Текст книги "Когда цветут камни"

Автор книги: Иван Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая
НА ПАУЛЮСШТРАССЕ

1

Штаб полка Корюкова готовился к перемещению в Шенеберг, на Паулюсштрассе, где остановились на отдых штурмовые отряды. Надя и Варя сговорились отправиться туда раньше штаба. Но как это осуществить? Без проводника, знающего план Берлина, не скоро найдешь улицу Паулюса.

Девушки вошли в комнату начальника штаба. У него сидел бледный полковник с тросточкой.

– Я хочу пешочком пройтись к Корюкову, – говорил он начальнику штаба. – Пройдусь, посмотрю…

– Да ведь это полковник Вагин! – наконец узнала его Надя. Сердце ее сжалось. После ранения на Одере полковник, цветущий командир дивизии, превратился в тощего морщинистого старика. А ему не было еще и сорока лет. Седина с висков переметнулась на брови, щеки провалились, плечи стали острыми. Видно, много пришлось ему пережить в поединке со смертью.

Пошептавшись с Варей, Надя обратилась к Вагину:

– Возьмите нас с собой, товарищ полковник. – Она назвала ему Варю.

– Здравствуй, Надя. Леонид Иванович меня звать, – сказал Вагин, здороваясь с девушками за руку.

– Это командир нашей дивизии, – сказала Надя подруге.

– Вернее сказать, бывший, – шутя поправил ее Вагин, – но вот вырвался на отдых, и потянуло посмотреть на вас.

– Спасибо, что не забыли.

– Хотел забыть, да не получилось. Так, значит, со мной хотите прогуляться?

– Хотим, – в один голос ответили Надя и Варя.

– Только хожу-то я теперь медленно, а вам, вижу, не терпится поскорей, – предупредил их Вагин.

Они вышли из подвала.

На лестнице их встретил капитан Лисицын.

– Задержали меня в штабе дивизии, товарищ полковник, – положил он Вагину извиняющимся тоном. – Следователь по делу Вербы требовал дать показания, будто он трус и умышленно отстал от полка.

– И что ты ему ответил? – быстро спросил Вагин.

– Хотел отмахнуться – такая чушь несусветная. Но потом раздумал и написал – клевета. Так что, извините, немножко опоздал.

– Ничего, я уже нашел себе попутчиц, – сказал Вагин, показывая на девушек. – Передвигайся теперь вместе со штабом. А насчет Вербы не горячись, разведчику не положено.

Подбежал санитар и сказал Наде, что в медпункт принесли двух писарей штаба, подорвавшихся на минах. Всем существом своим Надя рвалась к Максиму, но ей надо было идти в медпункт.

– Пошли, дочка, – сказал Вагин, тронув Варю за локоть.

На перекрестке улиц лежала большая бесформенная глыба с торчащими во все стороны металлическими стержнями. С трудом можно было догадаться, что это отвалившийся угол дома. Таких глыб в разрушенном городе встречалось немало. Вагин подошел и, осмотрев глыбу поставил на своей карте галку: мощная огневая точка с четырьмя пулеметами, стволы которых сейчас торчали по соседству с металлическими стержнями рваной арматуры, отныне была обезврежена.

– А вот и «тигр», – сказал он Варе, показывая, на кусты в замусоренном скверике. Присмотревшись, Варя заметила закопанный в землю и замаскированный танк «тигр» Он прижался к земле, будто изготовясь к прыжку но кто-то успел подрезать ему жилы, и прыжок не состоялся, хотя длинный ствол орудия все еще грозил в глубину улицы.

Вагин подошел к трамвайному вагону, набитому мешками с песком и крупнокалиберными пулеметами. Таких трамваев скопилось много на оборонительном поясе старого Берлина.

– Это подвижные крепости, – сказал Вагин.

В старом Берлине все окна домов были замурованы, в них щурились амбразуры пулеметов. И сколько тут было их – не счесть. Под балконами валялись трубки и головки фаустпатронов. На балконах совсем недавно гнездились фаустники.

Вагин шел по следам штурмовых отрядов полка, приговаривая: «взято», «уничтожено», «разбито», «блокировано», «подавлено». Иногда он останавливался и произносил в восхищении: «Молодцы!»

Улицу изредка переходили жители в длинных черных одеяниях. Вагин и Варя прошли квартал, потом второй, третий. Люди в монашеских одеяниях с белыми нагрудниками встречались все чаще.

– Откуда здесь столько монахов? – недоуменно спросила Варя. Молчание Вагина начало ее тяготить.

– А? – Вагин не сразу очнулся от своего раздумья. – Это не монахи, это просто обыватели, они в трауре… Туго им пришлось, вот и надели траур на одежду. Грехов-то много накопили – отмолить хотят.

Когда вышли в Паулюсштрассе, Вагин разговорился:

– Убедившись в том, что земные власти обманывают, люди начинают верить небесным властям – богу. Вот эту улицу Гитлер назвал именем Паулюса, который, как уверяли власти, сражался на Волге и погиб там. Это же обман. Паулюса мы взяли в плен живого, а с ним почти сто тысяч живых солдат. Разве это можно скрыть от народа? Народ узнал истину. А Гитлер до сих пор не признался, что соврал. Что же им оставалось делать?

2

Что случилось с Мишей при встрече с Варей? Он и сам не мог бы на это ответить. Уж очень открытый и ясный был у нее взгляд.

Чутко прислушиваясь к тому, что происходило в комнате командира полка, Миша, как это положено ординарцу, присел у дверей: ждал, когда его позовет командир.

– Так… Потери большие? – послышался голос Вагина.

– Двадцать восемь убитых. Раненых пока не обнаружили, – ответил командир полка и через некоторое время спросил: – Значит, командарм отстраняет генерала Скосарева?

Ответ полковника Миша не расслышал.

– Командующий на время лишил меня права командовать дивизией, – донесся снова голос Вагина, – приказал отдыхать. Но я буду навещать свой полк…

– Спасибо.

Стукнули ножки отставляемых стульев, и на этот раз послышался голос Вари.

– И вправду уходите? – сказала она, будто испугавшись чего-то.

«Какой у нее голос…» – подумал Миша.

– Ухожу, голубка. Проводи-ка меня, Максим.

Шаги командира полка приблизились к двери, и Миша отступил в сторону. Вагин и Корюков вышли на улицу. Миша за ними.

– Сестричку-то, Максим, не обижай. По зову сердца приехала!

– Нашла время…

– Погоди, Максим, погоди. У молодого сердца осени не бывает…

Максим оглянулся на Мишу, и Миша понял: ему надо убавить шаг или вернуться. Поколебавшись, он возвратился в подвал, к своему месту. Под руку попался термос. «Что же это я, ровно заблудился», – спохватился Миша и робко постучал в дверь.

– Кто там? – отозвалась Варя.

– Чайку вам.

Миша сам не узнавал своего голоса.

– Входите, входите… Как хорошо! Мне одну капельку. Хватит, хватит, спасибо…

Поставив термос на стол, Миша уголком глаза взглянул на Варин чемодан. На крышке чемоданчика лежали маленькие сверточки, зеркальце. Варя уже успела переодеться, причесаться перед зеркальцем. На ней была розовая кофточка, на ногах простые, с ремешком туфли на низком каблуке. Талия перехвачена нешироким, с блестящей пряжкой, плетеным пояском. Как на ней все ладно сидело!

Вскоре вернулся Максим. Миша вышел в коридор.

В коридоре шумели: прибыл штаб. Писаря, подгоняя друг друга, втаскивали стулья, раскладные столы, ящики.

– Тише вы, тише, – почти шепотом просил Миша: дескать, командир полка с сестрой встретился, дайте поговорить им спокойно.

Подбежала Надя Кольцова, радостная, возбужденная:

– Где командир полка? А Варя? Значит, встретились! Хорошая она, правда?

Надя пошла к комнате командира полка, но Миша жестом руки остановил ее, и это значило: «Подожди, дай брату с сестрой потолковать наедине».

– Фу, – перевела дух Надя, – как я рада, что все обошлось хорошо!

И уже шепотом стала расспрашивать Мишу про командира: что было в полку и как он себя чувствует.

– А про Василия он что-нибудь ей сказал?

– Наверно…

Совсем неподалеку ухнул сильный взрыв. Упругая волна воздуха пронеслась по коридору и распахнула дверь в комнату командира полка. Там было сумрачно: своей широкой спиной Корюков заслонил свет подвального окна. Но Надя успела заметить, что он ладонью гладит голову сестры и что-то говорит ей вполголоса, а она, припав к груди брата, плачет навзрыд.

Переглянувшись с Надей, Миша тихонько прикрыл дверь.

Наконец голоса за дверью зазвучали спокойней. Надя, постучав, вошла. Прошло еще несколько минут. Надя, распахнув дверь, обрадованно сказала:

– Миша, командир полка велит тебе проводить нас с Варей в первый отряд. Надо найти Прудникова…

3

В центре обнесенного железным забором двора дымилась походная кухня первого штурмового отряда. Легкий ветерок разносил по всему кварталу запах готового к раздаче обеда. Этот запах привлек сюда жителей Паулюсштрассе. Они голодали не один уже день. Взрослых было пока еще мало, зато дети облепили забор со всех сторон. Самые смелые из них – два светловолосых мальчика – забрались на каменный столб.

– Камрад, гут!.. – выкрикивали они, поднимая свои миски.

Эти мальчики уже хорошо знали, что русские солдаты делятся своими продуктами с любым попавшимся им на глаза ребенком. Сегодня утром, даже во время боя, многие ребятишки получили из солдатских сумок по куску хлеба, а танкисты выбрасывали им из башен целые пачки галет. Так рассказали Леониду Прудникову мальчики, забравшись на столб.

Он познакомился с ними еще задолго до того, как повар дал команду: «Ложки, котелки – к бою!» Из короткого разговора с ними он узнал, что отцы этих мальчиков в центре Берлина, в Тиргартене, еще продолжают выполнять приказ фюрера. «Возможно, через несколько часов, когда я снова пойду в бой, отец вот этого белокурого стригунка хлестнет меня в грудь из пулемета», – подумал Леня. Но, не колеблясь, взял котелок и встал в очередь за обедом.

Впереди него стоял Алеша Кедрин с двумя котелками. У Алеши еще кровоточил бинт на голове, еще сочилась кровь из уха. Повар, конечно, знал, зачем сержант запасся двумя котелками, и не отказал, налил их доверху: кормить голодающих немцев дало указание советское командование.

Получив две порции, Алеша направился к воротам, а Леня со своим переполненным котелком – к знакомым мальчишкам. Они уже соскочили со столба и, как лисята, просунули головы сквозь железную ограду и звали его к себе:

– Камрад, камрад…

В эту минуту по всему двору раскатился голос дежурного у ворот:

– Прудников, к выходу!

Леня повернулся на голос. Там у ворот стояли Надя, Миша и… кто это? Не может быть! Мерещится…

В последнем письме, которое он потерял вместе с вещевым мешком в бою за аэродром Темпельгоф, Варя писала:

«Скоро буду там же, где ты, рядом с тобой, Леня».

Этому трудно было поверить.

– Живей, комсорг, к тебе гости, – поторопил его Алеша.

И Леня поверил: «Она, Варя!» Он рванулся вперед, ничего не видя, вытянув руку, а в другой руке у него был котелок, который сейчас мешал ему и о котором он забыл.

– Камрад, камрад! – жалобно попискивали бегущие по ту сторону забора мальчики.

«Тьфу, черт!» Сунув им котелок и хлеб, он побежал к Варе, видя и не видя, как приближается к нему ее лицо, ее глаза. Бежал и чувствовал, что всегдашняя решительность покидает его.

Варя протянула ему руку:

– Здравствуй…

Она тоже оробела, растерялась: уж слишком много глаз смотрело на них.

– Это мой друг, – растерянно и как-то убито произнес Леня, представляя ей Алешу Кедрина.

– Гвардии сержант или просто Алеша, – сказал Кедрин и пристукнул каблуком.

Варя взглянула на забинтованную голову гвардейца и назвала себя:

– Варя.

– А я знаю, что вы Варя, – сказал Алеша, – Леонид говорил мне.

Тут же, соблюдая все правила военного этикета, представился ей старшина:

– Борковин. Как бы это сказать? Постоянный опекун вашего… Ну, не будем называть вещи их именами. Все ясно как день.

– Да, он мой жених, – неожиданно для самой себя произнесла Варя. И вдруг, обрадовавшись тому, что сказала она сама, Варя обняла Леню за шею и, не стыдясь, поцеловала в губы.

– Вполне одобряю, – сказал Борковин и, повернувшись к собравшимся сюда гвардейцам, дал команду: – Полк на отдыхе. На чистку оружия… шагом марш! – Затем к Лене: – А вам, гвардии рядовой Прудников, даю увольнительную до боевой тревоги. Идите…

Лицо Лени стало розовым, как Барина кофточка. Он не мог вымолвить ни слова.

– Вот что, комсорг, – выручил его Алеша. – Твой автомат я приведу в полный порядок. Иди, азимут сто восемьдесят градусов, – он показал рукой в сторону парка Виктории. – В случае боевой даю зеленую ракету в том же направлении.

Вчетвером – Надя, Варя, Леня, Миша – они пошли вдоль Паулюсштрассе.

Вскоре их догнали немецкие мальчики. Возвращая Лене котелок, они твердили наперебой:

– Гут, камрад, гут, гут…

Надя взяла котелок и передала Мише. Как ни огорчен был Миша, а пришлось нести котелок в отряд.

Надя пошла в штаб. Оставшись с Леней наедине, Варя коснулась его плечом. Время шло – минута за минутой.

С неба сонно валились хлопья сажи и пыли.

Артиллерия, не умолкая, молотила Тиргартен. От взрывов тяжелых бомб вздрагивала земля.

– Ты замерзла? – спросил Леня, поглядывая в ту сторону, где могла взвиться зеленая ракета, зовущая в бой.

– Нет, мне хорошо, – ответила Варя.

Глава пятая
В ТИРГАРТЕНЕ

1

– Свадьба, свадьба…

– Невеста уже надевает венчальное платье.

– Не может быть! – майор Зейдлиц был поражен, услышав от своего друга Вернера столь неожиданную и нелепую новость. Зейдлиц только что вернулся из парка Тиргартен. Там устраивали стартовые площадки для запуска «Фау-2». Не сегодня-завтра сюда должны доставить аппараты Брауна.

Подготовка площадок продвигалась медленно: мешали обстрелы русской артиллерии. Однако Зейдлицу удалось организовать работу инженеров и в таких тяжелых условиях. Он действовал по личному поручению Гитлера, и, если бы кто-нибудь осмелился не выполнить его указаний, Зейдлиц имел право расстрелять любого на месте.

Посылая под огонь людей, которые гибли на его глазах, он и сам рисковал жизнью. Это неизбежно: Германия переживала роковые дни. И вот – пожалуйте, в подземелье свадьба!

– Что же это происходит? – спросил он Вернера, сжимая пальцами виски.

Они подошли к комнате адъютанта Гитлера по особо секретным поручениям. Постучали. Адъютант не ответил. Еще раз постучали и вошли.

Адъютант шарахнулся в угол. Голова у него тряслась.

– Что с вами? – спросил Зейдлиц.

– Я ждал чуда, оно должно было произойти. Я верил… – прошептал адъютант, глядя на Зейдлица глазами побитой собаки.

– Что же случилось?

– Нас постигло несчастье. – Адъютант вернулся к столу.

– Где, когда? – спросил Зейдлиц.

Адъютант ткнул пальцем в карту:

– Этот остров вчера вечером был захвачен английскими десантниками, а сегодня утром американцы сбросили и свой десант. Американцы – деловые люди. Они взяли, что им надо было взять, и ушли в море. Вот последняя радиограмма…

– А конструктор Браун? А его сверхмощные снаряды?.. За Брауном была послана эскадрилья транспортных самолетов. Успел он вылететь или не успел? – спросил Зейдлиц, прочитав телеграмму.

– Фюрер знает об этом?

– Фюрер приказал молчать.

– Что же в таком случае делать?

– Не знаю, не знаю. – Адъютант схватился за голову и что-то неразборчиво бормотал.

– Говорите громче и смелее, – повысил голос Вернер, – все шпионы давным-давно покинули нашу могилу. Смелей и выше голову! Конструктор Браун скоро явится сюда на свадьбу. Так сказал фюрер. Однако мне пора. – Вернер посмотрел на часы: двадцать один час. В это время Гитлеру приносили ужин, и диетическому врачу положено быть на своем месте.

В кабинете Гитлера Вернер опять увидел Еву Браун. Она стояла рядом с Гитлером. Когда принесли ужин, Ева сняла с тарелок салфетку и положила ее на колени Геббельсу, сидящему с ней рядом. Тот потянулся целовать ей руку:

– Доктор Геббельс, – остановил его Гитлер, – как мы будем чествовать генерала Венка?

– Венк сражается под Берлином.

– Знаю. Завтра он будет в Тиргартене.

– Мой фюрер, все в руках божьих, – сказал Геббельс, подняв глаза на портрет Фридриха Великого, висящего за спиной Гитлера.

– Завтра Венк должен быть в Тиргартене, – повторил Гитлер, ища подтверждения у присутствующего здесь генерала Кребса.

Кребс, помолчав, ответил:

– Войска Венка истекают кровью. Русская авиация и артиллерия терзают их день и ночь. Согласно вашей воле я послал навстречу Венку офицерскую дивизию, но она остановлена на полпути и тоже истекает кровью. Сопротивление теряет всякий смысл.

– Вы плохо изучаете психологию войны, генерал Кребс, – заметил Гитлер, накладывая себе в тарелку вялые листики капусты.

– Наше сопротивление теряет всякий смысл, – повторил Кребс.

Казалось, после такого прямого заявления Гитлер взорвется, и Кребсу не миновать расстрела. Вчера Гитлер приказал расстрелять во дворе имперской канцелярии своего близкого родственника генерала Фегейлена за то, что генерал заговорил о капитуляции. Видимо, генерал Фегейлен собирался бежать из Берлина, да не успел: теперь он валяется в ночных туфлях под стеной имперской канцелярии. Неужели Кребс забыл об этом?

Но Гитлер, видимо, не понял Кребса или сумел себя сдержать.

– Рано, рано, мой друг, поднимать руки, – сказал он спокойно. – Гинденбург в свое время согласился на капитуляцию без пятнадцати двенадцать. А вам советую думать об этом в половине первого той ночи, когда у вас останется последний солдат. Конечно, если вы боитесь честной смерти.

– Я солдат, – вытягиваясь, сказал Кребс.

– Я тоже не Гинденбург, и меня вы не увидите в числе пленных. Мы еще можем сражаться. В наших руках центр Берлина, Шарлоттенбург, половина района Вильмерсдорф, Веддинг, Моабит, парк бункера. Мы дадим генеральное сражение в Тиргартене, на каналах. Таких выгодных позиций у нас никогда не было. Русские потеряют здесь все танки и захлебнутся в собственной крови. Готовьтесь к победоносному генеральному сражению, или вы будете прокляты нацией и вас ждет позорная смерть. Если враги войдут в Берлин, они найдут здесь только развалины, крыс, голод и смерть. Я хочу, чтобы было так, и так будет!

Рука Гитлера затряслась. Ева Браун взяла его за локоть.

– Благодарю. Скажите, Кребс, вам удалось связаться со штабом американских войск?

– Сегодня днем американцы встретились с русскими где-то на Эльбе.

– Кто встретился?

– Солдаты, офицеры…

– Солдаты не политики. Важно знать, что делают американские генералы. Почему они не ведут свои дивизии на Берлин через Лейпциг?

– Вашингтонское радио сообщает, что американцы сейчас штурмуют крепость Альтендорф, – сказал Геббельс.

– Я не знаю такой крепости.

– Мой фюрер, у нас и не было такой крепости.

– О чем же вы толкуете?

Кребс пояснил:

– Какой-то мальчик в Альтендорфе случайным выстрелом из фаустпатрона подбил американский броневик разведывательного дивизиона. Дивизион отступил. Это и послужило основанием считать Альтендорф крепостью. Поэтому американская авиация второй день бомбит этот город, и, вероятно, сегодня начнется штурм.

– Распорядитесь доставить мальчика в Берлин. Он герой, и нация должна знать его имя.

– Мой фюрер, мальчик погиб, как и все жители Альтендорфа, – проговорил Геббельс.

После этого Гитлер потерял всякий интерес к Альтендорфу.

– Что делают сегодня англичане?

– У нас есть расшифрованная радиограмма, адресованная Монтгомери, – сказал Геббельс. – Черчилль интересуется, сколько собрано трофейного оружия и много ли боеприпасов. Надо думать, англичане заняты сейчас выполнением этой секретной директивы.

– Найдите каналы для уведомления англичан: если они схватятся с русскими, мы откроем для них целые арсеналы.

– Постараюсь, – ответил Геббельс и кивком головы подозвал своего помощника, безмолвно стоящего у стены.

Получив из рук Геббельса какую-то бумажку, он, не теряя ни минуты, отправился на радиостанцию.

Гитлер, выпив стакан фруктового чая, откинулся на спинку кресла. Вернер вместе с поваром собрали со стола посуду и покинули кабинет. Им предстояло приготовить свадебный обед. Вслед за ними ушла в свою спальню Ева Браун. В кабинете остались: Гитлер, Геббельс, Борман, Кребс и секретарь-стенографистка фрау Винтер.

Гитлер прошелся вдоль стола, посмотрел на потолок: это был знак, что он сейчас начнет высказывать исторические по своему значению мысли. В зрачках его как бы вспыхнул синий огонь – огонь зла.

– Итак, американцы разрушили дрезденские заводы и тем самым бросили Сталину перчатку в лицо, – начал он. – Черчилль собирает наше оружие, чтобы направить его против русских… Сталину известно, что Гиммлер и Геринг ведут на западе переговоры о перемирии. Не сегодня, так завтра Сталин пошлет своим союзникам протест. – Гитлер прошелся по кабинету, волоча правую ногу: последнее время правая нога и левая рука отказывались ему служить, он выглядел разбитым и больным. – Сегодня ночью я слушал музыку Вагнера. Великий композитор не верил в смерть и остался бессмертным. Я слушал его величавую музыку, и мне вспомнилась старинная сказка. Лев и тигр сошлись перед добычей. Целые сутки они стояли и смотрели друг другу в глаза: кто первый моргнет, тот и погибнет. А тем временем…

– Мой фюрер, я понял вас! – вдруг воскликнул Борман, до сей поры молчавший. – Мы должны использовать этот момент!

Гитлер одобрительно кивнул Борману:

– Мартин, я всегда верил в тебя, ты умеешь читать мои мысли. Но вопрос о генеральном сражении у Тиргартена не снимается. Мы должны выиграть время. Для этого я заготовил верный ход: завтра утром генерал Кребс отправится к русским, чтобы договориться о прекращении огня. Перед войной он был военным атташе в Москве, знает психологию и характер русских и должен всеми силами уговорить их командование прекратить огонь в Берлине и начать переговоры о перемирии.

– Поверят ли они нам? – усомнился Геббельс.

– Русские, несомненно, знают, как малы наши силы, и едва ли пойдут на переговоры, – сказал Кребс.

– Я прошу вас, господа, выслушать меня до конца, – остановил их Гитлер. – Сегодня же ночью мы объявим по радио и в газетах о переговорах Гиммлера и Геринга с Западом и назовем это предательством интересов Германии. Так надо… Пусть русские усвоят, что их западные союзники, особенно Черчилль, могут договориться с Герингом и Гиммлером о перемирии без Сталина. Сталин знает Черчилля, и это натолкнет его на тревожные мысли… Он пойдет на переговоры… Переговоры будете вести вы: Геббельс, Борман и Дениц. Без меня…

– Без вас, мой фюрер? – спросил Борман.

Гитлер немедленно ответил:

– Сталин не поверит мне, поэтому официально я должен исчезнуть, умереть, сойти с арены, как главный виновник войны. Но фактически я останусь жить и буду жить в надежде поссорить Запад с Востоком. Я передаю вам свое посмертное завещание, а вы постарайтесь довести его содержание до русских, до Сталина…

– Другого выбора нет, надо использовать и такой ход, – согласился Геббельс.

– Мое посмертное завещание, – продолжал Гитлер, – откроет перед вами возможности убедить русское командование и Сталина начать переговоры с новым правительством, во главе которого номинально будет стоять Дениц – президент и верховный главнокомандующий. Он сейчас в Мекленбурге. Переговоры о перемирии должны состояться в Берлине, как столице Германии, куда прибудет новый президент, после прекращения здесь огня. Это один из доводов, который должен привести Кребс. Таким образом, мы выигрываем время для того, чтобы довести противоречия наших врагов до высшего накала, вплоть до столкновения войск…

– Это будет чудо! – восхитился Борман.

– Да, я верю в чудо. Оно должно свершиться. На сегодня я назначил мое бракосочетание. Гарнизон Берлина должен узнать об этом событии, знаменующем внутреннюю силу и жизнеспособность рейха. – Гитлер нажал кнопку. В дверях появился адъютант. – Пригласите Николаса фон Билоу. Он будет свидетелем и своей подписью скрепит мое личное завещание.

Вошел высокий, весь в черном, имперский пастор Николас фон Билоу.

Гитлер дал знак Винтер, и она села за машинку.

– Пишите в трех экземплярах, – распорядился он и начал диктовать: – Мое личное завещание.

«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, но теперь, перед смертью, решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет настоящей дружбы приехала по собственному желанию в этот почти окруженный город, чтобы разделить со мною свою судьбу.

Она пойдет со мной на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит ее и меня за все, что мы потеряли в результате моего служения германскому народу.

Все мое имущество принадлежит партии или, если она больше не существует, государству. Если государство тоже разгромлено, то нет никакой необходимости давать дальнейшие распоряжения. Картины, приобретенные мною за эти годы, я собирал не для себя лично, а для того, чтобы создать картинную галерею в моем родном городе Линце на Дунае, и я бы очень хотел, чтобы это мое желание было выполнено.

Своим душеприказчиком я назначаю своего самого преданного товарища по партии Мартина Бормана. Он имеет право принимать любые решения. Он может передать моим родственникам все, что дорого им, как память, и все, что необходимо для того, чтобы обеспечить их существование, особенно существование матери моей жены и моих верных работников, мужчин и женщин, которые ему хорошо известны. Большинство из них мои бывшие секретари – фрау Винтер и другие, которые многие годы помогали мне своей работой. Моя жена и я избрали смерть, чтобы избежать позора падения и капитуляции. По нашему желанию наши тела должны быть немедленно сожжены в том месте, где я осуществлял большую часть моей ежедневной работы за двенадцать лет службы своему народу.

Берлин, 29 апреля 1945 г. 4.00.

Адольф Гитлер.

Свидетели:

Мартин Борман,

д-р Геббельс,

Николас фон Билоу,

Ганс Кребс».

Закончив диктовать, Гитлер сел в кресло, прочитал написанное, подписал, затем пригласил подписать завещание Николаса фон Билоу, Бормана, Геббельса и Кребса.

В завещании указана дата 29 апреля 4.00, но писалось оно вечером 28 апреля. Расчет простой. Генерал Кребс должен был передать этот документ советскому командованию в полном смысле этого слова «от свежего трупа Гитлера» и этим завоевать доверие русских.

Николас фон Билоу покинул подземелье тотчас же после подписания завещания. Затем Гитлер продиктовал политическое завещание, для подписания которого был приглашен еще один свидетель, постоянный советник штаб-квартиры Гитлера, депутат рейхстага адъютант Гитлера Вильгельм Бургдорф.

Через несколько минут Геббельс приступил к исполнению обязанностей канцлера Германии, а генерал Кребс отдал приказ приготовить белые флаги: он собирался перейти линию фронта и начать переговоры с советским командованием о прекращении огня в Берлине.

Однако Кребсу донесли, что русские части, наступавшие непосредственно на имперскую канцелярию, остановились перед Тиргартеном. Кребс остался на командном пункте начальника Берлинского гарнизона генерала Вейдлинга. Вместе с Вейдлингом ему удалось усилить оборону Ландвер-канала хорошо обученными батальонами особой бригады лейб-штандарт «Адольф Гитлер». Эти батальоны, по их расчетам, должны были выиграть значительно большее время, чем предполагал Гитлер.

2

Майор Зейдлиц залпом выпил два бокала вопреки распоряжению Геббельса. Геббельс разрешил лишь один бокал: всем офицерам предстояло выйти из подземелья и разнести по гарнизону приказ о генеральном сражении; каждому командиру, до батальонного включительно, приказано было дать расписку в том, что приказ получен и что расписавшийся дает фюреру клятву сражаться до последнего солдата.

Выпив два бокала, Зейдлиц налил себе третий, и никто не остановил его, потому что ему выпало самое опасное поручение – пробраться в Потсдам и оттуда проскочить в Мекленбург, к «президенту Германии» Деницу, с секретной директивой:

«Гитлер уходит, и вся власть передается в руки Деница, Геббельса и Бормана».

Помимо этого, Зейдлиц должен был передать устное распоряжение Геббельса:

«Задержите армию Власова, которая не ушла в леса Тюрингии – в район малой войны, а стремится прорваться в Чехословакию. Власова надо арестовать и расстрелять».

И в ту минуту, когда Зейдлиц подносил ко рту третий бокал, в комнату адъютанта ввалился здоровенный полковник в костюме десантника.

– Хайль Гитлер!

– Кто вы такой? – спросил его Зейдлиц, поставив бокал на стол.

– Мой десант приземлился в парке Тиргартен. Два самолета сбиты. Я прорвался на десантных планерах с командой снайперов. У меня сто сверхметких стрелков. – доложил полковник, отыскивая глазами старшего среди адъютантов.

– Освежитесь, полковник, бокалом вина, – предложил Зейдлиц.

– Благодарю, – ответил полковник, следя, как наполненный бокал идет к нему по рукам офицеров.

Полковник выпил, и в ту же минуту ему сунули в руки приказ.

– Распишитесь!

Не читая, полковник расписался. Он был счастлив. Ему хотелось покрасоваться:

– Сто снайперов в моем активе! Если они сделают только по одному выстрелу – сто русских навеки простятся с белым светом! Сто!..

– Мало! – проговорил сидящий рядом с Зейдлицем один из телохранителей Гитлера, двоюродный брат Зейдлица Шульц, отменный красавец и забияка. Он уже немного охмелел. – Слушай, полковник, фюрер был бы тебе благодарен, если бы твои меткие стрелки взяли с собой пулеметы.

– Мои снайперы сражались в Курляндии. На счету каждого – сотни.

– Мало, – повторил Шульц. Он уже видел, что полковник принимал его за самого старшего здесь. – Мы готовимся к генеральному сражению. Мы должны косить русских как траву.

Его поддержал один из помощников Монке, начальника бригады лейб-штандарт «Адольф Гитлер».

– Пулемет «МГ-сорок два» дает тысячу восемьсот выстрелов в минуту. Вот чем должны косить русских твои, полковник, снайперы.

– Прошу дать сведения, где я могу получить пулеметы? – спросил полковник.

– Идите в бой, там их найдете в избытке.

– Слушаюсь.

Полковник стукнул каблуком и вышел.

– Не забудьте, что вы подписали клятву! – бросил ему вслед тот, кто подсунул полковнику приказ.

– За ваше счастье в генеральном сражении! – подняв бокал, провозгласил Шульц.

– За счастье! За счастье! – все поднялись с мест.

В полночь они вышли на поверхность земли. Гудящие в задымленном небе самолеты, вспышки ракет, свист и взрывы мин вынуждали охмелевших героев искать укрытия. И всюду, куда они ни спускались, – солдаты, офицеры батальонов охраны и особых отрядов гестапо.

Это были матерые костоломы, они умели ломать ключицы, позвонки, выбивать скулы, вырывать горло, проламывать виски и переносья в один прием, без оружия и беззвучно. С ними нужно было вести себя осторожно. Зейдлиц, шедший впереди своих коллег, совал пропуск в руки каждому гестаповцу, встретившемуся на пути, и тут же подавал приказ:

– От фюрера, пропустить…

Недалеко от площади, перед каналом Ландвер, проходила вторая линия обороны. Стали встречаться летчики, объединенные в пулеметные роты, морские «львы» – подводники, перекинутые сюда для борьбы с русскими на суше.

Здесь же кучились вооруженные карабинами и фаустпатронами большие группы чиновников имперской канцелярии и главного телеграфа. «Эти тоже будут сражаться с русскими насмерть, – подумал Зейдлиц. – Кажется, им не на что надеяться, кроме предстоящего сражения. Сдаться в плен им не позволят: только подними руки, и в ту же секунду твою спину прошьет дежурный пулемет. Есть такой приказ. В нем сказано: «Трупы расстрелянных дежурными пулеметами не убирать». Пусть все видят, что ждет тех, кто поднимет руки. Это страшно! Раньше было иначе. В течение всей войны действовал строгий приказ Гитлера: не оставлять на поле боя убитых, погибший любой ценой должен быть доставлен к месту погребения».