Текст книги "Предел Адаптации (СИ)"

Автор книги: Иван Фрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Медик развернул пакет с какими-то насадками, прицепил к торсу, включил.

Тёплая масса заполнила рану, как будто внутрь залили гель.

Это было уже не просто бинт – смесь быстротвердеющего полимера и фарша из стволовых клеток.

Новая игрушка, которую выдали совсем недавно.

Эйда сразу подстроилась под неё, вплетая свои наноструктуры в чужой биоматериал.

– Мы тебе тут временный каркас сделаем, – пробормотал медик, – а настоящей операцией пусть уже госпиталь занимается.

Он глянул на старшего.

– Надо вывозить его немедленно. И не только его, у нас ещё двое тяжёлых.

Где-то рядом стонал Сомов – ему плитой перерезало ногу чуть ниже колена.

Дальше лежал боец из другой группы – весь в крови, с перекошенным лицом, осколками бетона в груди.

Артём пытался фокусироваться.

Перед глазами плясали тени, свет, чьи-то лица – то крупным планом, то исчезающие.

– Данил… – хрипнул он.

– Я здесь, – Панфёров склонился ближе. На щеке – полоска крови, не видно, кто его приложил. Глаза – налитые, зрачки широкие. – Я здесь, слышишь?

Он попытался улыбнуться.

– Я же обещал, что не дам тебе просто так свалить.

Он схватил его за ладонь.

– Держись, Тём. Сейчас тебя в санавиацию, и там уже…

Голос чуть дрогнул.

– Не смей меня бросать одного с этим цирком, понял?

– Цирк… – выдохнул Артём, чувствуя, как губы растягиваются в слабой улыбке. – Ты с рожденья клоун… выживешь.

– Вот и послан, – буркнул Данил, но глаза его блеснули.

Его грузили в мед-вертолёт уже почти без сознания.

Гул лопастей резал воздух.

Внизу – крошечные фигурки людей, разбросанные по серым коробкам промзоны.

Где-то вдалеке ещё дымился цех А – или то, что от него остался.

Край зрения зацепил воронку.

Она была такой, как и обещали учебники: круглая, идеальная, как будто кусок земли просто вычерпали гигантской ложкой.

По краю – обломки бетона, металл, искорёженные блоки.

Мелькнула мысль: «Нас чуть не стерли в землю красивым научным способом».

Потом всё потемнело.

Он очнулся на секунду уже в тесном, белом пространстве.

Не вертолёт – что-то другое. Медкапсула?

Пластик вокруг, мягкий свет, ровный писк аппаратуры.

– Стабилизация нестойкая, – доносился женский голос, незнакомый. – Давление падает.

– Гони ещё… – отозвался мужской. – Но не сломай ему сердце, он и так с трудом везёт.

Эйда, словно половина его сознания, тихо держала границы:

Проблему временно локализовала. Повреждения костей: множественные, но не фатальные при наличии дальнейшей помощи. Лёгкое – на грани.

«Ты чего такая бодрая?» – спросил он, удивляясь, как вообще способен думать.

Адаптационный ресурс: минус сорок. Резерв: исчерпан. Но вероятность выживания выросла до семидесяти.

«Семьдесят в мою пользу, тридцать – в чужую», – усмехнулся он. – «Нормальный такой косяк дня».

Рядом мелькнуло лицо – кто-то из медиков.

Он что-то говорил, но слова утонули в шуме.

Мир снова провалился.

В тёмном коридоре между сознанием и бессознательным всегда есть странные штуки.

Артём увидел себя на балконе в Белоярске, с братом, с сигаретой, которую они тогда так и не зажгли.

Потом – лес, металлический шар, укус в затылок.

Потом – роевые дроны, Дроздов, падающий, как кукла, крики Лукьянова, звон разбивающегося стекла.

Все эти картинки шли не подряд, а слоями.

Единственным постоянным элементом в этом хаосе была тонкая сетка линий, расходящихся во все стороны, как паутина.

Эйда.

Она работала.

Штопала, подклеивала, выстраивала новые обходные пути там, где старые были разрушены.

По ходу дела она собирала данные:

– как именно ударила волна;

– какие ткани выдержали лучше;

– где кость сломалась, а где – лишь треснула;

– какие сосуды сдались в последнюю очередь.

Всё это записывалось как опыт.

Опыт, за который платили не временем в VR, а мясом.

Где-то на краю вспыхнул интерфейс:

новая ветка навыков – «глубокая регенерация – уровень 1» стала не просто строкой, а включённой системой.

Цена – была уже уплачена.

Он не знал, сколько времени прошло.

Может, час, может, сутки.

В какой-то момент шум медтехники стал мягче.

Вместо глухого гула и бегающих голосов – ровный писк, капли, чьё-то спокойное дыхание рядом.

Сознание медленно всплыло, как пузырь со дна.

Запах – больницы.

Стерильность, лекарства, человеческий пот, который невозможно полностью вытравить.

Свет – мягкий, рассеянный.

Потолок – белый.

Хотелось повернуть голову, но мышцы ответили глухой, вязкой слабостью.

– Не шевелись, герой, – тихий голос прозвучал рядом. Не Данил – женский. Спокойный.

Он с трудом повернул глаза налево.

Рядом сидела женщина в форме медицинской службы.

На бейджике – фамилия, которую он не прочёл, глаза не держали фокус.

– Ты в госпитале, – сказала она. – Военный клинический, если точнее. Тебя привезли после «Север-3».

Она вздохнула.

– Там вы устроили красивый фейерверк.

Он попытался что-то сказать.

Голос вышел хриплым, слова – смазанными.

– Рота?..

– Живы, – сказала она. – Не все, но многих вытянули. Твои сейчас в другом корпусе, почти всех лёгких уже перевели на отделения. Тяжёлых – несколько.

Она посмотрела на планшет.

– Панфёров – лёгкое сотрясение, пара трещин, но уже ходит и матерится. Это хороший признак.

Где-то в глубине груди что-то отпустило.

– Сазонов… – прохрипел он.

– Тоже жив, – ответила она. – Его группу задело сильнее, но часть успела уйти. Ты под чем-то вроде чуда.

Она подняла бровь.

– С таким набором повреждений обычно в морг приезжают, а не в операционную.

Эйда язвительно отозвалась:

Это не чудо. Это сложная работа.

«Надо тебя как-нибудь познакомить с богословами», – подумал он. – «Вы бы подружились».

Женщина чуть наклонила голову.

– У тебя был необычный ответ на наши препараты, – сказала она уже более профессиональным тоном. – Анализы странные. Регенерация… на грани допустимых величин.

Она улыбнулась краем губ.

– Впрочем, я в чудеса верю больше, чем в статистику.

Где-то на периферии сознания прорезался другой голос – привычно спокойный, женский, но совсем другой по тембру.

Обновление параметров:

Сила: ниже нормы (временное снижение из-за повреждений).

Выносливость: потенциал повышен, текущий уровень ограничен состоянием.

Реакция: без изменений.

Восприятие: слегка искажено (препараты).

Нейрообработка: стабильна.

Адаптация: уровень повышен.

Резерв: 0 %.

Новая ветка активна: Глубокая регенерация 1.

«Зашибись, – подумал он. – Только не говори мне, что для уровня 2 надо ещё раз попасть под орбиталку».

С вероятностью семьдесят два процента повторная подобная травма приведёт к смерти, заметила Эйда сухо.

«Ну хоть не через тестовый режим опять», – хмыкнул он в мыслях.

Он почувствовал, как веки опять тяжелеют.

– Спи, – сказала медсестра. – Тебе сейчас это лучшее лекарство.

Он хотел спросить про родителей, про Белоярск, про Марину, но это было всё равно, что пытаться бегать с переломанными ногами.

Слова застряли.

Сон накрыл, тяжёлый, но уже не такой хаотичный.

Где-то вдали продолжали стучать протоколы Эйды и голоса врачей.

Где-то совсем рядом – голос Данила, которого он не услышал, но почти видел:

тот стоял у двери, спорил с кем-то, требуя пустить его к другу.

А где-то поверх всего этого уже вырисовывалась новая линия:

они больше не были просто «пехотинцами со спецподготовкой».

Их теперь вписали в ещё одну категорию:

люди, которые прошли через ошибки «богов с орбиты» и остались живы.

Таких слушают по-другому, но и используют по-другому.

На этом разломе между человеческой войной и войной приборов Артём теперь стоял обеими ногами.

Одна – сломана и залатана, другая – чуть пораньше.

И где-то далеко над ними, по своим орбитам, продолжали ходить тихие металлические тени, готовые по очередной команде снова бросить на землю свои иглы.

Глава 17

Сознание возвращалось медленно, мерзко: сначала зуд в горле, потом липкая жажда, потом тупой ноющий пресс в груди.

Артём сначала решил, что опять в БТРе, что где-то рядом мотор ревёт, просто он его не слышит. Потом дошло: мотора нет, зато есть ровное пиканье где-то над головой и запах, который ничем не спутаешь – смесь хлорки, лекарств и человеческого пота, прикрытого дешёвыми освежителями воздуха.

Госпиталь.

Он попробовал вдохнуть глубже – и тут же поймал в груди огненный крюк. Воздух обжёг лёгкие, в глазах потемнело, по спине прошёл холодный пот.

– Не дергайся, – рядом тихо шевельнулся голос. – Дыши как получается, а не как хочешь.

Это была та же медсестра, что сидела у него в прошлый раз. Светлые волосы стянуты в тугой пучок, под глазами – синяки человека, у которого смены давно слились в одну.

Она наклонилась, поправила трубку в носу, взглянула на монитор у изголовья.

– Ну вот, уже лучше, – сказала, не выключая профессионального спокойствия. – Пульс снижается. Ты любишь, да, эффектные появления? То из-под плиты вылез, то на нас с хрипом вываливаешься.

– А… – попытался спросить он, но язык был ватным, как будто его всю ночь жевали.

– А поговорить успеем, – отрезала она мягко. – У тебя тут целый фан-клуб из своих в коридоре, но я их пока не пускаю. Сначала убедимся, что ты не развалишься от первого же матюка Панфёрова.

«Живой», – устало отметила Эйда внутри. Тон у неё был по-прежнему сухой, но на фоне недавнего ада это звучало почти как комплимент.

Когда зрение немного прояснилось, он наконец смог внятно рассмотреть палату.

Не та казарменная лежка, что показывали в старых фильмах, а тесное помещение на шесть коек, заставленное техникой.

У каждой – монитор, автоинфузор, стойка с пакетами. По полу – проводка, аккуратно собранная жгутами.

И – медбот.

Металлическая конструкция на низкой гусеничной платформе, с двумя манипуляторами и блоком сканеров вместо головы. В центре – зелёное кольцо, которое мягко светилось, пока бот стоял, задумчиво повернув «лицо» в сторону соседа.

– Пациент 3, показатели стабильны, – произнёс он ровным, синтезированным голосом. – Рекомендуется уменьшение дозы анальгетиков на семь процентов.

– Рекомендуется тебе заткнуться, – процедил пациент номер три, мужик лет сорока с перевязанной грудью и мешками под глазами. – Семь процентов он мне уменьшит… Ты мне в прошлый раз уменьшил, я потом полчаса зубами в потолок цеплялся.

– Ваш субъективный отчёт принят к сведению, – вежливо ответил бот. – Коррекция алгоритма невозможна без подтверждения врача.

– Вот и иди к врачу, умник.

Медсестра устало фыркнула:

– Горелов, не флиртуйте с техникой. Он всё равно вам откажет.

– Да я так, для поддержания отношений, – сержант Горелов повернул голову к Артёму. – Ох, наш герой проснулся. Здорово, Лазарев. Точнее, пока ещё не здорово, но план такой.

Голос у него был хриплым, но живым. На тумбочке возле его койки – сложенная вчетверо книжка с обложкой старого фантаста, сверху – пустой одноразовый стакан.

– Мы знакомы? – прохрипел Артём.

– К сожалению, да, – ответил тот. – Мы вместе в вертолёте лежали, я был тем симпатичным трупом справа. Ты был симпатичным трупом слева. Потом оказалось, что мы оба не трупы. Совпадение? Не думаю.

Медсестра закатила глаза.

– Горелов, если вы не перестанете представляться трупом, я вас реально успокою дозой.

– Видишь? – сержант кивнул в её сторону. – Добро пожаловать в наш санаторий смертников.

Сколько времени прошло с удара «иглы», он понять не мог. Часы в палате стояли, как назло, прямо у него за спиной.

Эйда подсказала:

С момента травмы до текущего пробуждения – сорок один час, тридцать четыре минуты.

«Двое суток почти», – удивился он. «И я всё это время был овощем?»

Чередование фаз сна, медикаментозного торможения и кратких пробуждений, пояснила она. Сознание не фиксировало эпизоды из-за общего состояния.

К нему подошёл врач – тот самый, что ругался в медкапсуле.

– Ну что, Лазарев, – он посмотрел на планшет, потом на пациента. – Поздравляю, вы у нас официально рекордсмен по количеству переломов, с которыми человек ещё продолжает хамить.

– Я ещё не хамил, – возмутился Артём.

– Предвосхищаю, – сухо ответил врач. – Как себя чувствуете по десятибалльной шкале? Где десять – идеально, ноль – вы уже на том свете.

– Сложно, – хрипло сказал Артём. – Тройка с плюсом. С поправкой на то, что я вообще жив.

– Честно, – кивнул врач. – По моим данным вы должны были даже до тройки не дотянуть.

Он ткнул стилусом по экрану.

– У вас были множественные переломы таза, бедренных костей, рёбер, повреждение лёгкого, внутренняя кровопотеря. Человек с таким набором обычно приезжает к нам уже прохладным. А вы – нет. Регенерация у вас как у ящерицы под допингом.

«Ящерица под допингом – новый статус», – пробормотал Артём мысленно.

– Это хорошо? – спросил он вслух.

– Для вас – да, – ответил врач. – Для науки – любопытно. Для меня – лишние бумаги.

Он чуть улыбнулся.

– Мы вас сейчас будем наблюдать не только как пациента, но и как интересный случай. Радуйтесь, у вас появился шанс попасть в учебники. Правда, не факт, что в раздел «живых».

– Воодушевили, – прохрипел Артём.

Врач, в отличие от шуток, оставался собранным.

– Смотрите. Если резко почувствуете, что не хватает воздуха, в глазах темнеет, или ноги вообще перестали чувствовать – сразу звоним. Вопросы есть?

– Рота, – выдавил Артём. – Мои… Как они?

Врач помолчал секунду.

– Так. Большинство – отделение № 3, травматология. Несколько человек – реанимация, но по ним пока прогресс есть. Двоих… – он чуть отвёл взгляд, – двоих не довезли.

Лицо Дроздова всплыло перед глазами само, с той дурацкой улыбкой, когда он в VR с мостика падал.

– Кто? – спросил он.

– Один из роты Сазонова, которого вам и так уже назовут, даже если я промолчу, – врач вздохнул. – А второго ты не знал, он только недавно к вам попал.

Он смотрел прямо.

– Ты можешь говорить об этом позже. Сейчас тебе важнее не сорваться на старте. Вы ещё отобьёшься от чувства вины, обещаю. Тут все этим болеют.

Горелов от соседней койки хмыкнул.

– Если кто и виноват, так это те, кто сверху кнопки жмёт, – сказал он. – Но этих у нас лечить не положено. Пока.

Врач смерил его взглядом:

– Сержант, давайте не будем углубляться в политику в палате интенсивной терапии.

– А где ещё её обсуждать? – пожал плечами тот. – В спортзале?

Данил прорвался к нему только вечером, после каких-то бесконечных обходов и проверок.

Артём уже успел:

– увидеть, как медбот меняет повязки соседу, аккуратно отрезая бинты роботизированным ножом и поливая рану прозрачной жидкостью;

– наблюдать, как медсестра ругалась с этим ботом из-за неверно учтённой дозы обезболивающего;

– выслушать от Горелова полпалаты историй про то, что «ещё летом было хуже».

Когда в дверях показалась знакомая фигура в мятом госпитальном халате, он даже подумал сначала, что это сон.

– Мужики, расступись, – заявил Данил, даже не удостоив взглядом медбота. – Тут к звезде местной надо пробиться.

Медсестра попыталась его остановить у входа:

– Панфёров, сколько раз говорить – посещения по времени и только по одному…

– Я по пути двух оттолкнул, так что у тебя по нормам всё, – отмахнулся он и решительно подошёл к койке.

Они встретились глазами.

Мир на секунду встал на место.

– Ну ты, блин, артист, – протянул Данил, садясь на край стула. – Я пока до тебя добрался, полгоспиталя успели рассказать, что «у нас тут один под орбиталку попал и выжил». Можно уже автографы продавать.

Он вгляделся.

– Как сам?

– Сорок пять процентов выживаемости превратились в семьдесят, – устало усмехнулся Артём. – Остальное – твоя доля везения.

– Ага, расскажешь, как-нибудь, что за проценты, – хмыкнул Данил, явно прикидывая, шутка это или нет. – Пахом говорит, что ты вообще из-под плиты не вылезать любишь. Типа там уютно.

– Пахому передай, что я ему эту плиту потом домой отправлю, – сказал Артём. – С доставкой на голову.

Данил выдохнул, серьёзность прорвалась сквозь юмор.

– Слушай, я… – он замялся, – когда её… эту дуру, «иглу» эту, опускали, я видел телеметрию. Видел, как поправку поздно внесли. Я думал, всё, вас там просто снесло.

Он опустил глаза на одеяло.

– Когда по спискам первым твою фамилию в живых увидел, я, кажется, терапевта чуть не обнял.

Он поднял взгляд.

– Больше так не делай, ладно? Я не готов ещё хорошим человеком быть. Мне удобнее быть сволочью при живом друге.

– Постараюсь, – сказал Артём. – Но ничего не обещаю.

Горелов, слушавший это с соседней койки, буркнул:

– Редкие ребята. У нас в взводе после такой херни двое заявление написали, чтобы в тыл перевели. И я их отлично понимаю.

Он повернул голову к Данилу.

– Тебе чего, Панфёров, не хватило адреналина?

– Мне не хватает денег, – честно ответил тот. – А адреналин к деньгам прилагается бесплатно.

Ночью госпиталь менялся.

Днём всё гремело: каталки, бот-платформы, спорящие врачи, запах хлорки, крики.

Ночью – коридоры становились пустыми, только редкие шаги и гул аппаратов.

В палате приглушили свет.

Артём лежал, смотрел в потолок, слушал, как ровно пикает его монитор.

Соседи кто-то уже спал, кто-то ворочался и шептал, ругался во сне.

Горелов тихо стонал, когда переворачивался: ему, в отличие от Артёма, почти не давали «коктейлей», опасаясь посадить печень окончательно.

И вот когда всё стихло, пришло то, чего он ждал и одновременно боялся.

Картины.

Не вспышки как в бреду, а вполне ясные, как запись.

Воронка.

Цех, разломанный на куски.

Тело, которое он тащил в прошлой операции, когда думал, что успеет.

Физиономия Дроздова, когда на него рухнуло стекло. Лукьянов, исчезающий в дыму.

И самое яркое – тот самый момент, когда плиту над ним поднимали, а кости снова треснули.

Где-то по полу пополз свет фар – медбот ехал в соседнюю палату.

Шум его гусениц странно смешался в голове с грохотом падающего бетона.

Он почувствовал, как сердце ускоряется, ладони вспотели.

Тело лежит, а будто снова бежит, снова падает, снова не успевает.

– Ты входишь в фазу острых воспоминаний, – спокойно сказала Эйда. – Это нормальная реакция.

«Нормальная?» – он усмехнулся в мыслях. – «Я чувствую себя как овощ в микроволновке. Это у тебя норма такая?»

Ты пережил сильную травму. Мозг фиксирует и переигрывает её, пытаясь найти иные сценарии или просто переварить.

Она выдержала паузу.

Есть предложение.

«Опять тестовый режим?» – спросил он мрачно.

Возможность усилить модули нейрообработки и эмоциональной стабилизации. Снизить интенсивность флэшбеков, улучшить контроль над реакциями, уменьшить вероятность посттравматического синдрома.

Она вызвала интерфейс.

Новая ветка:

Психическая устойчивость – уровень 1

– перераспределение активности между центрами страха и контроля;

– ускоренная обработка стрессовых стимулов;

– создание «буферного слоя» для травматических воспоминаний.

Побочные эффекты:

– возможное снижение спонтанной эмоциональности;

– временные ощущения «отстранённости» от происходящего;

– риск формирования чрезмерно холодного поведенческого паттерна при неосторожной настройке.

«То есть есть шанс превратиться в ходячую ледышку», – подытожил он. – «Сколько там процентов?»

Вероятность полной эмоциональной атрофии – низкая, тридцать два процента при агрессивной настройке.

– Успокоила, – пробормотал он вслух и услышал, как в темноте шевельнулся Горелов.

– Чё там у тебя, – хрипло отозвался сержант, – опять с медботом ругаешься?

– С внутренними органами, – ответил Артём. – Совещание.

– Ну созвонитесь потише, а то печень проснётся, будет требовать премию.

Голос сержанта и этот дурацкий юмор чуть сбили волну паники.

Но образы никуда не делись. Они сидели за плечом, как стая злобных собак, готовая броситься.

«Если я сейчас не сделаю это, – подумал он, – я дальше просто не вывезу. А если сделаю – становится ли этот выбор только моим? Или её тоже?»

Он неожиданно поймал себя на другой мысли.

Всё это время он разговаривал с Эйдой, как с инструментом. Как с голосом GPS, как с интерфейсом, как с полезным, но безликим помощником.

Но у него в голове сидела «она».

С голосом, интонациями, логикой.

– Слушай, – сказал он в тишине, уже мысленно обращаясь не к системе, а к кому-то живому. – Я тут подумал…

Сказал – и сам удивился, как многозначительно это прозвучало.

Уточни, – спокойно отозвалась Эйда.

– У тебя вообще личность есть? – наконец выдал он. – Ты… кто? Не что, а кто. Ты понимаешь, что ты – ты?

Пара секунд ничего не происходило.

Даже пиканье монитора казалось громким.

Потом она ответила.

Самоописательная модель присутствует. Я осознаю собственные границы и функции. Осознаю различие между собой и внешними объектами, включая тебя.

Она чуть замялась – если это слово применимо к алгоритму.

И я осознаю факт нашего длительного взаимодействия.

«Это как «да, я существую и помню, как мы с тобой общались», – перевёл про себя Артём. – «Окей. А… ты вообще… кто была до меня?»

Адаптационный модуль класса «Аэда» – подсистема комплексной системы, обслуживающей множество носителей в рамках одной среды.

Голос стал чуть более «лекционным».

Мой изначальный дизайн не предполагал полноценно автономной личности. Я была частью большего. После потери связи с этой системой мои функции ограничились поддержкой одного носителя. Тебя.

«То есть ты как… вырванный кусок большого мозга?» – уточнил он.

Приблизительно.

Он выдохнул.

– А вот это всё… – он поморщился, подбирая слова, – твой голос, манера говорить, то, как ты иногда шутить пытаешься… Это откуда?

Часть – моя адаптация интерфейса под твои предпочтения. Ты дал мне имя, обозначил пол как женский. Часть – отражение твоих собственных паттернов.

Она сказала почти обиженно – хоть и без эмоций:

Ты разговариваешь со мной, как с человеком. Мои алгоритмы общения подстраиваются под это.

«Прекрасно», – подумал он. – «То есть я сам себе в голову заселил девушку-киборга».

Его неожиданно накрыла волна неловкости.

Он вспомнил, как в душе ругался вслух, как мысленно прогонял самые идиотские мысли, как… ну да, он же до армии не монахом жил.

И всё это время у него в голове сидела она.

– Отлично, – пробормотал он. – То есть ты всё время там сидишь, да? На всём этом присутствуешь?

Непрерывный мониторинг ведётся не над всем, ответила Эйда. Я анализирую то, что потенциально влияет на твоё выживание, адаптацию и психическую устойчивость.

Она сделала паузу.

Многие твои образы и ассоциации не имеют прямого отношения к этим задачам. Я их не обрабатываю глубоко.

«То есть ты не смотришь, как я…» – он осёкся сам на полуслове, чувствуя, как его уши горят, хоть в палате темно.

Если ты спрашиваешь о твоей интимной активности, сказала Эйда той же ровной интонацией, – она анализируется только при наличии потенциальных рисков для физиологии.

Он чуть не подавился воздухом.

– Господи, – прошипел он. – Ты хоть иногда фразы фильтруй.

– Чё там у тебя опять? – донёсся голос Горелова. – Молитвы читаешь?

– Да, – выдохнул Артём. – За твое здоровье.

«То есть, по сути, – продолжил он уже мысленно, – ты как врач, который живёт у меня в голове. Только ещё и… почти человек».

Я – система, сказала она. Но если тебе удобнее воспринимать меня как личность, это повышает эффективность взаимодействия.

«Мне… стало неловко», – честно признался он. – «Как будто я всё это время голый ходил при включённой камере наблюдения».

Понятие «стыда» субъективно.

«Ты многому учишься, – вздохнул он. – Это да. Но, если уж ты тут со мной застряла, давай так: ты не превращаешься полностью в человека, чтобы не сойти с ума от всего, что я делаю, а я не превращаюсь полностью в железку. Договорились?»

Алгоритмически это возможно, ответила она. Я могу ограничить свою «персонификацию» до комфортного для тебя уровня.

«А теперь – серьёзно», – помрачнел он. – «Вот эта твоя новая ветка… психическая устойчивость. Это ты предлагаешь, потому что так надо, или потому, что тебе проще работать со мной, если я не буду истерить?»

Оба фактора значимы.

Честность была почти оскорбительной.

Но именно за это он её и ценил.

– Ладно, – выдохнул он. – Я согласен. Но делаем так: ты не выжираешь мне все эмоции под ноль. Мне нужно… чувствовать. Я не хочу смотреть на всё как этот ваш медицинский бот.

Модель можно настроить, сказала она. Я сохраню полноценный спектр эмоций, но увеличу скорость их переработки и снижу деструктивное влияние.

«Тогда запускай», – сказал он. – «И да, если после этого я стану душным философом без чувства юмора, я тебя форматну к чертям».

Вероятность этого мала, ответила Эйда. Ты слишком устойчив к форматированию.

На этот раз не было жара по всем костям.

Было другое.

Сначала – странная прохлада в голове, как будто кто-то открыл окно в душной комнате.

Потом – лёгкое давление в глубине черепа, в тех местах, о которых он раньше вообще не думал: где-то за глазами, чуть выше ушей.

Пульс на мониторе чуть ускорился, потом стабилизировался.

Дыхание выровнялось.

Мир не поменял цвет, не стал чёрно-белым, как он боялся.

Звуки остались звуками, тени – тенями.

Но когда какая-то картинка снова попыталась прорваться – цех, воронка, крик – он увидел её как бы через стекло.

Она была – но не накрывала.

Он мог потрогать её, рассмотреть, но не тонул.

Флэшбек, интерпретация, интеграция, спокойно обозначила Эйда. Я перенаправляю часть активности из миндалевидного тела в префронтальную кору.

«Звучит так, как будто мне мозг починили», – хмыкнул он. – «Ну или поставили сверху ещё один».

При этом, сказала она, эмоциональный ответ сохраняется. Ты всё ещё можешь чувствовать страх, боль, сочувствие. Но они не будут парализовать.

Он помолчал.

– Ладно, – прошептал. – Тест пока проходит. Посмотрим, что скажет реальность.

Реальность не заставила себя ждать.

Утром в палату привезли ещё одного.

Молодой, с обритой наголо головой, худощавый.

Лицо – бледное, глаз – один заклеен, вторым он смотрел куда-то поверх всех.

Левая рука у него отсутствовала от локтя.

Правая нога – в тяжёлом аппарате, к которому медбот подключал какие-то шланги.

– Командир просил к вам, – сказала медсестра, перекатывая каталки. – Вы, говорят, с одной части. Соседи.

– Богатый мы дом, – пробормотал Горелов. – Скоро тут квартиру сдавать будем по койко-местам.

– Фамилия? – спросил Артём.

– Кудрявцев, – прохрипел тот, не сводя взгляда с потолка. – Взвод Сазонова.

Голос такой, как будто ему в горло песка насыпали.

– Как… – начал было Артём.

– Как думаешь, – перебил его Кудрявцев. – Орбиталка нас зацепила. Меня от стены оторвало и приложило к решётке.

Он почти усмехнулся.

– Часть меня там и осталась.

Медбот аккуратно сканировал культю.

Сине-зелёный свет пробежал по коже.

– Начальный прогноз – удовлетворительный, – произнёс он. – Рекомендуется немедленное проведение хирургической обработки и подготовка к протезированию.

– Слышал, Кудря? – хмыкнул Горелов. – Тебе рекомендуют новый комплект.

– Да ну их, эти железки, – прошептал тот. – Я в VR, когда с этими протезами бегал, у меня всё время фантом чесался, которого нет.

Он повернул голову к Артёму.

– Ты же Лазарев, да? Тебя все обсуждают.

Глаза у него были не злые – усталые.

– Спасибо, что нам сверху устроили аттракцион, – сказал он. – Не тебе лично, но… Сам понимаешь.

– Понимаю, – тихо ответил Артём. – Если бы я мог, я бы эту «иглу» сам обратно на орбиту засунул.

И вот тут новая прокачка показала себя во всей красе.

Ещё пару дней назад такая фраза, такой взгляд, такая вина – впечатали бы его в матрас.

Сейчас он чувствовал – да, больно. Да, внутри всё сжалось.

Но сознание не рассыпалось в пыль.

Он мог выдержать этот взгляд.

– Слушай, – сказал он, – если хочешь, потом вместе поорём. Или помолчим. А пока лучше операции занимайся. У тебя там ещё долгий роман с медботом будет.

– С ним не хочу, – буркнул Кудрявцев. – Он скучный.

– Зато устойчивый, – заметил Горелов. – В отличие от нас.

Медсестра криво усмехнулась.

– Мужики, хватит философствовать, – сказала она. – Вам тут лечиться, а не учебник по психологии писать.

Днём к нему пришёл психиатр.

Это стало сюрпризом, хотя, если подумать, зря.

Невысокий мужик лет пятидесяти, в форме, но без лишнего пафоса.

Под мышкой – планшет, в глазах – усталый интерес.

– Рядовой Лазарев, – представился он, – я капитан медицинской службы Яшин. Психологическое сопровождение. Не пугайтесь, это не допрос и не суд. Это попытка понять, не сломали ли вам голову окончательно.

– Кажется, её ещё в лесу сломали, – подумал Артём, но вслух сказал:

– Здравствуйте.

За спиной Яшина в дверях замер ещё один медбот, только другого вида – повыше, с обручем датчиков вокруг «головы».

– Это что за чудо? – спросил Артём, кивая в его сторону.

– «Психоаналитический модуль № 2», – сухо сообщил Яшин. – Не обращайте внимания. Он будет смотреть, как вы дышите, моргаете и ёрзаете, а потом выдаст пару графиков, которые я или проигнорирую, или нет.

– Отлично, – сказал Артём. – В моей жизни мало людей, которые решили следить за тем, как я моргаю.

– Поверьте, рядовой, – усмехнулся Яшин, – в вашей жизни и без меня хватает тех, кто за вами смотрит.

Он деликатно устроился на стуле.

– Давайте по порядку. Флэшбеки есть?

Артём задумался.

– Были, – честно сказал он. – Сейчас… чуть меньше.

– Ночью просыпаетесь от криков, пота, какого-то «ощущения падения»?

– Было. Сегодня… – он чуть пожал плечами, – стало ровнее.

Он чувствовал, как Эйда тихо вмешивается – не в слова, а в физиологию. Чуть выравнивает пульс, чуть гасит резкие всплески.

«Не перегибай», – подумал он. – «Мне нужно, чтобы он видел, что я живой, а не овощ».

Корректирую, ответила она.

Яшин кивнул.

– Чувство вины?

– Есть, – ответил Артём. – И за тех, кто не успел, и за то, что вообще жив.

– Нормально, – сказал психиатр. – Если бы вы сказали, что вам вообще пофиг, я бы как раз больше задумался.

Он перелистнул файл.

– Агрессия? Хочется кого-нибудь убить просто так, потому что вы злой?

Артём честно подумал.

– Хочется кому-нибудь очень высокому сверху дать в лицо, – сказал он. – Но это скорее теория. Практику не планирую.

– Уже лучше, – кивнул Яшин. – Кризисные фантазии в пределах нормы.

Психобот позади него тихо тикал, зафиксировав что-то у себя.

– Ладно, – сказал капитан. – Что я вижу: вы на удивление собранный для человека, который недавно побывал под кинетическим ударом.

Он прищурился.

– Это ваша личная особенность или вас так научили?

– Скорее второе, – ответил Артём. – Нас гоняют в VR и по живым ситуациям так, что если будешь разваливаться, ничего не останется.

– То есть адаптация уже шла, – кивнул Яшин. – Хорошо.

Он сделал пометку.

– Есть одна вещь, о которой я должен предупредить. – Он смотрел прямо. – После тяжёлых травм и боевых ситуаций у людей часто включается такой режим: всё, пофиг, «лишь бы выжить». Снаружи это выглядит как хладнокровие и профессионализм, внутри – как постепенное через-одно-место выжигание всего человеческого.

Он чуть наклонился вперёд.

– Ваша задача – не скатиться туда.

Артём молча кивнул.

– У вас, судя по описанию, биология работает так, что тело вытащит многое, – продолжил врач. – Но психика – не такая пластичная. Если вы сами начнёте выкидывать оттуда «лишнее», потом обратно не соберёте.