Текст книги "Черные лебеди"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

– Слышала, когда дедушка с академиком Видениным в кабинете разговаривал. Стирала пыль с подоконника и ухо навострила. Правда, не все поняла, а вот то, что чуть беда не случилась, – своими ушами слышала. И все из-за чего, ты думаешь? Из-за телефона, из-за нашей дурьей выходки…

Все это произошло давным-давно, в войну, когда Лиля была маленькая, когда дедушка был в добром здоровье и в славе. И вот теперь… телеграмма.

Из задумчивости Лилю вывел звонкий голос стюардессы:

– Граждане пассажиры! Мы приближаемся к столице нашей Родины Москве. Посадку делаем в аэропорту Внуково!

Лиля открыла глаза и повернула голову влево. Николай Иванович спал крепким сном утомленного человека, который даже в неудобном положении испытывает от сна наслаждение. Она не стала будить его, решив – пусть еще несколько минут поспит. И только когда самолет заметно пошел на снижение и пассажиры зашевелились, Лиля положила руку на плечо своего спутника:

– Вставайте!.. Москва…

Спросонок сибиряк долго тер кулаками глаза и, чтобы прогнать дремоту, резко тряхнул головой:

– Вот это махнул!.. Пол-Европы проспал. Не разбуди – проспал бы и Азию.

Вскоре к самолету подкатил трап, и они спустились на землю.

Лилю била нервная дрожь, пока они ехали в низеньком автовагончике от самолета до аэровокзала. А когда она почти вбежала в телефонную будку и с замиранием сердца набрала номер телефона, то вдруг почувствовала, как сердце в груди ее, делая мягкие зыбистые перебои, то вдруг проваливается куда-то вниз, то, делая сильный толчок, вскидывает к горлу удушливую волну крови.

В трубке плыли длинные мучительные гудки. Один, другой, третий, четвертый… К телефону никто не подходил. «Неужели нет дома и няни Марфуши? Неужели опоздала?..» А длинные гудки ныли, рвали душу. Лиля уже хотела повесить трубку, как гудки в ней прекратились.

– Кто это? – послышался в трубке еле слышный, болезненный голос няни Марфуши.

Лиля почувствовала, как сердце в груди ее снова замерло. Говорить было трудно. Слова, застревая где-то в горле, летели в трубку рваными кусками:

– Няня!.. Это я, Лиля… Я только что с самолета… Я во Внуковском аэропорту. Где сейчас дедушка? Что с ним?.. Вы меня слышите, няня?..

– Слышу… – донесся из трубки дребезжащий голос няни Марфуши. – Вот хорошо, что прилетела. Уж мы так тебя ждем, все жданки съели.

– Где дедушка?.. Что с ним? – захлебываясь словами, кричала Лиля в трубку.

– Все в госпитале, все там… Вот уже третью неделю лежит… Все тебя ждет, бредит тобой…

– В каком госпитале, няня?

– В своем, в каком же ему быть… Во втором отделении.

– Что с ним, няня?

– Сердце… Схватило так, что думали и не выкарабкается. Сейчас немного полегчало.

– Няня, я еду прямо к нему, в госпиталь. Пока! Скоро буду дома, – Лиля повесила трубку и, с трудом сдерживая душившие ее рыдания, заплаканная, с полыхающими, как маки, щеками вышла из будки.

Ее разговор Николай Иванович слышал. У него отлегло от сердца.

– Слава Богу, жив, – выдохнула Лиля и перчатками стерла со щек слезы.

– Разрешите, я довезу вас до госпиталя? – с выражением виноватости на лице сказал Николай Иванович, словно то, о чем он просил, было важнее для него, а не для Лили.

– Но у вас в Москве, очевидно, много своих дел? Спасибо за то, что вы сделали для меня во время полета…

– Какие у меня дела?! Вот сейчас получим вещи, возьмем такси – и через час вы будете у деда.

– Николай Иванович, я вам так обязана! – приложив к груди руки, проговорила Лиля. – Вы возитесь со мной, как с дочкой.

– Вот дочки-то мне Бог как раз и не послал. Все солдатами одаривал. Пять сынов, и всем я по плечо, – и снова широкая, с русским простодушием и удальцой в искринках глаз улыбка опахнула лицо Николая Ивановича.

– Ну что ж, раз так, – поедем, – Лиля по-мальчишески озорно щелкнула пальцами и звонко поцеловала Николая Ивановича в щеку.

Получив вещи, они сели в такси.

– Военный госпиталь имени Бурденко, – бросила Лиля уже немолодому шоферу, который знающе кивнул головой и уверенно взял с места вторую скорость. – И если можно – побыстрей. Едем к тяжелобольному.

Николай Иванович, сидевший на заднем сиденье, легонько хлопнул таксиста по плечу:

– Выжми, браток, из техники все, на что она способна.

– Понято, – ответил шофер, и стрелка спидометра, дрогнув, медленно поползла вправо.

По бокам широкого асфальтированного шоссе мелькали кусты, проносились мимо зеленые островки молоденьких березовых рощиц, позади оставались подмосковные деревушки.

Понимая, что Лиле сейчас не до разговоров, что вся она во власти ожидания предстоящей встречи с дедом, Николай Иванович почти всю дорогу молчал, оглядывая придорожные окрестности. Уже подъезжая к окраине Москвы, это тяжелое молчание нарушила Лиля:

– Как будете добираться до дома: самолетом или поездом?

– Самолетом. Пока доберешься поездом – у новорожденного отрастет борода, – пошутил Николай Иванович.

– Если будет трудно с гостиницей – приезжайте к нам, у нас хватит места, – предложила Лиля.

– Спасибо, – отозвался Николай Иванович. – Думаю, что обойдусь без гостиницы. Тороплюсь домой.

– Так куда вы сейчас? Прямо в аэропорт?

– Как куда? С вами! Довезу вас до госпиталя, куплю внукам гостинцы – и на самолет, – и несколько помолчав, сказал: – Дедушке передайте от меня привет. Хоть лично мы с ним незнакомы, но видеть я его видел.

– Где?.. – Лиля круто повернулась к Николаю Ивановичу.

– Два года назад, в Кремлевском Дворце. Помню, с докладом он выступал. И сейчас стоит перед глазами – такой седой, представительный. Тогда мне показалось, что он чем-то смахивает на Александра Невского.

– Что же вы вчера не сказали мне об этом?

– Расстраивать вас не хотел, вам и так трудно было. Когда жалеют – горе труднее переносится. По себе знаю.

Наконец машина вырвалась на Калужское шоссе. У заставы долго стояли перед светофором. Не меньше Лили нервничал и Николай Иванович. А когда пересекли Калужскую площадь и выехали на Большую Якиманку, сибиряк стал выходить из себя, видя, как впереди прямо под самым носом еле-еле тащится старенький «Москвич».

– Обойди, дружок, эту колымагу! – попросил он таксиста, наклонившись к нему.

– Нельзя, – ответил шофер. – Обгон здесь запрещен. Правительственная трасса.

Николай Иванович наклонился почти к самому уху шофера:

– Говоришь, правительственная? Тогда давай, браток, выходи на правительственную! Жми на всю железку!..

Шофер усмехнулся и покачал головой:

– Шутник ты, паря.

– Я не шучу, – строго сказал Николай Иванович и вытащил из кармана алую книжку, на кожаной корке которой было вытеснено золотом: «Депутат Верховного Совета СССР». – В случае чего – ответственность беру на себя.

– А если штраф? – спросил шофер и, взяв чуть левее, обогнал вертлявого «Москвича».

– Это проще. Справимся, – откликнулся сибиряк.

Стрелка спидометра доходила до предела.

Но вот наконец и военный госпиталь. Не раз здесь вместе с дедом, бывала Лиля. В проходной ей сказали, на каком этаже и в какой палате лежит профессор Батурлинов. Лиля получила пропуск, халат и вернулась к Николаю Ивановичу, который, выйдя из такси, курил.

– Что вы мучаетесь из-за меня? Ведь у вас, наверное, куча своих дел?!

– Не беспокойтесь за меня. Все свои дела я переделал.

– Спасибо вам за все, Николай Иванович. Будете в Москве – звоните, заезжайте, – Лиля крепко пожала сибиряку руку и, помахав ему, скрылась в проходной госпиталя.

Длинные коридоры, белые халаты, запах хлороформа… Чистота, белизна, тишина… Вот, наконец, и семнадцатая палата. Лиля тихонько открыла дверь и бесшумно вошла.

У окна на белой высокой кровати, смежив веки, лежал профессор Батурлинов. Большая волосатая рука старика покоилась на широкой груди.

Лиля видела крупный четкий профиль деда и его взлохмаченные толстовские брови. Затаив дыхание, она подошла к кровати. Скрип паркета вывел больного из полудремотного состояния. Он слегка повернул голову, и взгляд его встретился со взглядом Лили. И в ту же секунду дрогнуло что-то в лице старика. В его широко открытых глазах вспыхнула радость. Он улыбнулся.

– Лиля… дочка… – глухо, всей грудью выдохнул Батурлинов. Рука его скользнула с груди и потянулась к Лиле: – Приехала!..

Лиля встала на колени у изголовья деда и, сжав в ладонях его исхудавшую руку, поднесла к лицу и принялась целовать. И слезы… Неудержимые слезы катились из глаз ее.

– Дедушка… дедуля… – с трудом выговаривала она, обливая слезами руку Батурлинова.

– Не плачь… Все будет… хорошо…

Батурлинов нажал кнопку, и в следующую минуту вошла дежурная сестра. Увидев Лилю, она сразу же узнала ее:

– Лилиана Петровна? С приездом!..

– Спасибо… – сказала Лиля и встала с коленей.

– Я слушаю вас, Гордей Никанорович, – медсестра подошла к кровати больного.

– Позвоните профессору Крылову и передайте, что мне уже лучше. Что я уже второй день обхожусь без кислородной подушки.

– Хорошо, позвоню немедленно, – сказала и тихо прикрыла за собой дверь палаты.

Батурлинов лежал на спине и смотрел на Лилю так, словно хотел навсегда запомнить ее такой, какой она была сейчас: заплаканная, одновременно счастливая и несчастная. Она верит деду, вернее, хочет верить, что все будет хорошо. И тут же где-то рядом с надеждой стыла в душе Лили тревога: перенесет ли он свою болезнь?

И это волнение было прочитано Батурлиновым.

Лиля села на стул, стоявший рядом с кроватью.

– Прямо с самолета?

– Да.

– Устала?

– Нет.

– Ты должна хорошенько отдохнуть…

Говорить Батурлинову было трудно. И это Лиля видела.

– Тебе что-нибудь принести? – спросила она и тут же поняла нелепость своего вопроса.

Батурлинов улыбнулся:

– Пока ничего не нужно. Настаиваю только на одном…

– На чем?

– Чтоб ты верила. Мне от этого будет легче. Будет все хорошо, – Батурлинов, смежив веки, некоторое время молчал, потом тихо проговорил: – Я еще нужен… Нужен тебе… Людям…

III

Вчера вечером директор школы сообщил Шадрину, чтобы он сегодня утром к десяти часам прибыл в райком партии к инструктору Паршину, имея при себе партийный билет. Причины вызова не знали ни директор, ни секретарь парторганизации школы.

Спал Шадрин тревожно. В голову лезла всякая чертовщина. Напряжение неизвестности передалось и Ольге. Во втором часу ночи, чувствуя, что Дмитрий не спит, вздыхает и ворочается с боку на бок, она встала, включила ночник и принесла Дмитрию таблетку димедрола:

– Прими. Даже детям врачи рекомендуют, когда те плохо спят. А вообще зря ты накручиваешь. Может, какое-нибудь небольшое партийное поручение.

Дмитрий принял таблетку. Но и после нее не засыпал долго. А когда проснулся – в окно бил ослепительный сноп солнца. Часы показывали половину восьмого.

– Твоя таблетка с наговором. Уснул, как провалился в облако.

Ольга хлопотала с завтраком.

– Голова не болит?

– Светла и легка, как тополиный пух.

За завтраком Ольга видела, что ест Дмитрий как-то механически, словно выполняет обязательный ритуал, а сам думает об одном: «Зачем?.. На что я понадобился?»

Успокоился Шадрин только тогда, когда, предъявив партбилет вахтеру, поднялся на третий этаж и нашел комнату, в которой находился инструктор Паршин.

Вместо живой кисти правой руки на папке перед ним на столе лежал в черной перчатке с негнущимися пальцами протез. Через всю правую щеку Паршина тянулся лиловатый шрам. «Рубануло осколками», – подумал Шадрин, вглядываясь в лицо инструктора. Один лишь вид Паршина, его просветленная улыбка и через стол протянутая для пожатия левая рука сразу же успокоили Дмитрия.

– Слышал, слышал я о вас, Дмитрий Георгиевич!.. Почему-то даже представлял вас вот именно таким.

– Что же вы обо мне слышали: хорошее или…

– Только хорошее! На прошлой неделе на бюро райкома слушали отчет заведующего роно. Ваше имя упоминалось добром. И не раз. Правда, случилось так, что никто из членов бюро, к нашему стыду, никогда не изучал ни логику, ни психологию. Наверное, мудреная наука?

– Как и всякая наука, если в нее нырнуть поглубже.

– Что верно, то верно, – неопределенно ответил Паршин, и лицо его как-то сразу стало угрюмее. – Наверное, и не догадываетесь, зачем пригласил вас?

– Ломаю голову со вчерашнего вечера, – сдержанно ответил Шадрин.

– Затевается, Дмитрий Георгиевич, огромное дело. Дело государственных масштабов! И вам, как бывшему фронтовику-разведчику, да к тому же юристу, хотим поручить ответственное задание.

Паршин встал и, припадая на правую ногу, подошел к географической карте, висевшей на стене, провел по ней ладонью слева направо, словно сметая невидимую пыль.

– По всей стране… от Бреста и до Владивостока, – черный протез кисти скользнул по карте слева направо, потом сверху вниз, – от Мурманска и до Памира, в городах и селах, на заводах и фабриках, в учебных заведениях и в государственных учреждениях… стихийно, без всякого нажима сверху, сами собой, как результат проявления революционного инстинкта народа, создаются добровольные дружины по борьбе с хулиганством, пьянством и прочими безобразиями. В эти народные дружины идут рабочие, служащие, студенты… Идут даже старики, кто когда-то держал оружие и кому дороги тишина и порядок родного города или села, – припадая на правую ногу, Паршин подошел к столу, ловко достал левой рукой из пачки сигарету, размял ее и, прижав к столу протезом спичечный коробок, зажег спичку. Прикуривая, он пристально смотрел на Шадрина, словно взвешивая: справится ли тот с заданием, которое он хочет поручить ему. – Теперь, думаю, догадываетесь, зачем я пригласил вас? Вас, боевого фронтовика, под началом которого… – Паршин осекся, словно что-то припоминая или подсчитывая в уме: – Сколько старшеклассников слушают ваши уроки по логике и психологии?

– Более двухсот. А если точно – двести восемьдесят три человека.

– Ого!.. Это же целая стрелковая рота здоровых парней, готовых, судя по вашему авторитету у них, пойти за вами в огонь и в воду. Да, да, не скромничайте, нам многое известно.

– Перехваливаете вы меня, Сергей Петрович. Эдак, я, чего доброго, и нос задеру.

И снова лицо инструктора посуровело:

– Прежде чем пригласить вас, мы, Дмитрий Георгиевич, перебрали более двух десятков кандидатур. Остановились На вашей мужской школе и персонально на вас. С вас, с вашей школы мы сделаем этот зачин в нашем районе.

Телефонный звонок оборвал беседу. Дмитрий понял, судя по обрывкам фраз Паршина, что разговор касался вопроса, по поводу которого его вызвали в райком. Слово «дружина» инструктор произнес несколько раз.

Закончив телефонный разговор, Паршин некоторое время молча смотрел на Шадрина, чувствуя, что тот о чем-то хочет спросить.

– Вопросы есть?

– С чего вы предлагаете начать создание дружины? – спросил Дмитрий и, случайно набежав взглядом на раскрытый настольный календарь, прочел на нем написанную крупными буквами свою фамилию.

– Думаю, что для начала вам необходимо встретиться с руководством отделения милиции. Они в курсе дела. Ваша кандидатура им рекомендована райкомом и исполкомом. В районе создается восемь дружин. Четыре из них будут сформированы из рабочих заводов и фабрик, две – из студентов, ядром седьмой дружины будут курсанты военной академии. Восьмая дружина, самая юная, будет ваша. Двести с лишним человек – молодых, сильных, каждый в душе – романтик.

Два часа беседы с инструктором пролетели незаметно. Паршин познакомил Шадрина с проектом устава народных дружин, проинформировал о формах связи добровольных отрядов с органами милиции, о порядке патрулирования, о территориальных участках, закрепленных за каждой из восьми дружин района…

Перед тем как на прощание пожать Шадрину руку и пожелать ему успехов, Паршин спросил:

– Какими вы представляете себе первые шаги?

– Надо подумать. Об этом доложу вам, когда сделаю эти первые шаги, – сдержанно улыбнувшись, ответил Шадрин.

– Тоже разумно, – Паршин взглянул на часы и сделал в календаре заметку. – К вам, Дмитрий Георгиевич, просьба: будут трудности – звоните. Удачами делитесь с районным штабом народных дружин. Пока он будет располагаться в одной из комнат райкома комсомола. Это этажом выше. А сейчас – желаю успеха.

Уже в самых дверях, сжимая своей сильной левой рукой левую руку Шадрина, Паршин сказал:

– Райком на вас надеется. Не забывайте, что Московский Кремль находится на территории нашего района. А из окон вашей школы видна Спасская башня. Еще раз – удачи вам.

…Ольга встретила Дмитрия, когда он только что свернул в тихий переулок, где в зелени старых акаций и лип затерялся старомосковский деревянный домик. Спрыгнув с крыльца, она кинулась ему навстречу:

– Ну как?

Дмитрий молча убрал со своих плеч руки Ольги.

– Ведь по лицу вижу, что все хорошо. Не томи, мучитель.

– Бой не окончен, Оленок! Бой еще идет.

IV

Накрапывал редкий дождь. Крупные теплые капли с тихими, как шелест, шлепками падали на серый пыльный асфальт и, разбиваясь веером мелких брызг, виднелись темными звездочками.

Парк пустел. Изредка мелькали одинокие пары. Гасли огни на дальних аллеях.

Дмитрий накрыл Ольгу плащ-накидкой и положил на ее плечо руку.

– Как пойдем? – спросил он.

– Через Майскую, здесь ближе.

Последние звуки затихающего парка все глуше доносились до слуха.

– Так и не скажешь, зачем тебя вызывали в райком?

– Не скажу.

– Тайна?

– Государственная.

– Что-нибудь плохое?

– Что ты!.. Предлагают начать такое дело, что ты ахнешь!.. Дай только время.

– Что же? Не интригуй.

– Целое движение… Вначале, в нашем районе, потом во всей Москве.

– А потом?

– Потом этот почин может перерасти в масштабы страны.

– Ты фантазер.

– Вот поэтому и не скажу ни слова.

– Боишься показаться смешным?

– Просто из суеверия. А больше всего потому, что недавно вычитал у Льва Толстого мысль: если ты собираешься написать рассказ – не говори никому о своем замысле.

– Это почему?

– Никогда не напишешь. Или получится дрянь.

Ольга хотела остановиться, чтобы высказать свою обиду, но Дмитрий еще крепче сжал ее плечо и ускорил шаг. Ольга подошвами туфель теперь еле касалась теплого асфальта, омытого дождем. Они почти бежали. О грубую парусину плащ-накидки глухо барабанили крупные капли дождя. Вот уже показалась островерхая железная ограда парка и боковые проходные ворота, рядом с которыми стояла слабо освещенная одинокая будка контролера. Кругом ни души. Жизнь Сокольнического парка в эти часы замирала.

Вдруг Ольга остановилась и преградила Дмитрию дорогу.

– Ты что?! – одернул ее Дмитрий.

– Пусть пройдут… – она показала в сторону будки.

Вдоль ограды шел человек. Оглядываясь, он ускорил шаг. Трое, идущие за ним следом, тоже поторапливались. Расстояние между ними сокращалось. Кто-то из троих окликнул впереди идущего:

– Слушай, браток, обожди… Нет ли у тебя прикурить?

Тот, что шел впереди, остановился.

– Трусиха… – Дмитрий тронул Ольгу за локоть, и они направились к выходу.

Дмитрий видел, как остановившийся полез в карман, что-то вытащил из него и протянул руку одному из троих. Видел, как вспыхнул огонек спички, и желтый отсвет пламени, зажатого в ладонях одного из троих, приблизился к лицу человека, подавшего спички. Что-то тревожное шевельнулось в душе Дмитрия. Замедлив шаг, он ждал, что будет дальше. Никто из троих не прикуривал. Шадрин четко видел освещенное лицо высокого молодого человека с темными волосами. Видел, как тот, очевидно обеспокоенный недобрым предчувствием, хотел отпрянуть в сторону, но… не успел. Чья-то рука поднялась сзади его и резко опустилась. Сверкнул лунный отблеск на лезвии ножа. Расстояние между Шадриным и четверкой было не больше пятидесяти шагов. Сбросив плащ-накидку, Дмитрий кинулся туда, где юноша, глухо простонав, расслабленно опустился на колени. Дмитрий видел, как еще раз над ним поднялась рука с ножом. Но опуститься не успела. Ее остановил окрик Шадрина. Вот он уже почти рядом… И странно: никто из троих не думал бежать. Ждали.

Раненый, натужно дыша, опираясь руками о землю, пытался встать. И не мог…

Шадрин не заметил, как один из хулиганов юркнул в тень за будку. Двое других, лихорадочно обшарив карманы жертвы, кинулись через шоссе.

Не успел Дмитрий наклониться над раненым, как почувствовал сильный удар в затылок. И тут же слух его полоснул пронзительный окрик Ольги.

Дмитрий распрямился, схватился за голову. В глазах его плыли оранжевые круги. За будкой мелькнула тень человека и исчезла.

Подбежала Ольга. Ее била нервная дрожь. Дмитрий поднес к глазам ладонь, залитую горячей липкой кровью.

У Ольги не попадал зуб на зуб. Она вся тряслась от страха.

– Беги на Майскую!.. К трамвайной остановке… Там милицейский пост, – сказал ей Дмитрий.

Ольга кинулась через шоссе.

Зажав платком рану на голове, Дмитрий склонился над парнем:

– Куда тебя?

– В спину… – простонал раненый. Изо рта его тянулась темная струйка крови.

– Держись, дружище! Сейчас подойдет «скорая», – успокаивал его Дмитрий, чувствуя в эту минуту свою беспомощность.

Подкатил милицейский мотоцикл. За рулем – лейтенант, сзади него – старшина. В люльке мотоцикла сидела Ольга.

Видя, что ранение опасное, лейтенант приказал старшине остаться на месте преступления, а сам поехал вызвать «скорую помощь».

Только теперь Ольга заметила, что лицо и руки Дмитрия в крови.

Вдруг раненый выгнулся, откинул в сторону руку и простонал:

– Запишите телефон… отца…

Старшина милиции выхватил из планшетки блокнот с карандашом и опустился на колено:

– Я слушаю вас… Что же вы молчите? Давайте телефон!

Раненый, хрипло дыша, молчал.

Старшина осветил юношу ручным фонариком. Бледное лицо его выражало страдание. Залитые кровью губы разжались, и он, словно это ему стоило огромных усилий, процедил:

– К-5-16-27… Только матери… пока не нужно…

Старшина записал телефон и ждал, что, может быть, раненый скажет что-нибудь еще.

– Как фамилия отца? – спросил старшина.

Юноша больше не произнес ни слова. Лицо его застыло в неподвижной и страдальческой маске. Казалось, он глубоко спал.

«Скорую помощь» Шадрин увидел издалека. Раскалывая надрывной сиреной застоявшуюся тишину Сокольников, она неслась почти по осевой линии шоссе. Огни фар врезались в ночную темноту огненными сполохами. Впереди машины, чуть правее, двигался мотоцикл.

Раненого положили на носилки и осторожно внесли в машину. Шофер хотел уже трогаться, как к машине подбежала Ольга. Показывая рукой в сторону Дмитрия, она почти умоляла:

– А как же он? Он тоже ранен. Возьмите и его! Он же весь в крови…

Женщина-врач вышла из машины и, осветив фонариком голову Шадрина, распорядилась:

– В машину!

Дмитрий послушно сел в машину. Следом за ним хотела сесть Ольга, но перед самым ее носом дверь захлопнулась, и «скорая» тронулась, взяв почти с места скорость.

Лейтенант милиции, уже на ходу, успел спросить у врача, куда повезут раненого.

– В Склифосовского, – бросила врач в окно кабины и, повернувшись к шоферу, спокойно сказала: – Как можно быстрей!

Придорожные огни фонарей проносились назад размытыми рыжими хвостами, наплывающие огни светофоров, поравнявшись со «скорой», моментально исчезали. Ехали на предельной скорости, не замедляя ее даже перед красным глазком светофора.

Шадрин чувствовал, как у него саднил затылок, в голове стоял тихий звон. Его поташнивало. В душе он ругал себя, что оставил Ольгу на окраине темных Сокольников, не настоял, чтобы и ее посадили в «скорую». Но тут же старался успокоить себя мыслью, что она не одна, что рядом с ней работники милиции, которые довезут ее до метро.

Вот наконец и больница Склифосовского. Молчаливые, ко всему привыкшие санитары осторожно вынесли из машины носилки с раненым и понесли его сразу в операционную. Шадрина провели в перевязочную.

Больничные запахи… Как они знакомы Дмитрию еще со времен войны. И тишина… Спрессованная из человеческих страданий и хрупких надежд тишина. Дмитрий знал, что означала эта тишина…

Потом запах йода и острое пощипывание раны. Все это было. Было много раз…

Перевязывала уже немолодая сестра. Сквозь прищур Дмитрий видел, как уверенно и проворно двигались ее пальцы и как быстро кружились вокруг его головы белые руки с бесконечно длинной лентой бинта.

– Как там? – спросил Дмитрий.

– До свадьбы все заживет, – прозвучал над ухом Дмитрия сочный грудной голос медсестры.

Когда перевязка была окончена и медсестра приступила к очередному больному, которого ввели сразу же после прихода Дмитрия, Шадрин подошел к зеркалу, висевшему на стене. На фоне белых бинтов его загорелое лицо казалось совсем темным. «Такими мы уже бывали, – вздохнув, подумал Дмитрий и тут же как назло вспомнил, что на завтра он назначил общее собрание всех девятых и десятых классов: – Эх, гады!.. Сорвали такое собрание!..»

Поблагодарив медсестру, он вышел из перевязочной.

В вестибюле Шадрина уже поджидали старшина и человек в штатском. Покашливая в кулак, старшина привстал со скамьи.

– Меня ждете? – спросил Дмитрий.

– Да, – ответил за старшину молодой мужчина в темно-синем костюме и предъявил удостоверение. Это был оперуполномоченный районного отдела милиции.

– Чем могу… быть полезен? – спросил Шадрин, тут же почувствовав нелепость своего вопроса.

– Прошу проехать с нами в отделение милиции и дать кое-какие показания.

Во дворе больницы стояла милицейская машина. Рядом с шофером сел оперуполномоченный. Шадрин и старшина милиции сели сзади.

В воротах, при выезде с больничного двора, дорогу им неожиданно преградил большой черный автомобиль. Он так круто свернул с шоссе, взвизгнув тормозами, что чуть не столкнулся с милицейским «доджем».

Когда выехали на широкую улицу, Шадрин слегка наклонился к оперуполномоченному, спросил:

– Как состояние потерпевшего?

– Операция будет сложная… Но есть надежда.

Ехали молча. Дмитрий думал об Ольге. «Бедняжка, так перепугалась… А сейчас увидит на мне эти бинты…»

Дмитрий закрыл глаза и, напрягая память, пытался хотя бы грубо представить зрительно образ человека с ножом. И того, что был с ним рядом. Знал, что через несколько минут, допрашивая его как свидетеля совершенного преступления, ему обязательно предложат описать внешность бандитов, а поэтому силился восстановить в памяти приметы преступников.

– Как вы себя чувствуете, товарищ Шадрин? – спросил оперуполномоченный, не поворачивая головы.

– Вполне сносно, только в голове шумит, – ответил Дмитрий. – Долго еще нам ехать?

– Уже приехали, – ответил шофер и, притормозив, свернул вправо и въехал во двор.

Несмотря на поздний час, у входа в районный отдел милиции толпились люди, чуть в стороне стояли служебные машины с милицейскими знаками, где-то за воротами, повизгивая, лаяла собака.

«Наверное, уже выходили на след с собакой», – подумал Шадрин, поднимаясь следом за оперуполномоченным по узенькой скрипучей лестнице на второй этаж.

«Как это все знакомо! – подумал Дмитрий. – Даже запах и тот не спутаешь ни с какими запахами. Неуютные коридоры, по бокам длинные деревянные диваны. Все это было. Те же голые стены, блеклые краски… А ведь когда-то во всем этом находил свою романтику, поэзию боя…»

Следователь, видимо, только что оформил показания Ольги. Об этом Шадрин догадался по тому, что она, склонившись над столом, подписывала протокол, когда он открыл дверь следственной комнаты. Увидев Дмитрия, Ольга бросила ручку и кинулась к нему навстречу.

– Ну, как?.. – выдохнула она. – Очень больно?

– Совсем не больно. Медсестра сказала, что до свадьбы заживет, – отшутился Дмитрий, подходя к столу следователя, который встал и, выйдя из-за стола, протянул ему руку:

– Старший следователь Иващенко.

– Шадрин, преподаватель школы.

Лицо следователя ему показалось знакомым. Дмитрий старался припомнить, где он видел этого человека, – и не мог. Потом решил: «Может, вместе учились? На разных курсах…»

Дальше все пошло своим чередом. Иващенко заполнил страницу протокола допроса, где, как обычно, стояли вопросы анкетного порядка: фамилия, имя и отчество свидетеля, год и место его рождения, национальность, партийность, образование, место работы…

Из показаний Ольги, которые следователь записал до приезда Шадрина, ему было уже известно, что ее муж, свидетель преступления, по образованию юрист и что до работы в школе он был следователем в прокуратуре, а поэтому, чтобы не тратить время на объяснения, что нужно следствию от Шадрина, Иващенко положил перед Дмитрием ручку и пододвинул поближе к нему чистые листы протокола:

– Прошу. Запишите все сами. Не мне вас учить, как это нужно делать, – Иващенко закурил и вышел из-за стола. – Я минут на пятнадцать вас покину.

Дмитрий и Ольга остались одни. Было уже за полночь. Через распахнутое окно в комнату доносился чей-то пьяный, с надсадой голос, кто-то кому-то доказывал, что он ни в чем не виноват, что он шел своей дорогой и ни к кому не приставал.

Другой голос, спокойный и безразличный, равнодушно вторил:

– Давай не крути мне мозги! Ишь ты, казанской сиротой прикинулся. Не приставал… А кто первый ударил?

Ольга подошла к Дмитрию и, боязливо взглянув на дверь, осторожно прислонилась щекой к его забинтованной голове:

– За что они тебя?

Дмитрий посмотрел на Ольгу и увидел, как по-детски обиженно изогнулись ее губы. Ему стало жаль Ольгу. Он поцеловал ее в щеку и тихо сказал:

– Успокойся. Видишь – целехонек и невредим. Присядь.

Дмитрий пододвинул Ольге стул, и она села.

Долго писал Шадрин протокол.

Ольга смотрела на Дмитрия, и ей казалось, что никогда она так не любила его, как сейчас. Вот он сидит перед ней – бледный, сосредоточенный, голова перевязана бинтами, на воротнике и обшлагах рубашки темные пятна крови. Такой тихий, обиженный. Ей хотелось встать перед ним на колени и молча смотреть ему в глаза.

– Скоро нас отпустят?

– Скоро. Вот закончу эту писанину, и пойдем. Ты ездила с ними на место, где совершено преступление?

– Ездила.

– Собака след взяла?

– А откуда я знаю, взяла или не взяла. Видела, что рванулась куда-то в сторону и потащила за собой милиционера.

– В какую сторону?

– Туда, куда они побежали, через шоссе.

Иващенко пришел, когда Дмитрий уже подписывал страницы протокола. Он внимательно прочитал показания и, улыбнувшись, положил листы в папку:

– Такие показания можно в качестве примера приводить на семинарах по уголовному процессу. Вы учились, случайно, не у Шифмана?

– У него.

– Чувствуется его школа. Когда-то и я слушал его лекции.

– Мы свободны? – спросил Дмитрий, поправляя сбившийся галстук.

– Вообще – да. Но если сможете – задержитесь, пожалуйста, на несколько минут. К нам сейчас едет отец потерпевшего. Очень хочет вас повидать. Он только что звонил из Склифосовского.

– Как операция?

– Спасли. Опоздай «скорая» минут на пятнадцать-двадцать – и был бы конец.

Ольгу как подбросило со стула. Прижав к груди руки, она стояла бледная, крепко сжав губы.

– Слава Богу! – выдохнула она.

Иващенко посмотрел на нее и сдержанно улыбнулся: