Текст книги "Когда цветут камни"

Автор книги: Иван Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ШТУРМ БЕРЛИНА

Глава первая
СУВОДЬ [4]4
  Суводь – встречное течение.


[Закрыть]

1

– Говорит Москва… От Советского Информбюро.

Татьяна Васильевна подвернула регулятор громкости и пошла в куть, к рукомойнику, но голос диктора остановил ее на полдороге:

– Войска Первого Белорусского фронта, продолжая наступление, прорвали сильно укрепленную оборону немцев на западном берегу Одера и завязали бои на окраинах Берлина…

– Наши в Берлин входят. Помоги им бог, – не слыша своего голоса, прошептала Татьяна Васильевна, и глаза ее остановились на фотографии детей: все они там, под Берлином…

Диктор читал вечернюю сводку, а на Громатухе было уже утро. Татьяна Васильевна не могла представить себе, что творится сейчас там, в темноте берлинской ночи, но в первую очередь тревожилась за Василия: «Как-то он там, бедняжка, после голодной-то жизни в партизанах… Небось совсем ослаб. Но ничего, поправится, – Максим теперь держит его возле себя».

Перед окнами остановились мониторщики утренней смены: слушали радио.

«Молодец этот наш новый радист», – похвалила про себя Татьяна Васильевна.

С тех пор как стали передавать про наступление на Берлин, радист целыми сутками дежурил на радиоузле, принимал сводки из Москвы. В эти дни на Громатухе уже не по гудку поднимаются, а по радио – чуть свет. Горячая пора настала: здесь смыв, там наступление.

Действительно, горячая пора. Раньше на Каскильском увале вода не позволяла добывать, пески, а нынче наоборот – помогает. Все ручейки по канавкам устремились к мониторам, которые разрезают толстые пласты земли и открывают людям целые площади богатых песков – бери и промывай!

У крыльца послышался стук:

– Васильевна, можно к тебе?

Татьяна Васильевна открыла дверь. На пороге стояла бабка Ковалиха. Она подошла к крыльцу задами, через огород. С нею солдатка Котова. Они спешили повидать Фрола Максимовича, а он еще затемно ушел с ружьем посидеть на глухарином току, оттуда, сказал, пойдет за перевал к лесорубам – посмотреть, как готовят плоты к сплаву. Там что-то не ладится.

– Заходите. Только Фрола нет, и я сейчас на промывку песков иду, – сказала Татьяна Васильевна так, словно перед ней были не солдатка Котова и бабка Ковалиха, а понятые от участкового милиционера, пришедшие посмотреть вещи, которые она еще зимой подготовила для Василия и спрятала сама не помнит куда.

– А мы не знаем, куда нам деваться. Хоть на край света беги, – пожаловалась ей бабка Ковалиха.

– Что так? – спросила Татьяна Васильевна уже смягченным голосом.

– Вот пришли сказать Максимычу: рушится наше артельное дело. Стыдно у него помощи просить. Третьяковский участок мы ему не уступили, костили его на чем свет стоит, а золота дать не можем – вода душит. Пришли поговорить – вредительство вокруг нашего участка началось…

– Не пойму я тебя, Архиповна!

– Чего тут не понимать! – вступила в разговор Котова. – Позавчера ночью наши пески ополовинили, а сегодня воду в шурф направили. От зависти вредят, думают, что если третьяковский участок нам отдали, так у нас золота греби ковшами… Я не уверена, будет ли что и этих песках завтра, и не знаю, чем я буду кормить ребятишек послезавтра…

– Приходи ко мне, поделюсь ради детей, чем могу, – от всего сердца предложила Татьяна Васильевна, уловив неожиданный поворот дела.

– Да разве в этом дело… – Поверив в доброту сердца жены парторга, Котова заплакала.

– Прости нас, Васильевна, – сказала бабка Ковалиха, – не с этого надо было начинать разговор… Уступило нам государство третьяковский участок – это хорошо. Но ведь старатели – народ жадный. Увидели они, что женская артель взялась за этот участок, и налетели, как воронье. Со всех сторон ведут шурфы и штольни под наш бугор. Кто воровски, кто в открытую. И начался беспорядок… Откровенно тебе скажу: думала я со своей артелью показать себя на третьяковских шурфах и убедить государство, что мы, бабы, правы. А сунулись – и провал. Он, этот костлявый жима, Третьяков, – пусть отольются ему наши слезки на том свете – богатые-то пески перед своей смертью нарочно затопил, к ним не подступишься. Надо бугор сносить. Это нам, бабьей артели, не под силу. А тут еще вредительства. Сегодня ночью кто-то обвал сделал в нашем шурфе…

– Кто же это решился пакостить теперь, когда у людей горячая пора? – с искренней жалостью в голосе посочувствовала Татьяна Васильевна.

– Кто… Есть кому, Васильевна.. Из тайги приходят, – сказала бабка Ковалиха, не подозревая, что эти слова напомнят Татьяне Васильевне о том, что она старалась забыть. – Еще зимой, сказывают, к Пимщикову наведывались. Да и Семка Корноухий, он хоть и скрылся, а из нашей тайги нипочем не уйдет.

Татьяна Васильевна уперлась глазами в пол и сухо ответила:

– Вот уж не знаю, как быть. – И, не поднимая глаз, так же сухо посоветовала: – Об этом надо с Фролом потолковать… Приходите вечером…

Привязав узелок с продуктами к поясу, она заспешила к выходу. Ее очень смутил разговор о Семке. Ей вдруг показалось, что они знают, как она собиралась послать гостинцы в тайгу с Семкой, который уверял ее, что там скрывается Василий.

Бабка Ковалиха и Котова вышли вслед за Татьяной Васильевной на крыльцо.

– Значит, Максимыч будет только к вечеру? – спросила Котова.

– В контору сначала зайдите, может, он там раньше появится. Там и поговорите.

Не оглядываясь, Татьяна Васильевна пристроилась к группе женщин, что шли к шумящим вдали мониторам. Целые горы, земли смывает нынче вода. Тракторы-канавокопатели помогли людям соединить горные ручейки, создав сильные потоки. Это выполнено по проекту Максима. И как пришла ему в голову такая счастливая мысль? Ум-то у него вроде бы неподвижный, не как у Василия, а вот придумал же такое, еще до войны придумал.

И снова полегчало на душе у Татьяны Васильевны. Она еще не могла разобраться, что происходит с нею, только чувствовала – скоро люди скажут ей спасибо за Максима, и материнскому сердцу стало радостней, И думала она сейчас о золоте иначе, не так, как привыкла думать прежде. Сколько горя и мук приносило людям золото, когда его добывали как попало и каждый для себя! Другое дело теперь – в разрезе, на государственных разработках. И почему это Фрол не может убедить бабку Ковалиху и ее артель поступать так, как делают сейчас многие старатели? Не плакала бы сегодня солдатка Котова, не боялась бы шарлатанов, что заваливают шурфы…

А Фрол Максимович в этот час был в тайге. Он сидел под кедром, ждал глухарей. Сидел тихо, неподвижно, с централкой под боком. Рядом лежала Дымка.

Заправские охотники не берут собак на весеннюю охоту, тем более на глухариный ток; Фрол Максимович взял Дымку только потому, что собака нужна была сегодня для другого дела. Приказав ей строго: «Лежать!» – он задумался.

В последнем письме Максима было что-то такое, что все дни точило отцовское сердце. Очень уж странной показалась Фролу одна фраза: «Василий стал совсем неузнаваемым, очень переменился и почему-то домой не рвется, будто боится там кого-то». Боится?.. Такое слово Максим обронил в письме не случайно. И о себе тоже странно пишет: «Кто я теперь – инженер или офицер? Не знаю». Вроде намек делает – не жди меня, отец, так скоро на прииск. Хорошо, что Москва вызов ему дала. Теперь небось ругает себя за то, что отцу свои сомнения высказал. По всему видать, придется ему торопиться домой…

Задумался Фрол Максимович. А перед ним в центре полянки, между кедрами, расправив хвост красивым веером, хорохорился черный, с сединой на зобу старый токач. Бороздя крылом землю, он выписывал замысловатые зигзаги, роняя из открытого клюва слюну. Серые, с золотистыми перышками на боках копалушки[5]5
  Глухари, самки глухарей.


[Закрыть], прихорашиваясь, бегали за токачом – собирали его слюну. Сюда же на полянку спустился еще один самец. Он тоже расправил хвост и стал подманивать к себе копалушек. Те незамедлительно покинули старика, у которого от ревности на зобу поднялись перья. Вытянув шею и выставив клюв стрелой, он с разбегу набросился на соперника.

Первая атака для старика сложилась удачно. Он отбросил молодого на край полянки; однако вскоре попятился сам и угодил прямо в скрадок забывшегося охотника.

Дымка, зорко наблюдая за происходящим, вытянулась возле Фрола Максимовича, прижалась к земле, ждала выстрела. Ей сказано: «Лежать!» Но сколько же можно терпеть? Драчуны уже заслонили ей выход. И она заворчала, предупреждая Фрола Максимовича – пора, или я сама расправлюсь с ними.

– Ну-ка, вы, – очнувшись от дум, сказал Фрол Максимович. – Отойдите-ка подальше.

Он сказал это так, будто перед ним были не дикие птицы, а домашние индюки.

Глухари кинулись прочь. После выстрела один из них на взлете забороздил зобом землю. Дымка приволокла его к ногам хозяина.

– Эх ты, в драку шел – вон каким гигантом казался, с корову величиной, а на самом деле глухарь как глухарь! – укорил Фрол Максимович старого токача, прицепляя его к охотничьему поясу, чтобы все видели – парторг ходил не за чем-нибудь, а за глухарями.

Фрол Максимович не верил Матрене Корниловне Девяткиной, уверявшей, что по тайге бродит в медвежьей шкуре сын Пимщикова, дезертир Андрейка. Хозяйка зимовья так одичала в тайге, думал Фрол Максимович, что настоящих медведей принимает за людей, и хотел всерьез посоветовать ей перейти с зимовья на другую работу – хотя бы на конный двор кладовщиком. Но после того как сбежал Семка Корноухий, Фролу Максимовичу сообщили, будто Пимщиков хлопочет о каких-то документах для Семки, частенько бывает в Семкиной избушке и однажды ночью, собрав кое-какое барахлишко, ушел в тайгу. И до сих пор не возвратился. Наконец совсем недавно на кухне лесосплавщиков, приехавших из района, побывал «медведь» в сопровождении Корноухого. Повариха вчера заявила об этом участковому милиционеру, который уже собрался привлечь ее к уголовной ответственности за недостачу продуктов, похищенных с кухни «медведем».

Это уже не просто догадки, а прямое свидетельство. «Да, права Матрена Корниловна, надо было тогда же зимой устроить облаву», – признался себе Фрол Максимович.

И вот уже второе утро, как он выходит с ружьем и с Дымкой на глухариный ток. Дымка должна помочь ему найти следы и установить район, в котором беглецы устроили себе пристанище. Поднимать коммунистов на облаву, делать засады в тайге, не зная, где прячутся преступники, – пустая затея.

Сегодня Фрол Максимович решил пройти по Талановским оврагам к Соболиной горе и оттуда заглянуть в дальнюю лесосеку, в бригаду громатухинских лесорубов, которые сейчас под руководством Захара Прудникова сбивают плоты. В бригаде Захара не знают о пропаже продуктов на общей кухне: повариха получила уже недостающее количество хлеба и круп из аварийного фонда.

Похрустывали под ногами сучки валежника, пахло талой землей, таежной прелью, кругом звенели птичьи голоса. Фрол Максимович шел тихо, приглядываясь к темным уголкам родной тайги. Утро выдалось такое ясное, что, кажется, нет и не было в тайге никаких скрытых уголков.

Шаг за шагом Фрол Максимович вновь обретал хорошее настроение. Тайга, тайга… Сколько в ней богатств: лес, пушной зверь, золото с его драгоценными спутниками – платина, серебро, редкие материалы… У подножия Соболиной горы почти на каждом шагу позвякивали под каблуками гладкие, словно выточенные, «пешки» – так называют приискатели выступившую на поверхность земли железную руду. Можно только догадываться, сколько ее таится там, в недрах горы!..

Еще до войны в отрогах Кузнецкого Алатау, под Итатом, видел Фрол Максимович искрящиеся куски угля на склонах оврагов. Это были выходы мощного пласта бурого угля.

Война приостановила строительство железной дороги. Что может быть горше: люди, начавшие готовить на горной реке строительную площадку под здание ГЭС, вынуждены были покинуть начатую работу в самом ее разгаре…

Вот они, пустые бараки строителей. Над рекой теперь сиротливо маячат высокие столбы канатной дороги. А сколько труда вложили люди, строившие тоннель! Вложили труд, и, кажется, понапрасну: тоннель обваливается. Придется все начинать сызнова.

Грустно до боли смотреть на эстакаду, что сооружалась для транспортировки гравия: каркас перекосился, дробильные машины ржавеют под открытым небом, перевернутые вагонетки валяются где попало, и на них уже появился мох, а открытые рты люков оскалили желтые клыки чугунных грохотов и, кажется, устав ждать каменную пищу, готовы схватить и разорвать на мелкие куски любого подошедшего к ним человека. Почти четыре года не ступала сюда человеческая нога, не слышно было человеческой речи.

Но до конца войны – считанные дни. Фрола Максимовича все чаще тянет сюда – к эстакаде, к этим люкам и пустым баракам. Ведь как только началось строительство гидростанции, в голове Максима зародился проект добычи песков на Громатухинском увале открытым способом: ведь отсюда возобновится, и очень скоро, большое наступление на дремучую тайгу! Пройдет у подножия Каскила железная дорога, поднимется плотина гидростанции, и загудит тайга!

Дымка, почуяв что-то, засновала в тальниках. Из густой чащобы она подала голос. Фрол Максимович вскинул централку и, спрятавшись за куст, присмотрелся: на ветках таволожника сидела парочка бурундуков – небольшие, меньше белки, полосатые зверьки. Дымка облаяла их и ждала похвалы хозяина.

– Тьфу, дура, – проворчал Фрол Максимович, проходя мимо.

Дымка оставила бурундуков в покое и вскоре напала на след, который привел ее к заваленному буреломом стыку оврагов. Невдалеке, на мысочке, вокруг исковерканного грозой старого кедра вся земля была изрыта – мелкие ямки шли в шахматном порядке. Видя, что ямки привлекают внимание Фрола Максимовича, Дымка обнюхала каждую, потом кинулась в штольню, заложенную в конце оврага. На сырых, охолодевших под землей крепях сохранились едва уловимые запахи человека, недавно побывавшего здесь. Он зачем-то выбивал стойки и ощупывал руками нижние углы рассечек.

Что он тут искал? Выйдя из штольни, Фрол Максимович шагнул дальше, и тут ему попался на глаза кусок истлевшего брезента. На брезенте – ржавые отпечатки. По ним нетрудно было угадать, что в брезенте хранились обрез и пара стволов курковой централки.

Недалеко от штольни, в кустах, Фрол Максимович нашел разбитую централку. В ржавых каналах стволов были заметны поблескивавшие золотом полоски: крупная россыпь высокой пробы хранилась в них.

– Дымка, след… – сказал он, показав собаке на отпечатки медвежьих лап и резиновых сапог.

Дымка, немного покрутившись возле штольни, повела Фрола Максимовича прямо к лесосекам. Фрол Максимович прибавил шагу.

2

Он не ошибся: Семка Корноухий, старик Пимщиков и его сын Андрейка пробирались в этот час к старой протоке, что ниже зимовья Девяткиной. Они торопились. Надо было сбить плот и, как только поднимется река, уплыть отсюда.

Приспела пора убираться Пимщикову из этого района. Он ждал, когда сойдет снег, чтобы разыскать золото, спрятанное здесь в потайных местах еще в первые годы советской власти. Он сбежал отсюда с бандой колчаковцев в двадцатом году и вернулся сюда прошлой осенью вместе с сыном, дезертировавшим с фронта. Но вот снег сошел, а найти потайные места не удалось: отдельные участки оказались под старательскими разработками, кое-где Пимщиков не нашел даже меток, которые оставлял на деревьях. Только вчера вечером он разыскал в штольне обрез и стволы централки, наполненные крупной россыпью.

Семка успел взглянуть одним глазком, какой заряд высыпал Пимщиков из стволов: крупная россыпь фунта на три, не меньше.

И спросил невинным гоном:

– Где вы такое крупное золотишко добывали?

– Нет у меня никакого золота, – сердито буркнул Пимщиков и, помолчав, предупредил: – Молчи. Нечего нам теперь здесь делать, надо уходить…

Только сегодня Семка понял, что зря послушал этого старика – сбежал от лесорубов к Андрейке и почти ползимы скрывался в тайге, доставал для дезертира провиант. А какая от этого польза? Пимщиков обещал отвоевать для Семки третьяковский шурф, а теперь сам сбежал. Нет никакой выгоды оттого, что живешь чужим умом. Надо жить по-своему. Надоело возиться с бревнами в лесосеке – эка беда. Прикинулся больным – никто не заставит надрываться.

Да что и говорить, не хотелось Семке уходить из тайги на восток, к морю, куда манил его Пимщиков. Что он там будет делать? Еще заставят работать, круглый год таскать мешки и ящики на пароходы… Держи карман шире! Где столько силы-то набрать?

Другое дело здесь. Пришла весна, потрудись недельки две в своем ключе с богатыми песками – и, смотришь, на целый год обеспечил себя золотишком. Хватит на хлеб и на сахаришко.

Нет, не по нраву Семке план Пимщикова. Жил бы да жил здесь в свое удовольствие. Теперь через старателей в золотоскупке можно запастись и солью, и консервами, и мукой. Золотишко завелось, вон его сколько – пожалуй, больше трех фунтов. Ну, а если Пимщикову жалко этого золота, тогда можно выждать, пока бабка Ковалиха со своей артелью добудет пески на третьяковских шурфах.

«Добудет, – рассуждал Семка, – и мы с Андрейкой тут как тут, с лоточками, ночь поработаем, и наверняка по золотнику, ну, граммов по пяти на каждого достанется. А через месяц в государственном разрезе начнется смывка с почвы самых богатых песков. Много золота возьмут там нынче, ух как много. Пробраться бы только к хвостам сплотков, и то можно с полфунтика ухватить. Правда, опасно туда соваться, охрана поставлена. Но ничего, ради такой добычи можно рискнуть…»

Шел Семен сбивать плот, а думал о том, как бы уговорить Пимщикова забыть про этот плот и остаться в тайге… «Сегодня Пимщиков злой, – отметил про себя Семка, – все молчит и молчит. С какого конца начать этот разговор? Вопрос сложный. Сердится Пимщиков, так много земли перерыли, и только один клад нашли. Надеялся больше взять – и не отыскал. Попробуй теперь поговори с ним. Как зверь рычит. Видать, не очень-то я теперь им нужен… Еще, чего доброго, заманят куда-нибудь и ухлопают…»

Справа послышались голоса: это лесорубы сбивают плоты. Семка остановился.

– Чего стал? – спросил Пимщиков. – Отвечай: трусишь?

Семке показалось, что Пимщиков разгадал его мысли.

– Да нет, я хотел сказать…

– Не хитри. Ложись, – зло прохрипел Пимщиков.

Андрейка тряхнул мохнатой спиной медвежьей шкуры, спрятался за вывороченным корнем дерева, а Семка, припав к земле, стал приглядываться – кого это там заметил старик?

Справа по косогору узенькой тропкой шла с белым узелком Нюра Прудникова. Шла прямо на них.

– Эй, кто там прячется? Не испугаешь! – крикнула она.

– Задержать. И без шума… – приказал Пимщиков.

Семка еще плотнее прижался к земле.

Нюра шла к девяткинским кедрачам, в бригаду лесорубов, несла белье для отца. Вначале она подумала, что кто-то из ребят решил попугать ее.

И вдруг перед ней поднялся медведь. Нюра знала, что медведи редко нападают на человека, боятся человеческого взгляда. Но этот медведь шел прямо на нее.

Сбоку послышался хриплый голос:

– Семка, не упускай…

И тут же Нюру схватили сзади, зажали рот. Она вцепилась зубами в руку.

– Кусается!..

– Тише. Вали ее и шапку, шапку в рот…

Одна против троих. Оказавшись лицом вниз, Нюра затихла, притаилась.

– Вот давно бы так. Не говори про нас никому… – прогундосил ей в ухо Семка.

– Ах, сволочь, вот ты где скрываешься!

Послышался лай собаки. Это Дымка. Она бежала по следу Пимщикова, подала голос – затявкала тревожно и призывно.

Напуганный лаем собаки, Семка метнулся в сторону, однако Нюра успела схватить его за ногу, и он упал. Андрейка тут же наткнулся на стволы централки Фрола Максимовича и поднял руки.

Вскоре здесь появилась Матрена Корниловна. Она шла на голос Дымки, но, увидев Фрола Максимовича и Нюру, которые уже успели связать руки Семке и Андрейке, подошла к ним.

– Все ясно, – сказала она, – а где третий?

– И третьего найдем, за ним Дымка ушла, – ответил Фрол Максимович. – Но Захару об этом ни слова. А то он схватит топор и будет, как шальной, носиться по тайге.

– Захар с ребятами в нижней протоке остатки бревен к воде скатывает, – сказала Матрена Корниловна.

– Кто его туда послал?

– Я…

Она умолчала о том, что еще позавчера заметила у старой протоки, в самом глухом месте, небольшой штабель, сложенный из сухих деревьев. Конечно, это работа беглецов. Им нужны сухие деревья, чтобы сбить легкий плот и неприметно уплыть из тайги. Этого Матрена Корниловна не могла допустить. Коль сам парторг до сих пор пренебрегал ее сигналами, она сама решила поймать старика Пимщикова именно в тот момент, когда он будет уходить с золотом, извлеченным из потайных мест: она уже не раз натыкалась на сплошь изрытые участки.

– Значит, Захар уже все знает? – спросил Фрол Максимович.

– Ничего он пока не знает. Но Пимщиков не дурак, он не сунется туда, пока там лесорубы работают.

Матрена Корниловна укоризненно посмотрела на Фрола Максимовича: ведь еще зимой предупреждала парторга, а он не верил.

– Ладно, отведем этих, и видно будет. Может, облаву назначим.

– Не надо, – возразила Матрена Корниловна, – лишний шум испортит дело. Так, Нюра?

– Так, – согласилась Нюра, не спуская глаз с Андрейки и Семки, которые стояли со связанными руками спиной к ней. Им было приказано молчать и без команды не двигаться – в спины направлены стволы централки.

Вернулась Дымка. Сибирские охотничьи лайки никогда не убегают далеко от хозяина. Пронюхала след, но если он уводит далеко, возвращается к хозяину.

– Ага, и Дымка вернулась, – обрадовалась Матрена Корниловна. – Дымка, Дымка, куда побежала? Идем со мной, – приласкала она подбежавшую к ней собаку. И было направилась в ту сторону, откуда только что прибежала Дымка.

– Поосторожней смотри, – предупредил Фрол Максимович. – У него обрез.

– Вот страх-то! – озорно сверкнув глазами, сказала она. – Блудливая собака в чужом дворе телка боится.

– Смотри, – опять предупредил ее Фрол Максимович, – прорвется к протоке – на плот и уплывет.

– Не уплывет. Суводь нынче там, на старой протоке, начинается, а за поворотом коловерть сильная. Вот и присмотрю, как его там будет крутить: река-то нынче, после таких снегов, взыграет знаешь как! Одно заглядение…

– И вот еще что, – чуть помолчав, сказал Фрол Максимович. – Нюра добрую сводку несла людям: наши в Берлин входят. Возьми этот пропуск, передай в бригады.

Матрена Корниловна внимательно прочитала записанную рукой Нюры сводку и задумчиво сказала:

– Да, входят. Небось в логово самого Гитлера пробиваются. Вот если бы его поймали…

– Не знаю, должны бы, – медленно ответил Фрол Максимович.

3

Выждав наступления темноты, громатухинские коммунисты группами и в одиночку начали сходиться в домик Матрены Корниловны. Участковый милиционер привел молодых шахтеров, вооруженных осоавиахимовскими тозовками и ржавыми ружьями, изъятыми в разное время у браконьеров.

«На каждую засаду поставим по два-три человека, оцепим берега реки до самой Гляден-горы, – прикинул в уме Фрол Максимович, глядя на прибывающих людей. – Каскил задымился, значит, завтра река взыграет. Плотовщики уже неделю ждут этого часа… Разделимся на три группы. Одну поведу сам, вторую – участковый милиционер, третью – Матрена Корниловна».

Вся обстановка напоминала ему давно минувшие дни гражданской войны. Пришли кто в чем – ни формы, ни добротного оружия, а порядок военный. Даже спрашивают разрешения закурить.

– До восхода луны надо быть на месте, – напомнил участковый милиционер.

– Подождем еще немного, – сказал Фрол Максимович.

Он ждал, что Матрена Корниловна принесет дополнительные сведения.

В оконных стеклах барака замелькали красноватые блики. Это вспыхнули кучи заготовленного смолья над Мраморным ущельем. Их подожгли охотники, посланные туда с винчестерами. Костры освещают сейчас реку в самом узком месте. Так делается в дни сплава, чтобы видеть, как проходит лес в заторном месте.

У крыльца заворчала собака. Послышался голос Матрены Корниловны:

– Тихо, Дымочка, тихо, свои тут собрались, свои…

– Наконец-то пришла, – со вздохом сказал Фрол Максимович.

– Куда вас столько набралось? – удивилась Матрена Корниловна, появившись на пороге. На плече у нее централка и обрез.

– Тебя ждем, Корниловна, – ответил участковый милиционер и, увидев обрез, спросил: – Чей?

Матрена Корниловна обвела взглядом присутствующих и заговорила совсем не о том, что от нее ждали:

– Дымке, Дымке надо сказать спасибо. Умница она у тебя, Максимыч, такую во всей тайге не сыскать. Сказала ей: искать – и нашла. Вот какая понимающая. Не зря говорят – собака первая изо всех животных стала служить человеку.

– Да ты толком говори, – перебил Фрол Максимович.

– Где же мне в толковости с тобой спорить: всю зиму уговаривал не обращать внимания на этих бандюг, – упрекнула она парторга.

Все переглянулись, не понимая, то ли Матрена Корниловна хмельна, то ли не разглядела, что люди приведены в полную боевую готовность и ждут команды на выход.

Матрена Корниловна пошла за перегородку, в свою комнату. За ней Корюков и участковый милиционер.

– Обрез-то чей?.. – снова спросил участковый милиционер.

– Обрез? – Она будто удивилась такому вопросу и шутя ответила: – Его самого.

– Где же он сам?

– Ушел. А куда… не знаю.

– Ну скажи хоть, в каком направлении?

– В том направлении, туда, – Матрена Корниловна глазами показала на потолок.

– Как это случилось, говори толком.

– Да что ты допрос-то устраиваешь! Если хочешь следствие вести, так все равно свидетелей на найдешь, а мы с Дымкой на себя наговаривать не собираемся… Максимыч, отпускай-ка ты всех по домам.

– Не пойму я вас, товарищ Девяткина, – возмутился участковый милиционер.

– Не понимаешь? – Матрена Корниловна положила на стол кисет из мягкой кожи. – Закури вот этого табачку, тогда поймешь.

Фрол Максимович развязал кисет. Он был набит крупной, отборной россыпью.

– Ясно…

– Он пуды искал, да опоздал. Старатели эти пуды давно в золотоскупку сдали. – Матрена Корниловна подошла к столу. – Пишите акт: принято в государственную кассу…

– Ну, погоди ты с актом, – остановил ее Фрол Максимович. – Это теперь никуда не денется. Поясни, когда ты его и как?

Матрена Корниловна присела к столу:

– Не хотела я вам этого говорить, да вижу, людей зря тормошите, жалко стало… – Она посмотрела на свои ладони и заговорила теперь уже своим голосом, без иронии, задумчиво: – Ну, подошла я к пихтачам, смотрю – Дымка пустилась по прямой, потом сделала крюк. Ага, думаю, по ключу идет, норовит следы от собаки скрыть, чтобы потом опять на эту тройку выйти. Присела я за валунок и жду. Тем временем Дымка напала на след и – тяв, тяв! – голос дала. Слышу выстрел: от собаки, паразит, решил избавиться. Потом в меня, паразит, прицелился. Пуля возле самого уха просвистела. Что мне оставалось делать? Убьет, думаю, сволочь. И тоже прицелилась… А сейчас сходила на то место и подобрала вот это – для успокоения твоей души, Максимыч… Давно я за его сыном следила, а потом поняла – корень-то зла в самом старике лежит. И вот Дымка помогла… – Матрена Корниловна повернулась к милиционеру: – Если протокол составлять вздумаешь, меня в понятые запиши. Другого выхода у меня не было. Так он все лето мог людей пужать, а теперь будет спокойнее.

4

Что происходило на Громатухе в этот день, Фрол Максимович не знал: остался на реке провожать плотовщиков с первой партией заготовленного леса. Только вечером он вернулся на прииск. Вернулся и сразу подметил – живет Громатуха какой-то новой жизнью. Всюду резвятся ребятишки – играют кто в лапту, кто в лунки, кто в прятки, не боясь темных углов и глубоких оврагов. Кажется, за всю войну не было такого оживления на прииске. «Они, дети, хорошо перенимают настроение взрослых: как видно, взрослые сегодня перестали пугать детей беглецами из тайги», – подумал Фрол Максимович.

Возле парткомовского крыльца его окружила ватага мальчиков, вооруженных самодельными наганами, винтовками и гранатами. Глазенки у них поблескивали. Мальчики были охвачены азартом победителей.

– Дядя Фрол, мы тоже беглецов ловили…

– Ну, молодцы, молодцы, – добродушно похвалил их Фрол Максимович.

– Тут без вас знаете что было! – спешил рассказать курносый мальчик, сын солдатки Котовой. – Бабка Ковалиха как кинется на Семку да как треснет его прямо по губам…

– А моя мамка схватила доску и прямо через людей по затылку того, в медвежьей шкуре, – добавил черноголовый внук бабки Ковалихи. – Будешь знать, говорит, как убегать с фронта. Потом на него все набросились. Хотел Семку вот этой еще пикой, да не дали…

– Погром, значит, был? – спросил Фрол Максимович.

– Не допустили, – жалуясь, ответил за всех тот, что сказал: «Мы тоже беглецов ловили». – Растерзали бы их на клочки, да милиционер за наган схватился. Разве это правильно, дядя Фрол?.. Все люди против этих паразитов, а он защищает их…

– Правильно делает, – ответил Фрол Максимович.

Мальчики, переглянувшись, вдруг будто повзрослели, даже задумались: они надеялись, что парторг не одобрит милиционера, заставит вывести пойманных бродяг из каталажки на суд людей.

Расталкивая задумавшихся ребят, вперед вышла белокурая девочка, что живет в доме рядом с конторой.

– Судить их надо после победы, когда тятя придет, – сказала она совершенно серьезно. Отец этой девочки до войны был заседателем народного суда, о чем, видно, не раз говорили ей мать и бабушка.

– Конечно, конечно, – согласился с ней Фрол Максимович. – А еще какие новости у вас есть?

– Еще… Завтра еще два новых разреза будут возле школы размывать, – сообщил сын солдатки Котовой. – Мы уже посмотрели. Как начала прибывать вода, так там сразу два монитора наладили. Здорово получается. Как ударила вода, так сразу вот такой, с избу камень перевернула… Дядя Фрол, говорят, самым главным над этими разрезами будет ваш Максим. Правда это?

– Не знаю, он где-то задержался. В Берлине, наверное, задержался, – ответил Фрол Максимович.

– Ну, как возьмут Берлин, так он и приедет, – успокоил его кто-то из ребят.

– Конечно, как кончится война, так вернется.

– А скоро это будет?

– Думаю, скоро…

– Значит, скоро и белый хлеб будет?

– Скоро и белый хлеб будет, – ответил Фрол Максимович, чтобы не огорчить ребят, а у самого в горле запершило, вот-вот слезы брызнут.

– Ура-а! Скоро белый хлеб!.. – закричали мальчишки и понеслись дружной ватагой по деревянному тротуару, гремя перекосившимися досками.

В парткоме Фрола Максимовича встретил радист с большой радиограммой из промышленного отдела крайкома партии:

«Организуйте общественность прииска на расширение посадочной площадки имеющегося у вас аэродрома. С первого мая на Громатуху будут курсировать транспортные самолеты. Ожидаем прибытия большой группы геологов. Приведите в порядок бараки на стройплощадке гидростанции. Возобновление работ по прокладке железной дороги Кузнецк – Абакан начнется после утверждения плана правительством. На трассу вылетели инженеры Главного управления железнодорожного строительства… Информируйте о ходе весеннего смыва. Какая нужна помощь?..»

– Какую же помощь я могу просить еще? – задумчиво спросил радиста Фрол Максимович и, помолчав, сказал: – Победа нужна, конец войны! Вот это будет помощь! – И распахнул окно.