Текст книги "Черные лебеди"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

IV

Ровно в семь вечера Дмитрий вошел в «Савой» и прошел к условленному столику. На белоснежной скатерти стояла белая пластмассовая табличка «Стол заказан». Шадрин хотел сесть за соседний стол, но к нему подошел вчерашний официант и, слегка поклонившись, сообщил, что стол заняли его друзья, которые только что звонили из номера и просили несколько минут подождать.

Официант снял со стола табличку и пригласил Дмитрия сесть.

Чтобы сделать приятное своим новым «друзьям», Шадрин решил заказать кое-что до их прихода:

– Бутылку коньяку, кофе и яблоки… Остальное, когда придут товарищи.

– Все уже заказано. – Официант посмотрел в блокнот: – Есть коньяк, есть фрукты, есть черный кофе… Прикажете, пока ждете товарищей, что-нибудь подать?

– Коньяк и яблоки.

С самого утра у Дмитрия болела голова. За целый день он не прикоснулся к еде: от одной мысли о ней его поташнивало. Теперь же, спустя почти сутки после вчерашнего ужина, Дмитрий ощущал голод, поэтому решил до прихода Альберта и Гарри выпить рюмку коньяку и съесть хоть яблоко. Но не успел официант поставить на стол коньяк, как в зале появились вчерашние «друзья» Шадрина. Что-то дрогнуло в душе Дмитрия. Он через силу улыбнулся и встал, чтобы поздороваться с ними за руку.

Улыбка Гарри по-прежнему была просветленной и простодушной.

– Трещит голова? – спросил Гарри и рассмеялся. – Какое великолепное слово у русских – «трещит».

– Трещит… – ответил Дмитрий. – Да еще как! Даже не помню, как вы довезли меня вчера до дому. Больше так пить нельзя… Это нехорошо.

– О! Хорошо, хорошо!.. – воскликнул Гарри. – Я проехал много стран, а такого коньяка нигде не встречал. Армения! – он постучал золотым перстнем по этикетке, на которой красовались золотые медали.

Сразу же после первой рюмки Дмитрий почувствовал себя лучше. Потягивая через соломинку пунш, он смотрел на Гарри и удивлялся: «Какое самообладание! Какое актерское мастерство! Со стороны можно подумать, что это честнейший и благороднейший человек! Одна улыбка покоряет. А ведь волчище!.. Фашист!..»

Шадрин рассказывал, как утром он тщетно силился припомнить все, что было после ресторана, как понравились ему открытки, но деньги…

– Как очутилась у меня тысяча рублей?

Гарри пододвинул Дмитрию блюдечко с красной икрой:

– Просто поделились с вами. Когда не будет у нас – мы охотно, в знак дружбы, примем их от вас. Будем считать, что, когда разбогатеете, вернете с процентами.

После второй рюмки коньяка Гарри принялся хвалить русскую кухню, тут же, словно между прочим, слегка поругивал медлительность обслуживания в московских ресторанах, очень жалел, что невеста Альберта сегодня задерживается на каком-то собрании в своем министерстве. Гарри, поклонник советского балета, принялся расхваливать Галину Уланову, равной которой нет балерины во всем мире…

Уже выпили по третьей рюмке, но Гарри не подходил к тому, во имя чего они подарили Шадрину тысячу рублей.

Как и вчера, хрустально дробился посреди зала фонтан. Продрогший мраморный амур, обреченный немо холодеть под ледяными струями, грустными глазами смотрел куда-то дальше стен. Взгляд его скользил над столиками… Играл тот же оркестр. Та же певица в декольтированном длинном платье пела те же песни, что и вчера. Дмитрий обратил внимание на массивный перстень на безымянном пальце левой руки Гарри. Да, это был тот самый перстень, о котором сегодня утром говорил майор. Подковка, усыпанная мелкими драгоценными камнями.

– Вот это уже совсем не по-русски, – упрекнул Дмитрия Гарри, когда тот отодвинул рюмку коньяка.

– Больше не могу… Нельзя. Сегодня вечером предстоит работа. Завтра выступаю в суде.

– Очень хочу присутствовать на этом процессе, – сказал Альберт. – Солдатом я вас представляю, а вот в роли адвоката не могу вообразить.

– К сожалению, не могу вас пригласить.

– Почему? Насколько я знаю – в вашей стране судебное разбирательство открытое, – удивился Гарри.

– Вы правы, – уклончиво ответил Шадрин, но тут же быстро нашелся: – Завтрашний процесс – закрытый по просьбе сторон. Решается интимная история, в которой замешаны третьи лица. Супружеская неверность… Ну, разумеется, обе стороны просили суд оставить в глубокой тайне их семейные коллизии.

Альберт выпил за здоровье Дмитрия, встал, поклонился и отошел от стола.

– Расскажите поподробнее о себе. Как вы живете, Дмитрий? – спросил Гарри. – Мне кажется, у вас какая-то жизненная драма. Это можно прочитать на вашем лице.

«Неужели вчера что-нибудь ляпнул спьяна?! – подумал Шадрин, но тут же решил: – Нет, не может быть. Это просто тактический ход, перед тем как подойти ближе к делу. Ну что ж, если тебе так кажется, то я польщу твоей наблюдательности».

– Да, у меня сейчас неожиданные осложнения. Но они сугубо личные. Гарри, налейте мне, пожалуйста.

– О! – воскликнул Гарри, услужливо наливая в рюмку коньяк. – Теперь я верю, что вы настоящий русский. Выпьем за то, чтоб в жизни нашей было меньше драм.

Чокнулись, выпили.

«Вот теперь, кажется, хорошо. Теперь я в спортивной форме», – Дмитрий затянулся сигаретой и задумался.

– Скажите, Гарри, что это вы меня второй вечер угощаете?

– Почему вы об этом спросили?

Шадрин задумался:

– После войны я прочитал немало книг американских писателей. Они меня познакомили с нравами американцев. И, признаюсь, мне особенно нравится одна их черта.

– Какая? – спросил Гарри.

– Деловитость.

– Вы правы. У нас в штатах все подчинено одному богу – бизнесу. – Гарри наполнил рюмки: – Выпьем!.. Бизнес – это наша романтика, наша религия.

– Вот поэтому-то я и спросил вас: за что это вы угощаете меня? Зачем дали мне деньги? Ведь вы же без пользы для дела никогда не пожертвуете даже цента. Это у вас, американцев, в крови. Давайте говорить начистоту. Зачем я вам нужен?

Теперь Гарри уже не улыбался. В уголках его рта залегли складки сосредоточенного раздумья.

– Вы правы. Мы, американцы, слишком расчетливые и слишком занятые люди, чтобы бросать деньги на ветер или тратить их на благотворительные цели. Мы очень уважаем древний принцип римлян: «Do, ut des»[6]6
  Даю, чтобы ты мне дал (лат.).


[Закрыть]. И если мы вкладываем в какую-нибудь акцию цент, то получить пытаемся доллар.

– Какое отношение имеет этот латинский принцип к тем деньгам, которые… – Шадрин умолк.

– Я понимаю вас. Вы правы. Вы нам нужны.

– Кому это – нам?

– Мне лично. Я – журналист. Пишу книгу о Советском Союзе. А еще точнее – о советских людях в послевоенные годы. В этой книге я буду восторгаться духовной мощью вашего народа, который не разучился улыбаться, выйдя из кровавой мясорубки четырехлетней войны. В этой же книге я буду печалиться, глядя на скудость технического потенциала вашей страны. В целом советский человек в моей книге предстанет богатырем в лохмотьях.

Шадрин смотрел на Гарри и поражался таким смелым и искренним напором человека, которого он видит второй раз.

– Что же вам нужно от меня: водопад восторга или фонтан печали? – Дмитрий пытался улыбаться, хотя чувствовал, что Гарри не принимает всерьез его горькую улыбку.

– От вас мне нужен фонтан печали, – твердо ответил Гарри, словно давно ждал этого вопроса. – О вас я знаю больше, чем вы думаете.

– Что вы обо мне знаете? – спросил Шадрин, наблюдая за невозмутимым лицом американца.

– Вы с честью прошли войну. Вашу грудь украшают боевые ордена. Вы дважды тяжело ранены. В партию вы вступили не в студенческой аудитории, а между боями… Вы с отличием закончили университет, и вот… – Гарри сделал паузу, наблюдая за лицом Шадрина.

– Что вот? – через силу улыбаясь, спросил Дмитрий.

– Я собственными глазами видел лачугу, в которой живете вы, герой войны. О вашей работе мне говорила Надя. Только прошу вас – не думайте о ней плохо. Она хоть и легкомысленна, но вас высоко ценит. За свою работу вы получаете нищенские гроши. Любой человек на вашем месте может не только возмутиться, но взбунтоваться и потребовать условий, которых он заслужил. – Гарри смолк, щелкнул зажигалкой, закурил.

– Взбунтоваться?.. Каким образом?

– Самым демократическим и самым миролюбивым, – спокойно, словно продолжая безобидный застольный разговор, проговорил Гарри. – Вы пишете подробное письмо в одну из высоких государственных или партийных инстанций. В этом исповедальном письме вы обрисовываете свое безысходное жалкое положение, не скупитесь на слова возмущения. Требуете, чтобы в вашу судьбу вмешались руководители этих инстанций и облегчили вашу участь. Вы требуете предоставления вам приличного жилья и работы по специальности. Вы на это имеете право как гражданин, как юрист высшего класса и как ветеран войны.

– А дальше? – с трудом сдерживая поднимающийся в нем гнев и злость, спросил Шадрин.

– Дальше все очень просто: это письмо вы печатаете у машинистки, направляете его в избранную вами высокую инстанцию и в день отправки письма случайно, по рассеянности, забываете в кафе или столовой папку, в которой среди других несущественных бумаг находится оригинал этого письма с вашей подписью.

– А потом? – Дмитрий чувствовал, как к вискам его приливает кровь и в левой стороне груди начало щемить, отдаваясь тупой болью в плече.

– Это письмо попадает в мои руки. А уж как оно попадает – для вас это не имеет ровно никакого значения. Главное, что по рассеянности вы забыли в кафе папку, которая к вам уже больше никогда не вернется.

– И вы это письмо напечатаете в своей книге о России? – сдержанно спросил Шадрин.

– Да, я опубликую его вместе с другими подобными письмами в своей книге, которая выйдет миллионным тиражом и будет переведена на европейские языки.

Перед Шадриным всплыл образ чекиста, с которым он утром встречался на Кузнецком мосту. «Интересно, как бы он повел себя на моем месте? – подумал Дмитрий, мучаясь в сомнениях, как вести себя дальше, чтобы не быть разоблаченным сидящим против него человеком, мастером стремительного и рискованного диалога, в котором вопросы и предложения ставились резко и до цинизма обнаженно. И тут же решил: – Не торопись говорить «да!» и не спеши отпугнуть этого ловкого и опытного врага решительным «нет!». Дай ему выговориться до конца. Поторгуйся, Шадрин, посей в нем надежду, что за красную цену тебя можно и купить. Пока у тебя все идет гладко».

И Шадрин продолжал игру:

– А вы не задумывались над тем, что после выхода вашей книги, которую переведут на европейские языки, у нас в стране моя песня будет спета? Ведь мы живем по другим законам. Моральные кодексы моей страны и вашей расходятся.

– Я учел и это, – быстро нашелся Гарри, и Дмитрию показалось, что он ему пока верит. – В день потери вашей папки вы сообщаете о ней в бюро забытых вещей, наклеиваете объявление о своей пропаже в кафе на щиток, где обычно висит меню; вернувшему папку вы обещаете в этом объявлении вознаграждение. Одним словом, вы должны застраховаться на триста шестьдесят градусов. Как это сделать – не мне вас учить, вы юрист высшего класса и прошли такую тяжелую войну.

Молчание, повисшее над столом, было тяжелым, враждебным.

– Ваша нерешительность мне понятна, – мягко сказал Гарри и улыбнулся так душевно и светло, словно он разговаривал с любимым братом или со старым другом.

– Да… – Дмитрий тяжело вздохнул, разминая сигарету. – Вы предложили такое, от чего можно потерять сон и покой. Смелый вы человек, Гарри.

Гарри оживился:

– Запомните, Дмитрий: вы говорите с журналистом, который хочет, чтобы его знала Америка. А Америку нужно не только удивлять, но и поражать.

– Но ваши аппетиты простираются и на тиражи в Европе, – заметил Шадрин, прижигая сигарету. И снова перед его мысленным взором предстало строгое лицо чекиста с Кузнецкого моста. Оно как бы говорило: «Все нормально, не сбивайся с курса. Только сделай шаг назад. И внимательно проследи, как будет вести себя дальше этот ловец человеческих душ…»

Гарри уже наступал:

– Я хочу услышать о вашем принципиальном согласии помочь мне сделать эту книгу-бестселлер. Я делаю доллары и умею быть благодарным. Вы должны мне верить. Вашу биографию эта книга не испортит, а деньги… деньги, которыми я поделюсь с вами, сделают вас человеком свободным и независимым. – Гарри откинулся на спинку кресла, улыбнулся своей просветленной улыбкой: – Более того, как мне кажется, ваши высокие инстанции, к которым вы обратитесь с письмом, постараются мгновенно решить ваш квартирный вопрос, предоставить вам блестящую работу и через прессу обвинить меня во всех грехах тяжких.

Дмитрий мрачно молчал.

– Что же вы молчите? Решайте! Я сказал все. Осталось условиться о вашей доле гонорара.

И снова вздох… тяжелый вздох Шадрина прошелестел над столом:

– Вы безрассудно рискуете, Гарри. Как можно давать столь опасное задание человеку, которого вы видите второй раз?

Гарри желчно усмехнулся:

– Прежде чем стать журналистом, я познакомился с римским правом, с Конституцией Америки и с вашим Уголовным кодексом.

– И что же вынесли из всего этого? – Шадрин любовался изумительным хладнокровием и выдержкой Гарри.

– Вам как юристу этот закон известен. Testis unus – testis nullus[7]7
  Один свидетель – ни одного свидетеля (лат.).


[Закрыть]. И если вы завтра утром пойдете в органы государственной безопасности и заявите, что я уговаривал вас совершить преступление, – вам могут не поверить. Вы этого просто не докажете. Нас было двое: вы и я. В ответ на это я могу втянуть вас в такую историю, что вы из нее подобру-поздорову не выберетесь.

Дмитрий почувствовал, как по спине его проплыл холодок. Он даже поежился. Разговор принимал неожиданный и острый оборот.

– Вчера вы случайно ничего не предприняли, чтобы втянуть меня в подобную историю? – стараясь скрыть волнение, спросил Шадрин.

– Так, пустяки… – Гарри полез в нагрудный карман пиджака и вытащил пачку фотографий, на каждой из которых Дмитрий увидел себя. Вот он сидит за столом вдвоем с Надей, вот он при выходе из ресторана, в туалетной комнате, умывается под краном, рядом с машиной, в машине… На всех фотографиях Дмитрий был то рядом с Гарри, то рядом с Альбертом. Технически фотографии были выполнены безукоризненно.

Дмитрий через силу улыбнулся, но улыбка получилась горькая, вымученная:

– Что же, недурно. Не сомневаюсь, что, кроме колледжа и университета, вы окончили еще одно серьезное учебное заведение. И, очевидно, закрытое.

Гарри щелкнул зажигалкой:

– Это уже детали. Главное в вас. Мне нужна ваша помощь. Помочь всего-навсего единственный раз. Письмо… Ваше гневное письмо. Больше мы никогда не увидим друг друга. Я уеду в Америку, а вы сможете безбедно жить два-три года. Думайте и решайте.

К столу подошел Альберт.

– Что-то у вас траурные физиономии? Давайте лучше выпьем, – сказал он, садясь на свое место.

Шадрин перевел взгляд на Альберта. Не таким он был вчера, когда рядом с ним сидела Надя.

– А вы, Альберт, вы же румын? Что роднит вас с бизнесом американца?

– Законы дружбы, – ответил Альберт и тут же, словно боясь, что Шадрин неправильно поймет его, продолжил: – Для дружбы не существует национальных границ.

Ненавистны были сейчас Шадрину два этих вылощенных, уверенных в себе иностранца, которые вели себя так, словно они были хозяева, а он, Дмитрий, – робкий чужестранец, впервые ступивший на московскую землю. Не он, а они диктовали ему условия «дружбы».

– Вы не дадите мне на память эти фотографии? – попросил Шадрин, и ему снова вспомнилось лицо человека с Кузнецкого моста. «Правильно ли поступаю? Не лишнее ли я выпил? Нет, пожалуй, я слишком трезв, чтобы разговор вести спокойно и разумно. Я просто зол. Главное – не отпугнуть, не наделать глупостей. Это, как видно, крупная и опасная птаха. Наверное, нужно сказать «да». Это меня сегодня ни к чему не обязывает. Когда скажу «да» – он начнет денежный торг. И, может быть, обернется ко мне новой гранью».

Однако, решив сказать «да», Дмитрий хотел показать, что он еще колеблется, не решается. Нужно еще помучиться, пострадать, чтобы пойти на такой шаг.

– Я хочу выпить. Сегодня, как никогда! – твердо и решительно сказал Дмитрий. – Вы поставили передо мной дилемму, от которой у меня дрожат руки. Прошу вас, не торопите с ответом.

И снова выпили. Никто не ел. Все молча потягивали через соломинку ледяной пунш. Дмитрию казалось, что он совсем не пьянеет. Но это только казалось. Все сильнее и сильнее поднималось в нем озлобление: «Почему так несправедлив мир?»

Полузакрыв глаза, Шадрин сидел неподвижно. Так отдыхают от усталости в дороге: на грани сна и бодрствования.

Ощутив на своем плече руку, Дмитрий открыл глаза.

– Вы спите? – тихо спросил Гарри.

– Нет, я думаю.

Теперь Дмитрий почувствовал, что он опьянел. Но опьянел не так, как вчера. Его рассудок работал четко. Перед глазами стоял майор с Кузнецкого моста.

Шадрин вспомнил светлую, лунную ночь под Бородином. Шел тихий снег. Первый ранний снежок в середине октября сорок первого. Их только что сгрузили с эшелона, прибывшего с Дальнего Востока. Перед боем полк клялся, стоя на коленях, под гвардейским знаменем. Пушистые хлопья снега плавно кружились и падали на землю, на обнаженные стриженые головы солдат, на седые волосы командира полка.

– Ох, Гарри, Гарри… – Дмитрий тяжело вздохнул, и голова его склонилась низко над столом.

– Что с вами? – спросил Гарри, глядя то на Альберта, то на Дмитрия.

– Не поднимается язык… Страшно, – Дмитрий в упор смотрел на Гарри, а сам думал: «А что, если встать и одним ударом сбить с самоуверенной рожи всю спесь и надменность? – Но тут же другая, сторожкая мысль остудила поднимающуюся из глубин сердца злобу: – Нет, так нельзя. Нервы, товарищ Шадрин. До сих пор ты свою роль играл неплохо. А вот теперь барахлишь, вино в тебе взыграло. Майор предупреждал: пей осторожно, не теряй рассудка… Итак, Шадрин, действуй. Скажи предательское «да».

– Альберт, ты, кажется, в девять обещал позвонить Наде?

Альберт встал и молча удалился.

– История знает примеры, когда вопросы войны и мира короли и императоры решали быстрее, чем вы решаете эту пустяковую задачу, – сказал Гарри.

Дмитрий смотрел на Гарри, а в голове его огненными жгутами свивались мысли: «Фашистская гадина!.. Может, ты под Варшавой выстрелил в меня из фаустпатрона! Может, из-за тебя моя жизнь несколько раз висела на волоске…»

Дмитрий перевел усталый взгляд с Гарри на мраморного амура, купающегося в струях фонтана. Его губы плотно сжались, образовав серую ленту.

– Вист! – твердо ответил он.

– Повторите! – строго сказал Гарри.

– Да!

– Вас устраивает тридцать процентов задатка?

– Нет!

– Что же вы хотите? – тихо спросил Гарри.

– Семьдесят процентов.

– Это мне уже нравится. Вы деловой человек.

«Дальше, дальше, сволочь!.. Я терплю! Я много еще вытерплю. Моя шкура дубленая. Покупай меня! Ну, что же ты смотришь взглядом Иуды?!» И тихо спросил:

– Во сколько вы меня оценили?

– На первый случай, когда вы оставите папку в кафе или столовой, получите тысячу долларов.

– Когда я должен это сделать?

– Желательно не позднее двадцатого. Сегодня пятое. В вашем распоряжении две недели.

– Я постараюсь.

– Завтра вы получите небольшую сумму на рабочие расходы.

– Где встречаемся?

– Только не здесь. Завтра в семь вечера у фонтана на площади Пушкина.

Вернулся Альберт.

– Ну как? – спросил его Гарри.

– Все в порядке. Она будет через час.

Гарри, улыбаясь своей ослепительной улыбкой, звонко щелкнул пальцами и воскликнул:

– Итак, Альберт, пари выиграл я!

– Не понимаю вас… – Шадрин отшатнулся от стола и заморгал глазами, точно их чем-то запорошило. – О каком пари речь?

Гарри снисходительно, как ребенка, похлопал Шадрина по плечу:

– О, Митя!.. Митюха!.. Вы наивный русачок. Итак, Альберт, за тобой две тысячи долларов! Две тысячи золотых долларов взамен десяти русских бумажек, на которые в России можно купить поношенный костюм в комиссионном магазине.

– Выражайтесь яснее, Гарри, – еще не понимая, о каком пари идет речь, сказал Шадрин. – Я не шутки шутить пришел сюда.

Скрестив на груди руки, Гарри звонко расхохотался. Альберт сидел насупившись и безуспешно старался соломинкой утопить в пунше льдинку.

– Почему вы хохочете?! – Дмитрий смотрел на Гарри и чувствовал, как кровь тугими, горячими волнами приливала к его щекам.

– Я ставил на вас. Против моей тысячи бумажных рублей Альберт поставил две тысячи золотых долларов! – и снова приступ смеха душил Гарри. – А вы, однако, хороший актер. Вы далеко пойдете!

Шадрин ничего не понимал. Он глядел то на Гарри, то на Альберта. «Неужели разыгрывают?.. Или я пьян и мне все это кажется?..»

Гарри добродушно похлопал Дмитрия по плечу и улыбнулся своей обворожительной улыбкой:

– Все очень просто. Спектакль сложился сам по себе. Вчера, когда мы с Альбертом спускались в ресторан, я сказал, что каждый третий русский, сидящий в «Савойе», – это или чекист с Лубянки, или агент уголовной полиции. Он с этим не согласился. Мы поспорили. А когда увидели вас, Альберт против моей тысячи рублей поставил две тысячи долларов. Он был готов рисковать большим, утверждая, что вы не чекист и не агент полиции.

Гарри перевел взгляд на Альберта, который нервно стучал наконечником мундштука о донышко тарелки:

– Эх, Альберт, Альберт! Оказывается, в ваших скалистых Карпатах еще не перевелись легковерные аркадские пастушки.

– Ну… и что дальше?.. – слова Дмитрий выдавливал из себя с трудом. Они захлестывали горло. – Как же дальше шел у вас спор?

И вдруг в сознании Шадрина зримо всплыл сон, который мучил его последние годы: в него из фаустпатрона из-за развалин особняка целится фашист. Дмитрий мечется, ищет укрытия, но нигде нет ни окопчика, ни бугорка. Ноги как ватные… А он, фашист, все целится, хочет не промахнуться. И вдруг Дмитрий вспоминает, что война давно кончилась, что вот уже много лет солдаты Германии и России не стреляют друг в друга. «Что же ты целишься в меня?.. Ведь война давно закончилась… Ты уже раз выстрелил в меня, помнишь, под Варшавой?.. Осколок твоего патрона порвал мне аорту. С тех пор я глубокий инвалид. Я уже дважды одной ногой стоял в могиле…»

– В машине я вручил вам при Альберте пакет с деньгами и написал записку, в которой назначил свидание на сегодня…

– Дальше? – Шадрин исподлобья смотрел на Гарри и чувствовал, как кулаки его наливаются каменной тяжестью.

– Сегодня утром вы встали и обнаружили у себя открытки и деньги, – вытирая платком с глаз слезы, которые у него выступили от смеха, Гарри делал вид, что не замечает, как от каждого его слова, точно судорогой, сводило лицо Шадрина.

– Ну, ну… продолжайте, – еле слышно проговорил Шадрин.

– А дальше вы побежали на Кузнецкий мост. Там вы получили задание от ЧК и галопом поскакали переодеваться в свой единственный костюм. Вы решили, что делаете большое патриотическое дело! Вы шли ловить заокеанских шпионов! Наивные русские! Вы очень любите ловить в своей стране шпионов.

Дмитрий налил в фужер коньяку и залпом выпил до дна. Запил шампанским. Его била нервная лихорадка. Зубы стучали… Гарри невозмутимо курил сигару и, словно любуясь Шадриным, улыбался.

– Значит, никакого задания не будет? – через силу, хрипло процедил Шадрин.

– Разумеется, друг мой! Все это была милая шутка иностранного туриста, который хорошо знает нравы русских. Мы, американцы, любим азарт во всем: в бизнесе, в отдыхе, в спорте, даже в дружбе.

Лицо Шадрина перекосило недоброй, желчной улыбкой, глаза налились кровью.

– Вы говорите, что хорошо знаете нравы русских? А хорошо ли?.. – он хотел встать, опираясь локтями о стол, но, раздумав, тут же тяжело сел. – Нет, вы не знаете, Гарри, нравы русских!.. Ох, как плохо вы знаете эти нравы, Гарри! С тысячью рублями у вас получилась авантюра. А впрочем… Впрочем, вы просчитались. Грубо сработали. Очень грубо! И то, что вы выдаете за шутку, – это ваш просчет. Такие стервецы, как вы, тысячу рублей на ветер не бросают!..

Гарри перестал смеяться. Лицо его посуровело. Отпив несколько глотков шампанского, он сказал:

– Видите ли, май дарлинг, я всего-навсего турист и люблю импровизировать. И то, что вы приняли за государственную трагедию, была лишь легонькая бытовая комедия. К тому же она, кажется, подходит к концу. Нужно опускать занавес. Finita la commedia![8]8
  Конец комедии! (итал.).


[Закрыть]

Видя, что Шадрин полез в нагрудный карман, Гарри предупредительно остановил его:

– Вы за деньгами? Не утруждайте себя, счет уже оплачен.

Дмитрий вытащил из кармана пачку сторублевых бумажек и потряс ею над столом, не сводя с Гарри взгляда. Что-то мстительное уловил Гарри в этом напряженном, тяжелом взгляде. Он уже собрался было встать из-за стола и раскланяться, но Дмитрий наклонился к нему и опустил на его плечо тяжелую руку:

– Сидите!.. Разговор еще не окончился!..

Кровь отхлынула от лица Шадрина. Он сидел не шелохнувшись, в упор глядя на Гарри.

– Вы сказали, что комедия окончена?.. А я считаю, что она не окончена! Ее последние строки буду дописывать я!..

Гарри хотел подняться, но Шадрин грубо осадил его.

Все, что было дальше, происходило подсознательно, как в бреду или в тяжелом, кошмарном сне. Шадрин, обуянный злобой и ненавистью, забыл наказ майора с Кузнецкого моста. Он резко встал, и кисть его левой руки опустилась на пышную шевелюру Гарри и намертво замкнулась. Тяжело дыша в лицо Гарри, он сильным рывком поднял его со стула.

– Вы сумасшедший! – вскрикнул от боли Гарри.

Широкой отмашью правой руки Шадрин дважды со звоном хлестнул пачкой новеньких сторублевок по щекам Гарри. Замахнулся в третий раз, но новенькие деньги выскользнули из руки и золотым листопадом разлетелись по сторонам.

– Это ты, гадина… выстрелил в меня… из фаустпатрона!.. Ты!.. Ты!.. Там, под Варшавой!..

Подоспевший официант принялся проворно подбирать деньги, мешая их с мелочью, зажатой в руке.

Альберт вместе с креслом отодвинулся от Шадрина. А Дмитрий с налитыми кровью белками глаз, с побледневшим лицом стоял грудь в грудь с Гарри и крепко сжимал омертвевшими пальцами его пышную шевелюру.

– За свой поступок вы ответите по Уголовному кодексу! – прокричал побледневший Гарри, поводя по сторонам испуганными глазами.

– Я отвечу!.. Отвечу за все! Одним разом!.. – с надсадным хрипом проговорил Дмитрий. – На первый случай вы хотели купить меня за тысячу долларов. Вчера вы дали мне задаток… Сегодня ты выиграл на мне пари!.. – зубы Шадрина стучали, как в лихорадке. Он дрожал. – Я тоже держу пари! Против твоих тысячи долларов я ставлю пять лет лишения свободы!.. Ты слышишь, фашистская гадина: пять лет тюрьмы по Уголовному кодексу моей Родины!..

С этими словами Шадрин нанес Гарри неожиданный и сильный удар в лицо. Снизу вверх, в подбородок. Этот опасный удар боксеры называют апперкотом. Как подрубленный, Гарри плашмя грохнулся на спину и, проехав метра полтора по скользкому полу, очутился под соседним столом.

Альберта точно ветром сдуло.

…В ресторане поднялся шум. Оркестр замолк. Оборвалась обычная, торжественно-праздная жизнь первоклассного столичного ресторана.

В тумане буйного опьянения и неукротимой злобы, затмившей сознание, Дмитрию казалось, что все, кто сидят в ресторане, – друзья и соотечественники Гарри, и все они причастны к тайному сговору против него. Все они смотрят на него чужими, ненавидящими глазами.

Широким взмахом руки Дмитрий смел со стола все, что на нем было.

Хрустальные рюмки звонкими осколками катились по паркету к мраморному фонтану. Из-за соседних столов вскакивали посетители. Они отбегали в глубину зала, за фонтан. Спокойным оставался один амур, купающийся в холодных струях.

Шадриным овладело бешенство. Теперь он видел и понимал только одно: против него весь зал. Все они хотят купить его за тысячу долларов. Он поднял высоко над головой стоявший в стороне служебный столик официанта и шагнул с ним к фонтану, туда, где стадно скучились перепуганные люди в черных костюмах и белых накрахмаленных сорочках.

Кто-то из официантов повис на плече Шадрина. К нему подоспел второй, третий… А Шадрин все шел и шел вперед. На его поднятых руках угрожающе покачивался стол.

– Вы не были на Эльбе, сволочи!.. У вас не хватит долларов, чтобы купить русского!.. – с этими словами Шадрин споткнулся и грохнулся на паркет вместе со столом. Он не заметил, как кто-то подставил ему подножку. Упал прямо перед фонтаном.

От удара при падении или от нервного шока он потерял сознание.

…Проснулся Дмитрий рано утром. Открыл глаза и не мог понять: где он, что с ним? Продрогший, он лежал на деревянном диване, покрытом белой медицинской клеенкой. Рядом с ним, слева, на таком же диване спиной к нему лежал полуголый человек с биркой на ноге. Шадрин повернул голову направо – та же картина. На таком же диване скрючился полуголый старик с синюшным одутловатым лицом алкоголика. К его ноге тоже была привязана бирка с номером. Дмитрий перевел взгляд на свои голые, покрытые гусиной кожей, ноги и увидел… «О, Боже!..» У щиколотки бечевкой была привязана фанерная бирка с номером «78».

Сквозь низкое оконце в полуподвал сочился мутно-серый рассвет. Дмитрий закрыл глаза. Из груди его вырвался сдавленный стон. Где-то за спиной кто-то тоже стонал. «Что это – сон?.. Куда я попал?»

Шадрину стало страшно. Не хватало воздуха… Он снова открыл глаза и увидел перед собой тучного седоусого старшину милиции. В руках он держал флакон с лекарством.

– Старшина, где я нахожусь?

– Что, первый раз?

– Первый.

– Тогда поздравляю, голубчик. Ты в надежном месте.

– Так где же я?..

– В вытрезвителе. На машине-то тебя, паря, привезли не на простой, не на милицейской.

– А на какой же? – упавшим голосом, еле слышно спросил Шадрин.

– Сурьезная машинешка. Но ничего, с кем не случается. Отдыхай, за тобой приедут.

Дмитрий закрыл глаза и долго лежал неподвижно. «Докутился, Шадрин… Докатился до последней, до самой позорной ступеньки. Человек с номером семьдесят восемь. Думал ли ты когда-нибудь, что придется проснуться вот так… Лучше бы в сорок первом остаться лежать там, на Бородинском поле…»