Текст книги "Черные лебеди"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

– Сейчас я отвезу вас домой, а вечером заеду за вами, – сказал Растиславский. Взял Лилю за локоть: – Я провожу вас.

Не выдерживая упрямого натиска троих, Лиля капризно замахала руками:

– Что вы со мной делаете? Бездушные!.. Вы не считаетесь с тем, что у меня больной муж.

Светлана подошла к Лиле, поцеловала ее в щеку и, лукаво подмигнув, сказала:

– Итак, до вечера, – обратившись к Растиславскому, она добавила: – А вы, Григорий Александрович, не задерживайте Лилиану Петровну.

Вслед за Светланой из гостиной вышли Растиславский и Лиля.

Растиславский снял с вешалки Лилин плащ и помог ей одеться. Пока они спускались по ступеням лестничных пролетов, Григорий Александрович слегка поддерживал Лилю за локоть.

– Как мы поедем? – спросила она.

– Внизу нас ждет машина.

Они вышли из подъезда. У кромки панели стояла оранжевая «Победа». За рулем дремал пожилой шофер. Растиславский побарабанил пальцами по лобовому стеклу, и шофер, тряхнув головой, поспешно распахнул дверцу машины.

Когда «Победа» плавно тронулась, Лиля сказала адрес.

– Только прошу вас, высадите меня, не доезжая до переулка. У нас там такая теснота, что вряд ли вы сможете развернуться.

Машина постепенно стала набирать скорость. Стрелка спидометра быстро поползла вверх. Растиславский опустил боковое стекло, и в машину хлынула струя холодного воздуха.

– Вы не боитесь простудиться? – спросил он, крепко сжимая руку Лили.

Лиля молчала. В эту минуту она была противна сама себе и уже искала новую, более уважительную причину, чтобы не поехать на защиту диссертации. Но ничего, кроме болезни мужа, на ум не приходило. И только после того, как Растиславский спросил, почему она вдруг стала такой печальной, Лиля подняла на него глаза и тихо ответила:

– Григорий Александрович, вряд ли смогу поехать сегодня с вами.

– Лиля!

– Я же вам сказала, что у меня болен муж, – Лиля наклонилась вперед, к шоферу: – Переулок направо; остановитесь вон у того красного кирпичного дома, где играют дети.

Взвизгнув тормозами, машина остановилась у подъезда. В эту минуту Лиля молила только об одном: чтоб никто из соседей не видел, когда она будет выходить из машины.

– До семи часов, – Растиславский пожал Лиле руку и помог ей выйти из машины.

– Нет, нет, Григорий Александрович. Ничего определенного… Я рада, что познакомилась с вами, но…

Лиля хотела сказать еще что-то, но он перебил ее:

– В девятнадцать ноль-ноль я жду вас в машине у этого подъезда, – с этими словами Растиславский сел рядом с шофером и громко хлопнул дверцей. Лиля что-то сказала, но он не расслышал ее слов.

Машина резко рванулась. Когда «Победа» выехала из переулка, Растиславский оглянулся назад. Лили у подъезда не было.

«Что подумает Николай Сергеевич, если я скажу ему об этом банкете? Он и без того сплошной клубок нервов», – подумала Лиля, поднимаясь по тускло освещенной лестнице.

После первого пролета она остановилась: сердце в груди билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу.

Струмилин был не один. У него сидел товарищ по работе, тоже врач. Лиля видела его не однажды и знала, что они вместе со Струмилиным вот уже шестой год работают над препаратом, который (если его удастся получить) будет открытием в медицине.

– Лилечка! Сегодня у нас пир горой! Павел Сергеевич принес деньги! – в голосе Струмилина звучала детская восторженность. – Зарплата и гонорар за статью! Сегодня мы богачи!

Павел Сергеевич встал и застенчиво поклонился:

– Здравствуйте, Лилиана Петровна. И до свидания… Мне пора. Я Николаю Сергеевичу уже изрядно надоел.

Раскланиваясь и извиняясь, Павел Сергеевич на ходу надел шляпу и вышел.

Засунув в рот пальчик, Таня, насупившись, молча стояла у дивана и выжидательно, исподлобья, смотрела на Лилю. И Лиля поняла, чего ждет ребенок. Поняла, и к щекам ее горячей волной прихлынула кровь. «Вот так постепенно забывают о детях. Мачеха… Новые люди, новые волнения…» – подумала Лиля и подошла к девочке. Подняв ее на руки, она поцеловала ее в висок.

– Сейчас папа даст нам денег, мы пойдем и купим много-много конфет! – обращаясь к Струмилину, Лиля спросила: – Папа, ты дашь нам денег на конфеты?

В глазах Струмилина светилось счастье. В эту минуту он забыл о своих болях, которые холодными занозами давали себя чувствовать в левом бедре.

– Покупайте все, что хотите! Шоколад, мороженое, цветы!.. Для меня захватите четвертинку. И не забудьте зайти в аптеку, возьмите пирамидон. Что-то с утра болит голова. Да, кстати, как здоровье Светланы? Ты даже не сказала, что с ней.

При упоминании о Светлане перед Лилей сразу же предстал образ Растиславского: черные, с зеленым отблеском глаза и последние слова: «Буду ждать у подъезда ровно в девятнадцать ноль-ноль».

– У нее что-нибудь серьезное? – спросил Струмилин, заметив, как сразу внутренне потухла Лиля.

– Нет… Светлана поправилась… – глаза Струмилина были такие доверчивые, что Лиля не могла смотреть в них прямо.

– Чем ты опечалена?

– Сегодня я перед тобой провинилась. Мне даже тяжело об этом говорить.

Лицо Струмилина сразу померкло.

Лиля присела на край постели. Таня уже оделась и ждала Лилю. В руках она держала красную детскую сумочку, в которую собиралась положить конфеты.

– Там… у Светланы… ты понимаешь, Коля… сегодня… – Лиля хотела сказать, что она познакомилась с Растиславским, но осеклась на полуслове и тут же поправилась: – Меня пригласили на защиту диссертации. Так настаивали, что я чуть не согласилась.

– Когда будет защита?

– Сегодня вечером.

– И все? – спокойно спросил Струмилин, не спуская глаз с Лили. Лицо его просияло: – И чем же ты опечалена?

– Тем, что ты болен, и мы не можем пойти.

– Когда ты должна выехать?

– В семь часов за мной обещали заехать.

– Это же здорово, Лиля! Приедешь – расскажешь мне. Иначе ты зачахнешь с моими хворями, – Струмилин посмотрел на часы: – В твоем распоряжении три часа. Что ты наденешь?

– Я не поеду. Без тебя я не могу. Ты болен, а я…

– А я тебе приказываю поехать! Не поедешь – обижусь.

Лиля ждала, чтобы Струмилин настаивал сильней. Ей хотелось быть чистой перед собственной совестью.

– Спасибо, милый… – Лиля покорно смотрела в глаза Струмилина: «Как я могла подумать, что с тобой тяжело!»

– Ты сегодня курила?

– Да, – виновато ответила Лиля, щеки ее зарделись.

Она хотела что-то сказать в оправдание, но ее перебил Струмилин:

– Я знаю, что ты скажешь. Не нужно. Я верю, что ты больше не будешь курить.

Таня нетерпеливо тянула за рукав Лилю и махала пустой сумочкой. Она уже устала ждать.

В дверь кто-то постучал.

– Войдите, – крикнул Струмилин.

Вошла тетя Паша, ворчливая соседка, которая невзлюбила Лилю с самого первого дня ее появления у Струмилина.

– Ты что же это, красавица, нешто запамятовала, что твоя очередь убирать?

Лиля болезненно поморщилась:

– Простите, тетя Паша… Совсем забыла.

– Так давай начинай, а то опять, как тот раз, затянешь до двенадцати ночи.

Старушка собралась уходить, но ее остановил Струмилин:

– Тетя Паша, Лиле нездоровится. Не могли бы вы вместо нее убрать квартиру? А в следующий раз она за вас уберет.

Тетя Паша покачала головой и широко развела руками:

– Сорок лет, как холуев нет. Твоей прынцессе я не домработница!.. – с этими словами она сердито хлопнула дверью, и еще долго было слышно из коридора, как она бранила Лилю, называя ее и «финтифлюшкой», и «барыней», и еще такими словами, от которых на щеках Лили выступили розовые пятна.

Чтобы не слышать гвалта, поднятого тетей Пашей на кухне (а она не забыла и того, что Лиля все еще живет без прописки), Струмилин включил приемник на полную мощность. Стараясь перекричать музыку, он просил Лилю, чтобы она быстрее шла с Таней в магазин. Об уборке он договорится сам.

Оставшись один, Струмилин с трудом встал с постели. Опираясь на палку, он вышел в коридор и постучал в комнату тети Паши. Это была еще крепкая одинокая старушка, с утра до вечера пропадавшая на кухне.

Тетя Паша открыла дверь и развела руками:

– Ну, что? Опять: «Тетя Паша, убери…»

– Тетя Паша, прошу вас…

Старушка замахала руками:

– Ни в жись, Николай Сергеевич!.. И не уговаривай!.. Я за твою кралю убирать не буду. Вот если бы покойная Елена Ивановна попросила – слова бы не сказала, а этой нет… Я ее насквозь вижу. Знаю, чем она дышит. Не лежит моя душенька к ней. Не будет с ней житья, Николай Сергеевич. Вот помянешь меня, старуху. Уж кто-кто, а я-то знаю!

Струмилин остановил ее жестом. В голосе его звучала мольба:

– Сделайте это для меня, тетя Паша. Я хорошо заплачу. Сколько Барсуковы платят вам за уборку?

– Сколько… сколько… – ворчливо ответила старушка. – Все медные и серебряные, да еще золотые в придачу…

– Тетя Паша… Последний раз… – Струмилин вытащил из кармана хрустящую бумажку и протянул ее тете Паше.

Взгляд старушки скользнул по новой кредитке, потом остановился на Струмилине. В лице старухи появилось выражение упрека и независимости.

– Ну, знаешь, Николай Сергеевич, деньгами ты меня не купишь! Как-никак, а я все-таки пенсионерка. Имею сорок лет производственного стажа, меня и сейчас профсоюз не забывает. Перед каждым праздником то подарочек, то открыткой поздравляют…

До чего же была милой и родной для Струмилина в эту минуту старая пенсионерка, у которой на войне погибли три сына. Ему хотелось сказать: «Дорогая тетя Паша! Моя мать поступила бы точно так же, если бы вот так… ей совали под нос деньги…» А сказал совсем другое:

– За деньги простите. Но, ради Бога, помогите.

Тетя Паша покряхтела-покряхтела, поворчала, но в конце концов смилостивилась.

– Где у нее тряпки-то? – притворно сердито спросила она, не глядя на Струмилина. – Соду свою возьму, а то ванну эти Барсуковы всегда так загваздают, что подпилком грязь не отдерешь.

Тетя Паша вышла из комнаты, а через несколько минут до Струмилина доносился из ванной ее сварливый голос. Теперь она ругала не Лилю, а костерила на чем свет стоит Барсуковых.

Струмилин слушал ее ворчание и печально улыбался. Всей своей бесхитростной и простодушной натурой тетя Паша являла собой образец тех неугомонных и вечно сварливых старух, которых можно встретить только в простых русских семьях, где все нараспашку, где ничего не держат за пазухой: ни гнева, ни радости.

Пока Лиля и Таня ходили в магазин, Струмилин успел побриться и надеть чистую рубашку. Подвинув поближе небольшое круглое зеркальце, он долго рассматривал свое лицо. И без того худые щеки за время болезни впали еще глубже и отдавали нездоровой бледностью. Под глазами темнели круги.

Когда Лиля и Таня вернулись, Струмилин сидел за письменным столом и всем своим видом выражал, что у него хорошее настроение, что чувствует он себя прекрасно.

– Коля, ты так помолодел! А этот галстук тебе очень к лицу. Ты в нем напоминаешь иностранного туриста…

– Которого не кормили три дня подряд, – продолжил Струмилин, заглядывая в продовольственную сумку Лили. – Великолепно! Это, пожалуй, посильнее пирамидонов! – он вытащил из сумки бутылку «Московской» водки. – Ого, и пельмени! У нас будет потрясающий студенческий обед! Вместо четвертинки – бутылка!

Лиля погрозила пальцем:

– Больше ста пятидесяти граммов не разрешаю, – притворно вздохнув, она продолжала: – Это же сущее наказание – была в трех магазинах, и нигде нет четвертинок, – вдруг Лиля рассмеялась.

– Ты что?

– Это же ужас!.. Чуть со стыда не сгорела! Пристал в магазине какой-то пьянчуга, когда я спросила у продавца четвертинку… Давай, говорит, разольем на двоих – и баста. Я от него – он за мной. Насилу отвязалась. Даже народ обратил внимание…

Таня без умолку щебетала, то и дело угощала конфетами то отца, то Лилю. И не особенно огорчалась, когда те отказывались.

– Сейчас поставлю пельмени, разогрею щи, накормлю вас, потом примусь за уборку, – весело сказала Лиля, доставая из сумки пакеты с продуктами.

Струмилин хитровато улыбался. А через минуту, когда Лиля вышла, до слуха его донесся разговор из коридора. Он прислушался.

– Тетя Паша, я сама уберу… – донесся голос Лили.

– Сиди уж! – сердито проворчала тетя Паша. – Уж больно гордячка. Придет моя очередь – уберешь за меня. Только ты, девка, не серчай за давешнее, карахтер у меня такой.

– Спасибо, тетя Паша.

– Ладно, ступай, корми своих, а то, поди, оголодали.

За обедом Струмилин беспрестанно шутил. Аппетит у него был отличный.

– Ну, друзья, я пошел на поправку. Теперь держитесь – буду есть за троих! А ты… – он посмотрел на Лилю, – ты поторапливайся, уже половина шестого. Смотри, какие у тебя руки. А в парикмахерских сейчас такие очереди, что простоишь не меньше часа, сегодня суббота.

Лиля встала из-за стола и, поспешно одевшись, ушла в парикмахерскую.

Только за нею захлопнулась дверь, Струмилин достал из гардероба ее вечернее платье, в котором она еще ни разу нигде не появлялась. Лиля в шутку называла его «парижским» – в нем она собиралась в прошлом году ехать во Францию, но из-за болезни деда поездка не состоялась. Он осмотрел его, повесил на дверку гардероба, потом достал туфли, которые Лиля надевала по торжественным случаям. И тоже поставил их рядом с гардеробом.

Из парикмахерской Лиля вернулась через час и благодарно умилилась, когда увидела, что все было приготовлено для выезда. Подошла к Струмилину, обняла его и поцеловала.

– Какой ты у меня умница!.. И как ты угадал, что я хотела надеть именно это платье и эти туфли?

– Телепатия! – отшутился Струмилин и поцеловал Лилю в щеку. – О таких, как я, в народе говорят: «Ты только свистнешь – а он уже смыслит».

…Ровно в семь часов к подъезду подкатил черный лимузин. Первым его заметил Струмилин. Лиля была уже одета. Она накинула на плечи шарф, тканный золотой нитью, подарок дедушке от индийских хирургов. Струмилин, не отрываясь, смотрел на Лилю.

– Красивая!.. Аж дух захватывает. Даже немножко страшно. Не верится, что ты моя жена, – он улыбнулся: – Ну, час добрый, милая. После защиты будет обязательно банкет. Будь весела на нем.

Лиля подошла к Струмилину и долго смотрела ему в глаза:

– Ты разрешаешь мне остаться на банкет?

– Не разрешаю, а приказываю! – Струмилин ласково потрепал по щеке Лилю.

– Знай, что первый тост, кто бы его ни произнес и за что бы он ни был провозглашен, я мысленно подниму за тебя. – Лиля поцеловала Струмилина в седеющий висок.

– Ступай, тебя ждут. Я посмотрю в окно, как ты сядешь в машину. Помаши мне рукой.

Лиля хотела сказать мужу что-то особенное, благодарное, но вдруг почувствовала, что за внешним его спокойствием таилась скрытая сдержанная тревога. И испугалась этого чувства.

Лиля ушла. Струмилин подошел к окну. Он видел, как дверца машины широко распахнулась и из нее показалась белая, выхоленная рука. Лица человека, открывшего дверцу, он не видел. Лиля подняла голову, улыбнулась и помахала Струмилину рукой.

«Нелегко иметь молодую красивую жену, когда сам болен и беден», – подумал Струмилин, взглядом провожая машину, увозившую Лилю.

Струмилин закурил.

В этот вечер он почувствовал себя лучше, а поэтому решил преподнести Лиле маленький сюрприз. Достал из-под гардероба мастику, надел рабочие шаровары и принялся покрывать плитки старинного паркета тонким слоем мастики.

Таня сидела на диване и складывала из кубиков домик.

Рубашка на спине Струмилина взмокла. По вискам катился пот. Не разгибая спины, Струмилин около часа ползал на коленях по полу. Потом, усталый, он сел на диван и свесил измазанные желтой мастикой руки:

– Давай, доченька, отдохнем. Подсохнет пол, и пойдем дальше.

– Куда пойдем – на улицу? – оживилась Таня.

– Нет, не на улицу. Будем натирать пол. К приезду мамы Лили он у нас заблестит как зеркало. А сейчас пойдем, дочурка, вымоем руки, тебе уже пора спать.

…Никогда Струмилин так не уставал, как в этот вечер. Так, по крайней мере, ему показалось.

В одиннадцатом часу он закончил уборку и, довольный, присел на диван, на котором, свернувшись калачиком, спала Таня. Потом выключил большой свет, включил настольную лампу, открыл окно и, прислушиваясь к каждому шороху в переулке, сел за письменный стол: ждал, когда приедет Лиля.

В комнате стоял зеленоватый полумрак. Таня мерно посапывала. На туалетном столике Лили тикали часы.

«Как она будет рада!» – подумал Струмилин, глядя на пол, который еще ни разу не натирался с тех пор как пришла в его дом Лиля.

Закрыв глаза, Струмилин откинулся на спинку кресла. «Не сойду с этого места до тех пор, пока она не переступит порога комнаты».

II

За всю историю института такого позорного провала защиты диссертации не было. Не помнили такого конфуза даже самые старейшие и многоопытные члены ученого совета. А ведь с каким блеском шла защита! С какой убежденностью и тактом, с каким внушительным и благородным достоинством диссертант доложил ученому совету свои основные тезисы! Выступали официальные оппоненты – давали высокую оценку исследованию, характеризовали диссертацию как глубокий и ценный вклад в литературоведение. Были зачитаны неофициальные отзывы известных в стране докторов и профессоров. Те тоже, словно сговорившись, утверждали, что исследование диссертанта является ценнейшей работой, рекомендовали немедленно издать ее отдельной монографией в качестве пособия для студентов высших учебных заведений и преподавателей средних школ.

Зал был до отказа заполнен.

Лиля впервые была на защите диссертации. Ей даже показалось, что есть в церемониале защиты какое-то свое, академическое священнодействие, не похожее ни на что: ни на профессорские лекции, ни на научные диспуты по острым проблемам, где сталкиваются противоположные концепции, мировоззрения… Здесь же все шло по какому-то особому, давно разученному и усвоенному церемониалу, выработанному и закрепленному вековой практикой. Лиле пришлось сидеть в одном ряду с женой и двумя сыновьями диссертанта. От волнения на лице жены выступили красные пятна, она то и дело вынимала из сумочки платок и, не спуская глаз с мужа, стоявшего за высокой кафедрой перед многочисленной аудиторией, вытирала с шеи пот. Сыновья ее успокаивали. Старший, как две капли воды похожий на отца, время от времени склонялся к матери (он сидел рядом с Лилей, и она слышала его шепот) и просил ее не волноваться. Судя по тому, что на левом лацкане его пиджака был университетский значок, Лиля могла предположить, что ему было за двадцать.

Слева от матери сидел младший сын диссертанта. Он очень походил на мать и, как показалось Лиле, переживал за отца больше всех. Когда у него о чем-то спросил старший брат, он раздраженно закачал головой и, боясь пропустить хоть одно слово отца, отвечающего на вопросы одного из своих оппонентов, резко махнул рукой в сторону брата и, наклонившись вперед, пожирал отца глазами. Лиля подумала: «Какие прекрасные дети! Младший, наверное, в десятом или только что окончил школу».

Всего могла ожидать Лиля: критических выступлений оппонентов, каверзных записок, злых реплик с места… Но ничего этого не было. Были восторги, были дифирамбы, была похвала…

А когда после тайного голосования и двадцатиминутного перерыва все снова заняли свои места и ученый секретарь при абсолютной и даже какой-то неестественно-настороженной тишине зачитал протокол счетной комиссии, то в зале пронеслось что-то вроде многогрудого вздоха.

Из двадцати трех голосов членов ученого совета за присуждение соискателю степени доктора филологических наук проголосовали три человека и против – двадцать человек.

Лиля слышала, как зарыдал младший сын диссертанта, и видела, как он уронил голову на ладони. В лицо жены соискателя Лиля боялась взглянуть. В зале раздался шум, гвалт… Взрыв возмущения гостей и присутствовавших при защите студентов и аспирантов весенним половодьем захлестнул зал. Все, как по команде, встали с мест, беспорядочно задвигались. В сторону членов ученого совета полетели гневные реплики:

– Позор!..

– Заговор!..

– Немедленно послать телеграмму министру!..

– Это издевательство!..

– Не ученый совет, а шайка разбойников! – пронзительным голосом прокричал сухонький благообразный старичок. Сжав маленький кулак и потрясая им над головой, другой рукой он судорожно и нервно дергал свою аккуратно подстриженную бородку и, сверкая позолотой пенсне, распалялся: – Я буду писать президенту академии!.. Мы опротестуем эту защиту!..

Все были поражены выдержкой и самообладанием диссертанта. Пройдя через весь зал по длинной ковровой дорожке, он встал за кафедру, из-за которой его почти двухметровая фигура возвышалась внушительно и весьма уверенно, поднял высоко над головой руку и, дождавшись, когда публика успокоится, твердым голосом, в котором звучали бойцовские нотки («Ничего, друзья! Наука – это борьба, и я еще не сложил своего оружия» – угадывалось в этом голосе), громко бросил в притихший зал:

– Товарищи, друзья!.. Как видите, церемониал защиты подошел к концу. Прошу вас – не будем нарушать сложившихся традиций! Всех, кто хочет разделить со мной горечь моей сегодняшней неудачи, к которой я шел много лет, приглашаю отужинать со мной в ресторане «Прага», в зале «Зимний сад». Стол накрыт. Тех, кому трудно пройти пешком, прошу сесть в машины. Они ждут вас у подъезда института. Вам помогут в этом мои сыновья.

Сказал, слегка поклонился всему залу и сошел с кафедры.

Словно в чем-то виноватая перед диссертантом, как будто она что-то могла сделать в его защиту, но не сделала, Лиля, поддерживаемая за локоть Растиславским, вышла из института. «Боже мой, как все это неискренне! Как ханжески они расшаркивались перед соискателем и как злодейски обошлись с ним при тайном голосовании!»

Лиля совершенно забыла, что рядом с ней Растиславский, а следом за ними идут Светлана и Игорь Михайлович.

– Ну как, Григорий Александрович, пойдем на банкет? – донесся сзади голос Игоря Михайловича.

Растиславский вопросительно посмотрел на Светлану.

– Ни за что! – твердо ответила она. – С меня на сегодня хватит одного зрелища. Там, в ресторане, картина будет еще горше.

– Я тоже так думаю, – согласился Растиславский.

– Но я чертовски голоден! – взмолился Игорь Михайлович.

Когда подошли к машине, все четверо остановились, не решаясь, кому первому сесть.

– Где будем ужинать? – спросил Растиславский, переводя взгляд со Светланы на Лилю. – Так разъезжаться нельзя. Ночью будут сниться всякие кошмары. Может быть, в «Метрополь»?

– В моем распоряжении не больше двух часов. Я оставила дома больного мужа с дочуркой, – сказала Лиля.

– Только не в «Метрополь»! – затряс головой Игорь Михайлович.

– Это почему же? – удивился Растиславский, зная, что в ресторан с хорошей кухней Игорь Михайлович поедет к черту на кулички.

– Во-первых, там долго придется ждать, а потом: есть ли там свободные места, а в-третьих… – Игорь Михайлович засмеялся.

– Что в третьих? – резко спросил Растиславский.

– У «Метрополя» дурная репутация.

Растиславский раскрыл перед Лилей дверцу:

– Прошу.

– В «Метрополь»! – кинул Растиславский шоферу и захлопнул за собой дверцу.

Лиля взглянула в окно. Со стороны института по тротуару тянулась цепочка угрюмых старичков и старух. В одном из них она узнала того, кто, потрясая сухим кулаком, называл членов ученого совета шайкой разбойников.

До «Метрополя» доехали быстро. Бородатый швейцар широко распахнул перед ними двери.

В центре зала в громадной каменной чаше бил фонтан. На эстраде, скользя унылыми взглядами по публике, сидели музыканты. У них был перерыв.

Судя по тому, как учтиво поклонился Растиславскому пожилой официант в черном фраке и как он улыбнулся при этом, Лиля поняла, что Григорий Александрович здесь не впервые.

– Он вас знает? – спросила Лиля.

– Он меня обслуживает, – ответил Растиславский. – Что будем есть? – он протянул Лиле меню.

Лиля предоставила заказывать Растиславскому.

– А ты? – спросил он у Светланы.

– Вашему вкусу я верю больше, чем своему, – сказала Светлана. – О том, что вы гурман, знают даже официанты Парижа.

Игорь Михайлович насилу дождался, пока принесут холодную закуску и вино.

Растиславский был особенно, как-то подчеркнуто внимателен к Лиле. Разглядывая ее пристально, он про себя отметил изысканную простоту ее туалета. «Врожденный вкус и чувство меры. Прелестная женщина», – подумал он, наливая в рюмку Лили коньяк.

– Коньяк? Не буду! – запротестовала Лиля.

– Это необычный коньяк, выдержанный, армянский. Вы даже не почувствуете его крепости. А когда выпьете – усталость снимет как рукой.

Лиля сдалась. Глядя в темные глаза Растиславского, она с каждой минутой чувствовала, что все больше и больше подчиняется воле этого пока еще непонятного для нее, чужого человека.

– Хорошо, я выпью, только, пожалуйста, не наливайте мне больше!

Светлана выпила коньяк, закусила лимонной долькой в сахарной пудре и принялась подбадривать Лилю:

– Чепуха! Не крепче выдержанного муската. Ты только попробуй. Да, кстати, ты читала Ремарка?

– Что именно?

– Ну, хотя бы «Три товарища»?

– Там на каждой странице герои выпивают по дюжине бутылок вина. Вот и все, что у меня осталось в памяти об этом романе. Помнится еще серебряное платье Пат. И вершина гор, где она умирала.

– А у меня этот роман – настольная книга. – Светлана лихо щелкнула пальцами и восторженно воскликнула: – О!.. Ремарк!.. Моя Библия, мой Коран!

Лиля выпила коньяк. Сразу она не ощутила крепости вина и Только спустя несколько минут почувствовала, как по телу ее волнами пробежал приятный озноб опьянения. И вдруг ей стало как-то особенно весело.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил Растиславский.

– Можно подумать, что вы вспомнили что-то очень смешное и интересное, – поддакнул Игорь Михайлович.

– Я просто немного опьянела. Со мной это случается. Почему не играет оркестр?

– А что бы вы хотели? – спросил Растиславский.

– Что-нибудь… энергичное… Нет, лучше вальс.

Растиславский подозвал официанта и попросил через него, чтобы оркестр исполнил вальс.

– Передайте от моего имени, – Растиславский сделал многозначительную паузу. – Попросите Витольда Сергеевича, чтобы сыграли сейчас. Скажите, что просит Григорий Александрович.

Официант поклонился и отошел.

Через минуту по залу поплыли грустные «Амурские волны».

Почувствовав на себе взгляд Растиславского, Лиля встала. Они вышли на середину зала. У фонтана кружилась молоденькая пара. Высокий бледнолицый брюнет в длинном сером пиджаке и совсем еще девочка с русыми кудряшками на висках, в коротком цветастом платье.

– Какое у нее прекрасное лицо! – восторженно произнесла Лиля, глядя на танцующих.

– Она лучше его, – согласился Растиславский. – Мне не нравится его лицо.

– Мне не нравится другое, – сказала Лиля.

– Что именно?

– Что эта юная пичужка уже ходит по ресторанам.

Плавно огибая фонтан, Растиславский кружил Лилю сильнее и сильнее.

– Я упаду!.. – сказала Лиля. – У меня все плывет перед глазами. – В какое-то мгновение ей показалось, что из-под ног ускользает пол, что ее покидают силы. Закрыв глаза, она тихо шептала: – Держите меня… Я падаю…

А Растиславский все кружил и кружил.

– Ну довольно же, довольно!.. Я упаду… Слышите, Григорий Александрович!

– Еще немного. Еще один круг.

– Нет, нет, кружите, кружите!.. Мне кажется, я лечу… Я так счастлива!

Когда Лиля шла к столу, ее слегка пошатывало. Щеки ее пылали. Светлана завистливо посмотрела на подругу:

– У тебя щеки, как махровые маки.

Слова Светланы остались Лилей не замеченными.

Растиславский принялся за холодную закуску. Лиля цедила через соломинку ледяной пунш. Время от времени она вынимала изо рта соломинку и безуспешно пыталась утопить в прозрачном багровом напитке кусочек льда, напоминавший отшлифованную морскую гальку.

Игорь Михайлович наполнил рюмки.

– Что это? Опять коньяк? – спросила Лиля и отшатнулась от стола.

– Пустяки! – ответил Игорь Михайлович. – Пить нужно все, что наливают в бокалы.

– У французов есть мудрая пословица: «Le vin est tire il faut le boire!»[4]4
  Вино налито – нужно его выпить! (франц.).


[Закрыть] – воскликнула Светлана и чокнулась с Лилей.

…И снова Лиля пила.

Официант достал из ведра со льдом бутылку шампанского и раскупорил ее с тем особенным шиком, который достигается большим опытом. Когда вино заискрилось в высоких хрустальных бокалах, Лиля не заметила как перед ней на маленькой тарелке появилась раскрытая плитка шоколада.

– Григорий Александрович, вы хотите меня споить? – спросила Лиля, держа в руках бокал с шампанским. – Я предлагаю тост за дружбу! За такую дружбу, от которой люди становятся сильнее, чище! Что же вы, Игорь Михайлович? Или вам не нравится мой тост?

Лиля была уже заметно пьяна.

– Великолепно! Тост вечный! – ответил Игорь Михайлович.

Шипучее шампанское резко ударило в нос, и Лиля с трудом сделала несколько глотков.

– Что же вы так плохо пьете? – мягко упрекнул ее Растиславский.

Лиле показалось, что и вино Растиславский пил с каким-то особым изяществом и невозмутимым спокойствием. Не морщился, не тряс головой, как это делал муж Светланы, не ловил судорожными пальцами шоколадку или кружочек лимона, когда опорожнял рюмку коньяка. Ничто не ускользало от внимания Лили даже теперь, когда ей снова вдруг стало беспричинно весело. Она отпила еще несколько глотков шампанского и попросила Растиславского, чтобы оркестр сыграл танго.

Оборвав почти на середине фокстрот, оркестр начал медленное танго. Это был заказ Растиславского, Лиля и Григорий Александрович поднялись из-за стола. Лиля вдруг показалась сама себе слабой и беспомощной: отними сейчас Растиславский от ее талии руку – и она рухнет на пол посреди зала. Горячее дыхание Растиславского обжигало ее щеку.

– Не нужно так близко, Григорий Александрович!

Растиславский ничего не ответил и еще ближе привлек к себе Лилю.

– Лиля!..

– Говорите, я вас слушаю.

– Я боюсь вас… Вы не такая, как все. В вас есть что-то от самого… Бога… – он замолк, делая плавный разворот.

– Лучше, если бы от сатаны! – Лиля рассмеялась, глядя в глаза Растиславскому.

– Вот именно от сатаны!.. Я боялся произнести это слово.

И снова Лиля звонко рассмеялась:

– Мне почему-то сейчас дьявольски хочется выпить! Я даже не знаю, отчего это? Скажите, Григорий Александрович?

– Вот уж не знаю.

– Нет, вы знаете. Вы все знаете! Вы только делаете вид, что не знаете.

Дальше танцевали молча. Лиля устала:

– Я больше не могу.

Они кончили танцевать и направились к своему столу. Оркестр сразу же умолк.

Растиславского и Лилю ожидали только что поданные бифштексы.

– Лучшие бифштексы в Москве готовят в «Метрополе», – сказал Растиславский.

Светлана была не в духе. Игорь Михайлович не танцевал. Не раз она взглядом давала знать молодым людям за соседним столиком, чтобы те были смелее. Но никто из них не решился подойти к Игорю Михайловичу, чтобы попросить разрешения пригласить на танец его даму. Настроение Светланы падало с каждой минутой. А когда она увидела, как светились глаза Лили во время танца с Растиславским, ее нетанцующий супруг стал ей невыносим.