Текст книги "Черные лебеди"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

– Слава вам, а не Богу.

– Преступники еще не задержаны? – поинтересовался Дмитрий.

– Пока нет. Собака привела к метро. А там, сами понимаете, – как иголка в стоге сена. Но есть кое-какие версии. Ребята уже работают, – следователь положил в письменный стол папку с протоколами показаний Шадриных. – Так как, товарищи: подождете отца потерпевшего? Он уже выехал из больницы. Езды тут не больше пятнадцати минут.

– Если не дольше, то можно, – согласился Дмитрий и протянул руку к пачке сигарет, лежавшей на столе.

– Чтобы не скучать, займитесь хоть этим, – следователь достал из стола журнал «Америка» и протянул его Шадрину. – Есть любопытная медицинская статья о возможности пересадки человеческого сердца. Только, думаю, все это всего-навсего шумная реклама.

На столе зазвонил телефон. Иващенко поднял трубку. Во время непродолжительного разговора он произнес всего несколько слов: «Да-да… Вполне возможно… Я сейчас спущусь…» И встал из-за стола, еще раз попросив Шадрина и Ольгу, чтобы они не уходили:

– Отец потерпевшего очень просил вас подождать его.

И снова Дмитрий и Ольга остались одни.

– Митя, неужели ты сейчас способен что-нибудь читать? Я теперь целую неделю буду ходить как пришибленная. Мне кажется, это страшнее, чем на войне. Какие все-таки звери! Трое напали на одного…

– Не мешай, – Дмитрий мягко отстранил Ольгу, сняв со своего плеча ее руку. – И в самом деле статья интересная.

– Ведь с минуты на минуту приедет отец этого молодого человека, а ты уткнулся в журнал.

– Что я, по-твоему, должен делать?

– Нужно продумать, как себя вести с ним.

– Очень просто: он будет нас благодарить, мы будем отвечать: «Пожалуйста», – спокойно ответил Дмитрий. – И потом… – он хотел сказать что-то еще, но открылась дверь, и в комнату вошел Иващенко. С ним был Богданов. Дмитрий встал – сказался инстинкт солдата. В первую минуту он оторопел, но мысль сработала мгновенно: «Наверное, ночная проверка оперативной работы отдела. В порядке надзора».

Лицо Богданова было бледным. Оно медленно, точно опасаясь, что под ним будут проваливаться плашки паркета, не спуская глаз с Шадрина, подошел к столу.

Следователь, обращаясь к Богданову, сказал:

– Познакомьтесь. Этот гражданин и гражданка спасли жизнь вашему сыну.

Богданов нерешительно, словно от прикосновения к нему его ударит током, протянул для пожатия руку.

Дмитрий видел, что в эту минуту Богданов больше всего боялся одного: а вдруг Шадрин не подаст руки? Но он протянул Богданову руку.

Никогда Шадрин так близко не видел глаз Богданова. Большие, серые, испуганные… Они смотрели в упор и говорили больше, чем крепкое застывшее пожатие руки.

– Я буду вам обязан всю жизнь, – тихо и как-то растерянно произнес Богданов.

– Вы на моем месте поступили бы так же.

– Чем могу отблагодарить?

– Только памятью… Обо всем, что было раньше и что случилось сегодня.

Следователь не понял тайного смысла слов Шадрина, но догадался, что судьбы этих двух людей когда-то скрещивались. И скрещивались не за дружеским столом.

Шадрин обернулся к следователю. Лицо его было строгое, голос резким, сухим:

– Я могу быть свободным?

– Да. Когда потребуетесь – мы вас вызовем.

– Пойдем! – Дмитрий кивнул Ольге.

Богданов уступил им дорогу.

Следователь проводил Дмитрия и Ольгу до выхода из отдела и, еще раз поблагодарив за помощь, спросил:

– Мне кажется, этого человека вы знали раньше?

– Не только знал. Когда-то под его началом работал.

– Кто он?

– Заместитель прокурора города.

Лицо следователя вытянулось:

– Как?.. Это… Богданов?!

– Да, тот самый Богданов, который… До свидания. Если буду нужен – адрес в протоколе. Желаю удачи.

Проходя мимо черного ЗИМа, Дмитрий остановился. «Богданов, – подумал он. – Это с ним мы чуть не столкнулись в воротах больницы…»

Неожиданная встреча с Богдановым при обстоятельствах столь необычных взволновала Шадрина. Он невпопад отвечал на вопросы Ольги. И та, почувствовав, что встреча эта всколыхнула в душе Дмитрия старые обиды, не стала приставать к нему с разговорами.

V

Струмилинский метод лечения гангрены был встречен некоторыми крупнейшими специалистами медицины с явным недоверием. А когда Струмилин узнал, что в Министерстве здравоохранения в его методе нашли серьезные просчеты и препарат не был официально рекомендован для широкой клинической практики, то понял, что за внедрение препарата ему еще предстоит нелегкая борьба. И вот по этому важному для него вопросу, которому он посвятил много лет, Струмилин явился в министерство.

Перед тем как идти для этого серьезного разговора, он созвонился с начальником главка Холодиловым, и они условились о дне и часе встречи.

Поднимаясь по узкой лестнице на третий этаж, Струмилин мысленно подбирал убедительные доводы, которые он выскажет начальнику. Сошлется непременно на свою клиническую практику, на десятки писем тяжелобольных пациентов, которым он облегчил страдания, покажет выдержки из двух газет, свидетельствующих, что его препарат нашел подтверждение в лечебной практике и других клиник.

В кабинете начальника главка, как сообщила секретарша, был главный специалист одного из управлений министерства.

– Вы по какому вопросу? – спросила секретарша, вскинув на Струмилина взгляд, который как бы изучал: кто перед ней.

– По очень важному.

– Ваша фамилия?

– Струмилин.

– А-а-а, да, да… Андрей Емельянович говорил о вас. Пройдите, пожалуйста, к помощнику, он просил вас предварительно зайти к нему. Вот в эту дверь, напротив.

Помощником начальника главка был юркий, уже немолодой лысеющий человек, который, не глядя на вошедшего Струмилина, продолжал перебирать на столе какие-то документы. Перекладывая бумажки, он успел дважды коротко ответить на телефонные звонки.

– Вы ко мне? – спросил помощник, бросив на вошедшего беглый взгляд.

– Моя фамилия Струмилин. Андрей Емельянович мне назначил встречу.

– А!.. Товарищ Струмилин. Великолепно! Так бы сразу и сказали. Андрей Емельянович и Лощилин вас ждут. Одну минуточку, – лицо помощника оживилось, и он, на ходу причесывая свои жиденькие белесые волосы, поспешно вышел из комнаты. Он тут же вернулся и пригласил Струмилина к начальнику главка.

Струмилин поправил галстук и прошел в кабинет, отделенный от приемной двумя обитыми дерматином дверями.

За большим столом сидел начальник главка. Таким его и представлял себе Струмилин. Гладко выбритый, румяный, лоснящийся… На его лысине светился солнечный блик. Слева перед ним в мягком кресле в позе усталого и безразличного ко всему на свете человека, положив ногу на ногу, сидел доцент Лощилин. Его Струмилин встречал года два тому назад, когда в их клинике работала комиссия от министерства. Струмилин отлично помнил, что комиссию эту возглавлял Лощилин. Больше он о нем ничего не знал.

Сдержанно улыбаясь, Холодилов встал и протянул через стол Струмилину руку:

– Приветствую вас, Николай Сергеевич. Знакомьтесь. Главный специалист управления доцент Лощилин, – и Холодилов сделал широкий жест в сторону Лощилина.

Лощилин встал и, сделав шаг в сторону Струмилина, с достоинством пожал ему руку:

– Рад познакомиться.

Холодилов прошелся вдоль длинного стола и, глядя себе под ноги, сказал:

– Вот так, всегда так… Мир несправедлив. Даже жесток… – мечтательно, со вздохом произнес Холодилов. – Провожает мать на войну сына, наказывает ему храбро сражаться. Молится за его жизнь. Сын становится героем, получает ордена, от славы у него кружится голова… Поздравляют героя однополчане, о нем пишут в газетах, а мать в сторонке где-то стоит, пригорюнившись. И ждет, когда же придет черед и ей, сердечной, поздравить сына с победой, – Холодилов смолк и, грустно улыбаясь, смотрел на Струмилина. – Разве не так?

– Что-то не понимаю вас… – Струмилин смутился.

– Вот, вот… Конечно, некогда понимать простых смертных, когда курят фимиам. Даже не зашли в министерство.

– В этом просто не было необходимости. А вот теперь… Мы, кажется, условились встретиться, чтобы поговорить о деле.

– О, да… конечно, конечно! У вас сейчас каждая секунда на счету. Тем более… – Холодилов как-то неестественно рассмеялся, но смех неожиданно оборвался, как будто сзади кто-то больно уколол его иглой в спину. Он даже поморщился, обнажив в болезненном оскале красивые белые зубы. – Проклятая печень! То ничего-ничего, а то так заноет, – он осторожно сел в кресло и положил на стол большие белые руки. – Итак, Николай Сергеевич, мы условились встретиться и поговорить о деле. Начнем с элементарного. Сколько лет вы работали над препаратом?

– Шесть лет.

– Пожалуй, немало, – и, несколько помолчав, добавил: – А впрочем, если учесть сложность проблемы, которую вы поставили перед собой, и трудность ее решения, то нельзя не заметить, что только стоический фанатизм ученого мог поддерживать ваши силы и вашу энергию. А главное – веру в успех дела, которому отдали столько лет и столько сил.

– А если конкретнее? – спросил Струмилин, не сводя глаз с выразительного лица Холодилова.

Холодилов остановился и, вскинув взгляд к потолку, продолжал:

– Прежде чем перейти к конкретному вопросу, который лежит в основе нашей сегодняшней встречи, я позволю себе выразить свое искреннее восхищение и преклонение перед тем исключительным, прямо-таки гладиаторским упорством, с каким вы, Николай Сергеевич, идете к поставленной цели. Более того, я даже уверен, что треть пути, которую вы уже миновали, чтобы наконец прийти к решению поставленной задачи, проделана с большими достижениями, хотя и не без некоторых крупных и принципиальных просчетов.

Струмилин улыбнулся:

– Пожалуйста, говорите яснее, Андрей Емельянович.

Холодилов посмотрел в сторону Лощилина:

– Вениамин Борисович, пожалуйста, переведите мои слова на язык, понятный Николаю Сергеевичу.

Лощилин снял очки, подышал на них и принялся тщательно и неторопливо протирать стекла байковой салфеточкой, которую вытащил из особого отделения в бумажнике. Он делал это с явной затяжкой. Заговорил лишь тогда, когда надел очки, положил салфетку в бумажник и улыбчиво посмотрел на Струмилина:

– Дорогой Николай Сергеевич! Прежде чем встретиться с вами и начать этот разговор, мы с Андреем Емельяновичем имели не одну беседу. И в конце концов пришли к единственному решению… – он замолк и протянул руку к лежавшему на столе портсигару.

– К какому? – спросил Струмилин.

– Помочь вам! – твердо ответил Лощилин.

– В чем?

– В том, чтобы успешно пройти те оставшиеся две трети пути, на которые у одного вас с вашим коллегой Ледневым не хватит ни сил, ни знаний, – Лощилин стремительно встал с кресла и стряхнул с пиджака табачинки сигареты. – То, чего вы добились и за что вас благодарят в письмах пациенты, которым вы облегчили страдания, и о чем начинает говорить пресса, – это еще только начало трудностей, которые нужно преодолеть.

Струмилин перевел взгляд на Холодилова. Тот неподвижно сидел в кресле и, полузакрыв глаза, утвердительно кивал головой. Только теперь он начинал смутно понимать, зачем его пригласили в главк и что от него хотят.

– Вы считаете, что наш препарат – это еще не решение проблемы? Допустим… А клиническая практика? А результаты исследований, полученных в лабораториях?.. – Струмилин закашлялся, не договорив конца фразы.

В разговор включился Холодилов:

– Вы забыли опереться еще на одного кита.

– Что вы имеете в виду? – спросил Струмилин.

– Вы забыли сослаться на зарубежную прессу.

– А что?! – твердо ответил Струмилин. – Для меня и это является одним из подтверждений нашей удачи. Я встречал у них сугубо профессиональные медицинские оценки. А главное… Главное, что еще более убеждает меня в эффективности нашего препарата, – это то, что он широко внедряется за рубежом в лечебную практику.

Ему не дал договорить Холодилов:

– Практику буржуазных клиник, где иногда на мыльнопузырных сенсациях делают деньги?! – лицо Холодилова приняло озабоченный вид, голос его обмяк, подобрел. Он даже сочувственно вздохнул: – Товарищ Струмилин, не забывайте, что в наше время все классово, все партийно. Даже в медицине.

– Простите, куда я пришел? На семинар по основам марксизма-ленинизма или в медицинское учреждение? – спросил Струмилин.

Холодилов был каменно спокоен:

– Вы пришли в государственное учреждение, которое отвечает за работу лечебных учреждений в стране. Это во-первых. Во-вторых, вы пришли для серьезного разговора о деле. О том деле, в которое вы уже вложили много сил, но в котором один запутаетесь, надорветесь. Еще раз напоминаю, хотя, может быть, вам это не понравится, что индивидуальная тактика отдельных героев для медицинской науки неприемлема. Только сильный научный коллектив сможет поднять и решить проблему, на которую вы уже нацелились!

– Только нацелился?

– А вы думаете, что решили? – таинственно проговорил Холодилов.

– До сих пор я считал и считаю, что поставленная нами проблема в основе своей решена. Препарат себя оправдал. Ваша задача, задача государственного ведомства, – внедрить препарат в лечебную практику страны и поставить его на службу человеку.

– Вы даже умеете выражаться в патетических тонах! – Холодилов улыбнулся. Посматривая в сторону Лощилина, он искал у него поддержки: – Ваше мнение, Вениамин Борисович?

Лощилин курил. Казалось, что он думал о чем-то своем, совершенно не относящемся к тому, о чем говорили начальник главка и Струмилин. Стряхивая с сигареты пепел, он наконец проговорил:

– Как главный специалист управления, я не могу рекомендовать ваш препарат для клиник и лечебных учреждений страны. Более того, официальным документом от имени министра я накладываю запрет на препарат. Его гарантийная эффективность не доказана.

Струмилин почувствовал, как стало подергиваться его веко:

– А статистика?.. Разве статистика не доказательство? Сколько больных избавилось от недуга, пользуясь препаратом? Ведь это не единицы, а десятки, сотни живых людей, которых препарат поставил на ноги! Я познакомлю вас с письмами врачей из других городов…

И снова Струмилина оборвал Лощилин:

– Простая индукция! Грош ей цена! Вы когда-нибудь изучали логику? Самую простую формальную логику Аристотеля?

– Допустим, – глухо ответил Струмилин. – Если это имеет какое-нибудь отношение к делу.

– Так вот, придете домой, загляните еще раз в школьный учебник по логике. Посмотрите, что такое индукция через простое перечисление.

– Может быть, мне напомните вы об этой индукции? – голос Струмилина изменился.

– Все народы на всех континентах во все века наблюдали, что лебеди имеют белое оперение. Ссылаясь на эту индукцию через простое перечисление, люди сделали твердый вывод: все лебеди белые. Но они ошибались. В Австралии, в единственной Австралии, оказывается, водились черные лебеди. И люди увидели этих черных лебедей. Теперь вы понимаете, на каких куриных ножках ходит ваша слепая статистика. Статистика без окон, без дверей.

Струмилин выпрямился в кресле, оглядел испытующе Холодилова и Лощилина:

– Я соглашусь с вами, что мной пройдена только треть пути, если вы покажете этих злополучных черных лебедей в моей статистике.

Лощилин прищурился и посмотрел на Струмилина так, словно в следующую секунду собирался сказать ему самое главное, во имя чего состоялась эта встреча.

– Я покажу вам их! Покажу сейчас… И хочу просить только об одном: чтобы как можно меньше было черных лебедей, выведенных вашим нашумевшим методом, – он посмотрел на Холодилова и протянул в его сторону руку: – Андрей Емельянович, не откажите в любезности.

Холодилов раскрыл лежавшую перед ним папку:

– Вот они, несчастные, которых не так давно снесли на кладбище.

Струмилин хотел встать, но Холодилов жестом просил его сидеть:

– Выслушайте, пожалуйста, до конца. И спокойнее. Вот вам одна история болезни. Новониколаевская больница. Лечащий врач Анкудинов. Больной Павлов, возраст – пятьдесят шесть лет, со стороны сердца, легких и органов пищеварения никаких отклонений от нормы нет. Поступил в больницу в удовлетворительном состоянии. После инъекций вашего препарата скончался через два часа. Все предпринятые тонизирующие средства не компенсировали острую сердечную недостаточность. Больной умирал в полном сознании.

Холодилов отложил историю болезни в сторону:

– Вот вам другой случай. Богучаровская районная больница. Больная Сикорская, сорока восьми лет. Со стороны сердца, легких и пищеварительных органов отклонений от нормы нет. Скончалась через полтора часа после инъекции препарата. И здесь смерть наступила от резкой сердечной недостаточности.

Отложив в сторону и эту историю болезни, Холодилов принялся за третью:

– Вот вам еще роковой случай. Данные почти те же. Смерть наступила через два часа после введения вашего препарата, – Холодилов положил руку на серую папку, постучал по ней указательным пальцем: – В этой папке лежат пять черных лебедей. Пять безвременных гробов. Пять оборванных человеческих жизней. А все почему? – почти до шепота снизил голос: – Все потому, что много шума наделали письма пациентов и газетчики. Потому, что вы поторопились.

Холодилов встал, прошелся к окну, открыл пошире форточку и вернулся к столу:

– Я понимаю вас прекрасно, товарищ Струмилин. Какую-то деталь, какую-то мелочь в своих расчетах вы не учли. Может быть, это всего-навсего маленькая, безобидная деталь, но она зачеркивает все ваши многолетние поиски. Чтобы нам не толочь воду в ступе, вы возьмите-ка вот эти истории болезни да повнимательнее изучите их. Может быть, найдете то общее, что привело вас к досадным результатам. Дня через три-четыре вы придете сюда с этой папкой, и мы продолжим наш разговор.

Струмилин был бледен. Он чувствовал себя обезоруженным:

– Хорошо… Спасибо, я познакомлюсь с этими историями болезней. И думаю, что нам будет о чем говорить через несколько дней.

– Еще подумайте над одним, не менее важным вопросом, который мы сегодня подняли. Как вы хотите идти остальные две трети пути: по-прежнему один, со своим коллегой Ледневым, или плечом к плечу с коллективом? Я имею в виду совместную работу над таким гарантийным препаратом, который… – Холодилов показал пальцем на папку, лежавшую на коленях у Струмилина, – который не давал бы в клинической практике вот этих злополучных черных лебедей.

– Ваше конкретное предложение? – подавленно спросил Струмилин.

Холодилов, чтобы выключить телефон, снял трубку и набрал одну цифру:

– Проблема эта, дорогой Николай Сергеевич, как вам, очевидно, известно, давно интересовала, более того – волновала и Вениамина Борисовича, – взгляд Холодилова остановился на Лощилине. – Кое-что им в этом направлении уже сделано, и я думаю, что его опыт, его эрудиция, плюс широкие возможности лабораторных экспериментов только ускорят путь к финишу.

В кабинете повисло тягостное, как скрученная пружина, молчание. Никто не смотрел в глаза друг другу. Первым заговорил Лощилин.

– Вы излишне скромны, Андрей Емельянович, – сказал он, обращаясь к Холодилову. – Уж если честно говорить о том, кого больше – меня или вас – давно волновала и волнует проблема борьбы с этим тяжким недугом, так я не гожусь к вам даже в ординаторы. Только, ради Бога… – Лощилин болезненно поморщился и, приложив к груди руку, взглянул на Струмилина: – Ради Бога, не подумайте, Николай Сергеевич, что к вам в вашу телегу подпрягаются в качестве пристяжных две лошади. Боже упаси!.. Мы можем идти к одной цели каждый своей дорогой. Кто-то из нас придет первым, кто-то приплетется в хвосте. Но если эту телегу мы повезем в гору втроем, да повезем в дружбе и согласии, да напрочь забудем о том, что существует в натуре человека такая гаденькая черта, как тщеславие, то до вершины этой горы доберемся и быстро, и с меньшей потерей сил. Вот так-то, дорогой Николай Сергеевич. Две посылки силлогизма я вам высказал. Делайте из них заключение. Не торопитесь. Продумайте все хорошенько.

Теперь Струмилину стало ясно, зачем его пригласил Холодилов и почему в серой папке, лежавшей на его столе, оказалось пять злополучных историй болезни.

– Хорошо… я подумаю, – сдержанно ответил Струмилин. Он встал и слегка поклонился Холодилову и Лощилину. Они проводили его до дверей и долго по-дружески крепко жали ему руку. – Думаю, что через несколько дней мы сможем продолжить наш разговор.

– Николай Сергеевич… – нараспев проговорил Холодилов, уступая Струмилину дорогу, – всегда к вашим услугам! – его широкий жест выражал глубокое почтение.

Струмилин вышел из кабинета.

«Неужели ошибка?.. Неужели так?.. – не выходило у него из головы, когда он спускался по лестнице. – В чем-то есть просчет. Где-то что-то не учтено, не додумано… А что, если температурное влияние на препарат дает обратную реакцию и заставляет его действовать на организм по-другому? Но это нетрудно проверить. Об этом скажут химические анализы… Наконец, черт побери, попробую на себе…»

Не заезжая домой, Струмилин направился в лабораторию. Из головы не выходило: «Черные лебеди… Черные лебеди…»