Текст книги "Когда цветут камни"
Автор книги: Иван Падерин
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
– С братом надо повидаться, обязательно повидаться.
Начальник штаба тут же написал приказ:
«Радистке Корюковой предоставить двухнедельный отпуск».
Как была рада Варя! Прибежав в лес, где стояла радиостанция, она крикнула подругам:
– Ой, девочки, я не могу ждать попутной машины!..
Девушки, провожая Варю, передали ей букет свежих цветов – для брата.
У регулировочного пункта Варя нашла попутчиков. Путь до Темпельгофа был тревожный и грустный. Букет цветов Варя положила на свежую могилу советского воина. Вскоре встретилась еще одна могила, потом еще одна и еще. Возле больших и малых дорог, ведущих от Одера к Берлину, Варя перевидела за эти дни столько могил, что если бы она перед Зееловскими высотами захватила с собой большую охапку цветов и на каждой могиле оставляла бы по одному цветку, а потом по одному лепестку, то все равно перед Берлином у нее не осталось бы ни одного цветка, ни одного лепесточка… «Как же так: там, на западе, война уже кончилась, а здесь еще прибавляются свежие могилы?»
Безмерно тяжело было ей смотреть на свежие холмики земли. Сколько раз она чувствовала, как падает ее сердце, когда, вглядываясь в таблички над могилами, она вдруг замечала, что фамилия погибшего начинается с буквы «П» или «К». Лишь подойдя ближе, Варя с облегчением убеждалась: нет, это не Прудников и не Корюков.
В сумерках она переправилась через канал и простилась с попутчиками. Одни пошли вправо, другие – влево, а Варе надо было, как указала регулировщица, прямо. И она пошла прямо, ориентируясь по верхушкам трех заводских труб.
Темнота заморгала, земля под ногами закачалась…
Пальба длилась минут двадцать. Потом снова взвилась ракета, и орудия умолкли.
Невдалеке послышался звон стреляных гильз и людской разговор. Варя сначала остановилась, прислушалась, а потом смело пошла на голоса, надеясь узнать дорогу на аэродром.
И вдруг окрик:
– Стой! Кто идет?
– Это я…
– Пароль?
Варя не знала, что ответить.
Звякнув затвором, часовой угрожающе предупредил:
– Стой! Стреляй будем!..
Варя выпустила из рук чемоданчик; падая, он громко загремел.
– Ложись! – закричал часовой и выстрелил.
Варе показалось, что пуля каким-то чудом не задела ее головы. Всхлипнув, Варя присела.
– Не двигайся! – предупредил часовой и, звякнув затвором, дал еще один выстрел.
На выстрел прибежал разводящий.
– В чем дело, Иманкулов?
– Нападай хотел, моя команду давал, потом верх стрелял, – ответил часовой, явно преувеличивая происшедшее.
– Ну и что?
– Лежит.
– Где?
– Там, – часовой ткнул штыком в темноту, – иди забирай его, товарищ разводящий.
Разводящий включил карманный фонарик, и луч света ослепил сидящую возле чемоданчика Варю.
– Я командовал лежать, почему сидим? У-у-у, шайтан! – возмутился Иманкулов и снова направил дуло винтовки на Варю.
– Тихо, – остановил его разводящий. Подойдя к Варе, спросил: – Что вы тут делаете?
– Мне надо на аэродром Темпельгоф, в полк Корюкова.
– А кто вы такая?
– Я Корюкова, из резерва…
– Вставайте, следуйте за мной.
Пройдя мимо часового, Варя услышала упрек:
– Какой хорош девушка, как нехорошо ходим.
Дежурный по части, подтянутый артиллерист с щегольскими бакенбардами, долго разглядывал Варю с головы до ног и, отложив ее документы в сторону, принялся перебирать вещи в чемодане. С какой-то напускной серьезностью он вынимал из чемодана юбки, кофточки, трусишки, будто в них и в самом деле могла храниться какая-то сверхъестественная бомба.
– Зачем вы это делаете? – сгорая от стыда, спросила Варя.
– Вы задержаны на огневых позициях. Следует осмотреть, с чем вы пришли сюда, и составить акт…
– Зачем?
– Надо, – ответил дежурный.
– Глупо.
– Это не вам судить.
И, помолчав, дежурный снисходительно предложил:
– Садитесь на диван и спокойно ждите утра.
– Вы не имеете права задерживать меня.
– Я действую согласно уставу. Утром доложу о вас командиру части, и там будет видно.
– Почему бы вам сейчас не доложить командиру части?
– Командир части отдыхает.
Прошло несколько минут. Дежурный присел на диван рядом с Варей и будто нечаянно положил руку на ее колено.
– Займите свое место согласно уставу, – резко сказала Варя.
– Вы о чем?
– О том: если вы еще раз прикоснетесь ко мне своими длинными руками, то утром придется докладывать не вам обо мне, а мне о вас.
– Не понимаю.
– Вероятно, потому, что ум у вас короче рук, – отрезала Варя и, отшвырнув его руку с колена, встала.
В комнату дежурного вошел пожилой полковник.
– Кто вы такая? – спросил он.
Варя подала полковнику свои документы.
– Корюкова? А Максима Корюкова вы знаете? – взглянув на документы, спросил полковник.
– Мой родной брат, – ответила Варя. – Иду к нему, тороплюсь, но вот…
Полковник строго посмотрел на растерявшегося дежурного, который глазами умолял девушку пощадить его. И Варя пощадила – ни слова больше не сказала о нем.
– Артюхов, проводите девушку до штаба дивизии, – приказал полковник солдату, вошедшему на его оклик в комнату дежурного.
– Слушаюсь, – солдат козырнул, щелкнув каблуками.
Варя поблагодарила полковника и, мельком взглянув на дежурного, сказала:
– Счастливо оставаться.
Ночь стала еще темнее. Кругом развалины, ямы, воронки, нагромождение железных конструкций, баррикады. Солдат посоветовал Варе взяться за телефонный провод и двигаться вперед, не выпуская его из руки.
Воронки, разрушенные дома, кучи кирпичей остались позади. Перед глазами – чистое поле. Присмотревшись, Варя поняла, что это аэродром.
Здесь по южной кромке аэродрома в несколько рядов выстроились орудия. Они напоминали стебли спелого мака с надрезанными головками. Будто легкий ветер склонил их в одну сторону – на Берлин.
– Чьи это? – спросила Варя.
– Наши. А вот там, на той стороне аэродрома, – солдат протянул руку в сторону искрящейся в темноте полосы, – были его, сейчас ничьи.
– До штаба еще далеко?
– Нет, рядом.
Простившись с солдатом, Варя подошла к зданию, в котором разместился штаб дивизии. Ей казалось, что через полчаса, ну, самое большое, через час она увидит Леню. Она несла ему свою любовь, и думалось ей, что нет на свете ничего важнее и серьезнее того, что она делает.
3
Часов в семь утра в штаб дивизии поступило тревожное донесение из стрелковых полков, сначала от одного, затем от другого: у старого Берлина наши встретили жестокое сопротивление; узкий прорыв, через который ночью ушли вперед штурмовые отряды Корюкова, закрыт сильным огнем фланкирующих пулеметов.
Сначала в штабе дивизии отнеслись к этому донесению спокойно – не в первый раз Корюков вырывается вперед. Но после повторной атаки стрелковых полков, усиленных танковыми батальонами, в штаб армии поступило новое донесение: части дивизии остановились перед оборонительным поясом старого Берлина. Оттуда последовал запрос: «Какова судьба штурмовых отрядов?» По ночной сводке в штабе армии уже знали, что полк Корюкова прорвался через оборонительный пояс. Что ответить? И все радиостанции дивизии переключились на обеспечение связи с Корюковым.
«Какова судьба отрядов? Где твой штаб? Почему не обеспечил фланги? Какой запас продуктов и боепитания?» И, наконец, категорический приказ: «Изыскивай пути соединения с главными силами».
На первые запросы Корюков ответил открытым текстом: видно, некогда ему было пользоваться кодом и шифровать почти каждое слово – штаб полка он оставил на прежнем месте. Но когда поступил приказ о соединении с главными силами (что означало отход назад), Корюков ответил, не скрывая возмущения:
– За такую заботу о судьбе отрядов вас наградит сам Гитлер… – И далее по коду: – Отряды приковали к себе большие силы противника. Полк занял круговую оборону. Карту с обстановкой посылаю с капитаном Лисицыным.
В полдень капитан Лисицын прибыл в штаб дивизии. Пробрался он через оборонительный пояс старого Берлина по каким-то трубам – тоннели метро в этом районе были уже затоплены.
У дверей кабинета командира дивизии Лисицына встретил адъютант.
– Подожди, – задержал он разведчика, – комдив сейчас занят. У него генерал Скосарев. Посиди здесь, отдохни. – Адъютант кивнул на стулья, поставленные вдоль стены, на одном сидела девушка с чемоданчиком.
Лисицын сел рядом с ней. Адъютант же принялся рыться в папках, разыскивая какую-то бумагу для Скосарева. Это он, генерал Скосарев, через каждые полчаса требовал от штаба дивизии все новых и новых сведений о штурмовых отрядах Корюкова. Сейчас он прибыл сюда самолично – торопился, потому что сегодня этот район будет осматривать командующий фронтом. Скосареву было известно, что у маршала, объезжающего войска, хорошее настроение, и, конечно, он побывает там, где обозначился наибольший успех, значит, здесь будет непременно.
Адъютант нашел нужную бумажку и скрылся за дверью. Скосарев взял бумажку и мысленно представил себя на командном пункте полка, действующего впереди. Он стал думать о том, как умно и толково доложит командующему фронтом о ходе боя, как командующий, выслушав его четко сформулированные доводы и выводы, одобрительно кивнет головой. Этим маршал даст понять тому же Бугрину, что к такому человеку, как Скосарев, надо прислушиваться и оберегать его от недоверия со стороны подчиненных. Так будет, так должно быть: шлифованное золото и в тени блестит.
– Я не думаю, что Корюков оторвал свой полк от дивизии просто так, за здорово живешь. Он хочет искупить вину своего брата кровью солдат, – прочитав бумажку, сказал Скосарев. – Почему он распустил штрафную роту? Кто дал ему право нарушать принятый порядок? К чему все это он делает – понять нетрудно. Бродяги и шарлатаны ему по душе. Вот что надо понять.
– Роту он не распускал, – осторожно проговорил комдив, – а распределил по штурмовым отрядам, и теперь этой роты действительно не существует. Все штрафники искупили свою вину. Тридцать два человека из этой роты награждены, и все они остались в гвардейском полку.
– Вот, вот, к этому и стремился твой Корюков. В конце концов я вынужден буду говорить об этом с членом Военного совета фронта… Кто поведет меня в штаб Корюкова?
– Здесь сейчас разведчик полка капитан Лисицын.
– Зови.
Лисицын вошел с развернутой картой и начал докладывать обстановку, которая сложилась в полку в тот час, когда он уходил оттуда.
– Хорошо, ясно, дайте вашу карту мне, – прервал его Скосарев. – Где командир полка?
– Здесь, с отрядами, – Лисицын указал пальцем на квадрат, отмеченный на карте красным карандашом.
– А штаб?
– Штаб тут, за аэродромом, в подвале…
– Хорошо. Идемте туда.
– Но я должен…
– Нокать, капитан, перед старшим начальником просто неприлично, – сделал замечание Скосарев.
– Извините и разрешите… Я хотел доложить замысел командира.
– О, да вы, кажется, не доверяете нам? Тогда разрешите взаимно ответить вам тем же, – возмутился Скосарев и обратился к командиру дивизии: – Вот к чему ведет эта система распыленных полков. Бугрин открыто называл командиров отрядов главкомами, а солдат чуть ли не стратегами. Он приучил их решать задачи самостоятельно. И вот результат такой самостоятельности – они уже заставляют генерала выслушивать их замыслы.
– В таком случае надо скорее отправляться в полк, – сказал Лисицын.
– Так. Он уже решил подгонять генерала! – снова упрекнул разведчика Скосарев.
«Вот и поговори с ним. Что ни фраза, то замечание. – Лисицын расстроился. – И карту с обстановкой взял, и слова не дает сказать».
Выйдя из кабинета, Скосарев обратил внимание на Варю. Смерив ее взглядом, он спросил:
– Что за гражданка с чемоданом?
– Я иду к своему брату, Максиму Корюкову, – ответила Варя.
– Зачем?
– Как зачем? К брату и… – Она хотела сказать: «И к мужу», но хорошо ли обманывать генерала? И промолчала…
Скосарев повернулся к Лисицыну:
– Капитан, скажите девушке, что повидаться с братом она сегодня не сможет. Оставьте ее здесь, пока не выручим полк.
Варя встревожилась. У нее застучало в висках, губы вдруг высохли. Она с трудом произнесла:
– С ним что-нибудь случилось?
– Ничего страшного, – ответил Скосарев.
– Нет, нет, я не отстану от вас! – почти выкрикнула Варя, глядя на генерала встревоженными большими глазами.
Ее волнение тронуло генерала. Он сказал:
– Ну, хорошо, только до штаба полка. Однако на вашем месте я не рисковал бы в данном случае.
«Ну и ну», – молвил про себя Лисицын, наблюдая за Скосаревым, который вдруг как-то приосанился. Генерал снизошел до того, что приказал своему адъютанту взять у Вари чемоданчик. Но Лисицын успел сделать это раньше.
На полпути между штабом дивизии и штабом полка над их головами засвистели снаряды малокалиберной автоматической пушки, изредка бьющей по аэродрому. Генерал взглянул на Лисицына. Тот продолжал идти, будто не слыша свиста снарядов.
Это возмутило Скосарева. «Вот так и бывает в конце войны: генерал ждет, когда подчиненные припадут к земле, а те, разыгрывая из себя бесшабашных героев, словно приманивают дурацкую смерть. Это очень опасные симптомы конца войны.
Сколько глупых людей на свете! Ни черта не разбираются в законах военной психологии и вынуждают рисковать своей жизнью тех, кто глубоко и грамотно мыслит».
В штаб полка Скосарев пришел в дурном настроении. И надо же было в эту минуту появиться Вербе! Он вышел из-за тесовой перегородки вместе с женой и дочкой. Ему только что удалось уговорить по телефону начальника санслужбы дивизии принять жену и дочь в изолятор медсанбата, откуда их направят в диспансер.
Окинув взглядом сухие, длинные ноги девочки и запятнанный кровью платочек, зажатый в руке седой женщины, Скосарев вежливо поклонился им и так же вежливо, взяв Вербу под руку, увел за перегородку.
В подвале установилась тишина. Жена и дочь Вербы тревожно поглядывали на перегородку. Оттуда донеслось:
– Где обязан находиться политработник, когда часть выполняет боевую задачу?
– Разрешите…
– Научитесь офицерской выдержке и слушайте, что вам говорят старшие… Идите в штаб дивизии и доложите там… да, да, доложите там командующему фронтом, что я застал вас в подвале в то время, как ваш полк выполняет боевую задачу…
Скосарев вышел из-за перегородки и, уже не замечая ни испуганных глаз девочки, ни окровавленного платочка в трясущихся руках женщины, щелкнул портсигаром. Затем подозвал к себе капитана Лисицына:
– Позвоните в штаб дивизии, спросите, приехал ли командующий?
– Вероятно, приехал, – ответил Лисицын, – с наблюдательного пункта, товарищ генерал, сообщили: возле ангарных сооружений стоят две машины. Надо думать – машины командующего.
– «Надо думать»! Лексикон-то у вас черт знает какой! – возмутился Скосарев и, снова щелкнув портсигаром, спросил спокойнее: – Где ваш НП?
– Здесь, на пятом этаже.
– Хорошо, ведите меня туда.
В комнате на пятом этаже был проломлен потолок. Моросил дождик. Посреди прогнувшегося пола уже образовалась лужица. Скосарев осторожно обошел ее и сразу шагнул к телефону.
– Ну как, прибыли? – спросил он комдива.
– Говорят, проехали на аэродром.
– «Говорят»… Где они сейчас?
– Не знаю.
– Что же ты сидишь? Ну-ка, давай сюда, живо!..
Положив трубку, Скосарев пригнулся, пряча голову от дождя, или он чувствовал опасность, подстерегающую всякого, кто поднимался сюда?
Обдумывая все, что произошло сегодня в штабе дивизии, по дороге в штаб полка и здесь, в подвале, Лисицын поглядывал себе под ноги, на лужицу. В ней, как в зеркале, отражались толстые тучи дыма и туман. Кое-где между туч проглядывали клочки высокого весеннего неба, и тогда лужица казалась неизмеримо глубокой, словно сквозная дыра через всю землю. И, словно не давая обмануть себя, Лисицын играючи ступил в центр лужицы ногой, и кажущаяся ее глубина исчезла.
4
После осмотра аэродрома и прилегающих к нему сооружений, командующий фронтом поехал дальше по берлинскому кольцу.
Завтра с утра во взаимодействии с 1-м Украинским фронтом начинается штурм Берлина с юга и запада, с севера и востока. Командующий решил побывать на исходных позициях своих войск. Генерал Бугрин проводил его до стыка флангов с правым соседом и тотчас же повернул машину обратно, в Темпельгоф. Хотя маршал не сделал Бугрину никаких замечаний и остался доволен тем, что гвардейская армия за первые дни штурма Берлина не уронила своей чести (средний темп «проходки» через кирпичные и каменные стены – до трех километров в сутки), все же Бугрин считал: успокаиваться нельзя. Разведка доносила: в центре Берлина фашисты срочно приспосабливают магистральные улицы для взлета и посадки самолетов.
Но больше всего волновали Бугрина потери. «Что греха таить, – говорил он себе, – в минувшие дни было много неоправданных потерь и в технике и в людях. И больше всего несут урон те полки и дивизии, командиры которых только на бумаге переформировали роты и батальоны в штурмовые отряды, а посмотришь на деле – бой ведут, как в полевых условиях, все тем же построением боевых порядков, углом вперед, уступ вправо, уступ влево… Слишком много говорим о шаблонной тактике противника и слишком мало обновляем собственные тактические приемы. Надеемся на силу – дескать, зачем богатырю ломать голову, когда в его руках силы хоть отбавляй…»
Обгоняя колонну танков, Бугрин нахмурился: ему не нравилось скопление танков на участке его армии. Странно, силы армии увеличиваются, а он недоволен. Почему? «Не хочу тешить противника кострами горящих машин», – ответил бы он, если бы его спросили. Ведь это уже случалось – такой же вот косяк ринулся через аэродром в атаку, потом растянулся вдоль улицы, и многие танки поставили свои бока фаустникам. А теперь попробуй заставить тех фаустников поднять руки, когда они поверили в силу своего оружия!
Проезжая мимо переправы через канал Тельтов, Бугрин посмотрел на ту сторону Шпрее, и ему вспомнилась встреча с одним занятным артиллеристом, который чуть было не поднял на него свои кулаки.
Случилось это вчерашним вечером у переправы через канал. Бугрин был в плащ-палатке, в каске и в темноте мало чем отличался от солдат.
– Куда вы этакие дубины тянете? – спросил он артиллериста, остановившись возле орудия большой мощности.
– К рейхстагу, – ответил артиллерист, – на помощь моему земляку генералу Бугрину. Он уже вплотную к Адольфу подошел, да взять не может: там, говорят, такие мощные крепления, что только мои орудия сумеют их разбить. По личному, так сказать, вызову генерала Бугрина мы и продвигаемся.
– Прямиком, в тесные улицы, с такой неразворотливой дубиной?
– Разумеется.
– Ну и дурак же твой земляк.
– Это Бугрин-то дурак?!
– Дурак, если такое распоряжение сделал.
Артиллерист соскочил с лафета, поправил пилотку на голове и, оглянувшись на товарищей, сказал зловещим голосом:
– За земляка могу на твоей физиономии беспорядок устроить. Так сказать, за себя не ручаюсь.
– Ого! А если сдачи дам?
– Сдачи… – Артиллерист подал знак товарищам: будьте начеку. – Сдачи не возьмем, потому как оскорбляешь человека, который солдатскую душу насквозь понимает.
– Впервые это слышу…
– То-то же. Знать надо, на кого голос поднимаешь. Побывай у него в армии – и увидишь. От Волги до Берлина с полной обоймой пришел.
– Ну, это сомнительно, что с полной, – заметил Бугрин.
– Говорю тебе – почти с полной.
– Как же это удалось?
– А вот так… Если какой командир забудет о живой солдатской душе, такого дрозда получит, что будь он палкой, и той станет больно.
– Палку Бугрин давно забросил, – заверил артиллериста Бугрин.
– Значит, ты его тоже знаешь?
Ничего не ответив, Бугрин скрылся в темноте. А сейчас вот вспомнил того артиллериста и пожалел, что не сможет поговорить с ним в открытую, по душам. Он торопился на участок, где полк Корюкова пробил брешь в оборонительном поясе старого Берлина и оказался отрезанным от главных сил. Бугрин опасался, что противник навалится на полк Корюкова и уничтожит его еще до начала всеобщего штурма…
Лишь на минуту задержавшись в штабе дивизии, Бугрин велел ехать к зданию, в котором расположился штаб полка Корюкова.
– Ну как дела? – спросил он, поднявшись на пятый этаж.
Командир дивизии, поглядывая на присутствующего здесь Скосарева, начал докладывать обстановку, а Скосарев молча подал Бугрину карту, ту что взял у Лисицына. Слушая комдива и читая карту, Бугрин убедился, что полк Корюкова и в самом деле далеко ушел вперед, проникнув через два узких прохода, и эти проходы противник запер огнем пулеметов. Но, разглядев систему круговой обороны, организованной Корюковым, Бугрин успокоился: штурмовые отряды расположены надежно.
– Что же вы решили? – спросил он комдива.
Тот опять взглянул на Скосарева и как-то нерешительно ответил:
– Вот сейчас организуем решительную атаку. Ударом во фланг мы отвлечем внимание противника направо, с тем чтобы расширить этот прорыв… – Комдив показал карандашом квадрат, куда ночью прорвался полк Корюкова.
– Так… Чья это идея?
– Наша, – не без тщеславия ответил Скосарев, надеясь, что командарм оценит его скромность.
«Э, понятно, генерал Скосарев, – подумал Бугрин. – Ты своими подсказками так сковал инициативу командира дивизии, что тот, бедняга, только и смотрит в твой рот».
Вслух Бугрин сказал:
– Корюков отвлекает противника на себя, а вы на себя? Отставить атаку! До утра!
Скосарев вздрогнул:
– Но там же полк. Ему угрожает уничтожение. Надо выручать.
– Один полк выручим, а два погубим, если уже не погубили…
– Не понимаю, – искренне удивился Скосарев. Он заподозрил, что Бугрин испытывает его отношение к Максиму Корюкову. Подумав так, Скосарев принялся убеждать генерала, что очень озабочен судьбой полка и потому настаивает на немедленной организации решительной атаки.
Бугрин выслушал его внешне спокойно и сказал:
– Вчера вечером я беседовал с одним артиллеристом. Здоровенный детина. Он собрался набить мне физиономию за то… Впрочем, я хотел бы, чтобы вы послушали суждения этого человека.
– О чем же?
– О самом главном, что надо знать войсковым командирам, – ответил Бугрин и опять про себя: «Корюков отвлек на себя по крайней мере два полка противника, значит, ослабил оборону фашистского гарнизона на каком-то другом участке, своими действиями он помогает мне найти правильное решение на завтрашний день… Молодец, Корюков, молодец!.. Однако с какого же участка противник снял эти полки? Эх, если бы Корюков захватил «языка»…»
Принесли рацию. Радист настроился на полковую волну, дал сигнал: «Не мешайте, будет говорить хозяин», затем вызвал Корюкова – и галдеж в эфире на полковой волне прекратился.
Услышав отзыв Корюкова, Бугрин взял микрофон:
– Ну как, крестник, жарко в твоем доме отдыха?
– Терпимо, – ответил Максим.
– Жмет?
– Да как сказать, одного сынка потеснил, жду еще, да никак не дождусь.
– Слушай… не получишь ли ты к завтраку свежих «язычков»?
– Подслушивают, – предупредил Корюков.
– Черт с ними, пускай подслушивают, именно этого я и хочу. Рассказывай…
По возможности кратко, как всегда и говорят по радио в боевой обстановке, Корюков стал докладывать. У него восемь пленных, из них пятеро из особых отрядов СС, дислоцировавшихся до сегодняшнего утра в Шенеберге, в районе, что левее Виктория-парк. В самом парке большое скопление артиллерийских орудий, преимущественно зенитных. Пленные показывают еще, что сегодня ночью в Тиргартене, в центре Берлина, вооружали гражданское население винтовками и автоматами.
– Так, ясно… Ну что ж, держись до зорьки, потом крени влево. При этом не забудь, что ты обязан доложить нам о своем проекте. Помнишь?.. «Главкомов» своих предупреди и со «стратегами» поговори насчет крена влево. Ясно?
– Ясно. Только прошу сказать солистам, и особенно «Раисе Семеновне», чтоб ей пусто было, – посылает и посылает нам свои гостинцы. А мы и без нее сыты…
Бугрин возмутился, поняв, что полк Корюкова подвергается обстрелу своей же артиллерией.
– В чем дело? – спросил он Скосарева.
Скосарев ответил, что он лично только что закончил уточнять границы осажденного полка и сейчас будет связываться с командующим артиллерией армии.
– Поручите это командиру дивизии, он сделает скорее, а нам с вами, генерал, надо заняться другим делом, – сердито сказал Бугрин.
Он чувствовал, что терпение его на исходе. Хоть с опозданием, но сор из избы выносить придется.
5
На рассвете 26 апреля над Берлином – на востоке и западе, на юге и севере – занялась фантастическая заря: двадцать тысяч орудий и минометов открыли огонь по последним гитлеровским укреплениям в Берлине. Войска двух фронтов – 1-го Белорусского и 1-го Украинского – начали заключительный штурм фашистской столицы.
Через два часа после начала артиллерийской атаки армия Бугрина, наступающая с юга, в трех местах прорвала оборонительный пояс старого Берлина, и ее дивизии шаг за шагом стали продвигаться к Тиргартену.
Оперативный дежурный штаба армии, отметив на карте передвижение войск, сказал стоявшему возле него Вербе:
– Полк Корюкова успешно продвигался вперед, но командующий приказал остановить его в Шенеберге: на смену полка выдвигается дивизия.
Верба вдруг ощутил, что у него задергалась щека. Нервный тик. Отчего бы это? Вышел из помещения штаба, поднял голову и долго смотрел на зеленеющее небо. Щека все дергалась. Чтобы унять ее, Верба стиснул челюсти. Но это не помогло.
Солдат, стоящий с винтовкой у входа в штаб армии, повернулся к Вербе, проговорил:
– Слышите, товарищ подполковник, как наши Гитлеру дают?.. Четвертый час лупят без передышки.
Верба силился улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса, такая жалкая, что солдат страдальчески отвернулся.
По этому движению солдата Верба понял, какое тяжелое впечатление производит его лицо. Набрав из колонки полную каску холодной воды, он принялся за врачевание: уткнулся лицом в каску и не дышал, сколько достало силы. «Надо бы окунуться с головой в холодную воду, все мигом пройдет», – подумал он. Но поблизости не было водоема, а далеко отлучаться нельзя – вдруг приедут командующий и член Военного совета.
Не позже как сегодня Верба должен добиться разбора своего дела на Военном совете и вернуться в полк.
Еще вчера, оставив жену и дочь в изоляторе медсанбата, он хотел пробиться к осажденным отрядам, а там будь что будет. Отстранят от должности, разжалуют – неважно, лишь бы находиться там, где полк решает боевую задачу. Но в медсанбате его задержал комендант и чуть ли не под конвоем привел в штаб дивизии. И случилось нечто, что подействовало на него убийственно: давно знакомый ему товарищ, назначенный по распоряжению Скосарева следователем «по делу Вербы», прикинулся посторонним человеком; он потребовал от Вербы письменного объяснения: почему подполковник Верба, заместитель командира по политчасти, отстал от полка и отсиживался в штабном подвале в самый ответственный момент боевых действий.
Верба письменно изложил все, как было, умолчав лишь о том, что Корюков на этот раз скрыл от него свое решение о ночной атаке. Верба решил: «Писать об этом – значит искать оправдания за счет командира полка, который поступил так из доброго отношения к своему заместителю. Нет уж, уважаемый «следователь», оправдывать себя таким путем не буду».
Бегло прочитав объяснение, следователь подсунул ему новый лист бумаги и потребовал в той же письменной форме ответить на вопрос: «Почему подполковник Верба рекомендовал командиру полка взять в адъютанты прибывшего в полк лейтенанта Василия Корюкова?»
– Из каких соображений я должен отвечать на этот вопрос? – спросил Верба.
– К вашему сведению, – подчеркнул следователь, – лейтенант Корюков – предатель Родины.
«Вон чем пахнет», – подумал Верба и написал все, как было.
– Признаете ли вы себя виновным в трусости?
Верба задохнулся от негодования. Он не нашел в себе сил отвечать на такой оскорбительный вопрос и приписал в конце показания:
«Трусов презираю, как предателей, а если меня считают трусом, то прошу на том закончить разговор. Больше ни на какие вопросы отвечать не буду».
Ночью следователь представил эти материалы командиру дивизии. Тот приказал запечатать их в пакет и с нарочным отправить в штаб армии, генералу Скосареву.
– Прошу оставить меня в полку до конца сражения за Берлин, – обратился Верба к командиру дивизии.
– Приказ старшего начальника отменить не могу, отправляйтесь в штаб армии и объяснитесь там с кем положено, – ответил командир дивизии, отводя глаза. – Ваш вопрос будет разбираться на Военном совете. Полк истекает кровью…
Последняя фраза была произнесена с такой значительностью, что Верба поверил – полк гибнет. Его раздирали сомнения: как поступить? Он стал убеждать себя согласиться с предъявленными ему обвинениями, чтобы не обвиняли других. Ведь если он будет оправдываться, то этим набросит тень на честь и совесть погибших в бою товарищей.
А сейчас стало известно, что полк успешно наступает. Значит, штурмовые отряды не потеряли боеспособности… Сознание Вербы прояснилось. Все встало на свое место.
Выплеснув на голову еще две каски холодной воды, Верба отошел от колонки, причесал волосы и направился к дому, занятому под Военный совет армии.
Тут его встретил осунувшийся и поблекший Скосарев. Пакет с показаниями Вербы он получил ночью и тотчас же решил обсудить дело на Военном совете, но Бугрин и член Военного совета отказались его слушать. Они предложили ему самому подать рапорт об освобождении от занимаемой должности.
Скосарев понял, что дело его плохо. Надо было думать о реабилитации перед органами более солидными, чем Военный совет армии и фронта. Личные письменные показания Вербы могли пригодиться. Эти показания – убедительный документ, показывающий, на кого опирается тот же Бугрин и кого он поощряет. Вскоре должны поступить материалы о штрафной роте, и тогда откроется со всей ясностью, в каких условиях приходилось Скосареву бороться за высокую дисциплину в войсках.
– А, вы уже здесь? – протянул он, встретив Вербу.
– Да, товарищ генерал, я здесь.
– Пока вам нечего тут делать. Идите в резерв и ждите вызова. Почему кривите рот?..
– Извините, это от меня не зависит…
За спиной Скосарева остановилась резко заторможенная машина. Из нее, почти на ходу, выскочил Бугрин.
– А, и Верба здесь!
– Прибыл на Военный совет.
– Зачем?.. Ах, да, да, да… Ну, вот что… Вижу, тебе нездоровится. Адъютант, в госпиталь его. Я сейчас позвоню туда. Садись, садись в мою машину. Полк ваш отвожу на отдых. Молодцы!.. Что стоишь? Марш, марш в госпиталь. Кому сказано?.. Поправишься, тогда разберемся…
Скосарев попытался остановить Бугрина:
– Лейтенант Корюков прикинулся больным и сбежал…
– Знаю. И что из этого следует?
– Затягивать разбор дела Вербы, мне кажется, не имеет смысла.
– «Кажется»… – Бугрин крикнул Вербе: – В госпиталь! – И, повернувшись к Скосареву, что-то сказал о Василии Корюкове, но Верба не разобрал его слов: шофер включил скорость…