Текст книги "Родник пробивает камни"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Светлана еле слышно взяла первые аккорды. Вначале песня звучала робко, затаенно, как колыбельная мелодия, как ветер над ковыльной степью. Светлана пела тихо, словно боялась разбудить засыпающего ребенка, над колыбелью которого склонилась она, совсем еще молоденькая мать.

 
Детское и прошлое
Замело порошею.
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая?
Реже смех хрустальный
С губ твоих летит,
Поздно ночью в спальне
Девочка не спит.
Расскажи мне, милая,
Плачь, но не таи,
В мои руки сильные
Ты отдай свои…
 

А песня своими мягкими колыбельными перекатами теперь уже не баюкала, а тихо и нежно будила.

 
…Стынет день осенний,
В золоте купаясь.
Я тебя под кленом
Желтым дожидаюсь.
Ты придешь, я знаю,
Сердце говорит,
Что звезда на небе
Новая горит…
 

Кораблинов был взволнован.

– У вас прелестный голос! Вы талантливы!..

Кораблинов хотел еще что-то сказать, но в соседней комнате раздался телефонный звонок, и он вышел из кабинета.

Светлана поняла, что он разговаривает с женой, что та недовольна портнихой.

– Солнышко, стоит ли из-за этого пустяка переживать?! Подумаешь, испортили платье!.. Сошьешь другое!.. – неслось из соседней комнаты. – Что делаю? Только что закончил разговор с племянницей Капельки. Да, да… Очаровательная девочка! Она произвела на меня светлое впечатление. Думаю, что тревоги Капельки напрасны… Я? Мне нужно срочно поехать на «Мосфильм». Через час встреча с болгарскими товарищами… Домой? Думаю, что часа через два вернусь. Целую… Не переживай, сошьем другое.

«Может быть, это намек, что я уже надоела и мне давно пора уходить…» – подумала Светлана и почувствовала, как к щекам ее прихлынула кровь.

Она встала, чтобы поблагодарить Кораблинова, попрощаться и уйти.

Всего, что было дальше, Светлана никак не ожидала. Поговорив с Серафимой Ивановной, Кораблинов вернулся в кабинет и, заговорщицки подмигнув Светлане, поднес палец к губам.

– Я вас провожу. Беседа с вами мне доставила большую радость и истинное наслаждение.

– Ой, что вы, я думала, что я вам уже надоела, – растерянно и виновато проговорила Светлана, которая еще не успела побороть в себе чувство неловкости и стыда, овладевшее ею, когда Кораблинов разговаривал с женой.

– Чтобы не скучать, полистайте последний журнал «Америка». Я переоденусь, и мы с вами немного погуляем по вечерней Москве. Сегодня я еще не выходил из дома. Не возражаете?

– Ой, Сергей Стратонович!.. – воскликнула Светлана и прижала руки к груди. – С удовольствием!..

Кораблинов вышел из кабинета. Светлана листала журнал, а сама думала совсем о другом. Она была переполнена счастьем и волнением: сам Кораблинов приглашает погулять ее по вечерней Москве.

Светлана подошла к окну. В окнах домов на Садовом кольце уже светились огни.

«Если б меня сейчас могла видеть тетя!.. Она была бы счастлива не меньше меня», – подумала Светлана, незрячими глазами уставившись на цветную фотографию юной девушки, сидящей в шезлонге на берегу моря и демонстрирующей нейлоновый купальный костюм торговой фирмы «Братья Лундстрем и К°».

Услышав за спиной голос Кораблинова, бесшумно вошедшего в кабинет, Светлана вздрогнула. В элегантном светло-сером костюме, который на нем сидел изящно, плотно облегая его могучую, еще стройную фигуру, он показался Светлане намного моложе, чем десять минут назад, когда был в легком домашнем костюме.

– Я готов!

Сказав домработнице, что он едет на «Мосфильм» и вернется часа через два-три, Кораблинов пропустил впереди себя Светлану, потрепал шею овчарки и открыл дверь.

На лифте они спускались молча. Молча прошли через скверик и вышли на шумное Садовое кольцо.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Светлана металась из комнаты в комнату, не знала, за что приняться.

– Ну что?! Что ты, как помешанная?!

– Ой, тетенька!..

С трудом удалось Капитолине Алексеевне успокоить племянницу и снова, на этот раз с подробностями, заставить ее рассказать все по порядку, с того самого момента, как она вошла в квартиру Кораблинова.

Светлана то садилась на диван, то вдруг неожиданно резко вставала, нервно ходила по комнате и, хватаясь за голову, то и дело сбивалась в рассказе. Капитолина Алексеевна сломала несколько спичек и никак не могла прикурить сигарету, которая крупно дрожала в ее губах.

– Ну, а он что? Я спрашиваю: что он?

– Мне показалось… Мне показалось, что он был даже рад моему приходу. Ой, тетя!.. Если б вы знали, как мне было страшно, когда появилась в коридоре его жена. Вначале она была такая сердитая, что у меня аж ноги задрожали…

– Это ты мне можешь не рассказывать. Уж кого-кого, а Симочку-то я, слава богу, знаю. Не женщина, а Везувий. Вместе когда-то учились. Так, ты говоришь, он обрадовался твоему приходу? – С поджатыми губами и подурневшим лицом, вытянув вперед шею, тетка в эту минуту могла олицетворять собой всех сгорающих от любопытства сплетниц мира. Не было в движениях ее ни важности, ни той властности, которая иногда восхищала Светлану. Даже курила она и то не как обычно, а нервно, по-воровски, с оглядкой, словно боясь, что после двух-трех затяжек у нее отнимут сигарету и обвинят в чем-то недобропорядочном. – Ну что ты опять молчишь?

– Когда я играла «Лунную сонату», он стоял у стены и не сводил с меня глаз. Мне даже показалось, что на глазах его были слезы.

– Все такой же! Все тот же!.. – Капитолина Алексеевна увесисто шлепнула ладонью по круглой тугой коленке и, вздохнув, покачала головой. – Ничего не берет – ни старость, ни слава!.. Вот и раньше, бывало, увидит хорошенькую мордашку, так весь аж задрожит. Сколько раз в институт на лекции не приходил из-за этого. Встретит на улице смазливую девчонку, вот и ходит за ней по Москве, как тень, пока та не припугнет милицией.

Положив ногу на ногу, она некоторое время о чем-то сосредоточенно думала, потом подняла голову и, выпустив сизое кольцо дыма, таинственно сказала:

– Знай, что Кораблинов с характером. Да еще с каким характером! Шутить с ним опасно. На него как найдет: то он, как голубь, добрый, то злой, как дьявол.

Заслышав в коридоре тяжелые шаги Стеши, Капитолина Алексеевна перевела разговор на другое, а когда та вошла в столовую и поставила на стол чайные чашки с сахарницей и снова вышла, она горестно вздохнула.

– Так что ты не надейся, что можешь обойти Кораблинова. Давай лучше прикинем, что делать дальше. Раз уж заварили с тобой эту кашу, так нужно ее расхлебывать.

Светлана, как на спасительницу, смотрела на Капитолину Алексеевну и ждала, что та скажет.

Не успела Капитолина Алексеевна открыть рот, как дверь тоненько скрипнула и из-за нее показалась всклокоченная седая голова Корнея Брылева. Ни Светлана, ни тетка не слышали, когда он пришел и как Стеша открывала ему дверь.

Брылев на этот раз, кажется, был трезв. Три дня он не брал в рот ни капли спиртного. Готовился к репетиции новой пьесы, в которой ему обещали хорошую роль.

– Вы прямо как заговорщики. Шу-шу, шу-шу… Что это у вас за секреты?

На вопрос его никто не ответил. Он вошел в столовую и почувствовал неловкость: оборвал беседу тетки с племянницей.

Корней Карпович, покашливая, вышел из столовой, тихо прикрыв за собой дверь.

– Молодец! У тебя великолепно получается! Это тебе говорю я. – На слове «я» Капитолина Алексеевна сделала особенное ударение. – Скажу тебе, Светик, как твоя родная тетка: есть в тебе божье зерно. Нужно только дать ему взойти.

Пухлыми, выхоленными пальцами, кончики которых напоминали спелые ягоды винограда, Капитолина Алексеевна потушила в пепельнице дымящуюся сигарету, взяла со стола сетчатую перчатку и, хлопая ею по левой ладони, громко продолжала прерванное Брылевым наставление:

– Запомни одно – Кораблинов неравнодушен к красивым и юным. Это его давнишняя болезнь. Конечно, не пойми меня дурно. Но на этой слабости Сережки нужно сыграть.

В комнату вошел Владимир. Он пришел минут двадцать назад, но, узнав от Корнея Карповича, что Светлана и тетка заняты какими-то своими женскими секретами, беседовал с Брылевым на кухне.

Последние слова Капитолины Алексеевны Владимир слышал:

– Доигрались? Теперь сидите и ломаете голову, как дальше обольщать Кораблинова?

Капитолина Алексеевна, сидевшая в кресле у торшера, резко повернулась в сторону Владимира. Светлана покраснела и встала. Она никак не предполагала, что Владимир сегодня придет. Она даже не слышала, когда он зашел в комнату.

– Подслушивать – это не мужское дело, Владимир Александрович, – упрекнула его Капитолина Алексеевна.

– Ваши секреты слышны не только в коридоре И на кухне, но даже в парадном, – съязвил Владимир.

– Так что же ты хочешь сказать? Уж не ревнуешь ли ты, молодой человек?

– Все, что я могу сказать, я уже сказал. Я давно чувствовал, что вы не тем путем идете к сердцу Кораблинова. С огнем играете.

Светлана резко вскинула голову и круто повернулась к Владимиру. Она смотрела на него так, словно хотела спросить: «А ты рад?.. Рад, да?..» Но спросила другое?

– Чему ты улыбаешься?

– Где ты видишь, что я улыбаюсь? Я готов завыть волком, чтоб твои встречи с Кораблиновым не повторились.

Словно чем-то осененная, Капитолина Алексеевна порывисто встала и замерла на месте.

– Постойте!.. Постойте!.. Созрел гениальный план! Сережка Кораблинов еще не раз почувствует, какой послушной марионеткой он будет в руках Психеи! Ты только слушай меня, Светик, и делай то, что я тебе скажу. – Она подошла к зеркалу и, пудря лицо, начала мурлыкать под нос:

 
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней,
Она соперниц не имела,
Подайте милостыню ей…
 

– Тетя, не томите, ради бога, говорите скорей! – почти взмолилась Светлана.

– Играть!.. – как клич, как команду, бросила Капитолина Алексеевна. – Причем играть гениально!.. Кораблинова нужно поражать!.. – Продолжая пудриться, она повернулась к Владимиру: – Ты о чем-нибудь догадываешься?

Владимир листал журнал «Огонек», рассматривая фотографии и картинки. Он внимательно слушал разговор Светланы с теткой, а сам живо представлял лицо Кораблинова.

– Нашли с кем шутить. Вползаешь, как кролик в пасть к удаву.

– Давай, Светик, перенесем телефон в соседнюю комнату. Мы сейчас так поговорим с Кораблиновым, что у него закружится голова! – Капитолина Алексеевна громко щелкнула крышкой пудреницы и бросила ее в свою черную сумку.

– Опять авантюра?! – огрызнулся Владимир, с трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить Капитолине Алексеевне дерзостей.

– Я Кораблинова знаю целую вечность. Знаю его с тех пор, когда вы, молодой человек, еще не родились. И мне лучше знать, что Кораблинов считает искусством и что авантюрой!.. – В голосе Капитолины Алексеевны к явному раздражению примешивались нотки неприкрытого озлобления.

Светлана стояла растерянная, глядя то на Владимира, то на тетку. В тетку она верила, Владимира любила. Оба они были ей дороги, и оба желали только добра.

– Я боюсь с ним встречаться… У меня какое-то недоброе предчувствие.

– Ты появишься перед ним, и появишься еще не раз! – властно сказала Капитолина Алексеевна. – Завтра ты наденешь свое лучшее платье! Выглядеть ты должна как Венера… Знай, что моя загубленная сценическая судьба должна возродиться в твоей судьбе. А сейчас живо в спальню, примерь свое вечернее платье.

Володя резко направился к двери.

– Володя, ты куда? – испуганно бросила вдогонку Светлана.

– Не хочу быть соучастником пошлого фарса!

– Боишься? – притопывая ногой, Капитолина Алексеевна сквозь прищур смотрела на Владимира.

– Противно! – ответил он и закрыл за собой дверь столовой.

Следом за ним бросилась Светлана, но ее удержала тетка. Услышав из коридора громкий хлопок тяжелой двери, Светлана сжалась в комок.

– Нет, нет… Без Володи к Кораблинову я не пойду…

Взгляд Светланы упал на кожаную папку, забытую Владимиром на подоконнике. В папке было командировочное удостоверение, которое он должен был сдать непременно сегодня. От мысли, что Владимир обязательно вернется за папкой, ей стало легче.

– Глупая девчонка!.. Покажи характер!.. Неужели ты не догадываешься, почему он не хочет твоей встречи с Кораблиновым?

– Почему? – Губы Светланы мелко вздрагивали. Она с трудом сдерживала слезы.

– Он просто боится за свою роль. Не дай бог, как ему кажется, если Кораблинов узнает, что вы с ним большие друзья. Но это эгоизм! Володя думает только о себе.

– Неправда!.. Я знаю Володю!.. – попыталась было возразить Светлана, но тетка властно подняла руку и дала знак, чтоб та замолчала.

– Ты должна встретиться с Кораблиновым!.. В его руках твое будущее. А сейчас давай-ка лучше примерим платье.

Капитолина Алексеевна взяла Светлану за руку и почти силой увлекла в спальню. Не успели они присесть, как снова послышался звонок, а за ним хлопок двери в коридоре.

Светлана выскочила из спальни.

Слегка пьяненький, повеселевший Брылев, полуобняв Владимира, кивнул Светлане в знак приветствия и удалился в кухню: под хмельком он любил поговорить со Стешей.

– Володя, ты забыл папку.

– Я вернулся за ней.

Задержав Владимира в столовой, куда он прошел за папкой, Светлана остановила его.

– Обиделся? Не нужно, не обращай на нее внимания. – И, перейдя на полушепот, приглушенно умоляла: – Не надо, ладно? Уж такой у нее характер, его теперь не переделаешь. Все будет так, как захочешь ты.

– Ты сама хочешь испортить себе все.

Отстранив Светлану, Владимир направился к двери, но девушка силой удержала его, преградив ему дорогу:

– Постой!..

– Ну что?

Владимир глядел куда-то мимо и поверх головы Светланы. Последние слова тетки о том, что Светлане необходимо встретиться с Кораблиновым, его глубоко взволновали. Если приход Светланы в дом Кораблинова он считал нескромным и опасным шагом, то идти на новое подстроенное свидание – это означало еще более усугубить сложное положение, в которое Светлана сама себя поставила. А Владимир очень хотел, чтобы она поступила в институт.

– Вечером увидимся?

– Вечером я должен быть на студии.

– Сейчас почему уходишь?

– Я просто лишний на вашей репетиции.

Обида Владимира тронула Светлану. Теперь она поняла, что нехорошо поступила тетка, сказав все это про Кораблинова в присутствии Владимира, его ученика и искреннего поклонника.

Светлана долго и пристально смотрела в глаза Владимира, словно в последний раз окончательно решая, что ей делать.

– Хочешь, я откажусь от роли в «Белых парусах»?

Вопрос для Владимира был неожиданным.

– Я сделаю это для тебя…

– Не нужно этого делать… Это хорошая роль. Я был неправ тогда.

– А я все-таки… откажусь!.. – В словах Светланы прозвучали решительность и твердость. – А сейчас прошу тебя, побеседуй с Корнеем Карповичем, а я пойду к тетке. Иначе она меня съест. Вечером что-нибудь придумаем. – С этими словами Светлана поцеловала Владимира и скрылась в спальне.

Владимир остался один. «Она хочет отказаться от роли… Ради меня… Чтоб только я не видел, как на ее плечо положит руку Арсен Махарадзе…»

В столовую вошел Брылев.

– Сегодня Стеша что-то не в духе.

Потирая руки, Брылев прошелся из угла в угол столовой и приставил свою массивную трость к пианино. Вытащил из кармана прокуренную трубку, ознобно передернул плечами и сел в кресло.

– Гляжу я на тебя, Володя, и не нарадуюсь.

– Это почему же?

– В рубашке ты родился. Еще вчера был студент – и на́ тебе: главная роль в фильме! Да еще в каком фильме! Это, милый мой, бывает раз в столетие.

– Спасибо, Корней Карпович…

– А вот у меня моя траектория сложилась совсем невесело. Хотя бы сегодня… Лучше бы не звонил в театр.

– Что случилось?

Раскуривая трубку, Брылев закашлялся.

– Разве не обидно? Роль, рязанского мужика в своем новом фильме Провоторов дал не мне, а Демиховскому. А ведь обещал. Неужели он не знает, кто такой Демиховский? Знает! Видел ли этот Демиховский, как пашут землю? Запрягал ли он хоть раз в жизни лошадь? Держал ли он когда-нибудь в руках косу? А ведь как я просил у Провоторова эту роль! Чуть ли не умолял. Я вижу этого крестьянина не только глазами, но и сердцем. Это живой кусок моей биографии. А Демиховский не только сам, но и его прадеды родились в Москве. Дед был комиссионером, отец служил в банке. Сам за всю свою жизнь настоящую землю, настоящую деревенскую работу видел разве только из окна мягкого вагона. – И снова натужный кашель душил Брылева. – А ведь когда-то мы с Провоторовым были друзьями. Вместе учились в театральном институте. Жили в одном общежитии. Потом работа в одном театре. И уж если говорить откровенно, то на афишах моя фамилия стояла раньше фамилии Провоторова. И крупнее ее набирали… А знаешь, кто отсоветовал Провоторову дать мне эту роль?

– Кто?

– Кораблинов.

– Не может быть!.. – Владимир всем телом подался вперед, словно в эту минуту ему сказали такое, после чего он должен непременно что-то предпринять.

– Подлец!.. Откровенный подлец!.. Со своего царственного трона он указал свите, окружающей его, своим гневным перстом на меня и… – Вскинув голову и замерев в позе, Брылев вытянул вперед правую руку, показывая пальцем, на круглый стул, стоявший у пианино. – И выразил свою монаршую волю: «Убрать!.. Не то!..» – Брылев гулко расхохотался. – И меня тут же убрали. Даже не нашли приличных слов, чтобы помягче сообщить мне об этом.

– Может быть, здесь получилось какое-нибудь недоразумение? Может, вам сказали неправду? – пытался оправдать Кораблинова Владимир. – Зачем ему это делать? Ведь когда-то вы были большими друзьями.

– Да, были когда-то друзьями!.. Да еще какие друзья!.. А сейчас говорит, что Брылев пьяница!.. Что до тех нор, пока Брылева не пропустить через семь паровых котлов лечебницы на улице Радио, настоящую роль ему давать нельзя – завалит. Так, говорят, и сказал… – Брылев стряхнул с кресла в ладонь табачные крошки и сунул их в карман. – Вот видишь, я и разоткровенничался. Ругаю режиссера, который доверил тебе главную роль. Ругаю того, на кого ты… да что там ты – многие актеры молятся. Не знаю, насколько искренне это поклонение, но некоторые смотрят на него как на бога.

– Демиховского? На роль мужика? Ничего не понимаю, – удивился Владимир.

– Да, да… на роль мужика, мамонька. Я тоже не понимаю. Многие не понимают!.. А вот твой Кораблинов все понимает.

Лицо Владимира посуровело. Не хотел он верить, что так жестоко и так предательски легко мог поступить Кораблинов со своим старым другом.

– Корней Карпович, – словно извиняясь, проговорил Владимир, – я нисколько не сомневаюсь в честности Сергея Стратоновича. Кроме творческих соображений, им ничто не руководит в искусстве. В этом я уверен. Не могу представить Кораблинова подлецом. Вас кто-то хочет поссорить с Сергеем Стратоновичем.

– Мою обиду можешь ему передать. Он ожирел, как барин. От поклонения у него кружится голова!.. Можешь так и передать ему.

– Почему вы так плохо обо мне думаете, Корней Карпович? – На щеках Владимира выступили розовые пятна.

Брылев долго молчал. Курил и рассеянно смотрел на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Потом заговорил:

– Вот о тебе-то я, Володя, как раз думаю неплохо. Ты способный молодой человек. И хорошо, что, когда ты делаешь первые шаги, тебя никто не бьет дубинкой по ногам. И хорошо, что за плечами у тебя есть главная профессия – ты рабочий. А в нашу бытность некоторых били по ногам. Да еще как били! Но это – вопрос истории. Посоветую тебе только одно, пока ты только начинаешь. Страшное это дело – слава. Для одних она – крылья Икара. Для других – каменные жернова на плечах: чуть оступился – и ты раздавлен собственной ношей, Иконников, Разумовский, Орлов, Батурин – все это были люди могучего таланта! А чем все кончилось? С орбиты большого искусства они упали на порог маленькой пивной. Вот и я… Ты думаешь, почему я пью? Особенно вечерами, когда в городе зажигаются огни, когда тоска удавом завивается на шее… – Брылев со стоном вздохнул. – Ох, Володя, Володя!.. Знаешь ли ты, что такое одиночество? Нет. Не дай бог тебе знать, что это такое. – Брылев встал, подошел к окну, постоял, потом снова вернулся к креслу, но уже не сел. – Когда-то Корнею Брылеву доверяли главные роли. Корней Брылев не раз видел, как восторженно содрогался от аплодисментов зал и как этот восторг громовым эхом отдавался в его душе. И эта сверкающая вершина славы была достигнута несколькими взмахами крыла.

– По-вашему выходит – слава губительна? – спросил Владимир.

– Ты совершенно прав! – как отрубил, сказал Брылев. – Ты умница, и ты должен это понять. Талант твой не школярский, не вымуштрован, он от бога. Береги его. И не доведись судьбе твоей когда-нибудь уподобиться судьбе Орлова, Иконникова, Разумовского и твоего покорного слуги Корнея Брылева. – Он взял трость, отвинтил рукоятку и вылил из тайника в трости остатки вина в рюмку, которую он достал из буфета.

Пока Брылев пил, Владимир наблюдал, как крупно дрожали пальцы его рук, как всего его как-то передергивало, точно он вливал в себя сильнейший яд.

Когда выпил, то завинтил трость, пошел на кухню, ополоснул рюмку и снова поставил ее в буфет.

– Вот так-то, мой юный друг.

 
А жизнь кипит, вокруг меня снуют
И старые и молодые лица,
И некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют…
 

Чертовски люблю Есенина. Временами мне кажется, что в стихах его звенит голос моей души.

– Простите, Корней Карпович… могу я вам задать не совсем скромный вопрос? – спросил Владимир.

– Я слушаю тебя, Володя. Перед тобой я как на исповеди.

– Почему вы так много пьете?

– Я?.. – удивился Брылев. – Разве я пью, Володенька? Да я совсем не пью. Выпил я однажды. Всего раз в жизни. А теперь каждый день опохмеляюсь.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос.

– Начистоту?

– Да!

– Я пью потому… – таинственно проговорил Брылев, взметнув над головой указательный палец, – потому, что мне не дают настоящей, моей, роли. А настоящую роль мне не дают потому, что я пью. Вот он, тот замкнутый круг, через который никак не могут прорваться некоторые талантливые артисты. Получается как с московской пропиской: не прописывают в Москве потому, что человек не работает в Москве, а на работу не принимают потому, что нет московской прописки. – Брылев посмотрел на часы и засуетился: – Ступай скажи Светлане, что сегодня мы репетировать не будем. Я болен, Владимир вышел из столовой и через минуту вернулся.

– Светлане тоже сегодня нездоровится. Она просила репетицию перенести на завтра.

– Скажи ей, Володя, чтобы она эти дни поберегла горло. И не дай бог, если, как перед первым туром, наестся мороженого. Затем я и зашел. – Брылев надвинул соломенную, с потеками на серой ленте, шляпу на густую, с проседью шевелюру, взял свою неразлучную спутницу – трость и двинулся к выходу. – А ты, Володя, хорошенько приглядись к Кораблинову. Коварный он человек. С ним у тебя будет или грудь в крестах, или голова в кустах. Бывай здоров. – Эти слова он произнес, уже стоя на пороге, разделявшем коридор квартиры и лестничную площадку.

Владимир крепко пожал Брылеву руку.

– Корней Карпович, что бы вы ни говорили о моем учителе и режиссере, мое мнение о нем неколебимо: это большой артист, блестящий педагог и благородный человек.

– Ты молодец, Володя! – Брылев похлопал Владимира по плечу. – Так поступил бы и я, если бы на карту была брошена честь любимого учителя. Тогда считай, что Корней Брылев завистник, пьяница и неудачник…

– Нет, зачем же… – Больше Владимир не успел ничего сказать. Дверь за Брылевым захлопнулась, и он остался один в просторном, гулком коридоре.

Владимир вернулся в столовую. Вскоре пришла Светлана. Судя по разговору, доносившемуся из кухни, Владимир понял, что тетка собирается уходить. У Каретниковых будет только завтра.

– Лана, – глухо прозвучал ей в ответ голос Стеши. Вместо «ладно» она произносила «лана».

Капитолина Алексеевна ушла. Проститься с Владимиром она почему-то не сочла обязательным.

Все то время, пока тетка собиралась уходить, Светлана молча стояла за креслом, на котором сидел Владимир. И хотя он не видел ее, но как-то особо ощущал, что руки ее лежали на спинке кресла. Он чувствовал тепло этих рук, он слышал ее дыхание.

– Володя, мне страшно… – еле слышно проговорила Светлана.

– Мне тоже, – не шелохнувшись, ответил Владимир.

– Что мне делать?

– Ты не должна идти на это свидание.

– Я не могу не пойти на это свидание…

Владимир повернулся к Светлане. В глазах ее стояли слезы.

– Я так устала, Володя. Ступай и ты отдохни. Я пойду прилягу.

– О чем бы говорили с теткой?

– Она звонила Кораблинову.

– О чем они говорили?

– Кораблинов пригласил нас отужинать в ресторане. Он был очень рад звонку.

– Вы вдвоем пойдете на это свидание?

– На это свидание тетя не пойдет. Она сказала, что ей нездоровится.

– Кто же пойдет?

– Я.

Владимир молча взял с подоконника папку. Первый раз за последний год он расстался со Светланой, не поцеловав ее и не пожав ей руки.