы раскроем перед ними все наши победы!..

Леня часто встречался с Фролом Максимовичем, но такого восторженного и мечтательного увидел впервые.

Что-то подобное он заметил сейчас и в глазах подполковника Вербы, который сказал ему: «Теперь вы обстрелянный фронтовик», – и подумал: «Как похож этот первый день в бою на первый день в забое!»

Глава пятая
ЦОССЕН – БЕРЛИН

1

Весть о большом наступлении русских с плацдарма южнее Варшавы прилетела в генштаб, расположенный в Цоссене (дачный район южнее Берлина), неожиданно.

Начальник генерального штаба Гудериан не сразу поверил этому. По сведениям разведки и по его личным расчетам, такое наступление могло начаться по крайней мере только суток через восемь. Командующий группой «Висла» вчера заверил фюрера, что наступление маршала Конева, начатое 12 января, будет остановлено к исходу дня 14 января, а остальным он вообще не даст подняться.

Но вот 1-й Белорусский поднялся…

– Нет, это не наступление, это маневр. Пора убедиться в неповоротливости русских штабов, – успокаивал Гудериан своих помощников. – А если это не маневр, то тем лучше для нас. Их ждет глубокое разочарование…

Гудериан считал, что все или почти все люди – актеры; маленькие умом всю жизнь играют больших, злые – добрых, грешные – святых, хитрые – откровенных, ленивые – трудолюбивых. И только он, генерал Гудериан, не играл, он оставался самим собой: опытным, высокоодаренным военным специалистом, которому неотступно приходится внушать своим подчиненным спокойствие, чтобы они могли сохранять способность нормально мыслить и давать правильную оценку событиям – в данном случае, начавшемуся сражению на Висле.

Неторопливым движением руки Гудериан нажал кнопку «машину к подъезду» и так же не торопясь спрятал личный пистолет в ящик стола: он собирался к фюреру, а после 20 июля 1944 года к Гитлеру никого не пускали с оружием.

20 июля – день покушения на Гитлера. Заговором руководил бывший начальник генерального штаба Людвик Бек и бывший имперский комиссар по контролю над ценами Карл Герделер. Они решили убить Гитлера и сформировать новое правительство. Гудериан был тогда не у дел и, зная о заговоре, готовился стать при новом правительстве начальником генштаба. Заговор, по мнению Гудериана, был подготовлен хорошо. Заговорщики сумели внести в ставку Гитлера, которая находилась в то время около Растенбурга, в Восточной Пруссии, сильный заряд взрывчатки и включить адскую машину (портфель со взрывчаткой поставил под стол Гитлера начальник штаба армии резерва полковник Штауфенберг как раз в то время, когда Гитлер проводил очередное совещание ставки).

Взрыв произошел своевременно. Погибло четыре генерала, в том числе адъютант фюрера генерал Шмидт, но Гитлер каким-то чудом остался жив и тотчас же, не теряя ни минуты, выступил по радио – будто ничего не случилось. Вскоре заговорщики и многие генералы, по списку Гиммлера, были схвачены и расстреляны.

Хотя Гудериан, так же как и Гиммлер, был тайно связан с заговорщиками, ему посчастливилось: он не попал в список «подозрительных». Тогда же Гитлер пригласил его возглавить «суд чести» над заговорщиками, а затем предложил пост начальника генерального штаба. И вышло так, что Гудериан был глубоко признателен расстрелянным заговорщикам: они не выдали его, и он получил от Гитлера то, что было обещано ими.

Но беда была в ином: генеральный штаб сделался теперь всего-навсего протокольным отделом фюрера. Да и слава танкового короля померкла. А когда-то танковые дивизии Гудериана врезались в глубь России и, так, казалось ему, кромсали оборону русских, как стальные ножницы марлевую занавеску.

Недавно Гудериану удалось высказать Гитлеру свои мысли об усилении Восточного фронта танковыми частями за счет Западного. На Западном фронте, в Арденнах, пора переходить к жестокой обороне, а подвижные силы – танковые дивизии – бросить против русских. Гитлер согласился было, но, взглянув на присутствующих при этом разговоре Геббельса и Риббентропа, ответил:

– Западный противник может стать другом, когда убедится в непобедимости Германии.

«Конечно, Гитлер политик, – признал тогда Гудериан. – Но в наше время никакая политика не может иметь успеха без прозорливой военной стратегии…»

Гудериан изредка критиковал Гитлера, чтоб не казаться самому себе мелким: величие другого всегда чем-то ранит тщеславного человека.

«Сегодня надо пожаловаться фюреру на командующего группой «Висла», – решил Гудериан, уже сидя в машине. – Сто тысяч фаустпатронов лежат в познанском арсенале, а командующий до сих пор не распорядился выдать их войскам. Фаустпатроны – превосходное оружие. Оно поможет нам быстро свести к нулю количественное превосходство русских в танках. В конце концов после сражения на Висле русские останутся без танков».

Начальник генштаба иногда начинал верить, что в Гитлере есть что-то сверхчеловеческое. Властный, целеустремленный, умеющий увлекать; феноменальная память – в своих речах он нередко перечисляет сотни имен командиров дивизий, множество городов, населенных пунктов, не глядя на карту, так свободно, будто святой дух диктует ему эти сведения.

О святости Гитлера Гудериану приходилось думать все чаще и чаще после 22 июня. Он хорошо знал, что Гитлер не курит, не пьет, не ест мясных блюд и не женат. Многие, в том числе и Гудериан, считали, что если бы Гитлер женился, то с ним легче было бы работать. Но он или действительно аскет, или дал себе слово до конца жизни играть роль аскета.

С тех пор как Гудериан возглавил генштаб, фюрер, не без подсказки Гудериана, принял глубоко продуманные меры к исправлению положения на Восточном фронте: линия фронта сократилась и выровнялась, немецкая армия теперь закрепилась на выгодных естественных рубежах: Карпаты, Висла…

Машина остановилась. Гудериан посмотрел на часы: из Цоссена он доехал до центра за сорок минут.

Освежающий утренний морозец приятно холодил щеки начальника генштаба. Не торопясь Гудериан прошелся по обледенелой, посыпанной песком площадке перед главным подъездом имперской канцелярии. Сюда лишь вчера Гитлер перенес свою штаб-квартиру из Цигенберга – с Западного фронта.

– У фюрера совещание, – сообщил адъютант Гитлера, встретив Гудериана в приемной. И, помолчав, как бы между прочим, добавил: – Есть депеша. Рокоссовский атакует левый фланг нашей группы «Висла».

«И Рокоссовский поднимается… Странно. Надо немедленно предложить фюреру план переброски хотя бы трех танковых дивизий с Западного фронта на Восточный. Самый подходящий момент, чтобы начать такой разговор».

Гудериан схватился за бок – у него болела печень – и упавшим голосом попросил адъютанта доложить фюреру о своем прибытии. Но в эту минуту дверь открылась, и в ней показалось лицо Гитлера, чуть обрюзгшее, с лоснящимися черными усиками и глазами, глядящими прямо и колюче. Адъютант вскочил, а Гудериан, попав под прямой, колючий взгляд, вытянулся и выбросил руку вперед:

– Хайль Гитлер!

– Мой верный друг, – сказал ему Гитлер, – я готов выслушать твой доклад через полчаса.

Безмолвным жестом послав куда-то адъютанта, он скрылся за дверью.

Гудериан, оставшись в приемной, догадался, что у фюрера идет обсуждение секретного плана, с которым Гудериан бегло познакомился еще в Цигенберге. План этот родился в голове Гитлера на второй же день после испытания нового сверхскоростного и сверхвысотного летательного аппарата, сконструированного Брауном. Теперь этот аппарат был назван «Фау-2». Это действительно чудо двадцатого века. «Фау-2» поднимается на высоту сто семьдесят тысяч метров. На такой высоте аппарат с минимальной затратой реактивного горючего способен достигнуть весьма отдаленных объектов по строго заданному курсу. Сам конструктор утверждал, что его аппарат после некоторых усовершенствований может достигнуть Луны. Такое заявление расковало буйную фантазию Гитлера; он стал мечтать вслух чуть ли не о завоевании вселенной. Но это в будущем. Пока же он ограничил свои мечты реальными возможностями: приказал срочно начать серийный выпуск «Фау-2» для нанесения ударов по важнейшим центрам противника на западе и на востоке.

– Будем надеяться, – сказал Гитлер на приеме в честь Брауна, – что аппарат «Фау-2» поможет нам выиграть войну. Слава Брауну!..

И с этой минуты в имперской канцелярии днем и ночью твердят: «Браун, Браун…», «он помогает фюреру выиграть войну…», «это счастье для Германии, это гений…».

Через полчаса, как было сказано, дежурный адъютант пригласил Гудериана в кабинет Гитлера. Переступив порог, начальник генштаба начал, не теряя ни минуты, утренний доклад. Но Гитлер тут же прервал его вопросом:

– Сколько у русских танков?

– Сколько танковых дивизий прибыло на Вислу после первого января? – уточнил вопрос всегда хмурый начальник партийной канцелярии Борман.

Было видно, что Борман уже где-то раздобыл более свежие данные, которыми не располагал генштаб.

– Мой фюрер, мои сведения не будут для вас новостью. Позволю себе заметить: если бы наша разведка была сосредоточена в одних руках, то генеральный штаб…

– Кто жалуется на недостаток власти, у того, значит, не хватает ума и воли взять эту власть в свои руки, – снова перебил Гитлер Гудериана и, подняв палец, сказал подчеркнуто: – Разведка в одних руках…

Наступила минута напряженного молчания. Гитлер прошелся у края своего стола, посмотрел на карту Восточного фронта:

– Главное в сражении не сведения разведки, а психология солдат. Русские сейчас, именно в эту минуту, бросают в атаку танки. Но эти танки наткнутся на крепости, на сотни крепостей! Они остановят русские танки и превратят их в жаркие костры. Сто, двести, тысяча костров озарят поле боя…

– Я буду рад и молю об этом бога, – сказал Гудериан, поняв, что речь идет о противотанковых гнездах для солдат-одиночек, вооруженных фаустпатронами.

О них вчера вечером докладывал инженер Зейдлиц, прилетевший с Восточного фронта в Берлин вместе с Гиммлером. Гудериан внимательно изучил чертежи этих гнезд. Прекрасное сооружение, и лишь одно, по его мнению, не учтено в устройстве гнезда: солдат в ходе боя не может маневрировать и взаимодействовать, он изолирован. Однако этот недостаток имеет свой плюс: одинокий солдат, сидя в гнезде, не может заразиться паникой, ему все равно некуда отступать, и он будет драться с танками до конца.

Гитлер все продолжал говорить о поле боя, охваченном огнем горящих танков, говорить так, словно они уже горели у него на глазах. В таких случаях ему всегда трудно было остановиться. Он говорил до тех пор, пока не чувствовал, что его слушатели не только поверили ему, но и глубоко убедились в правоте его слов.

Через два часа Гудериан вернулся в Цоссен.

2

Утром 15 января в генеральный штаб донесли о начале наступления русских в Карпатах.

А утром 16 января пришли новые сведения об активных действиях советских войск в Прибалтике. И Гудериану стало ясно, что Советские Вооруженные Силы начали небывалое по размаху наступление: фронт протяжением в тысячу двести километров – от Балтийского моря до Карпат – пришел в движение.

Теперь, казалось, наступит жестокий цейтнот войны, и полетят головы и ранги людей, которые занимались Восточным фронтом. Но в тот же день из штаба группы «Висла» поступила успокоительная сводка: уничтожено сто восемьдесят танков противника… Сто восемьдесят сильных маневренных Т-34, высоко оцененных Гудерианом еще в начале войны, воспламенились от ударов фаустпатронов.

– Что будет дальше? Фаустпатрон – это наше счастье, это победа! – воскликнул Гудериан, примчавшийся в имперскую канцелярию.

Гитлер принял его приветливо:

– Прошу, прошу, мой друг.

В ту же минуту в кабинете появились Геббельс, его помощник Фриче и два радиокомментатора с аппаратом звукозаписи.

Вскинув руку, Геббельс приветствовал Гитлера. За ним, как по команде, Фриче и радиокомментаторы крикнули:

– Хайль Гитлер!

Фюрер молча привстал и так же молча сел. Он не имел привычки приглашать садиться входящих к нему. Лишь дипломаты могли рассчитывать на такую честь в его кабинете. Поэтому Гудериан, Геббельс и Фриче с радиокомментаторами торчали сейчас, как воткнутые в землю колья, ожидая, кому из них будет позволено говорить в первую очередь.

– Чем порадуем мы сегодня народ Германии? – спросил Геббельс, глядя на аппарат звукозаписи.

– Подбито сто восемьдесят танков! – сказал Гудериан.

Радиокомментаторы, записав слова начальника генштаба, тут же постарались выразить восхищение и тем самым засвидетельствовать свою преданность Гитлеру.

Гитлер окинул взглядом потолок. Это значило: тише, внимание.

– Генерал Кальтенбруннер!

Из соседней комнаты слева, через которую фюрер обычно проходил в столовую, появился высокий генерал Кальтенбруннер.

– Слушаю, мой фюрер.

– Читайте, – приказал Гитлер.

Кальтенбруннер не торопясь открыл свою папку.

– Обращение Черчилля к Сталину от шестого января тысяча девятьсот сорок пятого года, – сказал Кальтенбруннер. – «На западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете… по собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех – и его и наших – важнейших решениях… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным. Уинстон Черчилль».

Пауза.

– Дальше, – сказал Гитлер.

– Ответ Сталина от седьмого января, – продолжал Кальтенбруннер. – «Получил вечером седьмого января Ваше послание от шестого января тысяча девятьсот сорок пятого года… Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам. Сталин».

– Дальше.

– Девятого января Черчилль ответил Сталину: «Я весьма благодарен Вам за Ваше послание. Я передал его генералу Эйзенхауэру только для личного сведения. (На этой фразе Кальтенбруннер улыбнулся.) Да сопутствует Вашему благородному предприятию полная удача! Уинстон Черчилль».

Кальтенбруннер закрыл папку и отступил на шаг назад.

– Как видите, – поспешил прокомментировать эти документы Геббельс, – англичане и американцы устами Черчилля признают тяжелое положение своих войск в Арденнах, жалуются на широко растянутый фронт, а это значит – признают поражение. Сталин признался, что его войска не готовы к наступлению, но он все же начал наступление. А это значит…

– Это значит, – перебил его Гитлер, – что и на востоке сражение выигрываем мы… Генерал Гудериан, доложите ход сражения на Висле.

Гудериан развернул рабочую карту и, прочитав утренние сводки, принялся высказывать свои мысли о дальнейшем ходе сражений, доказывая прочность и неприступность оборонительного вала на Висле. Противотанковые узлы, основные и промежуточные линии, глубоко эшелонированная оборона, индивидуальные солдатские крепости, расставленные в шахматном порядке на переднем крае, – все эти данные и много других привел он, убеждая самого себя и Гитлера в том, что сражение будет выиграно.

– Руины Варшавы теперь оказались самыми удобными позициями, усиливающими нашу оборону, – заверил Гудериан сотрудников радиокомпании.

Разговор становился все оживленнее, но в эту минуту появился министр иностранных дел Риббентроп. Он сообщил:

– По сведениям английского радио, русские танки с десантом пехоты вышли на шоссе Варшава – Берлин.

Гудериан ненавидел Риббентропа: последнее время министр иностранных дел часто опровергал сводки генштаба сообщениями лондонского или московского радио.

Это уже из рук вон плохо, когда дипломаты вмешиваются в дела генштаба.

Гитлер, блеснув глазами, покосился на Гудериана. Гудериан, с нескрываемой злобой глядя на министра иностранных дел, вытянул руки по швам и попятился к стенке.

Геббельс и его сопровождающие покинули кабинет. Остались Риббентроп, Гудериан и Кальтенбруннер. Поглядывая на них исподлобья, Гитлер долго молчал, затем остановив свой взгляд на Кальтенбруннере, сказал:

– Где же Власов? Я жду его.

Кальтенбруннер круто повернулся и быстро зашагал к выходу.

3

В это время по большому вестибюлю первого этажа имперской канцелярии прохаживался сутулый скуластый генерал. Возле него находились лейтенант с приподнятой правой бровью и полная дама с маленькой сумочкой на массивной золотой цепочке. Большие полумесяцем серьги и кольца на пальцах дамы поблескивали алмазами и тем раздражали генерала. Он знал, что теперь в Германии почти никто не носит золотые кольца и серьги. Они оказались не в моде с того момента, как всему миру стало известно о валютной дистрофии имперского банка. Даже Геринг – король брильянтов и жемчуга – снял со своих пальцев дорогие перстни. Однако этого, видимо, не хотела понять жена генерала, не считаясь ни с ним, ни с положением дел в Германии.

Это был генерал Власов. Тот самый, что командовал на Волховском фронте Второй ударной армией и, оказавшись в кольце немецких войск, повел себя предательски. Тот самый генерал, которого, как писали немецкие газеты в июле 1942 года, полковник Рихтер отыскал в новгородских лесах в темной крестьянской избе. Он сидел за столом в мужицкой длинной холщовой рубахе и всю ночь предавался глубоким раздумьям и оплакивал судьбу России. Оттуда Власов был доставлен в Берлин. Вскоре по радио и в газетах было объявлено о создании Русской освободительной армии (РОА) под командованием генерала Власова – «одного из самых талантливых русских полководцев». В так называемую ставку РОА Власова вошли бывшие белогвардейские генералы и офицеры, в том числе генерал Шкуро.

Через год о батальонах РОА заговорили на всех фронтах. На Восточном фронте они использовались в обороне как смертники, на Западном – активно помогали дивизиям СС наводить оккупационный порядок.

Гитлер не скупился на лестные отзывы о батальонах РОА, дарил Власову золотые вещи, драгоценные камни, так как генерал просил не отмечать его заслуги официальными наградами германского правительства. Проще говоря, Власов служил Гитлеру с расчетом обогатиться – «желтый дьявол» был его богом.

Но вот наступило время поражений. Гитлер стал скуп. Теперь Власов уже не получал золотых подарков. Полки его армии понесли большие потери, особенно на Восточном фронте, а «пополнить их нечем: русские пленные, находившиеся в лагере, зная, где теперь Советская Армия, не идут служить в РОА». Так писал Власов своему непосредственному руководителю Кальтенбруннеру.

Минувшей осенью Власов посетил Бунцлау, куда были согнаны пленные из многих лагерей. В Бунцлау 16 апреля 1813 года скончался генерал-фельдмаршал Кутузов, не успевший завершить освобождение немцев от Наполеона. Там якобы похоронено его сердце. Над сердцем великого русского полководца Власов произнес трогательную речь, такую трогательную, что и сам чуть не разрыдался… Но когда агенты приступили к вербовке пленных в РОА, то охотников служить Власову не оказалось.

Недавно Власов решил заручиться поддержкой так называемого «исполняющего обязанности императора всея России» в Париже наследника великого князя Кирилла Романова. Генерал приехал в Париж с адъютантом и начальником штаба. Все они были в новеньких немецких мундирах с нашивками РОА на рукавах и в лентах цветов царского русского флага. У дверей в холл наследника их встретил камердинер, спросил, кто такие, попросил подождать у входа. Прошло минут пять, и вернувшийся камердинер сообщил:

– Его величество не изволят разговаривать с изменниками России…

Так и вернулся Власов из Парижа ни с чем: и там уже знали, на чьей стороне перевес.

Сегодня с утра Власов собирался посетить русскую церковь в Лейпциге, чтобы через церковь воздействовать на русских пленных. Посещение не состоялось – его срочно вызвали в имперскую канцелярию.

Остановившись перед массивной плитой из черного мрамора с изображением рыцарского креста, Власов искоса посмотрел на красивого и, казалось, всему удивляющегося лейтенанта, которого на днях он представил к высокой награде.

Наконец-то два гестаповских офицера подошли к Власову. На каменных плитах звякнули подковы сапог, и Власов круто повернулся на их звук. Затем, не медля ни секунды, важно последовал за офицерами. Гитлер встретил его стоя.

– Рад видеть верного друга.

– Благодарю и признателен вам, – ответил Власов на ломаном немецком языке.

Гитлер пригласил Власова сесть. Так он поступал только в тех случаях, когда предстояло играть роль дипломата.

Большая, сутулая, с отвисшим задом фигура Власова утонула в глубоком и мягком кресле. Положив свои длинные руки на живот, он с подчеркнутым достоинством откинулся на спинку кресла, как бы говоря: «Я-то знаю положение дел на Восточном фронте – хвалиться нечем».

Дернуть бы его за эту дерзость за ухо, как щенка, и стукнуть по носу. Однако Гитлер удержался. И, обстоятельно изложив свой взгляд на порочность тактики русских, прорывающих оборону на Висле и устремляющихся к границе Германии (так можно накрыть и уничтожить их, как мышей в мышеловке), сунул в руки Власова лист бумаги. Текст был на русском языке.

– Твои рыцари успешно справятся с этой задачей, – заключил Гитлер.

Власов прочитал текст не торопясь, поводя тупым носом из стороны в сторону, будто вынюхивая что-то, встал и произнес коротко:

– Согласен.

– Отлично, приступайте к делу, – Гитлер бросил взгляд на Кальтенбруннера, и тот жестом пригласил Власова следовать за ним.

В отделе агентурной разведки знакомый чиновник вручил Власову список. В нем значился лейтенант Корюков Василий. Власов просмотрел список, затем недоуменно взглянул на чиновника.

– Это из тех, кто числится там без вести пропавшим, – пояснил чиновник.

– Лейтенант Корюков мой адъютант.

– Мы это знаем, но нам известно больше: родной брат вашего адъютанта, капитан Максим Корюков, командует гвардейским батальоном в армии генерала Бугрина. Конечно, он будет рад встрече с родным братом Василием Корюковым, который вернулся из партизанских лесов Советской Прибалтики… Надеюсь, вы понимаете нас!..

Власов, свернув список, кивнул головой. Это означало: понимаю, согласен.

Но едва Власов успел выполнить это задание, как его вызвали в Цоссен.

– Решением ставки, – сообщил ему Гудериан, – штабу РОА приказано немедленно сформировать отряды заграждения для обеспечения порядка на важнейших коммуникациях Восточного фронта…

Начальник генштаба «посоветовал» Власову принять приглашение Гитлера – выехать на Восточный фронт.