Текст книги "Когда цветут камни"

Автор книги: Иван Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава восьмая
ОТЦОВСКИЙ СУД

Вот она, зеленеющая полянка и недостроенный дом Корюковых.

Весна нынче на редкость ранняя и дружная, без утренних заморозков. Уйма цветов. И где только их нет! На днях брызнул по-летнему теплый дождь, и склоны гор, громатухинские увалы, полянки, долины заполыхали светло-синими кострами буйно расцветающей медунки, сиреневыми кындычками, серебристо-зеленой листвой борщовника, и в низинах уже выбросила лепестки выносливая черемша. Цветы, цветы… Нынче они, кажется, собираются расти даже на голых камнях.

Было ясное утро. Посреди полянки, на дорожке, посыпанной песком, лежала Дымка. В теплом собачьем меху ей было жарко. Уйти бы в тень, вздремнуть, да нельзя: перед окнами гуляют куры, а в небе – коршун.

«Ко-ко-ко-ко, ко-ко-ко», – переговариваются несушки, прохаживаясь возле Дымки. Собачье ли это дело слушать куриное «ко-ко»? Но ей приказано лежать тут и пасти кур.

Тень крыши отползла от дорожки к самой завалинке, а ни Татьяна Васильевна, ни Фрол Максимович не возвращаются.

Куры начали расходиться по гнездам: пришла пора нестись. Возле Дымки – одна пеструшка.

Наконец-то послышались шаги Татьяны Васильевны. Дымка кинулась было навстречу, и в это время над крышей засвистел крыльями коршун. Пеструшка с кудахтаньем кинулась к взвившейся на дыбы Дымке под брюхо.

– Ишь ты охальник! – крикнула Татьяна Васильевна. – Последнюю норовит сграбастать… Я тебе! – она погрозила коршуну лопатой.

Коршун сделал еще один круг над домом.

– Батюшки, да что же это он, чернокрылый, предвещает? – прошептала Татьяна Васильевна и боязливо перекрестилась.

Дымка, потершись о ее ноги, убежала к конуре.

Еще вчера вечером, уходя на работу в разрез, Татьяна Васильевна поставила в печку тушить картошку с глухарятиной. Накануне Фрол Максимович ходил на охоту и принес двух глухарей. Одного Татьяна Васильевна распределила соседкам – пусть полакомятся птичьим мясом, – а другого приберегла для себя. Сегодня последний день пасхи, и вот-вот должны объявить о конце войны, о победе. Приготовила она и луковую шелуху для крашения пеструшкиных яиц, да вот все не может осмелиться: обронишь ненароком крашеную скорлупу, а кто-нибудь из соседей узрит ее, и тогда с мужем греха не оберешься.

Однако сегодня она решилась.

Подкинув в загнетку сухих щепочек и поставив чугунок с моченой луковой шелухой, Татьяна Васильевна стала готовить стол к обеду. Кроме радиста должен прийти Захар Прудников. Теперь он уже почти родной. Варя пишет, что встретила на фронте Леню. Если встретила, то их теперь не разлучишь, да и Максим не глупый парень, полком командует, поймет, к чему дело идет. Почту на Громатуху теперь доставляют на аэроплане. Не сегодня-завтра жди письма от зятя.

На крыльце послышались тяжелые шаги Фрола Максимовича. Он зачерпнул из кадки ковш воды, одним духом осушил его. Татьяна Васильевна настороженно прислушалась, как тяжело дышит муж, как шарит по стенке рукой, ища скобку, будто ослеп.

– Да что с тобой? – спросила она, когда Фрол Максимович перешагнул порог и остановился. Смертельно бледный, лицо каменное.

Много раз видела его Татьяна Васильевна в беде и в горе, видела она его и окровавленного, когда он выбрался из обвалившегося забоя, но такого, как сейчас, видит впервые. Будто вынули из него душу, а вместо души кипит в нем гнев, страшный и слепой. Вот-вот схватится за грудь своими огромными руками и разорвет ее.

– Горе, мать, большое горе.

У Татьяны Васильевны стянуло губы, горло захлестнул горячий жгут. Не губами, сердцем спросила:

– Похоронная?

– Хуже…

Фрол Максимович широкими шагами прошел в горницу, сорвал со стены портрет Василия, сжал его в кулаке, разорвал одним рывком и, подойдя к печке, бросил обрывки на угли затухающего огня.

– Сгори ты в пепел!

Затрепетали языки огня в печке. Вспыхнувшие комочки бумаги расправились, и сквозь огонь глянул на Татьяну Васильевну сыновий глаз под приподнятой бровью. Она сжалась, боясь шелохнуться.

Фрол Максимович неподвижно смотрел в пол.

Все разразилось, как ливень, как гроза. Сегодня на Громатуху приехал товарищ из района – член бюро райкома партии, – товарищ, которому Фрол Максимович доверял во всем, и он сказал ему, что Василий состоял на службе в армии Власова, был заброшен в полк Максима Корюкова с целью разведки и диверсий…

Фрол Максимович вспоминал… Он видел Василия в зыбке, в пеленках, потом учеником первого класса. Крепыш Максим везет его на санках в школу – тогда жили еще в Талановке, в трех километрах от Громатухи.

И другое… Ветер, буран. Ребята собираются на пионерский сбор. Максим стал на лыжи и ушел, а Василий долго зяб на ветру, ждал рудовозов, чтобы с ними доехать до школы, но рудовозы не взяли его, и он вернулся домой, пропустил сбор. А сбор был посвящен Павлику Морозову… Не там ли началось, не с этого ли выросло?..

А старик Третьяков? Каким ядом он отравил душу Василия, Фрол Максимович не знал, но теперь, когда это случилось, ему стало ясно, что потерял он сына еще до войны. Допустил недопустимое: в семье коммуниста вырос паразит. Да и некогда было в ту пору, когда рос Василий, думать о себе и своей семье. Время-то какое было! Боролись, выводили страну из нищенства, строили для своих детей хорошую жизнь в будущем, а как росли дети, к чему они готовились – об этом забывали или не находили времени для них. А зря, теперь искупай эту вину, отец, сердцем, если оно у тебя еще может перенести такое горе…

Огонь в печке погас, потускнели угли в загнетке. Татьяна Васильевна, скрестив руки, смотрела на мужа.

– За Василия позор нам на всю жизнь, – сказал Фрол Максимович. – А за Максима… – Фрол Максимович глянул на портрет старшего сына: – Радиограмма пришла от Михаила Ивановича Калинина. Поздравляет нас с тобой, Васильевна: полк Максима геройски штурмовал Берлин… Что б мы делали с тобой, мать, если бы не это?

Татьяна Васильевна не вскрикнула, не заплакала. Не видела она ничего и не слышала – всю ночь сидела перед открытой печкой. И вот уже начался рассвет.

Какая это была длинная ночь! Ночь незабываемого материнского горя, ночь больших материнских дум о детях…

Утром, вернувшись к завтраку, нет, не к завтраку, а проведать жену – матери-то больней! – Фрол Максимович увидел ее в сенцах со скребком в руках. Она собралась в разрез на промывку, почему-то повязав голову белой косынкой. Нет, это была не косынка. Это за одну ночь поседели ее гладко причесанные волосы.

ЭПИЛОГ

Осень 1945 года. Раннее утро. Над крышами домов станционного поселка столбились дымки: на востоке тоже кончилась война, и люди не гасили огонь в печках, чтобы встретить фронтовиков теплом и готовыми обедами. Ждали мужей, братьев, сыновей.

«Ждут, но дождутся не все». – Подумав так, Варя взглянула на клумбу перед окном пассажирского зала; прошлой зимой здесь в луче света, словно букет цветов, играл всеми цветами радуги клубок проволоки с болтами и шайбами. То была злая шутка мороза.

Сейчас цветы на клумбе блестели крапинками утренней росы и радовали глаз.

Варя счастлива: Леня рядом с нею. Но ей грустно: сколько девушек никогда не дождутся своих любимых!

– Какая красивая астра!

– Где? – спросил Леня.

– Вон в самой середине клумбы, высокая, с розовыми лепестками. Погоди, куда ты? Ведь люди смотрят…

– Ничего, одну можно.

Никто не остановил Леню; он сорвал астру и подал ее Варе. Люди исподтишка, чтобы не помешать, поглядывали на них. Варя чувствовала, что они с жалостью смотрят на Леню, на пустой рукав, продернутый под ремень. Что думают люди? Вот девушка дождалась своего суженого с войны, а он калека, без руки. Будет ли любить его девушка, не бросит ли?

Варя взяла астру, обняла Лену за шею и, не стесняясь, на глазах у всех поцеловала в губы.

Они вместе приехали на вокзал встречать московский поезд. Вчера, возвращаясь на Громатуху из краевого центра, они зашли к радисту перевалочной базы «Золотопродснаба». Радист сказал, что была радиограмма в громатухинский партком на имя Фрола Максимовича от генерала Бугрина: едет Максим Корюков!

Фрол Максимович и Татьяна Васильевна сейчас где-то на полпути, выбираются из тайги, опаздывают. Варя и Леня не стали их ждать, выпросили у начальника базы машину – и вот уже на вокзале.

Скрипя тормозами и звякая тарелками буферов, у перрона остановился поезд. Из вагона стали выходить пассажиры. Варя и Леня подбежали к четвертому вагону. В тамбуре поблескивали козырьки фуражек.

Где же Максим? Варя заглядывала в окна. Леня вскочил в вагон. Максима нет.

Оглядев с площадки вагона перрон, Леня вдруг закричал:

– Варя, оглянись! – и бросился вперед.

На перроне в сером пиджаке стоял Максим, очень бледный, похудевший, с запавшими глазами. Варя, не сдержав шага, бросилась ему на грудь, обняла за плечи.

– Тише, сестренка, тише! – тихим голосом остерег Максим.

Варя спохватилась. Весь он прошит пулями, из мертвых воскрес… Можно ли ему ходить без чужой помощи?

– Можно, можно, сейчас ничего у меня не болит.

– И провожатых тебе не дали?

– Были провожатые – два солдата из полка. Но я как вдохнул сибирского воздуха, сразу легче стало. Мишу вернул домой, другого в Мариинске к родным отпустил.

Не отпустил, а прогнал он их от себя, чтобы не подумали о нем в Громатухе, что он такой никудышный. Характер его Варя хорошо знает.

– Мы искали тебя среди военных, – сказал Леня. – Раз, думаем, генерал Бугрин телеграмму дал, значит, ты еще военный.

– В Москву из Берлина вместе с ним ехали. В запас он меня отпустил, в запас… Как там Громатуха-то?

Варя и Леня всю дорогу до перевалочной базы рассказывали Максиму о Громатухе: возобновилось строительство гидростанции; по тайге прокладывается железная дорога; почти весь Каскильский увал разрабатывается теперь открытым способом по проекту инженера Максима Корюкова; на пространстве от Громатухи до верховья реки обнаружены несметные залежи железной руды, поэтому по решению правительства готовятся к строительству металлургического комбината.

На перевалке надо было подождать Фрола Максимовича и Татьяну Васильевну. Но Максим и часу не хотел терять.

– Встретим их там, в лесу.

Он рвался в тайгу.

– Как бы не разминуться, – сказал Леня.

– Не разминемся. Я знаю, какими дорогами ходит отец. Хаживал тут с ним не раз.

Варя встревожилась:

– А можно ли тебе пешком?

– Можно, можно…

Пошли. Кругом лес, ягоды – черемуха, смородина, черника. А рябина будто снова зацвела: на ее ветках висят, точно большие красные банты, гроздья спелой ягоды.

У Максима порозовели щеки. Вот он увидел кедр, подбежал к нему, пригнул к себе ветку и дышит ароматом кедровой хвои, приговаривая:

– Ух, как хорошо, ух…

Затем широко раскинул руки, как будто хотел обнять всю родную тайгу. Плечи его распрямились, будто стали шире, и уже забылось, что они костлявые у него и острые.

Максим и родился под кедром, первый глоток воздуха был насыщен запахом кедра. И сейчас он будто снова появился на белый свет, дышит кедровым воздухом.

– Ну что ж, пошли дальше… Значит, началось наступление на тайгу? Хорошо. Какие еще новости на Громатухе?

– Николай Туров недавно вернулся. Весь в орденах. Путевку на курорт ему предлагали, но он и взглянуть на нее не захотел. «Назначьте, – говорит, – меня помощником рядового мониторщика».

– А ведь по совести решил. Молодец!

– Фрол Максимович уговаривал его и так и эдак, – продолжал Леня, – а он как в землю врос. Не сдается. Пришлось уважить: назначили мониторщиком.

Они уже поднялись на первую гряду таежных гор. Перед ними открылась долина реки с пожелтевшими полянами и голубыми разливами. А там, в синеющей дали, вторая гряда. На самой вершине Гляден-горы поднимается огромный столб дыма. Это Матрена Корниловна Девяткина приветствует вернувшегося Максима. И до нее долетела эта весточка. Отлучиться ей от своих делянок нельзя, так она натаскала на вершину смолья и распалила гигантский костер.

Максим остановился. Столб дыма показался ему монументом из белого мрамора.

Максим как бы увидел Надю, о которой часто вспоминал с тоской и грустью. Надя, Надя… Сейчас она будто поднималась перед ним в белом халате.

На секунду закрыв глаза, Максим тяжело вздохнул: кажется, закружилась голова.

Слева донесся грохот взрыва.

– Там строится мост, – сказал Леня, – готовят дороги к большому наступлению на тайгу.

– Хорошо. Пошли дальше, – сказал Максим, словно встряхнув с себя грусть о Наде.

И когда внизу, в долине, на междугорной тропе показались три всадника, Варя наконец-то решилась. Она должна предупредить Максима: при встрече с отцом и матерью нельзя говорить о Василии.

– Максим, ты не пугайся: у тяти и мамы седые головы. Это у них весной случилось… С мамой говори громче: она глухая…

Максим ничего не ответил. На его бледных щеках проступили темные пятна. Все молча стали спускаться в долину. И вот перед Максимом на конях сутулый старик с трясущейся головой и седая худенькая старушка.

Первым соскочил с седла Захар Прудников. Бросив фуражку наземь, он, не скрывая радости, прыгая на одной йоге, закричал на всю тайгу:

– Максимыч, гляди, вот наш командир полка! Вот он!

Фрол Максимович встретился с сыном виноватым взглядом: в глазах старика печаль и горе за младшего сына. Максим, поняв это без слов, широко раскинул руки, шагнул к отцу:

– Отец, это последний удар…

Затем обнял мать.

– А война, товарищ командир полка? – спросил Захар.

Максим подумал и ответил:

– Все будет зависеть от воли народов. Если они будут помнить, сколько горя и сколько слез она принесла людям, то, надо думать, последняя…

Борис Леонов
ИСПЫТАНИЕ НА ВЕРНОСТЬ

Выступая на втором съезде писателей РСФСР в марте 1965 года Вадим Кожевников говорил:

«Мне кажется, в изображении Отечественной войны на основе достигнутого художественного опыта мы подходим к такому этапу, когда нельзя уже изображать ее, ограничиваясь описанием одной только армии или описанием трудового подвига рабочего класса и интеллигенции в тылу.

Пора переходить к синтетическому изображению подвига нашего народа в целом. Существует единство армии и народа, и это единство должно быть воплощено в художественных произведениях».

И в этих словах известного писателя звучал не только прогноз на будущее. Они опирались на конкретную творческую практику современников. В ряду таких произведений, которые изображали подвиг фронта и тыла в годы Великой Отечественной войны как единый исторический подвиг народа, был роман Ивана Падерина «Когда цветут камни», впервые опубликованный в 1963 году.

Чтобы художнически решить эту задачу, нужно было, безусловно, обладать и жизненным и творческим опытом. Иван Падерин таким опытом обладал.

Он вошел в литературу в 1948 году как автор «Записок офицера» – «На главном направлении», в которых поведал о своей фронтовой молодости, о славных героических делах сибиряков в составе легендарной 62-й армии под командованием В. И. Чуйкова, о пути, пройденном от Сталинграда до Берлина. Затем на сталинградском материале были написаны повести «В огне Сталинграда» и «Сквозь огонь», много рассказов о героях-защитниках города на Волге.

А биография героя-разведчика «Записок офицера» старшего политрука Сергеева оказалась точно совпадающей с довоенными жизненными вехами самого писателя.

До того как стать секретарем Купинского РК ВЛКСМ в родной Кемеровской области, где он родился в 1918 году в семье рабочего на золотом прииске Богословке, Иван Падерин окончил в Москве курсы пионерских работников, был пионервожатым в школе, заведующим пионерским отделом в райкоме комсомола.

Как и старший политрук Сергеев, он был ранен в Сталинграде. Затем был направлен на учебу в Военно-политическую академию им. В. И. Ленина. Участвовал в штурме Берлина.

Войну Иван Падерин закончил в должности заместителя командира по политчасти 220-го гвардейского полка 79-й гвардейской дивизии. К этому времени был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».

После войны Иван Григорьевич окончил общевойсковой факультет ВПА им. В. И. Ленина и продолжал служить в рядах Советской Армии. В 1947 году получил назначение на пост начальника университета марксизма-ленинизма при Доме офицеров в Саратове. Там-то он и написал свою первую книгу, за которую в 1949 году был принят в Союз советских писателей.

Через три года снова сел «за парту», учился на высших курсах редакторов при ВПА им. В. И. Ленина. Окончив их, в 1951 году стал специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». Затем работал в журналах «Октябрь», «Молодая гвардия». И все эти годы, не прерывая связи с родной Сибирью, он собирал материал для большого полотна романа, в котором ему хотелось передать единый пафос героизма народа в годы Великой Отечественной войны. Многое, что хранила память о войне, огненный вал которой вернулся в Европу и двигался к фашистской Германии, осталось неиспользованным во второй части книги «На главном направлении», названной «Висла, Одер, Берлин». Именно эти финишные рубежи Великой Отечественной и предстояло пройти главным героям романа «Когда цветут камни». Поездки по стране, встречи с земляками, письма фронтовых лет со всей отчетливостью открывали писателю и героику трудовых будней тыла, где так же яростно и самоотверженно, как на передовой, ковалась наша великая победа.

В романе «Когда цветут камни» писателю удалось на конкретных судьбах героев, в их делах предельно полно раскрыть содержание войны, которую вела Страна Советов с фашистской Германией, как войны подлинно народной, Отечественной. Сама эпоха определила небывалое единство Родины в схватке с фашизмом, сделала каждую пядь земли подлинным фронтом с врагом. И потому далекий, отстоящий за тысячи верст от линии фронта прииск Громатуха, где живут и героически трудятся золотодобытчики Корюковы, Прудников и другие, трудятся за себя и за тех, кто ушел на фронт, оказывается включенным в самую пучину происходящих событий. И здесь ощущается дыхание переднего края противостояния противнику, и здесь проходит линия фронта, проходит через человеческие судьбы и сердца.

Чтобы подчеркнуть эту мысль, думается, писатель сознательно начинает роман с описания прииска Громатухи, где любительнице-радистке Варе Корюковой удалось поймать сигналы двух переговаривающихся между собой радистов, которые вели разговор о том, что пропал немецкий самолет, переправляющий золото в Южную Америку. Гитлеровцы во главе с бесноватым фюрером грабили нацию, заведя ее в трагический тупик, а советские люди и на далеком прииске тоже добывали золото, плавили металл, растили хлеб, чтобы страна была еще мощнее, еще крепче, приближали своим трудом победу.

Так писатель совершенно точно обозначил высоту духа народного и причастность каждого к судьбе Родины.

Роман «Когда цветут камни», как и всякое большое полотно, многопланов и многопроблемен. В нем можно «поэтажно» просмотреть и тему героизма советского человека, и тему братской дружбы солдат разных национальностей, тему развития советского военного искусства и гуманизма Советской Армии и много других. Но эта многопроблемность не выглядит механическим сложением тем, ибо все они накрепко спаяны единой и сквозной мыслью, ставшей непременной в составе каждой темы – мыслью об испытании советского строя, общества, человека на верность Родине, партии, народу, на верность великим идеалам революции. Воплощенная в конкретных судьбах героев, она становится главным критерием в определении сущности человека. И не всем оказалось по плечу выдержать тяжесть подобного испытания. Одни «заплутались» в своих сомнениях, в своих корыстных целях, когда все оказалось подчиненным жажде не только любой ценой выжить, но еще и обогатиться за счет других, за счет государства. Это и был путь предательства, путь стяжательства, которым шли по жизни Василий Корюков и матерый браконьер старик Пимщиков, отравивший в свое время неустойчивую душу Василия. Другие оказались в плену карьеристских устремлений, в плену ложно понятой власти над людьми, командовать которыми была и высокая честь и высочайшая ответственность. Таков путь предателя Родины Власова, таковы извилистые тропы самолюбца и догматика генерала Скосарева.

Более того, в свете означенной главной идеи романа Иваном Падериным осложняется вроде бы уже известный нам по литературе конфликт между творческим и костным подходом к военному искусству, впервые заявленный А. Корнейчуком в пьесе «Фронт». Если в пьесе конфликт драматургически предельно обнажен, даже выявлен в фамилиях героев – Огнев и Горлов, то Иван Падерин чаще всего выясняет разность творческих и человеческих «потенциалов» своих военачальников – генералов Бугрина и Скосарева – в конкретных боевых операциях, в их личных действиях и поступках.

Писатель отнюдь не стремится заранее высказать свой приговор каждому. Приговор выносит сама жизнь в огне, суровая в своем пристрастии к каждому, облаченному ответственностью за судьбы человеческие. Это обстоятельство усугубляется еще и тем, что война приближалась к своему победному завершению, в силу чего в действие вступали новые психологические факторы как в душевном состоянии человека с ружьем, так и в нравственном настроении всей армии. И если военачальник или командир подразделения не учитывал этой перемены психологического климата, он неизбежно вступал в конфликт со временем, объективно оказывался явлением анахронического порядка. Это-то со всей наглядностью и проявилось в образах Бугрина и Скосарева.

Преимущество Бугрина в его военном искусстве перед теоретиком – «академиком» Скосаревым было в глубинной связи с жизнью народа, с солдатской массой, в которой он видел не однообразную, безликую, подчиненную его воле слепую стихию, а творцов истории, подлинных авторов военного искусства. Этой связью проверяет каждую задуманную операцию, а поэтому внедряет в боевой, арсенал тактики армии каждое начинание своих солдат, младших командиров, творчески решающих те или иные конкретные задачи. Именно такой подход к творчеству солдат обуславливает в Бугрине, а по мысли автора, вообще в советском военачальнике, основу его военного искусства, рожденного практикой боев и у стен Сталинграда, и на Курской дуге, и на Висле. А человеческим фактором этого искусства было чувство доверия к людям. Без него немыслим Бугрин и немыслимы успехи его армии. Вот почему важны те штрихи, те, казалось бы, случайные встречи командарма с солдатами, о которых говорится в романе. В частности, этот эпизод, когда Бугрин, встретившись с солдатами полка Максима Корюкова, слушал доклад сержанта Алексея Кедрина о своих соображениях по поводу поединка с фашистским танком «с таким вниманием, словно перед ним сидели крупные военачальники – генералы, полковники в солдатских шинелях». Вот почему отечески он может поддержать командира полка, когда тот узнает об измене родного брата, вселить бодрость в души солдат перед решающим штурмом Берлина.

Разве не в этом выявляется в полный голос верность советского военачальника великим традициям русского полководческого искусства, закрепленных и упрочненных революцией и гражданской войной?!

Лишенный этого чувства оказывается неспособным конкретно-исторически мыслить в том или ином случае, быть оперативным и мобильным в решении очередной боевой задачи. Таков Скосарев, целиком и полностью доверяющий только академическим схемам, теоретическим выкладкам, устоявшимся канонам классических вариантов сражений: за его плечами был опыт учебы в академии и преподавания, которые наложили свой отпечаток равно как на его профессиональную сторону личности, так и на человеческий облик. Он не снизойдет до разговора с солдатом, с младшим подчиненным. А если такое и случится – он, Скосарев, непременно даст понять, с кем имеют дело вступившие в разговор. У него все подчинено рациональному отношению к служебным обязанностям, суть которых определялась запланированным продвижением по ступеням званий и должностей. А это, естественно, исключает само по себе естественность и правдивость во взаимоотношениях с людьми.

Логика жизни в огне, логика времени вершат свой приговор над Скосаревым и иже с ним.

Думается, что писатель не случайно делает этот конфликт столь концентрированным, узловым во времени. Так или иначе все частные, локальные конфликты, происходящие в романе, с одной стороны, тяготеют к эпицентру столкновения двух прямопротивоположных человеческих миров Бугрина и Скосарева, с другой стороны, несут на себе его отсвет. В самом деле, и сама расстановка сил героев несомненно выявляет силу и подлинность народного начала в Бугрине. В ряду с ним стоят бывшие сталинградцы и молодые бойцы, такие, как Варя Корюкова, Леня Прудников, и герои трудовых будней прииска Громатухи. А многие черты генерала Скосарева в своем логическом завершении угадываются в характерах тех, кто «плутал» по таежным урочищам, скрываясь от службы в армии, кто, мечтая о карьере, в определенных условиях в силу неумолимого права выбора дальнейшего пути оказался в рядах предателей; кто, наконец, укрывал от Родины богатства, опаленный жаждой наживы.

Вот почему профессиональный как будто бы конфликт вырастает под пером писателя в столкновение общечеловеческих начал. Точнее, вырастает в непримиримый антагонизм народного и антинародного взглядов на жизнь, на историю, на человека. Это наполняет роман подлинно народным пониманием истории и войны и проявляется как в содержании характеров героев, так и в самом складе авторского языка, в речестрое персонажей.

Писатель словно подслушал в жизни думы, слова и старшего Корюкова Фрола Максимовича, и хозяйки тайги – Матрены Девяткиной, и бабки Ковалихи. Он не преминул использовать свое лично пережитое в судьбах Максима Корюкова, Бориса Вербы, Лени Прудникова и многих других бойцов, снабдив их внешней и внутренней похожестью на тех, с кем сводила жизнь на долгой фронтовой дороге в Берлин. Отсюда же и категоричность, с которой бывший фронтовик описывает состояние человека перед атакой и высказывает суждение об оптимальном условии ведения боя, о долге командира в бою и т. д. Вот только несколько примеров, подтверждающих это.

«Атака, атака… В сознании воина она начинается значительно раньше артиллерийской канонады. Даже самый бывалый солдат, ходивший в атаку десятки раз, волнуется не меньше, а, пожалуй, больше, чем перед своей первой атакой. И в памяти потом остается не столько сама атака, сколько то, что предшествовало ей».

Или в другом месте:

«В бою, тем более в атаке, секунды решают все. Корюков научился ценить дорогие секунды. Упади он сейчас, и десятки гвардейцев, спасая его жизнь и знамя, лягут вместе с ним. Значит, надо держаться, не падать, держаться на нервах, как угодно, но не падать, не падать!»

И, наконец, как вывод:

«Смелые морально побеждают противника еще до схватки с ним».

Интересны страницы романа, рассказывающие о главарях Третьего рейха. Вместе с писателем мы проникаем в бетонированное логово фашистской элиты, узнаем о кончине Гитлера, об отравлении Геббельса, о бегстве Бормана, о визите Власова в Париж к «исполняющему обязанности императора всея Руси» великому князю Кириллу Романову, чтобы заручиться его поддержкой при формировании РОА. Но камердинер, вернувшись от князя, сообщил:

«Его величество не изволит разговаривать с изменником России».

Картины приезда Геббельса на Зееловские высоты, Гудериана на доклад к Гитлеру и другие выписаны крупно, впечатляюще и во многом подкреплены фактами истории, архивными материалами гитлеровской рейхсканцелярии, которую довелось штурмовать полку, где замполитом был Иван Григорьевич Падерин.

Из рассказов самого писателя я знаю, что по долгу военной службы в Германии ему пришлось просмотреть тысячи метров кинопленки, запечатлевшей всевозможные «деяния» главарей фашистского рейха во главе с Гитлером. Это, несомненно, дало художнику возможность по-своему, неповторимо не только увидеть и воспроизвести характерные особенности мира дикарей двадцатого столетья, но и нарисовать их образы такими, какими открылись они ему с экрана и какими дорисовала их авторская фантазия.

В самом деле, его Гитлер, Геббельс, Гудериан, Кребс, Власов встают живыми фигурами, а не плакатами, не ходульно надуманными, какими подчас представляли (и часто сознательно карикатурно) главарей наши художники и кинематографисты. Падерин отнюдь не стремится «сдобрить», «скрасить» характерные черты главарей рейха. Они во плоти такими и остались, какими рисовало их воображение гневного человечества. Но он сумел в каждом узреть ему одному присущую деталь характера, выявляющуюся во всем и всегда. Это-то и сделало каждого неповторимым и в то же время удивительно дополняющим друг друга в обобщенном портрете палача человечества. Фанатик и истерик Геббельс, солдафон Кребс, чванливый и самомнительный Гудериан, который, кстати, «считал», что все или почти все люди – актеры; маленькие по уму всю жизнь играют в больших, злые – в добрых, грешные – в святых, хитрые – в откровенных, ленивые – в трудолюбивых. И только он, генерал Гудериан, не играл чужой роли…». Но и он играл, как все другие. Играл судьбами нации. И в этой игре как раз и выявилась вся чудовищность «игроков».

Фашистский фюрер «живет» в романе не только как маньяк, чувствующий больше, чем показывает это своим подчиненным, но и как великий актер, способный даже собственную женитьбу сделать фактом подъема морального духа обманутого немецкого народа.

Но уже сама история продиктовала приговор мракобесам. И писатель находит для передачи этого удивительно емкий образ. Мы попадаем в гитлеровскую подземную канцелярию, где ощущаем «толчки рвущихся снарядов».

Работая над романом, Иван Падерин не только заново «перечитывал» страницы фронтовой жизни, проверяя их современностью, но и открывал для себя самого пути передачи героики реальных фактов и подлинных участников событий средствами художественного слова. Вот почему роман «Когда цветут камни» стал заметным явлением современной советской литературы о войне и знаменовал новый этап в творчестве самого писателя. А с точки зрения развития литературы о подвиге народа в годы Великой Отечественной войны он, несомненно, останется в числе первых, где изображен этот исторический подвиг синтетически – и на фронте и в тылу.