Текст книги "Родник пробивает камни"
Автор книги: Иван Лазутин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
«Плачь!.. Плачь, отец!.. С тобой вместе плачу и я, плачет жена моя… В этот благословенный миг плачет счастливая Россия!.. Ведь плачут не только от горя, но и от счастья…» – захлебываясь подступившими к горлу слезами, мысленно твердил Кораблинов, и слезы застилали перед ним на телеэкране правительственную трибуну, ясноликую улыбку Гагарина, лица отца, матери, видных людей партии и государства.
После этой телепередачи Кораблинов долго ходил как во сне. Это, пожалуй, была кульминация состояния, когда в душу одного человека перелилось (по закону сообщающихся сосудов) счастье из души целого народа и затопило эту душу. Больше таких передач Кораблинов не помнил.
И вот сегодня… Если б не звонок из ВЦСПС и не его обещание поделиться после телепередачи впечатлениями, он ни за что не стал бы утруждать себя в этот жаркий и душный вечер беседой о том, что самодеятельное творчество в нашей стране растет год от года.
А потом этот визит Волчанского, который, как всегда, на своем коне и до зубов вооруженный новыми фактами и цифрами. Снять полнометражный художественный фильм на центральной студии страны силами артистов народных театров – это что-то выше воображения Кораблинова. «Даже художники-оформители и те, по планам Волчанского, будут не профессионалы, а любители… Истратить на производство фильма около миллиона рублей, а потом преподнести публике лубок с изображением крутошеих белых лебедей, плавающих рядам с лодкой, на которой целуется парочка?.. Нет, вряд ли на это пойдет плановый отдел студии и дирекция. Да и стоит ли мне врезаться в эту негарантийную и рискованную игру? Даже в парижской рулетке и то больше шансов на выигрыш…»
Мысли Кораблинова были оборваны появлением на экране телевизора молоденькой дикторши. Улыбка ее была мягкой, летучей, она, словно утренний солнечный зайчик, брошенный переливчатой озерной волной, тут же растаяла, и на смену ей лицо девушки овеял ветерок деловитости и серьезности. Диктор предоставила слово работнику отдела культуры ВЦСПС, ведавшему сектором художественной самодеятельности. Видно было, что выступавший волновался. Время от времени, как бы случайно, он опускал на стол взгляд, где под руками у него лежал текст его речи, и старался говорить так, чтобы телезритель не догадывался, что текст своей речи он искусно читает. И это ему удавалось. Только искушенные, вроде Кораблинова, телезрители могли заметить, как прочно было приковано внимание выступавшего к бумажке, лежавшей перед ним.
Огромный и с каждым годом все растущий творческий размах народа представал в цифрах и процентах… Докладчик приводил все новые и новые примеры того, как неразрывны между собой народ и искусство, как органичны в своем вечном развитии две эти общественные, социальные силы и какое взаимное влияние они имеют друг на друга. Причем выступавший варьировал примерами так продуманно и убедительно, что зримо рисовалась впечатляющая картина того, как художественное самодеятельное творчество народа пронизало все классы и все возрасты нашего общества, родилось вместе с социально освобожденным человеком и будет жить до тех пор, пока будет существовать человечество.
Потом показали несколько эпизодов художественной самодеятельности в самых отдаленных уголках страны: на крайних точках Севера, у хлопкоробов Туркменистана, у рыбаков Дальнего Востока и виноградарей солнечной Молдавии. Пели, танцевали, читали стихи, показывали комические сцены из одноактных спектаклей…
Кораблинов уже начал позевывать и прикидывать: достаточно ли у него сведений о концерте, чтобы в телефонном разговоре вести речь о всем концерте и докладе работника отдела культуры ВЦСПС. Умом Кораблинов постигал, что концертная программа цикла выступлений продумана с большим вкусом и чувством меры. Причем в каждом выступлении чувствовался и талант самодеятельного артиста, и своеобразная манера режиссуры… И все-таки… Все-таки свои восторженные оценки, которые он сегодня же выскажет, будут рождены скорее рациональным, разумным отношением к народному творчеству, чем впечатлением, которое произвел на него, художника-профессионала, концерт.
Он было уже собрался уйти в спальню и на часок прилечь, как диктор объявила, что сейчас телезрителям будут показаны картины труда и художественного творчества завода имени Владимира Ильича. Не посмотреть людей завода, где Кораблинов много лет назад снял половину фильма «Заводские сполохи» и где он впервые познакомился с молодым талантливым парнем Владимиром Путинцевым, Кораблинов не мог.
– Симочка, а ведь на этом заводе я провел почти целый месяц.
– И все-таки фильм не стал, как ты замахивался, событием в кинематографе. И я знаю почему. Особенно сейчас, когда воочию убеждаюсь, что на заводе не только делают машины, но и… – Серафима Ивановна оборвала мысль на полуфразе, заметив, какой взгляд метнул в ее сторону Сергей Стратонович.
– Что «но и…»? – холодно и отчужденно спросил Кораблинов.
– Но и выковывают сильные человеческие характеры, формируют души, которые не хуже интеллигента понимают и ценят красоту искусства. А у тебя в фильме был грохот цехов, конфликт из-за плана и грызня с заказчиками…
– Опять ты объясняешь, что Волга впадает в Каспийское море. Ты сейчас говоришь мне то, что я долблю студентам, будущим режиссерам, почти на каждой своей лекции.
– А в свои ворота этот гол пропустил.
– Но ведь консультантом фильма был в прошлом сам рабочий!.. – как бы оправдывался в своей неудаче, в которой позже, когда фильм уже шел на экранах страны, он признался и сам.
– Он – большой начальник, а ты – художник. У него план и вал – это пункт главного помешательства, а у тебя этим пунктиком всегда был человеческий характер, судьба человека во всех, как вы любите выражаться, предлагаемых обстоятельствах. А у тебя в «Заводских сполохах» предлагаемые обстоятельства замкнулись рамкой проходной, цехов, кабинета директора и «толкачей».
Кораблинов широко разбросал волосатые руки на спинке дивана.
– Ну что ж, мой Виссарион Григорьевич, давай все-таки посмотрим, что делается в Доме культуры на заводе Владимира Ильича. Там, кажется, до сих пор над драмколлективом витийствует Брылев. И, говорят, уже три года не берет в рот спиртного.
– А ведь ты когда-то Корнею обещал помочь. Говорил, что как только бросит пить, так дашь ему настоящую, его, брылевскую, роль.
– Не просит. Не буду же я бегать и искать его по Москве.
– Поручи это мне, я найду. Не иголка в стогу.
Кораблинов недовольно посмотрел на жену и промолчал.
А в это время на экране было показано крупным планом лицо улыбающейся девушки. Красивое русское лицо, значительное, твердое в своей решимости творить людям добро.
– Я это лицо где-то видела! – встрепенулась Серафима Ивановна.
Кораблинов неожиданно испытал ощущение, как будто кто-то толкнул его в грудь. Этот прямой и открытый взгляд… Он уже стоял перед ним раньше. Только теперь с лица девушки слетело туманное облачко детской припухлости, и рисунок рта стал четче и тверже. «Неужели это она?» – кольнула догадка.
А заэкранный голос продолжал передачу:
«Перед вами Светлана Каретникова, крановщица электромостового крана того самого цеха, где работает мастером ее отец и где около пятидесяти лет проработал ее дед, прославленный ветеран завода Михельсона Петр Егорович Каретников, ныне почетный рабочий завода, член завкома, депутат Москворецкого районного Совета депутатов трудящихся».
В светлой косынке и в рабочей блузе, Светлана, словно на капитанском мостике попавшего в шторм корабля, возвышалась в своей кабине над грохотом и шумом огромного цеха. Ее ловкие и красивые даже в просторной спецовке руки автоматически и уверенно ложились на штурвалы управления гигантским мостом, медленно плывущим под крышей цеха. Показывали горячий момент работы. Лицо Светланы было сосредоточено на том, что делалось внизу, в ее бригаде, которую она обслуживала. Происходила заливка концов обмотки ротора расплавленным оловом. Кораблинов видел лица рабочих, которые на какие-то минуты совершенно забывали, что за ними следит глазок кинокамеры, и вели себя так, как всегда во время работы. А может быть, съемки велись скрытой камерой?
– Это же Светлана Каретникова, племянница Капитолины Хлыстиковой. Неужели ты не узнала ее? – Кораблинов даже подался вперед, к телевизору.
– Я ее узнала сразу же, как только она появилась на экране, – ответила Серафима Ивановна. – Она и здесь, на своем рабочем месте, талантлива. Смотри, какие точные движения, какое королевское достоинство и чувство собственной значимости в каждом ее жесте. Как тут не скажешь: «Его величество Рабочий класс!»? Только не понимаю, почему рабочие у чана разговаривают с ней жестами? Неужели там стоит такой грохот, что ничего не слышно?
– Симочка, я видел этих рабочих. Это бригада глухонемых. Причем, как мне сказали, одна из лучших бригад на заводе. В цех они добровольно пришли в войну, еще мальчишками, когда было трудно с рабочей силой, а сейчас так вросли в судьбу завода, что ни о какой другой работе и думать не хотят. Меня с ними познакомили, когда я снимал в этом цехе несколько эпизодов в «Заводских сполохах».
А диктор продолжал свой заранее запрограммированный текст:
«На завод имени Владимира Ильича Светлана Каретникова пришла совсем девочкой, сразу же после десятого класса. Сейчас коллективу, в котором работает Светлана Каретникова, присвоено почетное звание бригады коммунистического труда, а полгода назад бригаде вручено переходящее знамя завода».
И вновь телекамера выхватила лицо Светланы крупным планом. С экрана смотрела девушка в рабочей блузе и в светлой косынке. Кораблинов поежился, чувствуя, что сбоку на него смотрит жена. Губы Светланы дрогнули в тонком изломе улыбки, которой она словно бы хотела сказать Кораблинову: «Ну что, Сергей Стратонович, вот мы и встретились. А вы такой же, как и прежде – знаменитый, всемогущий Кораблинов…»
Пошли новые кадры… Тот же длинный и просторный цех, под крышами которого здесь и там маячили хоботы тросов подъемных кранов, от фрезерных станков сверкающей гривой молодого жеребенка, скачущего по степи, летели снопы металлической стружки, вертелись большие и маленькие карусельные станки, медленно погружались в огромные чаны с расплавленным оловом тяжелые роторы электромоторов, с гиком носились по цеховым пролетам на юрких электрокарах лихие такелажники, в красильном отсеке в чаны с нитроэмалью погружались готовые детали и машины, над сборочными столами склонялись сосредоточенные лица укладчиц… Цех, как огромный, четко работающий сложный механизм, жил своей машинной жизнью, движимой силой электрического тока и волей человеческого разума.
И вдруг в этом разумно организованном хаосе звуков и движений появилась фигура старика с палочкой в правой руке. В левой руке старик держал шляпу. Он шел по цеху, как старец патриарх когда-то шел по храму между рядами коленопреклоненных прихожан, пришедших в церковь на откровенную исповедальную беседу с богом. Его приветствовали со всех сторон рабочие цеха: кто поднимал сжатый кулак и подкреплял свою любовь и уважение к старику сердечной приветственной улыбкой, кто просто махал рукой и показывал на станок – мол, рад бы отойти, да он не отпускает, – кто просто молчаливо улыбался и кивал головой почетному ветерану завода…
А старик шел через весь цех к своему старенькому «Кингу», за которым он простоял не один и не два десятка лет.
«А это Петр Егорович Каретников. Он пережил две династии капиталистов, владельцев завода, – братьев Гопперов и Михельсона. Уйдя на пенсию, старейший ветеран завода ведет большую общественную работу. Сегодня он пришел в цех посмотреть, как трудятся на карусельных станках молодые рабочие, недавно торжественно посвященные в рабочий класс».
Старик прошел сквозь строй приветствий к тому участку цеха, где громоздились три новых могучих карусельных стана советского производства. При виде Каретникова, остановившегося у первого стана, рабочие парни на других станах оживились и легким поклоном головы поприветствовали своего старого учителя и продолжали работу.
Телекамера наплыла на лицо Петра Егоровича. Был отчетливо виден профиль его лица и слегка согбенная спина.
– Симочка, что ты можешь сказать об этом лице? – спросил Кораблинов, не отрывая глаз от экрана телевизора.
– Ты только вглядись в это лицо!.. Сколько в нем достоинства!.. Хотела бы я знать, что чувствует в эти минуты твой друг, знаменитый скульптор Рогов, если он тоже, как и мы сейчас, видит этого старого рабочего?..
Вдруг совсем неожиданно на смену заводским кадрам на экране появились кадры осеннего парка с желтой облетающей листвой. По пустынной аллее идут дед и внучка. Оба в плащах и в головных уборах. На Петре Егоровиче широкополая серая шляпа, Светлана подняла капюшон.
– Как поразительно походит на Горького! – вырвалось, как удивление и как восторг, из груди Серафимы Ивановны.
– Да! – ответил Кораблинов, наблюдая за выражением лиц внучки и деда. – Это уже готовые кадры для художественного фильма… Дед и внучка на прогулке. Сокровенный разговор двух поколений: старшее уже уходит из жизни, молодое берет в свои руки жизнь. Ты только вглядись, Симочка, в эти лица!.. Сколько в них истинно русского, простого и искреннего…
– И вместе с тем – гордого и независимого! – поддержала его Серафима Ивановна.
А диктор размеренно и четко говорил свой текст:
«Это внучка и дед в тиши осеннего парка ведут сокровенную беседу перед репетицией пьесы «Люся Люсинова», которую драматический коллектив завода готовит к Всесоюзному смотру художественной самодеятельности. Светлана Каретникова в этой пьесе играет главную роль – Люсю Люсинову. А Петр Егорович в молодости был лично знаком и не раз встречался с революционеркой Люсей Люсиновой, которая весной 1917 года по заданию Замоскворецкого райкома партии создавала на заводе Михельсона молодежный союз «III Интернационал». Люся Люсинова не раз встречалась с Лениным и погибла в Октябре семнадцатого года, при штурме Московского кремля красногвардейцами с завода Михельсона. Роль Светланы ответственная. Драматический коллектив Дома культуры, в котором она работает уже семь лет, возлагает на Светлану Каретникову большие надежды. Драматическим коллективом завода руководит известный актер МХАТа Корней Карпович Брылев».
Кораблинов привстал, услышав фамилию Брылева.
– А что ты на это скажешь, мамочка?
– То, что говорила раньше. Если Корней бросит пить, то о нем снова, но на этот раз, может быть, даже громче, заговорит театральная Россия. Корней талантлив от бога. И душой чист, как ребенок. Зря ты не хочешь помочь ему.
Вначале показали крупным планом лицо Брылева. Он стоял один посреди затемненного зрительного зала, из которого голова его и грудь были выхвачены ярким снопом театрального прожектора. Он поднял перед собой крепко сжатый кулак и что-то угрожающе кричал на сцену, где шла, как сообщил диктор, генеральная репетиция спектакля «Люся Люсинова». Энергия и сила, которые были запечатлены на лице седовласого Брылева, поразили Кораблинова. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и крепко сжимал кулаки, словно боясь пропустить малейший жест, еле уловимый поворот головы друга юности.
…Люсю Люсинову допрашивал жандарм. Два дня назад ее задержали у проходной завода Михельсона, куда она шла с запрещенной литературой.
– Вы же дворянка по происхождению, к тому же из знатного рода кавказских князей… Как вы могли смешаться с этим черным стадом недоучек большевиков, которые завтра поставят вас к стенке только за то, что ваш дед и прадед имели в горах Кавказа старинные замки? – допрашивал юную революционерку, студентку Коммерческого института, вислоусый ротмистр жандармского управления, перед которым лежал протокол допроса.
Правая бровь Люси Люсиновой медленно изогнулась подковой и поднялась выше левой. Она о чем-то сосредоточенно думала, глядя в одну точку перед собой. Ее равнодушие и безучастие начинало злить ротмистра, отчего он стал нервно крутить левый ус и, сжав губы, подкашливать.
– Почему вы не ответили на мой вопрос?
– Дворянами по происхождению были декабристы, а за свободу и счастье русского народа они гордо пошли на виселицу и на каторгу.
– Д-да?.. – почти взвизгнул усатый ротмистр и ремни его амуниции заскрипели от резкого и сильного движения.
– Фабрикантом по происхождению был и Фридрих Энгельс. Владимир Ильич Ленин тоже происходит из рода дворян, а революция в России совершается под руководством вождя восставшего пролетариата Владимира Ульянова, старший брат которого, тоже дворянин, был казнен царем за попытку свержения царского самодержавия.
– Значит, и вы избрали путь этих крамольников и изменников России?
– Понятия «революционер» и «крамольник» совершенно разные, господин ротмистр. Это во-первых. А во-вторых, если вы удостаиваете такой высокой чести отнести какую-то неизвестную студентку Коммерческого института к разряду упомянутых крамольников, то вы делаете мне свой высший жандармский комплимент. В революции, которая совершается в России, я всего-навсего лишь мальчик, который на баррикадах подносит взрослым бойцам патроны.
Жандармский ротмистр встал, потянулся и зачем-то прошелся по комнате. Потом отошел к окну и, играя эфесом сабли, застыл в картинной позе.
– Вы осознаете то, что вас ждут вначале суд, потом тюрьма, а за тюрьмой каторга?
Этим вопросом жандарм хотел сбить спесь с допрашиваемой революционерки. Но он ошибся. Вопрос этот еще сильнее ворохнул ненависть в душе Люси Люсиновой.
– Если в ходе революции вы, господин ротмистр, останетесь живым, то потом, после победы революции в России, вы последуете путем, о котором вы только что оказали: вначале тюрьма, потом суд, только суд, народный, а потом каторга или даже… смертная казнь. Так, как было во время Французской революции. – Взгляд Люси Люсиновой словно перечеркнул ротмистра. – Такой конец вы не предполагаете, господин царский жандарм?
Ротмистр вплотную подошел к Люсиновой и с какой-то физиологической ненавистью, граничащей с брезгливостью, посмотрел в ее широко открытые глаза, в которых не было ни страха, ни сожаления.
– Сегодня ночью вас будут пытать, если вы не скажете, кто из рабочих с завода Михельсона входит в Замосковорецкий комитет большевиков. Кстати, как у вас с нервами?
– Я с детства не переношу физической боли, господин ротмистр. И если ваши жандармские палачи будут сегодня ночью пытать меня, чтобы вырвать из меня, что вам нужно, то я буду кричать… Я не выношу даже малейшей боли… – Вдруг Люся Люсинова стремительно встала со скамьи и, заложив руки за спину, гордо, с вызовом, еле слышно продолжала: – Но знайте, господин жандармский ротмистр: за каждый стон, исторгнутый из моей груди, вы заплатите звериным криком от безумной боли, которую вам лично причинят мои друзья по борьбе. Они сегодня на свободе, и они знают, что меня допрашивает ротмистр Сундуков, который живет на Якиманке, в двухэтажном домике рядом с церковью. Мои друзья не простят вам физического насилия надо мной.
Взбешенный ротмистр широко распахнул двери следственной комнаты и заорал что есть силы:
– Часовой!.. Уведите эту… – Он так и не нашел слова, которым хотел назвать юную революционерку Замоскворечья.
На этом показ фрагмента из спектакля оборвался, и на экране снова появилось лицо молоденькой дикторши с прической, напоминающей вавилонскую башню.
«Спектакль «Люся Люсинова» на общегородском смотре спектаклей драматических коллективов Российской Федерации получил Диплом первой степени и выдвинут на республиканский смотр спектаклей народных театров и драматических коллективов Домов культуры страны, который будет проходить в Москве в октябре этого года».
– Ты слышишь, Симочка, куда нацелилась племянница Капельки Хлыстиковой?
– Слышу, – глухо ответила Серафима Ивановна.
Диктор говорила что-то еще, но это уже было о другом. Кораблинов не слушал ее и думал о своем.
– Ну, что ты скажешь, мамочка? – наконец спросил Сергей Стратонович, видя, что телепередача не на шутку разволновала Серафиму Ивановну.
– В этих Каретниковых чувствуется порода. Такие, как старик, делали революцию, а такие, как его внучка, эту революцию защитят даже ценой собственной жизни. Я это поняла четыре года назад, когда она вошла в наш дом. Талантлива – больше ничего не скажешь!
– Вот именно – талантлива! – заключил Кораблинов и набрал номер телефона квартиры секретаря ВЦСПС.
Трубку взяла сама Надежда Николаевна. По голосу она сразу же узнала Кораблинова.
– Ну как, Сергей Стратонович? – В вопросе Надежды Николаевны звучало затаенное беспокойство.
Но Кораблинов сказал то, чего Надежда Николаевна никак не ожидала:
– Дорогая Надежда Николаевна, свое впечатление о телепередаче и о концерте художественной самодеятельности я выражу своим конкретным и твердым деловым решением. Я соглашаюсь возглавить жюри Всесоюзного конкурса спектаклей народных театров и драматических коллективов страны, который будет проходить в Москве. А поэтому, прошу вас, подошлите мне официальные условия конкурса, состав его участников и персональный список членов жюри. Только сделайте это как можно быстрее.
