Текст книги "Родник пробивает камни"
Автор книги: Иван Лазутин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
После посещения заводского музея Светлана твердо решила идти на завод. Петр Егорович внушил ей такую неприязнь к работе манекенщицей, что при одном только упоминании теткой имени Марии Николаевны она тут же вскипала и обрывала всякий разговор.
И все-таки было страшно. А вдруг после всего того, что рассказал дед о себе и о заводе, она опозорит его старческие седины – поступит и не сможет работать, не выдержит, уйдет… Знают на заводе и ее отца. Знают как лучшего мастера. Имя Дмитрия Петровича Каретникова много раз упоминалось и в центральной прессе.
Пожилой приземистый вахтер в проходной завода не стал дожидаться, пока Петр Егорович предъявит пропуск, за которым он полез в карман.
– Чего это ты, Егорыч? Давай проходи… А эта с кем? – он взглядом показал на Светлану, мягко преградив ей рукой дорогу.
– Со мной, внучка, веду на смотрины.
Широкое рябоватое лицо вахтера расплылось в улыбке.
– Час добрый…
Территория завода, на которой здесь и там были в беспорядке разбросаны кирпичные цехи с широкими, кованными железом воротами и асфальтированными подъездами, Светлане показалась необъятно огромной, непонятной, не такой, какой она ей казалась раньше, когда она еще ребенком была здесь с дедом. Как будто и не Москва, а полигон какой-то, на котором темнели невысокие, приземистые корпуса с затуманенными окнами и мутными стеклянными крышами. Яркая, сочная зелень деревьев никак не вязалась со строениями из потемневших кирпичей и железа.
Впереди и по сторонам медленно проплывали груженные какими-то громоздкими деталями и ящиками автомашины… Мимо, почти перед самым носом Светланы, лихо пронеслись два электрокара, на площадках которых стояли два паренька в спецовках. Стараясь перекричать шум моторов, они о чем-то не то спорили, не то договаривались. Справа в высокие закрытые ворота цеха, куда мог бы свободно вплыть пароход, молодые чумазые парни (каждому не больше семнадцати-восемнадцати лет) забивали футбольный мяч. Был обеденный перерыв, и парни, успев проглотить немудреный обед в буфете столовой, улучили несколько минут, чтобы отвести душу.
Вчера, после посещения музея, который размещался на первом этаже заводоуправления, Петр Егорович поднялся с внучкой в комитет комсомола и познакомил ее с секретарем Людой Андроновой, высокой и стройной девушкой в клетчатом платье, возраст которой Светлане показался настолько неопределенным, что она никак не могла понять: или ей уже тридцать, или всего-навсего двадцать один – двадцать два года? Откуда знать Светлане, что комсомольская работа, в отличие от всех других работ, умеет поспорить с возрастом и с плохим настроением. Чтобы вести за собой молодость, нужно в душе быть самому юным, а если человек юн душой, то морщины разглаживаются как бы сами по себе, они не бросаются в глаза собеседнику.
Улыбка у Люды такая просветленно-озорная и свойская, будто она, Люда, была давнишняя подруга Светланы. Даже руку пожала не так, как жмет руку женщина женщине, – вяло, неуверенно, лодочкой, – а крепко, по-мужски, с энергичным потряхиванием, словно стараясь пожатием этим сказать: «Молодец, что пришла… С нами не пропадешь…»
Люда Андронова советовала Светлане зайти в тринадцатый, механосборочный цех, где много девушек и где можно увидеть, как из отдельных, разрозненных деталей, изготовленных в других цехах, собирают электромоторы.
Любил этот цех и Петр Егорович. Он сам проработал в нем без малого двадцать лет, из него пошел и на пенсию. Трудился на стареньком карусельном станке «Кинге».
– Ну что ж, доченька, хоть цифра тринадцать и не самая веселая, мы все-таки заглянем в тринадцатый.
Цех был огромный, ответственный, в нем, как в устье реки, впадающей в море, завершалась вся та работа, которая была проделана в речушках и ручейках других цехов.
Начальник цеха Федор Михайлович Карташов, человек уже немолодой и, судя по орденским планкам на пиджаке, бывалый, встретил Петра Егоровича как старинного друга. Он даже прервал телефонный разговор, извинившись перед кем-то в трубку, которую положил на стол.
– Сколько лет, сколько зим! – воскликнул Карташов, протягивая через стол обе руки.
– Зря наговариваешь, Михалыч, не был у вас всего полмесяца! – ответил Петр Егорович. – Пришел посмотреть, как вы тут живете-поживаете, и добра наживаете.
Карташов быстро нашелся. Почесывая затылок, он подмигнул Петру Егоровичу, вышел из-за стола и пододвинул Светлане и деду стулья.
– В наш сумасшедший двадцатый век, дорогой Петр Егорович, за полмесяца можно покорить космическое пространство и соорудить на Марсе и Венере филиалы нашего завода.
– Что да, то да… Время скачет, ох как скачет… – согласился Петр Егорович и сел по другую сторону стола, дав Светлане взглядом понять, что и она тоже может присесть.
Карташов извинился и, кивнув на телефон, поднял со стола трубку. Лицо его сразу же стало серьезным, даже чуть злым. Он принялся кого-то отчитывать. Грозился поставить вопрос на парткоме: кто-то в кузнечном цехе задерживал поковку валов, отчего под ударом был месячный план не только тринадцатого цеха, но и всего завода.
Светлана смотрела на начальника цеха, и ей казалось, что в чем-то он напоминал их школьного завхоза, который бесконечно ругался то с уборщицами, то с лаборантами химического и физического кабинетов, вечно носился с ведрами красок, с рулонами географических карт и приборами для учебных кабинетов… Встреть она Карташова где-нибудь у автобусной остановки, ни за что не могла бы подумать, что этот уже немолодой человек, с мягкими и реденькими, как ленок, светлыми волосами, некрасивый, мужиковатый и нескладный, со сбитым набок узлом стираного галстука, выпускал продукцию, за которую золотом платили шестьдесят стран мира; коллектив завода, состоящий из таких вот, как Федор Михайлович, который не умеет хорошенько завязывать галстук, соперничает со специалистами и миллионерами Америки и промышленниками Западной Германии, чьи электрические машины уже давно поднялись на уровень мировых стандартов.
Карташов сердито бросил на рычажки трубку и, сразу изменившись в лице, преобразился.
– Вот так с утра до вечера!.. То цыганишь чуть ли не на коленях, то, как цепной пес, рычишь: «Давай! Давай!.. Давай!» Грозишь, пугаешь, канючишь, убеждаешь… Кроме нагоняев и шишек, никаких тебе регалий. – Карташов только теперь посмотрел на Светлану. – Родня?
– Внучка. Пришел сватать.
И вдруг, словно спохватившись, Карташов даже всплеснул руками, зорко вглядываясь в лицо Светланы.
– А!.. Да это вон кто!.. Павлик Андреев! Герой Замоскворечья, участник штурма Кремля!.. Погиб в боях на Остоженке и теперь воскрес из мертвых. – Карташов вплотную подошел к смутившейся Светлане, которая тут же встала, и обеими руками долго и крепко жал ее руку. – Ну что ж, за честь примем, если наша дружина придется по душе. Мы умеем не только работать, но если нужно, то сыграем на сцене царя Ивана Грозного и деда Щукаря. Я сам, грешным делом, в войну не только стрелял в немца, но и плясал. Что, Егорыч, не веришь? От самого Днепра и до Берлина стрелял и плясал, плясал и стрелял.
– Что-то, Михалыч, не могу уразуметь этакого. Три войны прошел, а такого не видел: чтобы пострелять по немцу, а потом выскочить из окопа на бруствер и под музыку пуль и снарядов оторвать «барыню» или «камаринского».
И тут Карташов со всеми подробностями рассказал о том, как после госпиталя он попал на пересыльный пункт. Там от безделья и ожидания, когда дадут в зубы продовольственный аттестат и вручат назначение в действующую армию, на передовую, они забавлялись кто чем: кто отбивал до поту чечетку, кто тренькал на обшарпанной ничейной мандолине, бог весть каким ветром занесенной на пересылку, кто надрывал душу гитарными переборами.
– И нужно же такому случиться. Выбиваю я чечетку в углу казармы, учу одного салажонка, который снабжал меня домашним самосадом, и вдруг оглянулся, будто спиной почуял, что кто-то буравит взглядом. Гляжу – стоит подполковник в серой каракулевой кубанке. Улыбается. С виду лет под сорок. Спросил номер моей военно-учетной специальности. Я ответил: «Артиллерист-минометчик», «Годится», – говорят он и тут же записал в блокнот мою фамилию. Под вечер меня вызвали в штаб и направили в распоряжение этого подполковника. А он оказался замполитом гвардейской минометной бригады на Первом Белорусском фронте. По каким-то своим важным делам был в Москве и по пути имел от командира бригады поручение заехать на пересыльный пункт, подобрать четырех опытных шоферов по разнарядке штаба опергруппы фронта. Ну, и меня прихватил пятым. Вот с тех пор, аж от самого Днепра, моя война и пошла так: идут бои – я воюю номером в расчете боевой машины, даем залпы по немцам; а между боями, в дни передышек, бью чечетку в нашей доморощенной агитбригаде. – Карташов помолчал, подбадривающе подмигнул Светлане и продолжил:
– Ничего, в нашем цехе тоже есть свои артисты. Да еще какие!.. Хотя бы взять Путинцева. В фильме снимался. Главную роль играл. Правда, сейчас у него вышла на «Мосфильме» какая-то закавыка, спрашивал – ничего не говорит. После большого перерыва вчера вышел в первую смену. Вот такие пироги. Дом культуры у нас хоть старенький, но всегда в нашем распоряжении, там больше двадцати разных кружков: и духовой, и струнный, и свой знаменитый хор, ну, и драмкружок гремит на всю Москву; так что будем работать и, как это сейчас у нас говорят, потихоньку стирать грань между физическим и умственным трудом.
Карташов говорил что-то еще, но Светлана, в упор глядя ему в глаза, не слушала его. Хотя весть о том, что Владимир снова вернулся на завод, для нее не была неожиданной, но в первую минуту она даже не могла сообразить, хорошо это или плохо, а поэтому, делая вид, что всецело поглощена рассказом начальника цеха, совершенно невпопад кивала головой и бессмысленно улыбалась.
– Как, разве Путинцев опять вернулся в цех? – спросил Петр Егорович, который ничего не знал о злоключениях Владимира. – Ведь он же выучился на артиста?
– Да… Вернулся чернее тучи. Стал расспрашивать – молчит, как в рот воды набрал. Чего-то у него там не пошло…
Карташов смотрел на Светлану и словно взвешивал, какую работу можно предложить этой хрупкой, с осиной талией, девушке. А Светлану терзала другая мысль: а вдруг этот вежливый начальник цеха скажет, что рабочие им до зарезу нужны, но только не такие…
– Для начала нам не грех бы и познакомиться. Как вас зовут?
Светлана назвала свое имя.
– Дочь Дмитрия, – глухо пробасил Петр Егорович. – В этом году окончила десятый класс и провалилась на экзаменах в институт.
– Так я и понял… У меня в цехе почти все девушки с десятилеткой. Рабочий нынче пошел грамотный… Хорошие девчата, иногородние живут в общежитии. Был я у них вчера. Чистота и порядок, как у монашек.
Карташов начал было рассказывать о девушках своего цеха, но зазвонил телефон, и беседа оборвалась: срочно вызывали к директору. Сердито бросив телефонную трубку, он пробурчал:
– Сейчас, наверное, будут снимать тринадцатую стружку. – Он открыл ящики письменного стола и принялся бегло просматривать какие-то бумаги, которые он, очевидно, должен был захватить с собой. – Не обессудь, Петр Егорович, что не удалось поговорить по душам. В другой раз. А сейчас советую: покажи своей внучке все наше хозяйство. Захочет на кран – посадим на кран; пожелает укладчицей – час добрый; придется по сердцу штамповочный пресс – за год сделаем специалиста.
Петр Егорович и Светлана попрощались с Карташовым, вышли из конторы и спустились по бетонной лестнице в цех. Светлане вдруг показалось, что могучим потоком воздуха ее втянуло в железную утробу гигантской машины, внутри которой все двигалось, сверкало, гудело, гремело… Она остановилась и крепко вцепилась пальцами в локоть Петра Егоровича.
– Обожди, дедушка, давай постоим…
Голоса Светланы Петр Егорович не слышал, он только видел, как шевелились ее губы.
– Говори громче, здесь завод. Привыкай.
– Дай оглядеться!.. – крикнула Светлана на ухо деду.
Высоко над головой, почти под самой стеклянной крышей цеха, прямо на них бесшумно и плавно надвигался огромный электромостовой кран, с которого, лениво раскачиваясь, свисали тяжелые железные цепи с большими крюками на концах. Слева и справа раздавались пронзительные металлические звуки, от которых звенело в ушах.
Светлана подняла голову. В кабине электрокрана сидела девушка в голубой косынке. Когда кран доплыл до перекрестия цеховых бетонных дорожек, она плавно остановила его и дала какой-то особый знак рабочим парням внизу, которые неизвестно почему замешкались с подвозом станин статоров, поступающих из соседнего цеха.
Петр Егорович окинул взглядом цех и, выискивая кого-то глазами, тронул Светлану за плечо.
– Пойдем к укладчицам! – Он показал рукой в сторону стайки женщин, которые рядком стояли за длинными железными столами-стеллажами и собирали статоры.
Уже немолодая, лет пятидесяти, женщина с загорелым и энергичным цыганистым лицом издали узнала Петра Егоровича и лихо махнула ему рукой.
Когда Петр Егорович подошел к стеллажам укладчиц, та, что махнула ему рукой, громко крикнула:
– К нашему шалашу!..
– Бог помочь! – Петр Егорович снял фуражку и слегка поклонился всем сразу.
– А в бога-то верите, Петр Егорович? – спросила курносая укладчица с бойким лицом пересмешницы и лукаво подмигнула своей напарнице.
– До двенадцати лет в рождество Христово бегал по дворам Замоскворечья, славил, по воскресеньям к обедне с бабкой ходил, причащался и исповедовался перед причастием, а раз даже постился… А после того как нас, ребятишек, отхлестал гусиным крылом церковный сторож за то, что мы, сорванцы, во время венчания озоровали в храме и огарки с подсвечников таскали, – так вся моя вера сразу и выветрилась. А в семнадцатом году, когда царя сбросили, снял с груди крест, что носил с рождения. Вот и вся моя вера.
– Петр Егорович, а правду говорят, что твоего старика «Кинга» скоро повезут е Исторический музей? Ходят слухи, что его поставят в зал, где лежат бивни мамонта и череп неандертальского человека, – съязвила укладчица с цыганистым лицом.
– А это почему ему честь такая, Сергеевна?
– Вроде бы одно к одному, сапог сапогу пара. Годки…
Рассеянно слушая разговор деда с укладчицами, Светлана пристально наблюдала за молоденькой – почти ее ровесницей по виду – укладчицей в розовой косынке. Ловкими и точными движениями проворных рук девушка сильной и упругой воздушной струей из резинового шланга очищала от пыли, грязи и металлических опилок пазы статора. В своей работе она была так сосредоточена, так сконцентрирован был ее взгляд и вся она была собрана, что не обращала ни малейшего внимания на подошедших. Над статором она работала вдвоем с напарницей, молодой розовощекой женщиной, на лице которой не потухала тихая и кроткая улыбка. Со стороны могло показаться, что та вспоминала что-то приятное и только ей одной известное и понятное.
После того как молоденькая девушка в розовой косынке продула воздушной струей внутренние пазы статора, ее полногрудая напарница, склонившись над корпусом статора и держа почти у самого лица переносную электролампу, внимательно оглядывала все пазы и отверстия, пробовала на ощупь – нет ли где заусенца, прилива или припекшейся металлической крошки. Потом те же проворные и сильные девичьи руки, что летали с воздушным шлангом в чреве статора, принялись натирать парафином узкие длинные полоски изоляции. Светлана любовалась быстрыми и точными движениями рук своей ровесницы, а сама думала: «У меня так сроду не получится… Пока она натрет три, я с одной полоской не справлюсь..»
– В гости к нам, Петр Егорович? – спросила укладчица с загорелым цыганистым лицом и озорно сверкнула белыми красивыми зубами. – Тянет?
– Внучку привел. Примете?
– А что ж, если всерьез, то примем. – Укладчица поправила под белой косынкой отделившийся темный локон и посмотрела – как срисовала – на Светлану. – Уж больно нежна да пригожа для нашей работы. Понравится ли?
– Тебе-то нравится? Сколько лет уже в этом цехе, за этим столом?
– Двадцать девятый пошел. Да я-то что?..
– Сама-то, помнишь, какой пришла в сорок втором – хворостинкой можно было перешибить. А ведь втянулась? Поди, шестнадцать тогда только исполнилось?
– Война была, Петр Егорович, а сейчас молодежь другая пошла, все норовит как бы полегче, где бы почище, а то и вовсе на дурничка да на папенькиной шее.
– Не вся, Сергеевна, не вся плохая нынче молодежь. Вон погляди – чем плохие девчата? – Петр Егорович кивнул в сторону стеллажа, за которым стояли две девушки и проворно вставляли в пазы статора жгуты медной проволочной обмотки. – Или вон те, с ямочками на щеках. Гляди, как шустро вбивают клинышки!..
– Это все иногородние, приезжие… Московские девушки у нас приживаются хуже.
Видя, что на них смотрят, девушки за соседними стеллажами принялись работать еще быстрее.
– Гляди, не просто работают, а танцуют. Душа радуется!
– Это наша лучшая в цехе молодежная бригада коммунистического труда. Все учатся в вечерних институтах и техникумах. С ними трудно тягаться.
– Ну ладно, Сергеевна, мешать не буду. Пойду покажу внучке весь цех, чтобы знала, что мы здесь делаем.
Светлана тайком наблюдала, как из левого крыла цеха медленно двигался в их сторону могучий электромостовой край. Чем-то он напоминал ей корабль, плывущий по морскому заливу и вылавливающий своими чувствительными крючками-щупальцами на мощных цепях тяжелые корпуса моторов и крупные тяжелые детали, которые подвозили на электрокарах рабочие в блузах, Она вспомнила слова начальника цеха: «Захочет быть крановщицей – посадим на кран…» Легко сказать – посадим на кран… Попробуй с первого раза наплыви этими цепями с крюками прямо на эту железную штуковину… Нет, лучше что-нибудь попроще… Хоть и красиво, наверное, сверху глядеть на все, что внизу происходит, но боязно: а вдруг свалишься…»
Над ухом Светланы склонился дед.
– Что приглядываешься – понравилось? Давай вначале оглядим весь цех внизу, а потом поднимемся наверх, покатаемся.
Петр Егорович попрощался с укладчицами и кивнул Светлане:
– Начнем танцевать от печки. Вот сюда, в эти ворота, из седьмого цеха поступает литье. Дальше эти станины идут для разметки на разметочные плиты. Пойдем…
И Петр Егорович повел Светлану по цеху. Показывая и объясняя, как проходит черновая обработка станин, он дольше, чем у других станков, задержался у старого карусельного станка.
– Дедушка, а как называются эти цепи и крючки? – Светлана обернулась и показала пальцем на болтающиеся с крана цепи.
– Чалки… Здесь каждая деталь имеет свое название и назначение. Но ты не робей, не боги горшки лепят. Все увидишь, все поймешь и все узнаешь. – Он показал на карусельный станок. – За этим станком, доченька, твой дедушка простоял около двадцати лет.
– Как он называется, дедушка? – кричала Светлана на ухо старику:
– Карусельный, немецкой фирмы «Кинг».
– А почему карусельный?
– Сама видишь, диск крутится, как карусель…
– А почему они смеялись над этим твоим «Кингом»?
– Старый он, и мощность не та. Видишь, какой махиной кажутся рядом с ним агрегатные станки отечественного производства. Это вот минского завода, СМ-109, а вон тот – ивановский, ИР-48. Сильные, как львы. Мой «Кинг» перед ними как старенький «Москвич» перед «Чайкой», а все равно дорог он мне, как родной будто.
– А что это за часть крутится на этой карусели, как она называется?
– Это станина, идет черновая обработка.
– А с карусельного куда дальше потащит эту станину?
– А с карусельного она пойдет на сверлильный станок. Видишь, как ловко Володя Крамаренко сверлит отверстия? К нам в цех пришел почти мальчонкой, а теперь лучший рабочий завода, на доске Почета висит. – Петр Егорович подошел к приземистому сверлильному станку, над которым склонился высокий худощавый юноша, снял для приветствия фуражку и, наблюдая, как Крамаренко ловко и плавно накладывает на плоскости станины шаблон и зенкирует отверстия, стал объяснять внучке работу сверлильного станка.
– А зачем он сверлит эти дырки, дедушка?
– Нужно. Отверстия для болтов, а вон те углубления – для шайбы и гайки.
Петр Егорович перекурил с молодым рабочим и двинулся дальше – в левое крыло механического участка цеха, где станина проходила шихтовку. Тут же, в этом отсеке цеха, Светлана смотрела, как проходит черновая обточка валов, поступающих из кузнечного цеха.
У шлифовального станка Петр Егорович поздоровался со шлифовальщиком и, заметив, какое восхищение и удивление светилось в глазах внучки, решил остановиться, хотя чувствовал, что побаливает поясница – за день уже находился.
– Здесь, дочка, идет окончательная обработка, работенка ювелирная.
При виде огненного водопада, образуемого сверкающим потоком искр металла и охлаждающей эмульсии, Светлана пришла в восторг.
– Что он делает, дедушка? – Светлана взглядом показала на шлифовальщика, который, не обращая внимания на подошедших, продолжал работу.
– Проверяет скобами допуск обработки вала… Это лучший рабочий цеха. Петр Николаевич – инициатор почина выполнения годового плана к Октябрьским праздникам.
Цех жил… Цех размеренно дышал своей мощной железной грудью, мышцами и костями которой были металл и машина, а нервами – люди.
…Многое успел Петр Егорович показать и рассказать удивленной внучке за те несколько часов, которые они провели в цехе. Он показал Светлане, как из особых листов железа вырубаются на прессах листы для сердечника статора, как с помощью особых колец укладывают станину статора, как прессуют статор на гидропрессе, как происходит сборка роторов и заливка их алюминием в литейном цехе, как запрессовывается роторный вал, как растачивается внутренний диаметр статора, как происходит укладка фазного ротора и запайка его схемы…
На глазах Светланы происходил процесс рождения сложной машины из отдельных, разрозненных частей и деталей. Когда подходили к контрольному пульту, где происходили испытание и внешний осмотр мотора, Петр Егорович остановился, снял фуражку и вытер со лба пот ладонью.
– Устал, дедушка? А я – ни капельки. Только в голове все смешалось.
– Кажется, подходим к концу. Ребенок родился, по жилам его течет кровь, он машет ручонками и просит есть…
– Чего-чего?..
– Он просит тока, чтобы двигать другие машины. – Петр Егорович махнул рукой в противоположную сторону цеха. – Там, в пропиточном отделении, – туда мы зайдем в другой раз – пропитывают детали мотора особыми лаками, сушат в сушильных печах и покрывают лобовые части мотора эмалью… там душно, а я уже устал.
– Куда отсюда везут готовые моторы? – спросила Светлана, поглаживая голубой корпус электродвигателя.
– Кранами грузят на машины и на склад готовой продукции.
– А со склада?
– А оттуда – по всему белому свету, через моря и океаны.
– Дедушка, а может вот этот мотор попасть в Индию?
– Конечно, может.
– Вот здорово!.. Попал бы он на завод, который строит папа!
Когда они поднялись в контору цеха, Карташов уже вернулся из заводоуправления и, согнувшись под облаком табачного дыма, производил какие-то расчеты.
– До сих пор гостюете? – удивился он.
– Показал все, от «А» до «Я». Пусть выбирает сама, если решила серьезно.
– Ну как? – Начальник цеха смотрел на Светлану, которая растерянно глядела то на деда, то на Карташова: не ожидала она этого прямого вопроса.
– У меня все спуталось в голове… Даже не знаю, что ответить…
– Ну, все-таки? Хотя бы приблизительно?.. – Карташов поглаживал желтоватые усы, прикрывая ладонью прокуренные крупные зубы.
– На кран можно? – робко и нерешительно прозвучал вопрос Светланы.
Карташов встал.
– А почему нельзя – можно! С полгодика покатаешься ученицей, а там – самостоятельно. Крановщицы у нас зарабатывают неплохо. – Некоторое время он стоял молча у стола, словно не решаясь сказать что-то очень важное и нужное в этой встрече. Он улыбался, глядя на бумажки, лежавшие на столе. – Петр Егорович, только что получил распоряжение из заводоуправления и парткома: двадцать пять человек из молодых рабочих нашего цеха, учеников и учениц, дня через три-четыре должны выехать на уборку урожая в Сибирь. А всего от завода выедет двести человек. – Карташов замолк, глядя на Светлану.
– Ну и что? – Петр Егорович нахмурился, что-то про себя взвешивая. – Ты это к чему, Михалыч?
– Что, если сразу же влиться в эту молодую ватагу? Девушки и парни – все как на подбор!.. А, Петр Егорович? Света?.. Подумай хорошенько. Окрепнешь, работа с песнями… По ночам – костры!.. Ведь это так здорово!..
– И надолго? – спросил Петр Егорович.
– Всего на три недели!.. Время пролетит, и не заметишь…
Светлана сделала шаг к столу и крепко прижала к груди руки.
– Я согласна, если… – она посмотрела на Петра Егоровича, – если разрешит дедушка…
Петр Егорович встал, упираясь левой рукой в поясницу, и протянул руку Карташову.
– Значит, отъезд, говоришь, дня через три-четыре?
– Точно день отъезда будет известен завтра. Отъезжаем с Ярославского вокзала. Сбор на площадке у входа в метро.
– Успеешь собраться? – дед распрямился и повернулся в сторону Светланы.
– Конечно, успею.
Карташов пододвинул к столу стул, стоявший у стенки, и шестом пригласил Светлану.
– Вот лист бумаги, вот ручка, пишите заявление… Так и указывайте в нем, что просите принять вас на работу в тринадцатый цех ученицей-крановщицей… Датируйте прямо сегодняшним числом. Все это передадите в отдел кадров, я позвоню туда. Завтра проведем приказом. – Карташов продиктовал текст заявления. А когда Светлана, притаив дыхание, расписывалась ровными ученическими буквами, ничем не отличающимися от букв, которыми было написано слово «заявление», он встал и обеими руками пожал руку Петру Егоровичу. – Поздравляю, Петр Егорович, с продолжением рабочей династии.
– Спасибо, – пробасил старик. – Лишь бы только не подвела. Как, Светунь? – Во взгляде старика светились ласка и душевная успокоенность. В эту минуту он искренне верил, что внучка не подведет.
– Постараюсь, дедушка…. Лишь бы суметь мне, а там… – Она не договорила.
Когда вышли с территории завода и очутились в скверике, над которым величаво возвышалась гранитная фигура вождя, Светлана остановилась и перевела дух.
– Давай посидим, дедушка, у меня перед глазами все плывет, в ушах гудит, а в голове все колесом идет.
– Так уж ничего не запомнила? – тая в усах ласковую ухмылку, спросил Петр Егорович, присаживаясь на скамью.
– Осталось.
– Что?
– Эти самые… крючки, что болтаются на цепях с крана… Чалками их называют?
– Чалками, – ответил дед, не в силах сдержать улыбку. – На первый раз хватит и этого. А там все придет само собой. Теперь нужно собираться в дорогу.
Устремленная в будущее фигура вождя звала вперед. А кругом в знойном струистом мареве буйными зелеными валами, словно догоняя друг друга, росли молодые липы.
Совсем не заметили, как с разговорами дошли до дома и поднялись на девятый этаж. Через отверстия в почтовом ящике, прибитом на двери, Светлана заметила синий конверт.
– Письмо, дедушка!
– Достань, у тебя пальцы попроворнее. – Петр Егорович вынул из кармана связку ключей, и Светлана, найдя в ней самый маленький ключик, открыла почтовый ящик.
– Казенное, дедушка, с каким-то штемпелем.
Петр Егорович взял у Светланы письмо, прошел с ним к окну на кухню, надел очки и разорвал конверт.
Пробежав глазами строки короткого письма, Петр Егорович заулыбался, даже приосанился.
– Ну вот, доченька, правда всегда кладет на лопатки кривду.
– Дедушка, можно подумать, что в этом письме тебе сообщили, что ты выиграл на одну из своих десяти трехпроцентных облигаций, которые ты уже столько лет хранишь в сборегательной кассе.
– Что дед выиграл, ты угадала. Только не деньги, а кое-что поважнее.
– Мне можно почитать?
– Почитай. – Петр Егорович взглядом показал на конверт, лежавший на столе.
Светлана развернула письмо, напечатанное на машинке, и в глаза ее бросился милицейский штемпель.
– Можно вслух?
Встав в позу, Светлана сдвинула брови, откинула назад голову и начала читать громко, почти речитативом:
«Депутату Москворецкого районного Совета депутатов трудящихся города Москвы П. Е. Каретникову»! – Светлана взглянула на деда и, увидев его довольную улыбку, продолжала: «Уважаемый тов. Каретников! Факты, изложенные в Вашем письме о хулиганском поведении гражданина Беклемешева, нами проверены и полностью подтвердились.
Приказом начальника Москворецкого районного отдела милиции Беклемешев лишен прописки на занимаемой им жилплощади и получил предписание в течение 48 часов покинуть г. Москву.
С уважением —
начальник 83-го отделения милиции г. МосквыПолковник Н. Старостин».
– Молодцы ребята! – почти воскликнул Петр Егорович. – Такую рвань из Москвы нужно выжигать железом. А как быстро-то, как быстро они дали ему под зад коленом. Оно и понятно, сейчас во главе московской милиции фронтовики, ребята горячие.
Светлана подошла к деду и, глядя на него так, словно впервые увидела его таким строгим и сердитым, сказала:
– Оказывается, дедуль, ты не только умеешь жалеть, но и бываешь сердитым? Вон ты какой разный!..
– Плохих людей нужно наказывать, доченька, и наказывать строго. Это нужно для того, чтобы лучше жилось хорошим, честным людям.
