Текст книги "Невидимый всадник"
Автор книги: Ирина Гуро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Да мне уже было решительно все равно. Что-то важное произошло со мной этой ночью. Такое, что я запомнила ее. И еще: у меня было точное предчувствие, что когда-нибудь я по-новому переживу эту ночь.
– Дело об убийстве в гостинице «Шато» было классическим делом уже отходящей эпохи: белогвардейцы, убийство сообщника, агенты «оттуда». Но в нем были и элементы нового: враг стремился осесть, всосаться в нашу систему, использовать все обходные пути нэпа. Особенность этого периода и заключалась в том, что нэп иссякал, что экономический поединок решался не в его пользу. Мы призваны не только вести следствие по уголовным делам, но искать в них характерные для времени конфликты…
Шумилов говорил тихим голосом, медленно, давая возможность записывать. Практиканты смотрели ему в рот, слюнявили карандаши и переворачивали листки блокнотов.
В докладных записках в губком и Верховный Суд Шумилов доказывал на делах последних месяцев, что частный капитал уже не может «честно» соревноваться с государственным, что он вынужден искать лазейки и находить их на путях преступных: добывать себе место под солнцем мошенничеством, взятками, подкупом советских хозяйственников с целью затормозить развитие того или другого производства в государственной промышленности.
Долгие часы мы посвятили изучению загадочных дел, в которых можно было усмотреть следы шайки «доктора Ляховицкого», таинственного сообщества, приносившего огромный вред народному хозяйству: Ляховицкий был главой фальшивомонетчиков. Выпуская в большом количестве советские червонцы, так хорошо сделанные, что они свободно обращались на рынке, банда Ляховицкого, естественно, покушалась на полновесность советского рубля.
Это было дело разветвленное и запутанное.
Впервые о банде стало известно из показаний одного из подручных Ляховицкого, арестованного по другому делу. Желая облегчить свою участь, человек открыл неизвестную до той поры страницу истории преступного мира.
Ляховицкий, по прозвищу Доктор, гравер по профессии, имел еще в дореволюционные времена «специальность»: чеканка фальшивых денег. За это он в конце концов угодил в Сибирь. В годы революции Ляховицкий ухитрился вместе с политическими заключенными вернуться на родину. На юге России он подобрал сообщников, разыскал уцелевших старых друзей, нашел новых – граверов, художников, типографов. Дело поставил на широкую ногу. Червонцы размножались машинным способом, строго по образцу.
Человек не мог назвать сообщников Доктора, потому что не знал никого по фамилиям. Он мог лишь описать наружность людей, дать их словесный портрет.
Эти показания впервые и очень поверхностно коснулись тайны производства фальшивых денег.
Из архивов мы почерпнули сведения о профессиональном фальшивомонетчике, скрывавшемся под разными именами. Одним из них было: «доктор Ляховицкий». Была и его фотография: представительный, тогда еще не старый брюнет в пенсне. Были, конечно, и оттиски его пальцев. Но все это не давало ключа к решению задачи: «мастерская доктора» беспрерывно меняла место «работы». То это был разрушенный с виду дом на окраине, в который тайно пробирались подручные Доктора. То подвал, снятый под сапожную мастерскую, где действительно день-деньской трудились, тачая сапоги, дюжие парни. То открывалась паштетная в самой людной части города, бойко шла торговля пирожками и пончиками, а хозяин, престарелый нэпман, слыл в финансовых органах добросовестным налогоплательщиком.
Но стоило кому-то поймать испытующий взгляд, заметить подозрительную фигуру, так или иначе ощутить нежелательное внимание к себе, и в одно прекрасное утро оказывался заколоченным подвал, где не покладая рук трудились сапожники, и на двери популярной паштетной обнаруживалась записка: «Закрыто ввиду отсутствия продуктов».
И кто его знает, где еще и под каким прикрытием возникнет предприятие неуловимого Доктора!
То в одном месте, то в другом попадались фальшивые червонцы. Путь их проследить не удавалось.
Случай в большом промтоварном магазине на площади Карла Либкнехта дал некоторый толчок делу. Была суббота, двадцатое число – день получки. Вереница покупателей казалась нескончаемой. В окошечко кассы протянулась женская рука в желтой кожаной перчатке с деньгами. Кассирша привычно посмотрела бумажку на свет, и ей что-то показалось подозрительным: как-то не так выглядели водяные знаки.
– Простите, – сказала она покупательнице, – не наберу сдачи. Может быть, вы подождете?
– Подожду, – сказала спокойно покупательница, хорошо одетая молодая девушка с нотной папкой в руках.
Она действительно осталась ждать неподалеку от кассы.
Кассирша, увидев в очереди у кассы своего знакомого, шепнула ему, чтобы он сходил за милицией.
Девушку с фальшивой ассигнацией задержали и доставили в уголовный розыск. Мотя сразу же вызвал меня…
Жанна Перегуд, так звали девушку, показала, что получила деньги сегодня от Софьи Яковлевны Погоржельской, матери ученика, которому она, Жанна, дает уроки музыки. Ничто не давало основания заподозрить девушку во лжи.
Я возвратила ей фальшивую бумажку, записав номер купюры, и попросила вернуть деньги Погоржельской на том основании, что кассирша в магазине признала их фальшивыми. Мы предупредили Жанну, чтобы она никому не говорила о ее задержании и допросе.
Теперь надо было проследить путь фальшивой банкноты.
Я встретилась с Жанной на следующий день. Она рассказала, что банкноту вернула, что Софья Яковлевна была очень раздосадована и хотела сейчас же возвратить деньги меховщику, от которого она их получила за проданную горжетку. Меховщик держал лавку в том же доме, где жили Погоржельские.
Да, действительно, меховщик был, но никакой горжетки у Софьи Яковлевны он не покупал и, следовательно, денег ей не платил. Софья Яковлевна получила их другим путем. А то, что она солгала, заставляло предполагать, что она является одним из агентов шайки фальшивомонетчиков.
Мы стали интересоваться Софьей Яковлевной. Она оказалась вдовой крупного торговца фруктами. Определенных занятий не имела. Немного шила. Немного помогала по хозяйству знакомым дамам. По нашим сведениям, жила очень скромно. Одевалась почти нищенски. И тратилась только на сына – мальчика пятнадцати лет.
Куда Софья Яковлевна денет фальшивую купюру?..
Она никуда ее не дела. Она оставила ее у себя. И это было главной уликой против нее. Софья Яковлевна действовала как опытный мастер.
«Дело об обнаружении фальшивых денег» было заморожено. Пока… Пока Софья Яковлевна не попытается реализовать другую купюру того же происхождения.
В конце концов появление одной фальшивой купюры могло быть и делом случая. Другой факт был более показателен. С началом нэпа в городе открылось казино, игорный дом, где играли в рулетку. До знаменитого Монте-Карло ему было далеко, но все же там проматывали крупные деньги «нувориши»: успевшие разбогатеть нэпманы и сохранившие кое-что «бывшие».
Крупье казино обнаружил несколько фальшивых купюр. Через несколько дней снова. Невозможно было установить, кто внес их в «банк», но посетителями стоило поинтересоваться.
В большой шляпе, в туфлях на высоких каблуках и меховой пелерине я выглядела вполне в духе посетительниц казино, хотя, как сокрушался Шумилов, была слишком истощена для молодой нэпманки. Зато Мотя Бойко в костюме кофейного цвета в полоску и желтых туфлях «шимми» имел вид иностранного журналиста…
Казалось, не было ни революции, ни национализации промышленности, ни ликвидации частного капитала. Кругом шла речь о барышах, о купле-продаже: «Даю вагон сахарина», «Беру швейные машины оптом», «Ищу компаньона в дело», «Вложу деньги в производство гуталина»…
Здесь молниеносно заключались сделки, скрепляемые настоящим шампанским, подаваемым в серебряных ведерках, накрытых белоснежной салфеткой. В перерывах между играми юркие личности ссужали проигравшим крупные суммы под залог вещей или под неслыханные проценты. Жизнь била ключом.
В этой сутолоке была некая неподвижная точка – под пыльным фикусом сидели трое: пожилой человек с
тяжелым лицом, обрамленным рыжеватыми баками, в военном френче и широчайших галифе; юноша, похожий на него, но менее броский, как бы смазанная копия старшего; третьей за столом была Софья Яковлевна Погоржельская. Но в каком великолепии – в мехах и драгоценностях сидела она во главе компании!
Эти трое не играли, ничего не покупали и не предлагали. В водовороте, бушевавшем вокруг, они прочно укрепились за своим мраморным столиком, словно на скалистом островке.
Музыка заиграла модный танец, почему-то называвшийся «Казбек». Танец состоял в том, что пара, сомкнувшись щека к щеке, крадущимися шагами, в такт музыке проходила зал во всю его длину, затем, быстро повернув головы, смыкалась другой щекой и возвращалась назад вприскочку. Синкопы подчеркивали нервные телодвижения и мрачное выражение лиц танцующих. «Пир временщиков», – решила я.
Танец кончился. На эстраду вскочила женщина. Тонкая, извивающаяся, как бич, она махнула красным платком. Оркестрик заиграл старинный романс «Пара гнедых». На этот мотив женщина затянула сильным голосом с такими придыханиями, словно ее терзал приступ астмы:
В жизни борьба с кровожадным насильем —
Вот мой девиз, вот задача моя!
Больше простора моим красным крыльям,
С классом рабочих я в доску своя!..
Мы растерянно переглянулись. Однако окружающие принимали все всерьез. Кто-то одобрительно захлопал, за соседним столиком лысый очкарик уверял:
– Прелестно! Свежо! Как это всем нам нужно!
Певица выводила:
Я и супруг мой Василий Петрович —
Пара бойцов, пара бойцов!..
Мотя подозвал официанта, чтобы расплатиться. Но в это время новое лицо появилось за столиком Софьи Яковлевны и ее спутников. Мы не рассмотрели лица подошедшей к ним женщины: она села спиной к нам, была видна лишь ее стройная шея, модно подбритый затылок и серый мех, лежащий на покатых плечах.
Что-то знакомое было в ее движениях. И мы раздумали уходить.
Мы не смотрели на танцующих, с новой силой бросившихся в трясучие синкопы. Все наше внимание привлекали те, за столиком Погоржельской. Молодой человек встал, одернул пиджак и поклонился. Женщина опустила серый мех на спинку стула и поднялась. Они вступили в круг танцующих. Теперь спокойное, задумчивое лицо женщины было на виду. С великим конфузом мы узнали Жанну Перегуд…
Она нас не заметила, и мы поспешили ретироваться.
Мотя Бойко добыл исчерпывающие сведения о спутниках Погоржельской. Отец и сын Лямины приехали из Одессы. Оба они комиссионеры по ходкому товару – фруктам. Одесса всегда снабжала наш город ранними фруктами. Странным могло показаться только одно: багаж Ляминых вовсе не состоял из решетчатых ящиков, в которых среди стружек покоились бы розовощекие персики или хрупкие виноградные кисти. Нет, Лямины приехали с двумя небольшими чемоданами. Мотя успел побывать в их номере в гостинице «Монбижу»; чемоданы стояли открытыми, ничего, кроме носильных вещей, в них не было. Может быть, уже не было?
Лямины уехали. Фальшивые деньги в городе не появлялись. Софья Яковлевна была погружена в повседневные заботы. Жанна занималась музыкой с ее сыном.
Была только одна маленькая зацепочка, один крошечный выступ, на который в наших поисках можно было поставить ногу, но уж никак на нем не укрепиться… Лямины встретились с одним из старых граверов, работавшим по найму в частной мастерской. И вскоре после этой встречи гравер выехал на жительство в Одессу… Ну и что? Может быть, он и без Ляминых выехал бы? Может быть. Но могло быть и так: Лямины подбирали кадры для Доктора.
Почему возникла такая мысль? Только потому, что Ляминых видели в обществе женщины, которая расплатилась фальшивыми деньгами с учительницей музыки?
Появление Жанны в этой компании в казино таило в себе что-то недосказанное.
Мы пошли на риск. Мы снова вызвали Жанну. Вызвали осторожно. Просто я подождала ее на улице и пригласила к нам. Мы были поражены происшедшей в ней переменой. Прежняя Жанна была искренна и доброжелательна. Эта – чем-то напугана, замкнута.
Шумилов огорошил ее вопросом: аккуратно ли расплачивается с ней Погоржельская? О да, конечно! Жанна в прошлый раз говорила, что получает деньги каждое двадцатое число. Значит, вчера она получила деньги? Да, то есть нет… Вчера не получила. Почему? У Погоржельской не было денег, она просила подождать.
– И долго придется вам ждать?
– Месяца два… – тихо ответила Жанна. Видимо, этот ответ вырвался неожиданно для нее самой. Она сделала отчаянный жест и заплакала.
Шумилов дал ей выплакаться, отвернулся, закурил. А я приготовилась писать протокол.
Жанна заговорила:
– Я познакомилась с Софьей Яковлевной совершенно случайно. Уверяю вас… Я не знала о ней ничего. Ничего плохого. Я очень нуждалась, ведь у меня нет родных… И я не получаю стипендии, у нас в музыкальном стипендия – это, знаете, очень трудно. Только самым-самым… Я никогда не была «самой»… Вообще, мне не везло…. Год назад я повесила около своего дома несколько объявлений. О том, что даю уроки музыки. Никто на них не откликнулся. Никто, кроме Софьи Яковлевны. Она написала мне открытку, пригласила к себе и так тепло меня приняла. Она сказала, что я буду своим человеком в их семье. И сама назначила плату за уроки с Мишей. Плату довольно высокую. Деньги мне она всегда давала так: за один прошедший месяц и за один вперед. Мне это было удобно – получалась приличная сумма. И я ровно ничего, ну ничего не подозревала. Верьте мне. Когда меня задержали тогда у кассы, мне и в голову ничего не пришло! Потом, как вы велели, я вернула деньги Софье Яковлевне. Она придирчиво меня расспрашивала, как все было, не обратил ли кто– нибудь на меня внимание. Я ее успокоила, вот тогда Софья Яковлевна и сказала про горжетку. Я поверила ей. Но случилось так, что эту вещь я увидела у нее в шкафу и удивилась: «А вы сказали, что продали ее!» Софья Яковлевна изменилась в лице. Она тотчас меня обняла, села со мной на кровать и сказала, что давно хочет со мной поговорить откровенно. Ведь я ей как родная! Дело в том, что ей представилась возможность хорошо заработать. На чем? На комиссии… Знаю ли я, что такое комиссия? Да, я слышала. Какой же товар перепродает Софья Яковлевна? И тогда она мне сказала: товар этот – деньги. Червонцы. Для чего она мне это рассказала? Я должна помочь ей. Самой ей трудно сбывать червонцы, которые привозят из другого города.
Я буду работать – «от нее» и получать за это очень большие деньги. Я сразу оказала, что ни за что не соглашусь. Ни за что! Она засмеялась: «Поздно, девочка! Ведь ты уже год как работаешь на меня. Я всегда платила тебе «нашими» деньгами». Я ужаснулась, заплакала. Она ласково утешила меня: «Дурочка, чего ты боишься? Ты только один раз попалась – и что же?.. Именно тебя никто никогда не заподозрит». – «Нет, я не могу», – настаивала я. «Как хочешь. Но мой компаньон будет очень недоволен. А он человек серьезный. Учти, ты целый год уже работаешь на нас… Это не шутка». Она запугала меня. Она просто запугала меня! И я согласилась… Меня познакомили с отцом и сыном Лямиными. Я должна была теперь сама «реализовать товар», а Софья Яковлевна, как она сказала, временно «выйдет из игры», потому что она уже устала. Лямины обещали через месяц привезти «товар».
Жанна замолчала и потом сказала твердо:
– Все равно я не стала бы им помогать, лучше покончить с собой. И я страшно боялась, что за мной следят. Я запомнила ту кассиршу, знаете, которая задержала меня с этими деньгами… И подумала так: пойду к ней. Ведь она единственный человек, который видел у меня эти злосчастные деньги. Если она меня не узнает, значит, все в порядке…
– Но ведь мы тоже знали… – мягко напомнил Шумилов.
– Конечно. Но я думала, что вы поверили мне.
– Вы не ошиблись.
Жанна с горячностью продолжала:
– Так ведь я действительно сказала вам правду! Я пошла опять в тот магазин и стала в очередь к той кассирше. Она меня узнала. И так участливо спросила: «Девушка, вы, надеюсь, не имели неприятностей?» Я чуть не разрыдалась. И вот тогда я решила броситься в реку, если меня будут вынуждать…
Жанна замолкла надолго.
– Когда же должны приехать Лямины? – спросил Шумилов.
– В конце этого месяца. Может быть, приедет один только Борис. Сын.
– Вы сообщите нам о его приезде. Только не приходите сюда. Моя помощница встретится с вами.
И Шумилов отпустил девушку.
– Драпанет, – не выдержала я.
– Плохо людей понимаете, – отрезал мой начальник.
И стали ждать. Занимаясь множеством других дел, я всегда помнила растерянную, запутавшуюся Жанну, для которой развязка этого дела значила очень много, много больше, чем для нас. Для нас это было одно из дел, которые мы вели. Для нее – вопрос всей ее жизни.
Если бы она не встретилась с нами, что было бы с ней?
И так почти в каждом деле: вокруг кучки преступников существовала некая орбита, по ней двигались люди, которые легко могли соскользнуть вниз, могли быть втянутыми в преступление. Но могли и вернуться к жизни.
Это вносило сложность в нашу работу – не существовало рецептов на все случаи, в каждом надо было искать свое решение. Каждый ящик сложного сооружения открывался своим ключом.
За основной задачей – разыскать виновника, доказать его виновность, вставал ряд проблем, касавшихся других людей: определить их место в деле и, может быть, помочь им.
Я думала о Жанне, об этой моей ровеснице, и мне казалось, что я намного ее старше. Наша работа как-то старила.
Раньше мы жили проще. Словно шли прямой дорогой на далекий свет. Теперь мы пробивались к этому свету через темный лабиринт. Мы видели изнанку жизни и понимали, что это только изнанка. Но с этим приходило и чувство сложности нашего движения.
Мы редко говорили обо всем этом с Шумиловым. То, что он называл «философией нашей работы», открывалось мне в каких-то деталях, в брошенных походя репликах, заставлявших задуматься. Мне не с кем было поговорить обо всем, что меня занимало.
Я решила поехать к Володе Гурко. Володя уже давно жил в общежитии. Оно было, по существу, казармой, и у входа стоял красноармеец с винтовкой. Молодой, вежливый командир, сидевший за столиком у телефона, сказал мне, что «товарищ Гурко в данный момент находится на дежурстве в ОДТО ОГПУ».
– А я не могу туда пройти? – слегка оробев, спросила я, поняв, что Володя теперь – персона, хотя одно предположение, что я по каким-то причинам не могу его увидеть, когда хочу, больно поразило меня.
– Это можно устроить, – снисходительно пообещал командир и спросил, как моя фамилия. Он покрутил ручку настенного телефона и прокричал в трубку несколько слогов: «ДЕ-ТО!», «Юж-уз!» и еще что-то.
– Ответ дежурного! – в конце концов потребовал он и уже другим, игривым голосом сообщил: – Владимир? К тебе пришла товарищ женского пола, фамилия: Смолокурова… Да-да. Направляю к тебе. Пока!
Это словечко «пока» вместо «до свидания» недавно только вошло в обиход, но уже прочно укоренилось наряду с широко распространенным «определенно», употребляемым в смысле «да».
Вышло так, что кто-то зачем-то меня «направлял» к Володе, а не я сама пришла его повидать.
На Южном у ДЕТО стояла толпа. Мужчины и женщины с мешками и баулами чего-то требовали, ругались, потрясали кулаками. Другие, наоборот, в тупой покорности сидели на своих пожитках, устремив тусклые взоры на красноармейца в ядовито-зеленых обмотках, преграждавшего дорогу к двери с надписью: «ОДТО ОГПУ». Я испугалась, что мне придется пробираться через эту густую и, наверное, вшивую толпу, но обладатель зеленых обмоток заметил меня и грозным окриком расчистил мне путь.
Посреди большой, полупустой комнаты стоял письменный стол, довольно обшарпанный. За столом сидел Володя. Я услышала голос с новыми, начальственными интонациями:
– Об жратве поменьше думать надо. Революцию спекулянты обгладывают, а вы в «Каменном столбе» прохлаждаетесь.
Второразрядный ресторан «Каменный столб» находился как раз на вокзальной площади, и я подумала, что толстяку, которого распекал Володя, это очень удобно.
– Так в вокзальном ресторане нам же запрещено, а мы тут сутками… – взмолился толстяк. – Пожрать где-то надо…
Володя бросил безоговорочно:
– На подходе ростовский. Отцепите сто двенадцатый и тридцать первый: данные есть. Идите. Выполняйте!
– Слушаюсь.
Толстяк повернулся кругом, и в это время влетел молоденький парень в штатском:
– Товарищ начальник! Двух сявок поймали. Умыли чемодан у якогось штымпа заграничного, во гады! – радостно закричал молоденький.
– Навэрх, навэрх, до Максименка! – сказал Володя и тут увидел меня. – Навэрх, до Максименка! – механически повторил он с широкой, такой знакомой мне и так не соответствующей обстановке улыбкой…
И потом все время, пока мы сидели и все говорили и говорили, забыв об окружающем, то и дело врывались в комнату молодые люди в военном – Володя называл их «линейными агентами» – и пожилые усатые железнодорожники. Все они очень категорично требовали чего-то от Володи. А он только устало повторял свое:
– Навэрх, навэрх, до Максименка! – Максименко, начальник ОДТО, помещался на втором этаже.
Мы говорили каждый о своем, но так получалось, что приходили к одному и тому же: жизнь наша страшно изменилась…
– Подумай, Володька, ведь есть же люди, которые, как мы когда-то, живут среди самого светлого, что есть в нашей жизни: строят заводы, и наводят мосты, и учат детей любить революцию. И они даже не знают, не догадываются, сколько вокруг всякой нечисти!
– Да чего, к чертям собачьим, где-то искать далеко, Лелька! Вот же у меня под боком такие же молодые, как я, так они же все – инженеры, техники – да боже ж ты мой! – машинисты, смазчики, путейцы, тяговики! Они же советский транспорт восстанавливают, творят и видят плоды своих трудов. А я? Диверсии, спекуляция, воровство! Самая какая ни на есть погань. А я ведь, ты знаешь, с пятнадцати лет помощником машиниста в Купянск ездил. И не только уголь лопатил, а на крыле стоял. Поезд водил, – сокрушался Володя.
Но за его словами стояло, и я понимала это: «Да-да, мы – чернорабочие революции, мы вывозим все нечистоты переходной эпохи. И никто не запомнит наши имена и не поставит нам памятник! Но именно мы охраняем и строительство, и промышленность, и транспорт, и все, все, что нужно для социализма. И в этом наша доблесть и гордость…»
– Слушай, Лелька, а что в «Эдеме»? Ты все еще спишь на гладильной доске?
– Ну что ты! Я теперь на ней даже не помещаюсь. К нам переехал Матвей Свободный…
– А… Углем и мелками?
– Он. А Микола ушел.
– Как? Куда?
– К Эльзе-шансонетке.
– Что? – Володя махнул рукой кому-то заглянувшему в дверь и снова обратился ко мне: – Да рассказывай же! Я не был у вас целую вечность.
– Гришку Химика выслали, – сообщила я. – Погорел с кокаином. Под видом сахарина торговал. На пять лет отправили. И мама его с ним поехала. В их комнату вселили бывшую шансонетку Эльзу. Она же Лиза. Ну Микола и перебрался к ней.
– Смотри ты! А Гната встречаешь?
– Один раз видела. Шумилов. послал меня в военный трибунал по нашим делам. Иду по коридору, таблички на дверях читаю и вдруг: «Старший военный следователь Г. Хвильовий». Представляешь?
– И ты зашла?
– Конечно. Он мне обрадовался. «Хочешь, Лелька, – говорит, – я тебя в два счета переведу к нам?» – «Зачем это?» – спрашиваю. «Ну все-таки, большие масштабы, большие перспективы. А я тебе ведь обязан. Это ты меня тогда на лестнице нашла, помнишь?» – «Спасибо, – говорю, – мне своих масштабов хватает».
– Скажи, пожалуйста! А мы все думали, он Ломоносов, – огорченно сказал Володька.
– Нет, не Ломоносов. Он, Володька, просто хапуга.
– Может, он из кулаков, Гнат? – забеспокоился Володька.
– Нет, он из бедняков. Это точно.
И мы опять заговорили о том, что нас касалось ближе всего: о том, что мировая революция, по всей видимости, задерживается, но мы все равно строим социализм, что же нам, дожидаться ее, что ли?
И тут я рассказала Володе про Котьку: Котька не согласен ни с чем…
– Ни с чем! Со смычкой с крестьянством не согласен. Кричит, что мужик – это темень и реакция и у него, Котьки, никакой смычки с ним быть не может.
– Лелька, так он же троцкист! – сказал Володька убежденно.
– Не может быть, – возразила я. – Все-таки Котька – наш товарищ.
Мы бы еще долго сидели так, очень довольные друг другом, если бы не страшный стук в потолок. Стук был такой, что казалось, потолок сейчас обрушится.
– Максименко! – вскочил Володька, и тут мы услышали, как на стенке надрывается, и наверное уже давно, телефон.
Володя снял трубку и успел только сказать:
– Я, Гурко…
После этого он очень долго молчал, и шея его все больше и больше краснела. В конце концов он произнес только одно слово:
– Есть.
И я поняла, что он уже далеко от меня.
– Ты приходи, Лелька.
Мы расцеловались, и я вышла на платформу, по– прежнему забитую народом. На душе у меня было легко оттого, что Володька существовал на свете.
Но день еще не кончился.
Из «Каменного столба» меня окликнули:
– Лелька! Пимпа курносая! Ты ли это?
Крик был такой отчаянный, что на меня обернулись прохожие.
На открытой террасе «Каменного столба» стоял Валерий и размахивал руками, как ветряная мельница крыльями.
– Сюда, ходи сюда! – Он втащил меня на террасу. – Водку пьешь?
– Или! – храбро воскликнула я.
Валерий налил мне стакан, потом, подумав, переставил его себе и позвал официанта.
– Ма-аленькую рюмочку! – приказал он и показал мизинцем, какую именно маленькую.
Валерий был не пьян, но сильно расстроен. Непонятно было, с чего он сидит в ресторане среди бела дня и пьет водку в полном одиночестве.
– Что у тебя, все в порядке? – спросила я, внезапно охваченная недобрым предчувствием.
– Лелька! Меня исключили из партии, – страшным шепотом произнес Валерий.
Я обмерла. Исключение из партии – это ведь политическая смерть! Я неясно себе представляла, что такое именно политическая смерть, мне показалось, что против меня сидит настоящий покойник.
– За что, Валерка? Ты же с восемнадцатого года…
– За преферанс, – ответил Валерий загробным голосом и опрокинул в рот стакан.
– Ты играл в преферанс? – ужаснулась я. В преферанс играли только представители чуждых классов. Самое меньшее – акцизные чиновники. Это было ужасное, чуждое, размагничивающее занятие. Я давно это знала, с детства. При царе в преферанс постоянно играли владельцы нашего завода и их приспешники. Валерка, таким образом, стал как бы прихвостнем буржуазии.
– Играл, – сказал он с глубоким раскаянием в голосе, – с директором.
– А как же твоя жена? – сразу вспомнила я.
– Она, конечно, моментально ушла от меня. Она женотделка.
«Вот оно! Я бы не ушла. Я бы до ЦКК добралась», – подумала я и спросила:
– А ЦКК?
– Написал. Пока неизвестно. – Валерий устало закрыл глаза. – Уходи, Лелька, – сказал он неожиданно, – а я посижу еще, подумаю.
– Ты окончательно разложился, Валерка, – сказала я и ушла.
Но этот день был нескончаем.
У дверей «Эдема» я услышала шум. В нашей квартире ругались. Последнее время это случалось часто.
Слышался визгливый Котькин голос. Странно, что раньше я не замечала, какой у него неприятный голос!
– Вы же термидорианцы, типичные термидорианцы! – визжал Котька. – Гробовщики революции! Строите социализм? Где? В одном уезде? Ха-ха! В Богодухове? В Змиеве? В Кобеляках?
– Трепло мелкобуржуазное! Авантюрист! Провокатор! – Федька гремел по нарастающей. – Геть видсиля!
Мимо меня пролетели связки книг и Котькины кожаные брюки. Следом бомбой выскочил сам Котька и, дико посмотрев на меня, ринулся вниз по лестнице, волоча за собой чемодан. Я вошла. Федя стоял посреди комнаты, закрыв лицо руками. За столом сидел мой дядя, немножко бледный, и нервно барабанил пальцами. Некоторое время мы все молчали.
– Что же это? – спросила я.
– Политическая борьба, – ответил дядя.
– Но ведь мы товарищи… Зачем же так? – Я чуть не плакала.
– Поставь чайник, Лелька, – сказал дядя.
Потом мы втроем пили чай и долго говорили.
Дядя ушел от нас поздно и на прощанье поцеловал меня: он уезжал надолго. Обратно за границу.
Лямины приехали, и Жанна исправно сообщала нам о каждом их шаге. Не все эти шаги были абсолютно невинны: посещение ресторанов, казино, попойки…
Правда, Жанна доставила нам крупную сумму фальшивых червонцев, привезенных Лямиными, но от раскрытия центра фальшивомонетчиков мы были так же далеки, как и раньше.
В Одессе никаких интересных связей Ляминых обнаружить не удалось. Одесский уголовный розыск считал, что деньги делают где-то в другом месте, а у них лишь перевалочная база. Кто руководит ею? Над этим в Одессе бились уже давно.
Выяснение дела шло чрезвычайно медленно еще потому, что и фальшивомонетчики не торопились. Жанне, например, разрешалось «реализовать» привезенные Лямиными деньги лишь через месяц после их отъезда.
Время шло, Лямины снова уехали в Одессу. Но через два месяца младший Лямин снова появился в нашем городе. На этот раз один. И у нас возник план.
Мы задержали Лямина-младшего. Задержали с фальшивыми червонцами. На допросе он держался с достоинством, сказал, что деньги эти получил за проданные фрукты, от кого именно, не помнит: оптовых покупателей было много.
Мы и не ждали от него ничего другого: наша задача заключалась в том, чтобы вывести Лямина-младшего из игры и ввести в нее Жанну. Для этого мы постарались, чтобы Софья Яковлевна узнала об аресте. И тогда было решено, как мы и предполагали, что Жанна выедет в Одессу предупредить старшего Лямина.
Тем же поездом в Одессу выехали мы с Шумиловым.
Вечером мы сидели в вагоне-ресторане. Прямо передо мной в зеркальной двери отражался весь вагон. Народу было немного. За крайним столиком сидела красивая дама. Она была из тех холеных, тщательно ухоженных женщин, которые встречались только среди нэпманок, потому что «бывшие» уже состарились в бесплодном ожидании возвращения старого режима и выглядеть так блистательно не могли.
Я разглядела и полное лицо, и кожу, слишком розовую, чтобы быть натуральной, фигуру, слишком стройную, чтобы не вызвать подозрения насчет корсета, и обдуманный туалет из модного шелка «шанжан».
Потом я перевела взгляд на ее спутника и увидела, что и он таращится на меня в зеркало. Валерка! В штатском костюме и даже с галстуком. Он без церемоний, не говоря ни слова, поднялся, не обращая внимания на удивленный взгляд спутницы, и подошел к нам.
– На хвылыночку! – попросил он меня самым сладким голосом.
Нет, я ни в коем случае не хотела говорить с ним при Шумилове и вышла на площадку. Мы как раз проезжали по мосту, и тут стоял ужасный грохот.
Валерка кричал мне в самое ухо:
– Это что за фрайер с тобой? Муж?
– Начальник! – кричала я. – Ас тобой?
Мы проехали мост, и ответ прозвучал комически громко:
