Текст книги "Предел Адаптации (СИ)"

Автор книги: Иван Фрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Глава 19

О том, что сегодня дают связь, сначала стало известно из шёпота.

– Слышь, – Горелов подтянулся на локтях, – там, кажется, связь открыли. Настоящую, не эту вашу психотерапию.

– Какую ещё? – буркнул Кудрявцев. – Телепатическую?

– Телефонную, мать её, – сержант кивнул в сторону двери. – Видал, дежурный с распечаткой ходил? Там список счастливчиков. Ну тех, кто ещё жив и говорить умеет.

Через пару минут слух подтвердился: в палату заглянул молодой лейтенант связи, помятый, с красными глазами.

– Так, бойцы, – объявил он, – госпиталь выбил полтора часа окна по защищённым каналам. Звонки только по «белым» номерам, без подробностей. В очередь записываю.

Он достал планшет, провёл пальцем.

– Панфёров Данил Сергеевич?

– Тут я, – отозвался Данил, приподнимаясь. – Можно желательно ближе к началу, пока мама не решила, что я уже умер.

– Можно, – кивнул лейтенант. – Лазарев Артём Николаевич?

– Я, – сказал Артём.

– Тоже в первой группе, – без выражения сообщил тот. – У вас там отметка. Семья на горячую линию выходила.

Он поднял глаза.

– Остальные – по мере возможности. У кого родня не вылезала на горячую, тем попозже. Ничего личного, просто у кого истерика больше, тому быстрее успокоительное.

– Логистика паники, – хмыкнул Горелов. – Современный мир.

– Тебя тоже вызову, сержант, не переживай, – сказал лейтенант. – Ты у нас тут главный поставщик жалоб.

Комната связи оказалась обычным тесным кабинетом с двумя рядами стоек. На каждой – по терминалу: экран, гарнитура, сканер для идентификации. На стене – плакат про недопустимость разглашения сведений, рядом – ведро с окурками, хотя курить внутри было «строго запрещено».

– Романтика, – пробормотал Данил, когда их, двух калек на креслах, вкатила сюда санитарка. – Я себя прям чувствую шпионом. Не хватает только лампы в глаза.

– Могу палец в глаз засунуть, если поможет, – отозвалась она.

Лейтенант связи водил руками, распределяя по терминалам.

– Так, первый – сюда, второй – сюда. Звонки ограничены, пять – семь минут на каждого. Не забываем: никаких подробностей о дислокации, задачах, потерях, технике. Всё, что хочется рассказать – расскажите потом, во сне. Там ФСБ не подслушивает.

– Ещё скажи, что и орбиталки во сне не лупят, – буркнул Данил.

– Пока не научились, – ответил лейтенант.

Артёму помогли перелезть из кресла на стул перед терминалом, придвинули ближе.

Экран считал его лицо, сверился с базой, высветил строчку: «Доступ к гражданским абонентам: ограниченный. Время сеанса: 06:00».

– Номер? – спросил лейтенант.

– Белоярск, мамин, – продиктовал он. – Потом, если успеем, Марини… И Егора, если он не рядом.

– Как успеем, – кивнул тот и отбежал к следующему.

На экране загорелась надпись: «Соединение…», потом – характерные короткие гудки.

Артём поймал себя на том, что пальцы дрожат сильнее, чем под орбитальной «иглой».

Эйда тихо подправила дыхание, чуть сгладила дрожь.

Не вмешиваюсь в содержание, только в физиологию, отметила она.

«Знаю», – ответил он. – «Спасибо».

Гудки тянулись болезненно долго.

На четвёртом кто-то снял трубку.

– Да? – голос матери он узнал бы из тысячи. Даже через компрессию, задержки и потрескивание.

Горло перехватило.

– Мам, это я, – сказал он. – Тёмка.

Пауза.

Потом в динамике раздалось такое всхлипывание, что ему захотелось выключить всё и оказаться дома, на кухне.

– Господи… – выдохнула Ольга. – Тёма… Ты… живой? Это точно ты?

Тон у неё был, как у человека, который трогает руками берег после того, как его долго болтало по волнам.

– Вроде да, – попытался пошутить он. – Если это не очень качественный клон, то я.

– Не шути так, идиот, – голос сорвался. – Мы… нам…

Там, видимо, была попытка подобрать приличные слова, которые не включают половину словаря матерных выражений.

– Нам сказали, что вы попали под это… под их… из космоса, – наконец выговорила она. – Что вы там… под какой-то… Тёма, ты вообще понимаешь, как это звучит? Мой сын попал под орбитальный удар. Ты с ума сошёл?

– Мам, я не сам туда лег, – мягко сказал он. – Меня туда служба поставила. И да, мы попали, но меня вытащили. Я в госпитале. Порубанный, но живой.

– Порубанный, – эхом повторила она. – Скажи ещё «чуть поцарапался».

– Оля, дай ему договорить, – услышал он рядом голос отца. – Не крутись у телефона, сейчас всё оборвёт.

– Пап? – спросил Артём.

– Я здесь, – сказал Николай. Голос у него был ровный, но натянутый, как трос. – Слышу тебя.

Он помолчал секунду.

– Ты как? Не официально, а по-человечески.

Артём вдохнул.

– Больно, – честно сказал он. – Но терпимо.

Он усмехнулся.

– Психи говорят, что я держусь лучше среднего. Не знаю, кого они там за «среднего» принимают.

– Если ты их не послал, значит, совсем забылся, – буркнул отец. – Ладно. Главное – живой. Всё остальное лечится или чинится.

– Как вы? – спросил Артём. – Там у вас… по новостям показывают такие штуки, что…

– По новостям показывают то, что им удобно, – вмешалась Ольга. – Но да, нам страшно.

Она перевела дыхание.

– Тут по соседним областям шандарахнули по нескольким городам. Не только у нас. Люди звонят, кто плачет, кто матерится. На работе смены сдвинули, всех медиков подняли. Полстраны теперь в режиме «скорой помощи».

– В Белоярск… – начал он.

– Пока… – она запнулась, – пока не прилетало. По крайней мере, официально. Но мы же понимаем, что это «пока».

– Я в курсе, – тихо ответил он.

– Марина? – спросил он следом. – Она где?

– У нас сейчас гостит, – ответил Николай. – У них там тоже тревоги, но пока только по энергетике прилетало. Говорит, город частично тёмный.

Он хмыкнул, но без веселья.

– Егор дома, – добавила Ольга. – В институте пары перевели в онлайн, но онлайн такой, что проще в окно выглянуть. Сидит, делает вид, что спокойно. На самом деле…

Она выдохнула.

– Он, когда про твою «иглу» узнал, чуть ноут в стену не кинул.

– Не придумали тут ещё фильтр от таких новостей, – сказал Николай. – Война теперь не только по телевизору, она из каждой дырки лезет.

– Мам, пап… – он на секунду замолчал, сглотнул. – Я… правда не планировал оказаться под космической дубинкой.

Он попытался подобрать слова.

– Там был приказ. Мы закрывали объект. Если бы мы ушли, туда пришли бы другие. Или вообще никто.

Он сам чувствовал, как это звучит: оправдание, которое в мирной кухне смотрится как пафос. Но сейчас – это была просто сухая правда.

– Я не хочу, чтобы вы гордились тем, что я чудом выжил под бетонной плитой, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали: я там не просто так стоял. И если я вернусь…

Слово «когда» застряло.

– … если, – согласился Николай, честно, без самообмана. – Мы взрослые люди, Тёма. Не надо сказок.

Он замолчал на секунду.

– Но я хочу, чтобы ты вернулся не просто «оборванным героем», – тихо добавил он. – А человеком. Нас они и так уже мало оставили.

– Работаем над этим, – сказал Артём. – У меня тут один внутренний спец по этому вопросу.

«Скромнее», – пробормотала Эйда.

– Ты, главное, – снова вступила Ольга, – если там кто-то начнёт тебе рассказывать про «священный долг» и «надо умереть за…», ты вспомни, что у тебя тут есть, за кого жить. Понятно?

Голос у неё стал жёстким, знакомым. Тем самым, которым она пару раз и врачей на место ставила.

– Понятно, – ответил он. – Я вообще не планирую делать из себя икону. Я очень хочу всё это пережить и потом нудно лечиться у тебя на участке.

– Тёма, – вздохнула она. – Как ты вообще после этого… Ты… тебе страшно?

Вопрос застал его врасплох.

Он подумал и ответил не по-военному честно, а по-семейному:

– Да.

Помолчал.

– Но мозг теперь не так заклинивает. Раньше я бы от этих картинок в потолок врос. Сейчас… оно всё равно больно, но как будто через стекло. Я их вижу, но не тону.

Он чуть усмехнулся.

– Психиатр говорит, что это здоровая реакция. Ну, как для ненормальных условий.

– Ты это… – Ольга явно боролась между профессиональным интересом и материнской тревогой, – если тебе что-то будет казаться совсем ненормальным… Тошнотворным, когда жить не хочется… Говори. Там есть люди, которые не только таблетки выписывают.

Ольга всхлипнула и тут же сменила тему:

– Слушай, ты коли там в госпитале, может, вас хотя бы ненадолго… отпустят куда-нибудь? Домой? В отпуск?

Надежда в голосе была такая, что у него сжалось внутри.

– Мама, – мягко сказал он. – Мы в таком весёлом списке, что нас, скорее всего, до полного конца войны гонять будут.

Он почувствовал, как где-то внутри щёлкнуло – тактично прорубленная правда.

– Я могу попасть в отпуск, если по медицине выведут, – продолжил он. – Но специально отпускать тех, кто уже умеет бегать под орбитальными дубинками, никто не будет. Это я тебе как реалист говорю.

Пауза потянулась.

– Значит, нам придётся ждать, – тихо сказала Ольга. – Сколько бы там реалистов ни сидело наверху.

Она выдохнула.

– Ладно, я сейчас трубку Мариночке дам. Она меня уже локтём пихает. У нас здесь очередь не меньше, чем у вас.

– Только не плачьте, – попросил он. – А то я потом психиатру объяснять буду, что у меня флэшбеки из-за семейных истерик.

– Нашёл, кого просить, – буркнул Николай.

Послышался шорох, смена рук, потом знакомое фырканье.

– Так, инвалид космического труда, – заявила Марина вместо приветствия. – Ты вообще в курсе, что я из-за тебя на позавчерашней паре чуть не разревелась? Прямо на композиции.

Голос звенел, но внутри звона была сталь.

– Здрасьте, сестра, – сказал он. – Рада тебя слышать.

– Я тоже рада тебя слышать, – отрезала она. – Потому что альтернативой было – не слышать вообще.

Они чуть помолчали.

– У нас здесь тоже весело, – продолжила она. – Один из соседних городков схлопнули по энергетике. Ночью небо светилось, как дешёвая реклама. У меня половина группы сидела в подвале, рисовали при фонариках.

Она шумно выдохнула.

– И знаешь, о чём я думала, пока треск слышала? Что ты там, где падает не только электричество.

Он пожал плечами, хотя она этого не видела.

– Я жив, Марин, – сказал он. – И вроде как починен. Частично.

– Частично… – она усмехнулась. – Слушай, а ты там, случайно, не начал светиться в темноте?

– Пока нет, – ответил он. – Но, судя по тому, что мне делают, это вопрос времени.

Очень остроумно, – заметила Эйда.

– Я, между прочим, теперь официально «адаптируюсь к радиации», – добавил он, уже наполовину в шутку.

– Чего? – не поняла Марина.

– Ничего, – сказал он. – Медицинская фигня. Главное – я буду выживать там, где другие быстрее сдохнут. Не самый уютный бонус, но полезный.

Она тяжело вздохнула.

– Я не хочу, чтобы ты проверял это на практике, понял? – жёстко сказала она. – Мне хватает того, что ты уже под орбиталкой прошёлся.

Голос дрогнул.

– Я… когда увидела новости, – призналась она неожиданно тихо, – про удар по вашему сектору… Я сидела у подруги. В другом городе. Мы в окна смотрели, потому что было видно зарево. И я в какой-то момент поймала себя на том, что рада, что я не в Белоярске. Рада, что у подруги.

Она умолкла.

– И мне стало от себя так мерзко, – прошептала. – Что я сижу живая, почти в безопасности, а ты там где-то… под этим…

Он закрыл глаза.

– Марин, – сказал он. – Ты не обязана радоваться перспективе сдохнуть синхронно со мной, чтобы быть хорошим человеком. Радоваться, что ты жива – нормально.

Он усмехнулся.

– Одного идиота в семье достаточно. Я уже записался.

Она всхлипнула и, кажется, улыбнулась одновременно.

– Если ты ещё раз так пошутишь, я тебя сама прибью, когда вернёшься, – сказала она. – Честно.

– Запишу в план, – ответил он. – Сначала вернуться, потом быть прибитым сестрой. Логичная последовательность.

– Егор, к телефону! – крикнула Марина куда-то в сторону. – Пока этот придурок опять под какой-нибудь космический мусор не лёг!

В динамике послышался топот, скрип стула, потом голос брата.

– Тёма? – спросил он. Ему будто прибавили лет пять. – Это ты?

– Я, – сказал Артём. – Ты чё такой взрослый?

– А ты чё такой дырявый? – обрёлся в нём старый Егор. – Я только в новости зашёл, мне там «орбитальный удар», «часть личного состава погибла, часть ранена». Я думал, всё, тебя там отметили.

Он шумно вдохнул.

– Я хотел в военкомат пойти, – признался он. – Сказать, чтобы меня туда же, где ты, отправили. Потом мама на меня так посмотрела… Я передумал. Немножко.

– Правильно, – сказал Артём. – Иди-ка ты, брат, лучше в свой айти. Нам тут нужен человек, который потом будет всё это разгребать в мирном режиме.

Он усмехнулся.

– Я же не хочу, чтобы у нас вся семья в военных списках была.

– Я не хочу, чтобы вообще хоть кто-то там был, – буркнул Егор. – Но мир, кажется, не спрашивает.

Он помолчал.

– Я тобой горжусь, если что, – сказал он. – Прямо по-настоящему. Не вот это вот «младший брат восхищается», а как взрослый человек. Но это не значит, что я должен соглашаться с тем, что ты творишь.

– Привыкай, – ответил Артём. – Взрослая жизнь – это когда ты можешь одновременно гордиться и беситься.

Он на секунду задумался.

– Слушай, ты там с интернетом своим аккуратней. Сейчас столько грязи льётся… Фильтруй. И маму с отцом берегите. Они вам ещё пригодятся, когда я вернусь и буду валяться у них на диване, ныть и требовать борщ.

– Борщ уже учусь варить, между прочим, – фыркнул Егор. – Не всё же тебе всю жизнь за троих жрать.

Он шумно вздохнул.

– Ты только… если там опять начнётся, – сказал он тихо, – не геройствуй. Герои в этой войне долго не живут. Будь, пожалуйста, просто умным засранцем, ладно?

– Я постараюсь, – сказал Артём. – Геройство оставим телевизору.

В этот момент на экране терминала появилось мигающее: «Осталась 1 минута».

– Ладно, народ, – сказал он в трубку. – Время кончается.

Он выдохнул.

– Я вас люблю, – сказал он просто. – И я… буду выживать. Не ради преодоления и прочей хрени, а ради вас. Поняли?

– Поняли, – почти хором ответили трое.

– Возвращайся, – сказала Ольга.

– Или хотя бы честно пытайся, – добавил Николай.

– Я тебя прибью, не забывай, – напомнила Марина.

– Я тебя всё равно перекачаю в играх, если что, – пробурчал Егор.

Связь оборвалась так же резко, как началась.

Экран сменился на «Сеанс завершён».

Артём ещё пару секунд сидел, глядя в пустой прямоугольник.

– Время, – крикнул лейтенант из глубины комнаты. – Следующий!

Санитарка уже подхватывала его стул, разворачивая обратно к двери.

– Живые? – спросила она привычной интонацией, в которой слышалась и забота, и усталость.

– Да, – ответил он. – Там. Тут – посмотрим.

Обратно в палату он ехал в странном состоянии.

Внутри было всё сразу:

тепло от голосов,

страх от интонаций,

злость на мир,

какая-то тихая упрямость.

Эйда молчала, не мешая.

Она только периодически подравнивала дыхание и давление.

Когда его перекатили обратно на койку и оставили приходить в себя, он вдруг понял, что впервые за долгое время не боится закрыть глаза.

Вместо плит и вспышек в голове жили:

– кухня в Белоярске;

– Марина, размахивающая карандашом;

– Егор с ноутом;

– мать, ругающаяся на весь дом;

– отец, молча ставящий чайник.

С этим набором внутри было проще.

– Ну как? – спросил Горелов с соседней койки. – Орали? Плакали? Объявляли тебя героем Российской Федерации и одновременно идиотом?

– Примерно, – сказал Артём. – По степени интенсивности – да.

– Моя тоже, – вздохнул Кудрявцев. – Сначала кричала, что я её до гроба доведу, потом плакала, что я её до гроба не доведу, потому что сам раньше сдохну. Любовь, чё.

– Зато живая, – заметил Данил от двери. Он только что вернулся из своей очереди, лицо у него было красное, глаза блестели, но он держался. – И это надо ценить.

Он посмотрел на Артёма.

– Твоя мать, кстати, меня виртуально по голове погладила, – сообщил он. – Сказала, что если ты будешь совсем вести себя как идиот, она меня пришлёт тебя бить.

– Предатель, – сказал Артём. – Ты должен был меня защищать.

– Я защищал, – возмутился Данил. – Сказал, что ты уже достаточно набитый, дальше некуда.

Он сел на стул.

– Ладно, шутки шутками, но я рад, что у нас тут хоть у кого-то родители не по распределению, – мрачно добавил он.

Вечером, когда шум от телефонных разговоров по всему госпиталю стих, палата опустела до обычного гудения аппаратов и запаха лекарств.

Кто-то уже уснул после эмоциональной перегрузки.

Кто-то смотрел в потолок.

Артём лежал, чувствуя странную лёгкость и тяжесть одновременно.

– Ты хорошо держался, – сказала Эйда. – Психика отработала в параметрах, даже лучше ожидаемого.

Спасибо, доктор, – вздохнул он. – И тебе спасибо. Я чувствовал, как ты там тихо крутила мои ручки.

Я корректировала физиологию, подтвердила она. Эмоциональные решения принимал ты.

На этот раз она первой открыла интерфейс.

Адаптационный ресурс: 17 единиц.

– Было больше, – заметил он.

Часть ушла на адаптацию к радиации и поддержание стабильности при общении с семьёй, пояснила она. Стрессовые разговоры – тоже нагрузка.

Она подсветила несколько веток.

С учётом восстановления костных структур и мышечных волокон я считаю возможным начать новую фазу физической прокачки.

На панели вспыхнул блок.

Физическая ветка: опорно-двигательный аппарат.

Доступные улучшения:

– Костная плотность 1 → 2:

укрепление костной ткани, повышение прочности при ударных нагрузках, снижение риска переломов.

– Мышечная эффективность 1 → 2:

рост силы за счёт улучшения структуры волокон и нейромышечной координации без резкого увеличения массы.

– Связки и сухожилия 0 → 1:

повышение эластичности и прочности, снижение риска разрывов при резких движения.

Побочные эффекты:

– выраженная боль в костях и мышцах в период перестройки;

– временное снижение общей подвижности;

– влияние на данные медобследований (врачи заметят аномалии).

– Врачи и так уже заметили «аномалию ходячую», – пробормотал он. – Тут уже не скрыть.

Он задумался.

– Слушай, давай так: сначала кости. Я уже понял, каково это – когда тебя ломает бетон. Хочется чуть большего шанса остаться целым в следующий раз.

Это рационально, согласилась Эйда. Костная плотность создаёт «каркас» для дальнейших модификаций.

– Там сильно больно будет? – спросил он.

Боль – неизбежна, но я могу распределить процесс на несколько фаз, чтобы снизить пиковую нагрузку, ответила она.

– Тогда делаем, – выдохнул он. – Только не сразу всё. Я после семьи ещё не отошёл.

Подтверждение. Запускаю первую фазу усиления костной ткани.

Сначала ничего не изменилось.

Потом – пришло.

Не удар, не вспышка – медленно и методично.

В костях появился тяжёлый зуд. Словно их заполнили песком, который кто-то начал двигать изнутри.

Затем к этому добавилось ощущение, будто кто-то легонько сжимает их изнутри, проверяя на прочность.

Он стиснул зубы.

Эйда тихо корректировала интенсивность процесса, удерживая его на грани терпимого.

Костная плотность: 1,3… 1,5… 1,7…

– Забавно, – произнесла она. – Твои кости уже ближе к спортивным пиковым значениям.

– Я всегда мечтал быть спортивной пиковой ценностью, – простонал он. – Особенно лёжа в бинтах.

Через какое-то время боль перестала нарастать и просто стала фоном – тяжёлым, но ровным.

Костная плотность: 2.

– Первая фаза завершена, – сказала она. – Дальнейшую перестройку я растяну на несколько дней. Ты будешь ощущать тяжесть и иногда – прострелы, но без критических значений.

– Щедро, – прошептал он.

Он лежал, чувствуя, как тело словно чуть утяжелилось.

– И ещё, – добавила Эйда. – Мышечная ветка тоже доступна.

Он усмехнулся.

– Давай без фанатизма. Начнём с костей, а то я ещё случайно койку проломлю.

– Всё равно, – сказал Артём. – Я на сегодня свой лимит апгрейдов исчерпал.

Он закрыл глаза, позволяя боли течь по нему, как тяжёлая вода.

Глава 20

Пять дней спустя госпиталь начал казаться Артёму не местом боли, а чем-то вроде странного санатория для людей, которых пытались убить космосом и бетонными плитами.

Кости больше не ныли при каждом вдохе. Металлический каркас на ногах стал не кандалами, а просто неудобной мебелью, которую скоро обещали снять. Дышать можно было без хрипов, голова не кружилась при каждой попытке приподняться.

И Эйда, конечно, не упустила момента.

– Состояние опорно-двигательного аппарата стабилизировалось, – сообщила она так буднично, будто озвучивала прогноз погоды. – Микротрещины закрыты, костная плотность закреплена. Могу рекомендовать продолжение физической ветки.

Артём сидел на кровати, опираясь руками по бокам, и смотрел на свои ноги. Чужие, в шрамах, с остатками желтоватых полос от йода. Но когда он шевелил пальцами, они слушались.

– Ты специально подгадываешь такие речи на момент, когда я только начал радоваться жизни? – пробормотал он. – Дай хоть сутки поваляться без апгрейдов.

– Эти пять дней ты валялся и так, – спокойно напомнила она. – При этом ты всё время думал о том, что без дополнительных улучшений снова окажешься под плитой в следующий раз.

Пауза.

– Я озвучиваю твои собственные выводы.

Он скривился.

– Ладно, умная. Что на меню?

Перед внутренним взором вспыхнули панели.

Физическая ветка – доступные улучшения:

Мышечная эффективность 1 → 2

Связки и сухожилия 0 → 1

Описание, побочки, как всегда, честные и неприятные: боль, судороги, ещё немного боли, подозрительные результаты анализов.

– Если я соглашусь, – спросил он, – на сколько меня снова выкосит?

– При распределённой схеме – примерно сутки выраженного дискомфорта, – ответила она. – Ещё двое суток – остаточные явления.

Пауза.

– В обмен на рост силы и координации до уровня подготовленного спортсмена при сохранении текущей выносливости.

– Спортсмена, который привык, что по нему бьют из орбитального лазера, – хмыкнул он. – Ладно. Давай. Пока меня врачи не запутали в проводах окончательно.

Подтверждение. Запускаю усиление мышечной эффективности и связочного аппарата. Рекомендую принять удобное положение, в котором ты не свернёшь себе шею, если начнутся судороги.

Он аккуратно лёг, подтянул одеяло к груди и выдохнул.

Боль пришла не сразу.

Сначала – ощущение внутреннего жара. Как будто под кожей начали медленно разворачивать тонкие провода и подключать их к уже существующим.

Потом мышцы будто набухли изнутри, тяжелея. Не так, чтобы он стал огромным раздутым качком, а как если бы по каждой волокнистой ниточке кто-то прошёлся наждачкой, снял старый слой и поставил новый, более плотный.

Связки отозвались тонкими, мерзкими уколами где-то глубоко в суставах.

Колени жгло, локти ныло, плечи ломило так, будто он только что отжался от пола тысячу раз, а потом побежал кросс километров на десять.

Он стиснул зубы.

– Если кто-то решит, что я тут умираю, – выдавил он, – скажи им, что это плановая качалка. – Попытался пошутить Артём.

– Им это ничего не скажет, – заметила Эйда. – Но, если хочешь, я могу стабилизировать вегетативные реакции, чтобы тебя не окружили с капельницами.

– Стабилизируй, – прохрипел он. – А то ещё реанимацию вызовут, а я просто лежу, качаюсь.

Судороги всё-таки накрыли.

Не такие, как при агрессивной регенерации после удара, но достаточно, чтобы пару раз свести ноги и пальцы. Он чувствовал, как мускулы дрожат под кожей, будто в них прогнали слабый разряд.

Мышечная эффективность: 1,2… 1,4… 1,7…

Связки и сухожилия: 0,4… 0,8… 1,0.

– Фаза один завершена, – отчиталась Эйда через вечность, хотя прошло не больше часа. – Дальнейшее укрепление – фоновое, в течение суток. Постарайся не устраивать внезапных забегов по коридорам.

– Я сейчас и до туалета-то ползу как древний дед, – буркнул он. – Какие забеги, ты о чём.

На самом деле уже через пару часов он понял, что всё идёт чуть быстрее, чем обещала.

Тело отошло от пика боли, остался глухой, тянущий фон.

Он сидел, осторожно сгибая и разгибая руки.

Мышцы отзывались не ватой, а плотной, упругой тяжестью.

Движения стали чуть более точными, как будто кто-то по-новому натянул систему тросов.

На следующий день эффект проявился в полную силу.

Его снова повели по коридору, но не на каталке, а под свои ноги.

Медбот ехал рядом, страхуя, манипулятор нависал возле локтя, готовый схватить, если что.

– Пациент 12, не ускоряйтесь, – вежливо советовал он. – Реабилитационный протокол не предполагает марш-броски по отделению.

– Я даже не разогнался, – возмутился Артём. – Просто иду.

Он действительно шёл чуть быстрее, чем положено пациенту с недавними множественными травмами.

Не потому что хотел. Просто организм перестал воспринимать эту скорость как нагрузку.

В кабинете ЛФК его заставили присесть, лечь, встать, сделать несколько шагов по дорожке.

Пульс на мониторе поднимался, но не зашкаливал.

– Подтягиваться не будем? – спросил он с иронией, глядя на турник в углу.

Доктор-реабилитолог, сухой мужик лет сорока, посмотрел на него так, будто тот предложил залезть на крышу и станцевать там.

– Для начала мы убедимся, что вы вообще не развалитесь, когда идёте, – строго ответил он. – А турник подождёт.

Он ткнул стилусом в планшет.

– Параметры хорошие. Слишком хорошие, если честно.

Доктор прищурился.

– У вас, рядовой, раньше спорт был? Лёгкая атлетика, борьба, что-нибудь серьёзное?

– В селе в футбол играли, – пожал плечами Артём. – В городе зал немного, бегал, подтягивался. Но чтобы прям серьёзный спорт…

– Ага, – недоверчиво протянул тот. – Тогда я не знаю, что вы там едите на передовой, но нашим олимпийцам бы это не помешало.

На следующее утро его позвали на комиссию.

Два врача, психиатр Яшин, медофицер части.

На столе – стопка снимков, анализы, распечатки с кучей цифр.

– Лазарев, – начал главный, пожилой полковник-врач с седыми бровями, – вы в курсе, что по показаниям вы у нас кандидат в учебник?

– В плохом смысле или в хорошем? – уточнил Артём.

– В странном, – честно сказал тот. – После такого обвала на вас должна быть как минимум ещё одна конструкция. И прогнозы – месяцами. А у вас…

Он ткнул пальцем в снимок.

– Сращение идёт так, будто у вас кости у подростка и регенерация на стероидах. Мышцы…

Он перелистнул.

– По силовым показателям ближе к разряду, чем к среднему срочнику. Сердце…

Врач чуть поморщился.

– В сердце я вообще лезть не хочу, там половину ваших значений можно списать разве что на особенности.

Он откинулся на спинку стула.

– Если бы не записи реаниматологов и хирургов, я бы решил, что вы нам тут просто подсунули другого человека.

– Так может, подсунули, – тихо вставил Данил из угла. Его, как ближайшего, притащили на комиссию тоже – вроде как свидетеля, а по факту морального подпорья. – Мы тут вообще все слегка перепутанные.

Доктор бросил на него взгляд, но промолчал.

– Суть в чём, Лазарев, – продолжил он. – По состоянию вы, с одной стороны, готовы к дальнейшей службе. С другой – после такого события есть риск скрытых повреждений, которые мы просто ещё не увидели.

Он постучал пальцем по папке.

– Поэтому медицинский совет считает разумным оставить вас у нас ещё минимум на две недели. Под наблюдением.

Он посмотрел поверх папки.

– А там уже, возможно, и комиссия по дальнейшему назначению. Возможно, и перевод в другую структуру. Учитывая ваши показатели, многие будут рады вас у себя увидеть.

Артём почувствовал, как внутри него что-то сжалось.

Две недели в безопасном, тёплом госпитале.

Звучало как неплохой приз, если забыть, что пока он сидит здесь, другие будут там.

Эйда не вмешивалась, но он ощущал, как она вспоминает десятки сценариев.

Проценты, вероятности, потенциальные исходы.

– С уважением ко всем вашим регалиям, – сказал он, подбирая слова, – но я здесь не для того, чтобы побить рекорды по лечению.

Он перевёл взгляд на медофицера.

– Товарищ капитан, часть сейчас не в тылу сидит. Там людей не хватает. Если вы меня оставите тут на две недели просто потому, что моя физиология выглядит красиво на бумаге, а не потому, что я реально небоеспособен…

Он пожал плечами.

– Я офигенно благодарен за ремонт, правда. Но моя совесть и так уже скрипит.

В кабинете повисла пауза.

Яшин, психиатр, внимательнее присмотрелся.

– Вы в состоянии осознавать риски возвращения в строй? – спокойно спросил он. – Без героического тумана?

– Более чем, – ответил Артём. – Я знаю, как это – когда на тебя сверху падает три тонны перекрытий. Я знаю, как это – вытаскивать людей и считать, сколько ещё не вытащишь.

Он вздохнул.

– И да. Я знаю, что могу туда вернуться и не выйти. Но вот сидеть здесь и смотреть, как другие туда идут вместо меня, когда я могу работать… Это для меня хуже.

Психиатр на секунду прикрыл глаза, явно слушая не только слова, но и то, что за ними.

– Нейрообработка, устойчивость, – тихо пробормотал он, глядя в свои записи. – Действительно… интересно.

Полковник-врач ругнулся себе под нос.

– Ладно, – сказал он наконец. – Официально: по состоянию здоровья Лазарев может быть признан годным с незначительными ограничениями.

Он посмотрел на медофицера.

– Рекомендация: дозированная нагрузка, не бросать сразу под орбитальные удары, не таскать броню за троих.

– Приму к сведению, – сухо ответил капитан. – Но обещать ничего не буду. У нас сейчас не та фаза войны, чтобы выбирать идеальные условия.

– Я понял, – кивнул Артём.

Яшин снова заговорил:

– В таком случае, я фиксирую: по психическому состоянию устойчив, к стрессу адаптируется, признаков острого расстройства нет. Поэтому выписка уже не за горами

Он слегка улыбнулся краешком губ.

Через двое суток его выписали.

Не с песнями и оркестром.

Пара подписей, пара печатей, сухое:

– Годен. Ограничения по бегу на длинные дистанции ближайший месяц. Силовые – под контролем.

Медбот, который последние дни возил его по коридорам, на прощание выдал:

– Пациент 12, желаю вам не возвращаться ко мне слишком быстро.

– Это было почти трогательно, – сказал Артём. – Если я слишком быстро вернусь, это значит, что вы плохо работали.

– Моя эффективность зависит от многих внешних факторов, – обиделся бот. – Включая вашу способность избегать попадания под орбитальный огонь.

– Буду стараться, – пообещал он.

Часть встретила его без пафоса.

На плацу дул привычный мерзкий ветер, небо было низким, серым.

Бойцы куда-то торопились, техника ревела, робо-мулы везли ящики.

У ворот медроты его подхватил уже знакомый силуэт.

– Гляньте-ка, кого строители вернули, – протянул Горелов, поднимая бровь. – Наш личный талисман кирпичного дождя.

– Ты когда научишься просто говорить «привет», как нормальные люди? – спросил Артём, сжимая протянутую руку.

Сжал – и почувствовал, как легко, почти без усилий, удерживает массивного сержанта.

Тот тоже почувствовал, прищурился.

– Ты чего меня, как котёнка, тянешь, а? – подозрительно спросил он. – Тебе там в госпитале что, протезы из титана вставили?

– Кости подшаманили, – отмахнулся Артём. – И немного мышцы. Полезное побочное действие выживания.

Чуть позади стоял Данил, придя вместе с Артёмом, в полевой форме, но с лёгким налётом штабной усталости.

– Здорово, терминатор, – ухмыльнулся он. – Я уже думал, что тебя там или разбирают на органы, или переквалифицируют в экспонат.