Текст книги "Предел Адаптации (СИ)"

Автор книги: Иван Фрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Лечь! – успел рявкнуть кто-то.

Николай даже не попытался.

Часть сознания уже понимала: если это то, о чём они говорили в сводках, лечь под забор бессмысленно.

Он подумал о трёх вещах. Ольга – в больнице. Егор – дома. Марина – в городе, далеко. И Артём – где-то там, на своей войне.

Потом волна накрыла и объект.

Бетон, металл, людей. Всё.

В штабе округа, за сотни километров, удар по Белоярску выглядел как отметка на экране.

Оператор, отслеживающий воздушную обстановку, видел десятки линий, точек, обозначений. В момент вспышки одна из линий оборвалась, на её месте появился яркий, пульсирующий крестик.

– Есть детонация, – сказал он хрипло. – Координаты…

Он назвал цифры.

– Вероятно… – он сглотнул. – Вероятно, ядерный.

Генерал, стоявший рядом, на секунду закрыл глаза.

– Пострадавшие объекты? – спросил он.

– Военный узел, склад, частично городская черта, – ответил другой офицер, уже сверяясь с картами. – Белоярск. Население…

Он осёкся.

– Население – много.

Генерал медленно выдохнул.

– Фиксируем. Уточняем. – Его голос был деревянным. – Запрашиваем данные по радиационной обстановке.

Он добавил после паузы:

– И готовьте текст для политиков. Сформулируйте это красиво. Про ограниченный ответ и необходимость защитить мир. Люди должны знать, что их взорвали во имя чего-то большого.

В городе телевизор взвыл.

Картинка дёрнулась, переключилась, ведущий, ещё недавно говоривший о необходимости сохранять спокойствие, теперь стоял на фоне карты, на которой появилась новая отметка.

– Только что поступила предварительная информация, – говорил он, с трудом подбирая слова. – По данным нескольких источников, в районе города Белоярск зафиксирован удар…

Он запнулся, посмотрел куда-то в сторону.

– Вероятно, тактический ядерный заряд, – выговорил он. – Информация уточняется. Связь с городом и прилегающим военным объектом…

Он чуть опустил глаза.

– Связь прервана.

Марина замерла посреди кухни с кружкой в руках.

– Что? – спросила Алина из комнаты. – Что он сказал?

Кружка выскользнула из пальцев, ударилась об пол, разбилась.

Марина не обратила внимания.

Она подошла ближе к телевизору, как будто отсутствие пары шагов мешало ей понять.

– Не может быть, – сказала она, и голос прозвучал чужим. – Так не бывает. Они же не…

Телефон в кармане ожил ещё до того, как она смогла догадаться сама, что надо делать.

Чат семьи – пусто. Чат с Егором – последнее сообщение про какой-то дурацкий ролик. Чат с матерью – рецепт супа и напоминание беречь себя.

Она набрала маме.

Долгий, глухой гудок. Потом второй. Потом – обрыв.

Попыталась позвонить отцу. Та же история.

Егор. Номер даже не дозвонился – сразу «абонент недоступен».

– Марина? – Алина уже стояла рядом, бледная. – Что там? Что случилось?

– Попали, – хрипло сказала Марина. – По Белоярску попали.

Мир сузился до экрана телефона. Пальцы дрожали.

Она пыталась звонить снова и снова. Меняла приложения, писала сообщения, которые не уходили.

Соединение отсутствует. Сеть перегружена. Повторите попытку позже.

Потом просто свесила руку с телефоном и оперлась другой об стену.

– Там же… – она не договорила. – Там все.

Алина молча обняла её, прижимая к себе, как будто могла закрыть собой целый город.

В Белоярске накрыла тишина.

Не сразу – сначала были крики, стоны, гул пожаров, вой сирен, которым уже было почти всё равно, звучать или нет.

Но потом, когда всё, что могло гореть, уже горело, а всё, что могло рухнуть, уже рухнуло, настала странная, тяжёлая тишина.

Город был не похож сам на себя.

Часть района, где жили Лазаревы, превратилась в сплющенный сектор. Панельные дома сложились, как картонные коробки, асфальт вспучился, окна, двери, мебель – всё перемешалось в один серый, дымящийся слой.

Там, где ещё вчера стояла их кухня с облезлыми обоями, теперь торчали обломки арматуры и чёрные клочья неизвестно чего.

Больница выстояла условно: один корпус частично уцелел, часть – сложилась вовнутрь. В подвале, куда успели спуститься те, кто поверил в сирену, ещё кто-то шевелился, кашлял, пытался выбраться из-под железа.

Военный объект за городом представлял собой хаос из перевёрнутой техники, обгоревших ангаров и кратеров. Несколько бетонных укрытий стояли, держа на себе куски бетона, но внутри уже почти никто не двигался.

Те, кто выжил в первых минутах, вскоре начали умирать от ожогов, травм, крови, которой не было кому остановить.

Небо над городом было чёрно-серым, со столбом пыли и дыма там, где развернулся тот самый шар.

Радиация пока ещё никому не была интересна. Сначала умирали от более простых вещей.

Через несколько часов первые кадры с орбитальных и высотных аппаратов попали в центры обработки.

Круглая, как язва, вспышка на карте. Расширяющийся гриб серого и чёрного. Тепловой след, который фиксировал даже тупой датчик.

В одной из комнат, где сидели люди в погонах и без, кто-то тихо выругался.

– Они всё-таки это сделали, – сказал он.

– Мы – тоже, – напомнил ему другой.

– Да, – первый кивнул. – Мы – тоже.

В этом городе начался другой вид ада.

Информационный.

Люди заполнили коридоры, подземные переходы, метро. Связь падала, поднималась, снова падала. В соцсетях – десятки одинаковых сообщений: кто-нибудь знает, что с Белоярском, кто-нибудь видел оттуда кого-нибудь, у меня там родители, у меня там брат, у меня там ребёнок в командировке.

Марина сидела на полу в коридоре, прижавшись спиной к холодной стене, и смотрела на телефон.

Время от времени всплывали уведомления от каких-то каналов, пытавшихся собирать информацию.

«Внимание: официального подтверждения нет…»,

«По предварительным данным, зона поражения…»,

«Списки эвакуированных будут опубликованы позднее…».

– Они живы, – шептала она. – Они могли уйти. Мама в подвал, папа… Они же знали. Они же не…

Алина сидела рядом, держала её за руку.

– Они могли быть на смене, – мягко сказала она. – В укрытии. Связь просто… накрылась.

– Егор был дома, – перебила её Марина. – Дома. В их коробке. Он всегда сидит за компом. Он не поверит сирене. Он скажет: я успею.

Она стиснула телефон так сильно, что костяшки побелели.

– Он мог не успеть.

Алина ничего не ответила. Просто сильнее сжала её руку.

Ночь для тех, кто остался жив, была длинной.

В Белоярске – потому что под завалами время растягивалось, превращаясь в цепочку вдохов и выдохов, каждый из которых мог быть последним.

В остальной части страны – потому что часы информации превратились в пытку ожидания.

К утру официальные каналы выдали первые формулировки.

«Массированный удар по военным объектам»,

«Пострадала часть городской инфраструктуры»,

«Ведутся спасательные работы»,

«Число жертв уточняется».

Слова были аккуратными, круглыми, удобными для отчётов.

Марина смотрела на них и не видела ничего, кроме одной фразы: число жертв.

Она написала во все доступные чаты: знакомым родителей, соседям, коллегам.

Часть сообщений ушла, часть так и повисла с серыми значками.

Первый ответ пришёл от соседки снизу, тёти Нины, которая всегда жаловалась на шум.

«Мариш, я не там была. Я у сестры в области. Дом наш… его нет. Говорят, всё сравняло».

Марина перечитывала сообщение несколько раз, словно от этого буквы могли сложиться иначе. Часть мозга пыталась ухватиться за первую фразу – я не там была. Значит, хоть кто-то жив.

Рука сама набрала:

«Мама, папа, Егор… ты не знаешь?»

Ответа не было.

Потом тётя Нина прислала одно слово:

«Не знаю».

Спасательные группы добрались до Белоярска не сразу.

Дороги местами были разрушены, кое-где – завалены. Радиоактивный фон рос, приборы пищали. Людям в защитных костюмах приходилось идти, как по чужой планете: каждый шаг – в неизвестность.

Под завалами они ещё находили людей.

Кого-то вытаскивали с обгоревшими руками, кто-то уже не пытался шевелиться.

Многих уже нельзя было опознать.

– Этот район даже не трогаем, – сказал один из командиров, глядя на сектор, где когда-то стоял дом Лазаревых. – Там ничего не осталось.

Он посмотрел на приборы.

– Радиоактивный фон зашкаливает. Если там кто и был – они уже далеко.

Списки начали составлять через несколько дней.

Сначала – список эвакуированных. Потом – просто список живых, кто смог сообщить о себе.

После – длинные перечни тех, кого опознали по документам, по остаткам вещей, по странным деталям на теле.

Лазаревы – Ольга, Николай, Егор – долго числились «без вести пропавший». Потом, когда эксперты прошлись по сектору, где стоял их дом, сделали пометки.

Район полностью разрушен. Шанс выживания – минимальный.

В документах, которые будут потом лежать на столе у какого-то офицера, рядом с их фамилиями появится сухая пометка: вероятно погиб.

Марина об этом пока не знала. Она только понимала одно: ни одна из линий, ведущих в Белоярск, не отвечает. И каждый час, в который никто не выходил на связь, вбивал ещё один гвоздь в крышку того мира, который у неё был.

Сама Марина осталась живой по одной простой причине: в тот день она была в гостях у подруги и не поехала домой.

Её подруга Алина потом ещё долго будет вспоминать, как они сидели на кухне, и как Алина долго успокаивала Марину.

– Если бы ты уехала вчера, – скажет она когда-нибудь, уже через месяцы. – Ты была бы там.

– Я и так там, – ответит тогда Марина. – Каждый день.

Сейчас она сидела на краю чужой кровати, в чужой квартире, в относительно безопасном городе и чувствовала, как внутри что-то ломается.

Не от самого факта удара. Не от картинок с грибом и разрушенным городом.

От мысли, что она жива, а они – возможно, нет.

– Это не честно, – тихо сказала она. – Меня не туда поставили.

Алина молчала. Что тут скажешь.

Телефон завибрировал. Она бросилась к нему, как бросаются к воде в пустыне.

Сообщение было не от Белоярска – очередная новостная сводка, ещё один канал, пересказывающий одно и то же разными словами.

Ни одной новой строки от семьи. Ни одной точки, которая бы означала: «мы живы».

Она открыла диалог с Артёмом.

У неё дрожали пальцы, когда она набирала текст: про новости, про Белоярск, про отсутствие связи. Про то, что она не знает, живы ли их родители и брат.

На другом конце кто-то там, на чужой войне, увидит это сообщение в перерыве между тревогами и операциями и превратится из солдата в человека с пустотой внутри.

Но это будет потом.

Сейчас Марина в первый раз по-настоящему ощутила, как тонка та ниточка, которая держит людей между жизнью и смертью.

Её ниточка выдержала.

И от этого почему-то было не легче, а тяжелее.

В полуподвале обгоревшего дома где-то на окраине Белоярска под завалами тихо скулил пес.

Его хозяева умерли в первые минуты. Он выжил, потому что в панике забился под лестницу. Его никто не слышал.

Над ним ползали спасатели, ругались, проверяли приборы, отмечали участки, где ещё можно копать.

Пес лежал в темноте, дышал тяжело, иногда приподнимал голову. Он не знал слова война. Не понимал, что такое ограниченные ядерные удары и стратегические объекты.

Он просто ждал, что дверь откроется, запахнет знакомыми людьми, и его позовут по имени.

Двери больше не было.

Но ожидание ещё жило.

Такой же абсурдной, упёртой надеждой жили те, кто за сотни километров от Белоярска продолжал звонить на номера, которые уже никогда не ответят.

И война технологий, орбитальных лазеров и ядерных зарядов в этот момент была лишь фоном для самого простого факта: где-то в маленьком российском городе умерла одна семья, которая хотела всего лишь дожить до мирной старости.

Одна. Из многих.

Но для Марины это была целая вселенная, которая только что схлопнулась.

Глава 23

База ещё пахла гарью.

Даже там, где всё уже отмыли, вычистили и перекрасили, воздух всё равно держал в себе металлический привкус обугленного пластика, озона и чего-то ещё – того, что появляется, когда по земле и бетону проезжают войной.

Где-то гудели дизели, ревели сварочные аппараты, вдалеке щёлкали по рельсам тележки с кабелями и плитами. Поверх всего этого – сухие команды дежурных офицеров, короткие очереди по полигону, стук ботинок по настилу.

Рабочие в оранжевых жилетах ковырялись в кишках разрушенных корпусов, тянули новые линии связи, подключали резервные генераторы. Над ними, по периметру, ходили патрули – живые и металлические. Дежурные дроны лениво описывали круги, обнюхивая пространство радарами и оптикой. Солдаты стояли на крытых плацу линиях обзора, проверяли оружие, затягивали ремни разгрузок.

Война сделала паузу, но никто не верил, что она закончилась.

Артём сидел на бетонном блоке у края площадки и чистил винтовку. Пластиковый приклад казался шероховатым на ощупь, металл отдавал в пальцы знакомым холодом. Движения были автоматическими, как дыхание.

Эйда молчала, но он ощущал её где-то на границе сознания – ровный, холодный фон, как шум работающего вентилятора. Никаких всплывающих окон, никаких новых предупреждений. Только редкие, сухие строки в углу внутреннего интерфейса: уровень нагрузки, пульс, остаток медикаментов.

Рядом, опершись спиной о соседний блок, сидел Данила. Куртка на нём была расстёгнута, рукава закатаны, на кистях – свежие царапины, на шее – тонкая красная полоса от вчерашнего ремня, когда кого-то пришлось вытаскивать из-под рухнувшей фермы.

Он тоже чистил оружие, но делал это с той странной легкостью, с которой у других людей получаются только бессмысленные вещи вроде рисования каракулей в тетради.

– Знаешь, что самое мерзкое? – задумчиво произнёс он, не поднимая головы. – Даже тишина на этой базе не бывает тихой. Всегда что-то гремит, рычит, пикает, орёт. Никакой паузы.

– Живые шумят, – ответил Артём. – Значит, ещё есть кому шуметь.

– О, пошёл философ, – хмыкнул Данила. – Осторожнее, а то тебя в политработники перепрофилируют. Будешь по блокпостам ездить, лекции читать.

– Только если вместе с тобой, – отозвался Артём. – Ты будешь показывать наглядный пример вреда дурных привычек.

Данила усмехнулся, но уголки губ опали почти сразу. Над восстановленной секцией забора пролетела пара вертолётов – серые, без опознавательных знаков, с заклеенными бортовыми номерами. Они взяли круг над базой и пошли на посадку к административным корпусам.

– Летают, – протянул Данила. – Чувствую, сейчас кого-нибудь будут любить.

Эйда обозначила вертолёты маленькими значками на внутренней схеме.

«Новые объекты, – сухо отметила она. – Время посадки: две минуты. Вероятность прибытия комиссии – семьдесят четыре процента».

Артём не ответил вслух. Только чуть сильнее провёл шомполом по стволу.

Комиссии он не любил. Они пахли отчётами, формулировками, приказами с двойным дном. И ещё – новостями, которые приходят не в виде личного звонка, а в виде строчки в документе.

– Слышь, – Данила ткнул его локтем. – Глянь на этих.

По дороге от посадочной площадки уже двигалась колонна: несколько офицеров в разных видах формы, пара гражданских в строгих костюмах, один человек в куртке с нашивкой психослужбы. Сопровождение из местного командования шло чуть в стороне, что-то показывая, кивая, взмахивая руками.

– Пошли строиться, – вздохнул Данила, собирая винтовку. – Сейчас нам объяснят, как мы неправильно воевали.

На плацу уже выстроили подразделение. Командир роты, нервно поправляя кобуру, бегло оглядывал строй. Сзади, в полутени, маячили ремонтники, таскавшие ящики с инструментами, и медики с носилками – на всякий случай.

Артём встал в строй, почувствовав, как мышцы сами переходят в привычный режим. Спина – ровно, носки – вместе, взгляд – вперёд. Внешне всё спокойно.

Внутри – лёгкое, вязкое ожидание, как перед прыжком с высоты, когда парашют уже за спиной, но шаг ещё не сделан.

Комиссия подошла ближе. Старший – полковник с серыми висками и усталыми глазами – прошёл вдоль первой шеренги, останавливаясь то тут, то там. Рядом с ним шёл мужчина в гражданском, с тонкой папкой в руках. На папке не было ничего – ни герба, ни надписей. От этого она казалась ещё тяжелее.

– Личный состав, – начал полковник, остановившись перед строем. – Задачи на сегодня вы знаете. Боевая готовность не снимается. Работы по восстановлению продолжаются. Комиссия прибыла для оценки ущерба, разбора действий подразделений и проведения индивидуальных бесед.

Он оглядел лица.

– Некоторые из вас будут вызваны по спискам. После беседы – возвращаетесь на место службы, если не получите иных распоряжений. Вопросы?

Вопросов ни у кого не было. В воздухе висело привычное молчание: если спрошу – пожалею.

– Тогда действуем по обстановке, – коротко бросил полковник и кивнул сопровождающим. – Начинаем.

Артёма вызвали не сразу.

Сначала из строя забрали отделение, которое накануне прикрывало западный сектор. Потом – связистов, у которых в отчётах нашлось слишком много нестандартных решений. Один парень из соседнего взвода вышел после кабинета с каменным лицом и дрожащими пальцами; другой – наоборот, с пустыми глазами, как будто из него что-то вынули.

Каждый раз, когда дверь открывалась и звучала очередная фамилия, по строю пробегала волна тихого напряжения, как рябь по воде.

– Лазарев, – наконец крикнули от входа.

У него внутри всё на миг замерло. Не от того, что позвали. Оттого, как это прозвучало – чуть глухо, словно фамилию произносили не первый раз за день.

«Пульс: плюс сорок процентов, – тут же отметила Эйда. – Рекомендую перейти на контролируемое дыхание».

Он шагнул из строя, ощутил на себе короткие взгляды – солдат, офицеров, того же Данилы.

– Держись, – тихо бросил тот ему вслед. – Если начнут грузить – делай лицо «я всё понял, но ничего не признаю».

Артём дернул уголком губ в ответ и пошёл.

Коридор административного корпуса пах бумагой, старым линолеумом и кофе. Дежурная прапорщица у двери кивнула ему с сочувствием, как кивала уже десяткам до него.

– Заходи, боец. Не тяни.

В кабинете было трое.

Полковник, которого он уже видел на плацу. Мужчина в гражданском – сухой, с тонкими пальцами, которые перебирали листы, как струны. И женщина в форме медицинской службы с маленьким значком психослужбы на груди.

– Садись, Лазарев, – сказал полковник, указывая на стул напротив стола.

Он сел. Пальцы автоматически нашли край сиденья и сжали его.

– Рядовой контрактной службы Артём Николаевич Лазарев, – проверил гражданский по бумаге. – Подразделение такое-то, участие в боевых действиях, ранений нет, дисциплинарных взысканий нет.

Он перелистнул лист, кивнул.

– Жалобы по здоровью есть? – мягко спросила психиатр. – Сон, нервная система, вспышки агрессии, провалы памяти?

– В рабочем состоянии, – отозвался он. – Сон бывает рваный, но после последних… – он на секунду запнулся, – …последних настроек стал лучше. Иногда в голове слишком шумно, как будто у мыслей свой голос, но с этим я справляюсь.

Она что-то пометила в блокноте, не задавая лишних вопросов. В армии у многих мысли разговаривают.

– С текущими задачами справляешься? – уточнил гражданский. – Физически, психически?

– Справляюсь, – сказал он.

Полковник на секунду откинулся в кресле, посмотрел на него поверх папки.

– Хорошо. Формальную часть мы закрыли. Теперь – по сути.

Он сжал краешек стола, как будто от этого слова было легче произнести.

– Ты в курсе, что сегодня по нашей территории был нанесён ряд ударов?

– По слухам, да, – ответил Артём. – Официальных докладов нам не зачитывали.

– И не будут в полном объёме, – сухо заметил гражданский. – Но некоторые вещи тебе надо знать.

Он перелистнул пару страниц, остановился.

– Один из зарядов пришёлся на район твоего родного города, – произнёс он, произнося слово «родного» почти без интонации. – Военный объект, склад, прилегающая жилая застройка. Больница.

У Артёма внутри что-то дрогнуло. Он почувствовал, как в желудок будто бы влили ледяную воду.

– Зона поражения… – гражданский бросил взгляд на лист, – …почти полное разрушение. По предварительным спискам…

Он поднял глаза.

– Твои родители и младший брат числятся в списках вероятно погибших, – сказал он аккуратно, без лишних слов. – Район их проживания полностью уничтожен. Шансов выжить при таком сценарии практически не было.

Мир на секунду исчез.

Не ослепительной вспышкой, всё стало тусклым, будто кто-то убрал свет.

Звук стал глухим, приглушённым. Пол под ногами – вязким. Воздух – тяжёлым.

Картинки полезли в голову сами: мать на кухне, рука, поправляющая прядь волос; отец, пахнущий металлом и соляркой; Егор, сутулый над клавиатурой, с вечной ухмылкой. Их квартира, облезлые обои, старый телевизор, шумный чайник.

Все эти детали вдруг одновременно потеряли смысл, превратились в музейные экспонаты мира, которого больше нет.

Где-то на краю сознания вспыхнула сухая строка.

«Фиксация резкого изменения гормонального фона. Риск панической реакции. Активировать протокол стабилизации?»

Он даже не успел ответить.

Эйда уже начала действовать.

Дыхание, которое только что сбилось, вдруг стало ровнее – как будто кто-то незаметно подхватил его и повёл по нужному ритму. Пульс перестал стучать в висках молотками и превратился в чёткий, хоть и быстрый метроном. Руки, которые собирались затрястись, как в лихорадке, чуть заметно напряглись – и затихли.

Боль не ушла. Но она перестала быть лавиной, накатывающей с головой, и превратилась в плотный, жгучий комок где-то под рёбрами.

– Ты держишься, – негромко сказала психиатр, скорее констатируя, чем спрашивая. – Если нужно – можем сделать перерыв.

– Не нужно, – голос прозвучал хрипло, но ровно. – Говорите.

Полковник кивнул, сжимая губы.

– По линии связи и списков эвакуированных у нас есть ещё одна информация, – сказал он. – В момент удара твоя сестра находилась в другом городе. С ней сейчас всё в порядке. Она числится живой.

Слово «живой» прозвучало так, будто кто-то бросил в ледяную воду раскалённый уголёк.

– Марина… – выдохнул он.

Глаза сами собой закрылись на секунду. На этот миг всё, кроме этого имени, исчезло.

Жива. Там, за линией фронта, за списками погибших, за этой картой огня и радиации – жива одна тонкая ниточка, которая связывает его с тем, что было раньше.

– Она в эвакуации, – добавил гражданский. – Связь с ней есть, но нестабильная. После беседы мы предоставим тебе возможность связаться, если ты будешь в состоянии.

«Если ты будешь в состоянии» – странная оговорка. Как будто есть выбор.

– В соответствии с приказами, – продолжил полковник, вновь переходя на официальный тон, – военнослужащим, чьи семьи пострадали, предоставляется внеочередной отпуск для решения личных вопросов. У тебя есть возможность уйти в отпуск на десять суток с продлением по обстановке. Можешь отказаться, если считаешь, что должен остаться в строю. Но мы бы рекомендовали…

– Я поеду, – перебил его Артём.

Слова вылетели сами, без обдумывания. Прежде чем включилась привычная часть сознания, которая обычно анализировала приказы, последствия и варианты.

– Я поеду, – повторил он уже медленнее. – Мне нужно её увидеть.

Полковник посмотрел на него чуть мягче.

– Отпуск оформим, – сказал он. – Сегодня подготовят документы, завтра-послезавтра тебя выведут из списка дежурных. Пока – возвращайся в подразделение. И… – он замялся, подбирая, кажется, правильное слово, – соболезную.

Фраза прозвучала чужеродно. Слишком коротко для того, что произошло. Но других слов у взрослых мужчин в форме часто не бывает.

Артём поднялся. Стул чуть скрипнул. Ноги слушались, но шаг давался тяжело, как в воде.

– Можешь обратиться к психослужбе, – негромко сказала женщина. – Не стесняйся. Потери такого уровня – это не те вещи, с которыми нужно оставаться одному.

– У меня… – он на секунду запнулся, – …у меня в голове уже живёт одна система психологической поддержки. Если не справимся вдвоём, я загляну.

Полковник чуть заметно дернул губой, то ли от попытки улыбнуться, то ли от того, что не понял, шутка это или нет.

Он вышел в коридор.

Мир показался чуть другим. Тот же линолеум, те же стены, те же двери. Но всё, что было за этими стенами, уже лежало в другом измерении – там, где на карте нарисовали круги поражения.

«Зафиксировано состояние эмоционального шока, – равнодушно отметила Эйда. – Провожу стабилизацию. Рекомендую направленную физическую нагрузку или структурированный разговор».

– Он у меня будет, разговор, – выдохнул он.

Голос в коридоре догнал его раньше, чем он успел сделать второй шаг.

– Ну что, жив? – Данила отлип от стены, на которую опирался, и подошёл. – Не сгрызли?

Увидев его лицо, он мгновенно посерьёзнел.

– Тём, – тихо сказал он. – Ты как?

Артём попытался ответить привычной фразой «нормально». Губы даже начали складываться в нужную форму. Но слово застряло где-то в горле.

– Белоярск, – произнёс он вместо этого. – По нему ударили. Моя семья, погибла. Марина жива.

По коридору прошло эхо.

Данила чуть отпрянул, будто сам поймал удар в грудь.

– Слышал, – сказал он. – По сводкам. Но… – он всмотрелся в лицо Артёма, – …у тебя же там…

Данила выдохнул сквозь зубы.

Момент повис между ними – тяжёлый, вязкий. Тот самый, когда обычно говорили что-нибудь вроде «держись» или «всё будет хорошо». Но сейчас такие слова звучали бы как насмешка.

– Знаешь, – наконец сказал Данила, – я когда услышал про удар, первым делом подумал, что меня сейчас так же вызовут. И скажут: всё, Данька, поздравляем, твой дом тоже вошёл в круг.

Он усмехнулся – криво, без радости.

– Комиссия меня уже погоняла. Сначала разбор полётов, кто куда стрелял, потом – про семью. У меня мать с сестрой… – он махнул рукой, как будто отводя от себя невидимую картинку, – …они в тот день решили свалить к тёте в соседнюю область. Автобус ушёл ещё до того, как всё началось. Отец вахтой – вообще в другом краю страны. Связь с ними есть. Они живы.

Он замолчал.

– И я стою, слушаю это и думаю: охренеть, – сказал он негромко. – Я тут играю в героя, а они, оказывается, где-то в безопасности. Мне отпуск тоже предлагают. Типа, езжай, обнимайся.

Он посмотрел на Артёма.

– Я не знаю, почему у меня всё пронесло, а у тебя – нет, – сказал он, уже без шутки. – И не буду делать вид, что знаю. Но, если хочешь, я буду рядом, пока ты не решишь, что можешь стоять без подпорки.

Он положил ладонь ему на плечо. Не сильно, не навязчиво. Просто факт: здесь, рядом, есть кто-то ещё живой.

«Социальная поддержка зафиксирована, – тут же отметила Эйда, будто проверяя пункт в чек-листе. – Снижение риска разрыва поведения».

– Ты поедешь? – спросил Артём. – Домой?

– Да, – кивнул Данила. – Нам дали по одному отпускному талону. Поедем хотя бы до узловой вместе. А там – разъедемся. Ты к Марине, я – к своим. Посидим, посмотрим друг на друга, убедимся, что мы ещё не превращаемся окончательно в кисель.

Он на секунду усмехнулся, но глаза оставались серьёзными.

– И знаешь, – добавил он, – твои родные… они же не знали, что всё так повернётся. Они, скорее всего, так и ушли: в обычный день, с обычными мыслями. Не о великой войне, не о высоких целях. О тебе думали. О том, как ты там. Так что, если хочешь сделать им хорошо – оставайся живым. И не превращайся в ту жестянку, в которую нас так усердно перековывают.

Артём кивнул. Слова не зашили дыру, но чуть притупили её края.

«Рекомендую зафиксировать цель, – неожиданно вмешалась Эйда. – Чёткая формулировка повышает устойчивость мотивации».

– Цель у тебя есть, – подхватил Данила, словно подслушав. – Сестра. И… – он слегка ткнул его кулаком в плечо, – …я, между прочим, тоже хочу дожить до той светлой эпохи, когда мы будем бухать на даче и рассказывать, как в молодости гоняли роев.

– Роев, – повторил Артём тихо.

Когда Данилу увели для оформления его отпускных, Артём остался один в маленькой комнате отдыха, где обычно смотрели старый телевизор и играли в карты.

Он сел на край дивана, уставился в одну точку на стене. Мозг пытался одновременно переварить слишком много: лица, голоса, цифры, слова «вероятно погиб», «жива» и «отпуск».

– Готова выдать расширенный анализ обстановки, – тихо сказала Эйда.

– Давай, – выдохнул он. – Хуже уже всё равно не будет.

Перед глазами всплыл полупрозрачный блок данных.

«Фон по линии Белоярска: повышенный уровень радиации, – перечисляла она, сухо, как всегда. – Сектор признан зоной ограниченного пребывания, допускаются только специальные группы. Прогноз: подобных зон будет больше».

– Ты радуешься? – спросил он.

– Я не испытываю радости, – ответила она. – Но фиксирую, что условия среды меняются. Для меня это означает необходимость перестройки стратегий.

Новые строки вспыхнули рядом:

«Открыты дополнительные ветви адаптации:

– Радиационная устойчивость (пассивная): возможность функционирования при повышенном фоне без критических повреждений ДНК.

– Радиационная утилизация (активная): использование части энергии ионизирующего излучения для ускорения метаболизма и регенерации при контролируемых дозах.

– Полевая регенерация: ускоренное восстановление тканей в условиях комбинированных поражающих факторов».

– Радиация убивает людей, – глухо сказал он. – Ты предлагаешь мне в неё залезть, чтобы прокачаться?

– Я фиксирую, что радиация убивает неподготовленных, – поправила Эйда. – Твоя задача – стать подготовленным. Модуль адаптации усиливается на границе возможного. Чем жёстче среда, тем больше потенциал роста. Это не просьба залезть под удар. Это констатация: времена становятся тяжелее. Если ты останешься прежним, шансы выжить у тебя и у тех, кого ты будешь защищать, упадут.

Он стиснул зубы.

– Люди умирают, а ты считаешь проценты эффективности.

– Я считаю шансы, – спокойно ответила она. – И ищу конфигурацию, при которой ты не окажешься в следующем списке «вероятно погиб».

Фраза ударила точнее, чем любая пуля.

Он закрыл глаза, вдохнул, выдохнул.

– Ладно, – тихо сказал он. – Потом. Не сейчас.

– Принято, – ответила она. – Но имей в виду: процесс перестройки не мгновенный. Чем раньше начнёшь, тем лучше.

Он промолчал. Сейчас жалкие проценты вероятности выживания, графики и новые ветви казались чем-то далёким, почти неприличным – на фоне того, как рухнул целый город.

Но где-то глубоко, очень глубоко он понимал: Эйда права. Мир стал другим, и граница адаптации опять сдвинулась.

Вечером ему выдали отпускной лист.

Пара подписей, печать, сухая фраза в приказе: «предоставить отпуск в связи с семейными обстоятельствами». Листок толщиной с ноготь вдруг оказался тяжелее всего, что он сегодня держал в руках.

В казарме было непривычно тихо. Кто-то ушёл на дежурство, кто-то – на работы, кто-то – заперся в себе с бутылкой из тумбочки. У каждого были свои новости, свои списки, свои «вероятно».

Артём сел на нижнюю койку, положил отпускной лист на тумбочку, рядом кинул телефон. Потрескавшийся пластиковый корпус вдруг показался хрупче стекла.

– Связь с сестрой доступна, – напомнила Эйда. – Каналы перегружены, но окно стабилизации в ближайшие три минуты прогнозируется с высокой вероятностью.

– Прямо так? – усмехнулся он криво. – Даже окна для разговоров считаешь?