Текст книги "Подгоряне"

Автор книги: Ион Чобану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

дрожать. Разве когда-нибудь он шил этому вздорному старику обувь из собачьей

кожи?! Глаза мастера, полыхая благородным гневом, явно косили в сторону

буфета, что располагался как раз напротив норы сапожника, через улицу.

Перехватив этот взгляд, дедушка немедленно смягчал тон:

– Ну, ну... Так, к слову пришлось, а ты уж и осерчал!

Не очень надеясь на примирительные ноты в своем голосе, дедушка вынимал

из торбы фляжку с вином, и мир между ними водворялся немедленно. Сапожник

веселел, и работа у него спорилась. Не оставался без дела и его язык,

который был занят теперь уже другой темой: говорили о преимуществе

деревянных гвоздей перед металлическими. Последние ржавеют, а первые

никогда. Металлические пропускают через себя воду, а деревянные набухают и

так закупоривают дырки, что через них не проникнет ни капельки. И кожа от

деревянных гвоздей не портится, не загнивает...

С какой стороны ни глянь, а деревянные несравненно лучше металлических!

Дедушкина фляга между тем становилась все легче и легче, а нос мастера

все более наливался лиловой краской. Когда сапожник принимался припудривать

его, чтоб не приметила жена следов предосудительного поведения мужа, слово

брал дедушка, то есть костерил всех "булочников" подряд. Старик понимал, что

хозяин полуподвала на сегодня уже не работник. И это означало, что дедушке

назавтра вновь придется приходить, брать под надзор мастера. И приходить не

с пустыми руками, а с флягой. Опрокинув в себя стакан-другой, сапожник, чего

доброго, опять примется напудривать свой нос, будто городская модница. Но

что поделаешь? Где ты нынче найдешь мастера, у которого были бы деревянные

гвозди?! Черт с ним, пускай пудрится, лишь бы довел дело до конца!..

Будучи человеком предусмотрительным, дедушка не ждал, когда придет

осенняя распутица, – шил себе ботинки загодя, в разгар лета, точно так же,

как умный хозяин в прошлые времена телегу готовил зимой, а сани летом. И с

теплой одеждой дедушка поступал соответственно. При этом оставался верным

одним и тем же мастерам: портному и сапожнику. Принимал их такими, какие они

есть, других не искал. После того как районный центр переместился в Калараш,

Теленешты по-прежнему оставались местом мастеровых людей. Они ремонтировали

для сельского населения телевизоры, холодильники, различную радиоаппаратуру,

швейные машинки и множество других вещей. Бригады рабочих из этого городка

выкладывали камнем и асфальтировали проселочные дороги, строили жилые дома

из брусков спрессованного ракушечника, мастерили рамы к окнам, кованые, с

причудливым рисунком ворота и заборы к палисадникам. Здесь же, в городке,

выпекался хлеб для совхозов и колхозов. Отсюда сельские жители привозили на

свои свадьбы фотографов (об одном из них рассказано выше). Знакомые нам

бурильщики колодцев тоже были из Теленешт. Словом, что ни человек в этом

городе, то мастер. А к мастерам дедушка питал исключительное уважение. Они

были его слабостью. Ходят они на прополку с мотыгой, завернутой в носовой

платок, ну и пускай ходят на здоровье! Идут туда с зонтиками и газированной

водой, ну и дьявол с ними! Сапожник пудрит нос, будто непутевая девка.

Старые-престарые бабуси, похожие на ведьм, ползают по улицам с кошелками

жареных тыквенных или подсолнечных семечек и продают их стаканами даже в

рабочее время, а не по выходным дням. Дедушка видел все это. Временами

возмущался, ругался, и даже очень крепенько, но при всем этом не мог не

ценить городских умельцев, которыми так богат этот небольшой городок. Они

умели делать все. И делали. И проволочную сетку для дедушкиного решета, и

добротную косу, и топор, и сверло – все это изготовили они. Попробовал бы

старик отыскать эти крайне нужные ему вещи в магазинах!

Конечно, перестав быть районным центром, Теленешты малость слиняли.

Однако многие районные учреждения и предприятия имели тут свои филиалы и

самостоятельные цеха. Телевизионные антенны, эти отпрыски современной

цивилизации, и они делались в Теленештах! И устанавливали их на крышах домов

или перед домами все те же теленештские мастера, эти "булочники", как

продолжал звать их дедушка.

Никэ, будучи на короткой ноге со многими специалистами города, не

упускал случая, чтобы похвастаться этой дружбой перед старым Лефтером. И не

только перед ним. Никэ очень хотелось, чтобы односельчане видели, какой

важный человек этот Никэ, с какими уважаемыми людьми поддерживает постоянную

связь. С этой целью удерживал машины с рабочими промкомбината у своих ворот

по два-три часа. А мама, та просто светилась вся, когда младший ее сын

подгонял к отцовскому дому целую механизированную колонну. Нравилось ей,

когда в одну из машин усаживали ее отца. В этих случаях она была спокойна:

из кабины старик не вывалится. Чужие машины долго простаивали и возле нашего

дома. Они ждали. И кого бы вы думали? Никэ, главного агронома! Маму это

умиляло. А отец наш сердился. И выговаривал сыну: что за барство такое?! Ты

видишь, где солнце?

– Нам осталось просверлить колодцы на фермах. И на этом конец! -

выпаливал Никэ не без хвастовства.

– Не знаю, что тебе осталось еще делать. Но государственные машины

нечего держать на улице!

– Ничего им не сделается. И животноводы не умрут от жажды.

– Конечно, не умрут! – усмехался отец. – Ведь наше молоко наполовину с

водой! – Отцу было важно, чтобы его сын не очень-то задирал нос.

– У нас такой стандарт, . – парировал Никэ. – От него мы ни на шаг.

Или ты забыл, как поется в одной комедии: "Без воды и ни туды, и ни сюды"?

– Хорошенький стандарт! Куда только в вашем совхозе смотрит

ревизионная комиссия! – продолжал урезонивать главного агронома отец.

Никэ действительно порядком занесло. Он теперь и ходил-то, высоко

задрав голову. Что касается молока, то отец мог бы не заботиться о нем. У

них, в Чулукском совхозе, держали только самых породистых коров, одну к

одной. Процент жирности в молоке даже в летнюю пору превышает пятипроцентный

уровень, считающийся очень высоким – в два почти раза выше обычной нормы.

– Так поезжайте и ройте побыстрее ваши колодцы, а то вам не хватит

воды для разбавления такого жирнющего молока! – ехидничал отец, сокрушенно

покачивая головой.

– Мы для питья ищем воду, а не...

– Вы хоть кипятите ее, когда льете в бидоны с молоком! – перебивал

отец.

Никэ не нравилось такое направление в их полемике с отцом. И, чтобы

перехватить инициативу, он переходил в контратаку:

– Мы все делаем по инструкции, по науке. У нас имеются отличные фермы,

породистые коровы. И мы не тратим совхозные деньги на восстановление

донкихотских мельниц, чтобы открыть в них закрытые для сельской

интеллигенции рестораны! Вы ведь своей "Мельницей гайдуков" осрамили весь

наш район, всю республику!.. Ославили бедную Кукоару на всю страну! Вот что

наделали вы в погоне за длинным рублем и за дурацкой модой!.. Выиграли на

отрубях, а проиграли на муке!.. Не так, скажешь?! В кои веки вспомнили о

нашем селе в центральной газете – да так, что лучше бы и не вспоминали!..

4

Дедушка, когда хотел, мог быть тонким дипломатом. Когда возникал спор

между отцом и Никэ, когда мама набрасывалась на мужа с руганью или когда я

получал выволочку от родителей за какую-нибудь провинность, дед не

вмешивался, оставался в стороне от неизбежных, в общем-то, семейных свар.v

He брал ничьей стороны, не высказывал и своей оценки происходящему. Делал

вид, что его совершенно не интересует, кто затеял сыр-бор в доме, кто был

зачинщиком семейной ссоры. Бабушка в этом отношении была пристрастной. Что

бы ни случилось, она спешила на защиту внуков. Натворим мы с Никэ что-нибудь

такое, за что полагалась бы хорошенькая взбучка от родителей, бабушка тут

как тут: точно наседка, бросалась нам на выручку. Вырвав нас из карающих рук

отца или матери, она уводила меня и Никэ в старую избу, поглаживая по

головкам, которые педагогичнее было бы побить. И вот только в такую минуту

дедушка оставлял свой дипломатический нейтралитет и коршуном налетал на

старуху:

– Не сметь потакать этим дьяволятам, глупая баба!

Когда возникала ссора между отцом и мамой, бабушка сейчас же, не вникая

в суть дела, становилась на сторону дочери: родная кровинка бывает сильнее

разума. Дедушка и тут сердито одергивал ее, ставил на место:

– Цыц! Нишкни, безмозглая!.. Разве ты не знаешь, что милые бранятся -

только тешатся?! Наорутся досыта и помирятся, а ты подливаешь масла в

огонь!.. Не лезь в их отруби, а то и тебя сожрут свиньи вместе с отрубями!..

Не заставляй меня на старости! лет стегать тебя хворостиной!.. А то вот,

вот... загорюсь, зашиплю, как бараний курдюк на сковородке!.. Вспыхну, как

спичка!.. Подскочу, как козел, к самому потолку!.. Так что сиди и

помалкивай, коровья башка!..

И чтобы разрядиться, уходил на улицу. За пределами своего двора он

всегда находил предостаточно "объектов" и "субъектов", чтобы растратить на

них весь запас своей злости. Страшно досадуя на глупую, с его точки зрения,

полемику Никэ с отцом и придерживаясь неукоснительно своей "политики

невмешательства", он решил отыграться на соседе, на Ионе Нани, Но сперва

покрутился возле машин с гидробурами и подъемными кранами, принадлежащих

ребятам из Теленешт, придирчиво оглядел их, поворчал:

– Ну-ну-ну! Ну и народ! Вытряхнули меня на сквозняки!.. Убрали, снесли

все дома и лавочки на нашей окраине!.. Пускай теперь гложут меня зимой

зайцы!..

На искривленных старостью плечах он поправлял торбу: отправляясь на

поиски источников для совхоза, где работал родной его внук, дедушка все-таки

еду брал из своего дома. В этих вещах он был чрезвычайно педантичен. К

предстоящему дню готовился с вечера. Складывал на видном месте весь

необходимый ему инструмент. Не забывал в торбочку с харчами сунуть две

фляжки: одну с водой, другую с вином. Топорик носил за поясом, как всякий

житель лесной зоны. Ножичек с помощью цепочки прикреплял к ремешку штанов.

Ботинки густо смазывал. Зимой – дегтем, подогретым для того, чтобы сохранял

теплоту в обувке. Вообще в студеную пору деготь, по глубокому убеждению

дедушки, самая надежная смазка. А вот летом, чтобы кожа не горела от

солн-ра, дедушка смазывал ботинки куриным, утиным или гусиным жиром. Любой

жир, от любой птицы годился, был бы только несоленым. За неимением птичьего

не отказывался и от свиного сала, лишь бы и оно не было соленым. Хорошо

смазанная кожа делается мягкой, и ноги в такой обуви не потеют -

Сейчас, в полной экипировке, с хорошо смазан-ными ботинками, с торбой

на плечах, дедушка перекочевал к дому мош Иона Нани. Там грузили на машины

последние бревна и доски от порушенной хижины. Как и следовало ожидать, в

длительной борьбе с супругом верх одержала тетушка Веруня – перетаскивала

все-таки упрямца в новый дом. Сам мош Ион Нани и пальцем не шевельнул, чтобы

помочь жене в хлопотном переселении. Он и теперь стоял неподвижно посреди

двора, как одинокий стожок на только что убранном поле. Был задумчив и,

кажется, отрешен от всех суетных дел. Зато его деятельная жена, на которой

едва держалась юбка, носилась возле бывшего дома, как метеор. Будучи в

высшей степени бережливой женщиной, она боялась оставить хотя бы одну

щепочку на старом месте.

– Вот, вот... – повторял и тут одни и те же слова дедушка, – оставили

меня одного с голым задом посередь дороги... Для того, знать, чтобы меня

лизали и обгладывали зайцы зимой!.. Глупая Веруня опять обработала и уводит

этого безумца куда-то." Ведет на верную погибель!.. "

Когда убралась хата мош Иона Нани со всеми ее пристройками, ширь

распахнулась, открылись со всех сторон горизонты, и трехэтажная школа теперь

казалась еще выше и внушительнее. Сейчас и от дедушкиного колодца было

видно, как ребятишки гоняют мяч на школьном дворе. Показался даже край

совхозного виноградника. Недалеко от школы открылась глазам и автобусная

остановка с толпой людей, оснащенных торбами, кошелками, – у многих на руках

были дети. Народ ждал автобуса, чтобы ехать по своим делам.

– Мало тебе того, что глупая Веруня таскала тебя за собой туда, где

молоко превращалось в лед и птицы замерзали на лету?! Опять идешь за ней,

как осёл. А меня оставляешь одного с голой задницей на радость зайцам!-

Мош Ион молчал, не давал себя спровоцировать на разговор е этим

неукротимым старым спорщиком. Даже не подошел, чтобы попрощаться с соседом.

Вышли к калитке и богатыри мош Саши Кинезу. Все выстроились "во фрунт",

опершись спинами о несокрушимую твердь своих вечно запертых ворот, и,

сдается, с грустью наблюдали за тем, как их покидает мош Ион, не пожелавший

подойти к ним и попрощаться. Был и у Кинезов небольшой конфликт с сельскими

властями. И у них отхватили угол забора, когда проводили шоссе и выпрямляли

улицу. Утрата в сравнении с их богатством была ничтожной. Подумаешь, чуточку

сместился забор, исчезли два тутовых деревца – вот и вся потеря! Пришлось

еще снять с калитки медный колокольчик, чтобы школьники во время переменок

не подбегали и не трезвонили. Они, чертенята, делали это, когда шли в школу

или из школы. Правда, взрослым ребятам он крайне нужен, когда в ночь перед

Новым годом они ходят по дворам колядовать. "Обойдутся и без колокольчика! -

рассудили в доме Кинезов. – Кому надо, постучат в калитку!"

Вышли и мы все из дому, чтобы проводить хотя бы взглядом мош Иона.

Недалеко уезжал человек, всего лишь на другой конец села, а все провожали

его печальными глазами, как на войну. Только дедушка продолжал бушевать на

дороге:

– Да вымолви хоть словцо, вол, баран, осел! Скажи что-нибудь! Чего же

ты молчишь, как глухая стена в твоей избе, которую как корова слизнула?!

Мош Ион молчал. У работавшего на погрузке машин сына Дорофтея не

выдержало сердце. Он оставил другим рабочим совхоза грузить бревна я доски,

а сам вытянулся во весь свой великолепный рост перед дедушкой:

– Здравия желаю, дедушка мош Тоадер!.. Баклажку вина поставите?

– Какой я тебе дедушка? У меня нет внуков с кривыми ногами!

– Да вы не сердитесь, мош Тоадер! Принесли бы, в самом деле, баклажку.

Видите, мы работаем, запылились, в горле пересохло!-

– Я не заставлял вас рушить у человека дом! – еще более обозлился

старик.

Сын Дорофтея, пока были в селе кони, работал кучером в правлении

колхоза, затем возил директора совхоза, агрономов, ветеринарных врачей. А

теперь, когда лошадей не стало, выбросил кнут и взял должность, которую в

народе называют "куда пошлют". В городе его нарекли бы чернорабочим, или,

смягченно, разнорабочим, но на селе таких званий еще не было, и сын Дорофтея

делал то, что подвернется под руки. Оказавшись без всякого надзора со

стороны начальства, пристрастился к винцу, прикладывался к стаканчику, едва

пробудившись ото сна, то есть с рассветом. Если прежде он мучил милиционеров

тем, что гнал лошадей по левой стороне дороги, останавливался со своей

повозкой прямо перед окнами райкома и усмехался при этом: "Ну, что вы со

мной сделаете? Отберете права?", то теперь взял другую моду – никому не

давал пройти мимо себя с кувшинчиком вина.

Жена Дорофтеева сына редко находилась в селе, почти постоянно была у

дочери, которая окончила институт, вышла замуж и работала врачом в другом

селе, – мать приезжала к ней присматривать за внучкой. За ребенком

приглядывала, а муж, который нуждался в этом ничуть не меньше, был

предоставлен самому себе со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Поговаривали, что в канун Нового года жена нашла его под чьей-то оградой

полузамерзшим. Еле отходила, думала, что после такой беды образумится. Куда

там! Стал пить еще больше. Да еще взял дурную привычку жаловаться на жену

всем подряд. Кто слушал, а кто не слушал, но ему было наплевать. Гнул свое:

– Гм... Ольгуца, баба моя, говорит, что я не работаю... Брешет она!

Гляньте на мои руки!.. Правда, пропущу иной раз стаканчик вина... Но я ж

работаю! Разве вы не видите, люди добрые, как я работаю!..

Его "работа" по большей части начиналась и заканчивалась в сельском

буфете. Его почти всегда можно было видеть среди пустых ящиков с наполовину

опорожненной бутылкой в кармане. Если и шел помочь в чем-то кому-нибудь, то

исключительно ради вина. Угостившись, начинал размахивать руками, хвастаться

своими героическими подвигами на войне, уверяя при этом, что сам маршал

Жуков пожимал ему руку у стен рейхстага в Берлине. Под конец заносился

настолько, что выдавал себя за Героя Советского Союза: вот, мол, только

потерял где-то Золотую Звезду. После этого все понимали, что "героя" пора

уводить домой, чтобы проспался.

Теперь сын Дорофтея, бросив нагружать машину, пытался умаслить дедушку,

чтобы тот принес ему кувшин вина.

– Я очищу вам колодец, мош Тоадер!.. Принесите кувшинчик!.. Не

скупитесь!..

– Я не буду загаживать колодезь такой дрянью, как ты!

Убедившись окончательно, что от старика ему ничего не перепадет,

выпивоха приблизился к нашим воротам. Поздоровался со мной. Затем

переместился к воротам Кинезов и там "поручкался" с каждым из великанов:

ведь никогда не знаешь, где тебя ждет удача! Может быть, как раз сыновья мош

Саши Кинезу и раздобрятся, побегут поскорее в погреб с заветным

кувшинчиком?! От меня он, очевидно, не ждал таких милостей, таких

подношений. И вдруг, к нашему общему удивлению, сын Дорофтея резко сменил

тему. Ткнув в меня пальцем и обращаясь к одним сыновьям мош Саши, решительно

объявил:

– Видите вы сына мош Кости? Ну так вот. Если бы я не женился, то

учился бы с ним в Москве. Не сойти мне с этого места – не вру! – Увлекаясь

своей фантазией все больше и больше, горячо уверял молчаливых гигантов, что

его даже просили поехать учиться в Москву, не просили – умоляли, чтоб

поехал, тянули так, что чуть было рукав не оторвали...

– Но я не поехал, так как сдуру обзавелся семьей. Сам не выучился,

зато дочку выучил, довел до дела. Шутка сказать – врачом работает!..

Гайдуки мош Саши молча посмеивались, мерно покачивали головами, как

лошади, когда обгоняют от себя мух. Сын Дорофтея принимал это за знак их

согласия с ним. И расходился до того, что и про вино забывал. Нес такую

несусветную чушь, что даже у меня уши краснели от стыда за этого человека. А

он, чтобы ему еще больше верили сыновья мош Саши, то и дело дотрагивался до

моего плеча, как бы призывая в свидетели.

– А ты помнишь? – обращался он уже ко мне. – Помнишь, как ходили мы на

посиделки к девчатам? Какие это были посиделки! И я тогда был первым парнем

на деревне... в селе то есть.

Молчание гигантов сменилось неудержимым хохотом, но их смех прервался

столь же быстро, как и возник: они увидели, что мош Ион Нани наконец

покидает свое бывшее подворье Как приговоренный к казни, он распрощался с

дедушкой. Сделал несколько поклонов и в нашу сторону. Но и на этот раз не

открыл рта, чтобы вымолвить хотя бы одно словечко. Медленно и лениво побрел

за нагруженными машинами. Издалека было видно, как он время от времени

останавливается, оборачивается и все поглядывает на то место, где была его

хата и где сейчас ничего уже не было. Сына Дорофтея, который бежал к

машинам, мош Ион смерил своим печальным взором как совершенно незнакомого

пришельца. Выпивоха же скакал за последней машиной как жеребец и орал, чтобы

она остановилась и подобрала его: ужасно не хотелось идти пешком на другой

конец села. Но машина не останавливалась,. Сын Дорофтея отчаянно матерился,

посылая в адрес шофера проклятия.

Один только мош Ион Нани никуда не спешил. Передумал ехать на поиски

источников и дедушка. Разгневанный до крайности, он выхватил свою торбу из

кабины промкомбинатовского грузовика и прокричал:

– Ищите воду без меня, коровьи образины! – Голос его прервался,

перехваченный болью, вызванной расставанием с мош Ионом.

Немного помолчав, заговорил снова. Со двора мы слышали, как он

бормочет:

– Орехи продаете на килограммы.. Арбузы раздаете ломтиками... В вино

наливаете воду с сахаром... А теперь льете воду и в молоко!– Делайте теперь

без меня колодцы!..

Ну и старик! Расстроился по одному поводу, а бранился совсем по

другому. Никогда у него не было орехов столько, чтобы он продавал их пудами.

Что же касается молока, брынзы, то он за всю свою жизнь ни разу не

прикоснулся к ним. Даже запаха молочного не переносил. Он ругал Никэ, ругал

совхоз, в котором работает внук, ругал гидробурильщиков из Теленешт, а ведь

они ни капельки не виноваты в том, что мош Ион Нани покидал старое место.

Дедушке, конечно же, было очень больно, что их оставлял еще один старый

друг. Как было хорошо, когда тот стоял у себя во дворе, прислонясь спиной к

забору. Они хаживали друг к другу. Один раз мош Ион заглянет к дедушке,

другой – дедушка к нему. Усаживались на завалинке, и сверхлюбознательный

Лефтер заставлял приятеля рассказывать о его путешествии на Дальний Восток,

об охоте и животных в Уссурийской тайге.

И вино наполовину с водой не было для дедушки новостью. Он сам придумал

ему прозвище: "лягушачье вино". Мы хорошо знали нашего старика, знали и то,

как вести себя, когда он во гневе; давали ему возможность выругаться до

конца, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не подогреть буяна еще больше.

Истинная подоплека дедушкиного взрыва выяснялась обычно после того, как он

выговорится, отбранится как следует и остынет. Но сейчас мы уже хорошо

понимали, что все дело в мош Ионе, в его. переезде

Честно говоря, мне и самому было как-то грустно оттого, что Нани

вынужден был перебраться на другой конец села. По дороге к Никиным фермам я

пытался не думать о нем. И все-таки думал. Я не мог забыть, как у его очага

тетушка Веруня своим заговором отгоняла страх от детишек, для этого окуривая

их дымом от сгоревшей шерсти. Если узнавала, что ребенок испугался злой

собаки или быка, тетушка Веруня требовала от родителей, чтобы они принесли

ей шерсть этих животных. Получив, клала ее на раскаленные угли. Подводила

ребенка к дымоходу, задирала рубашонку и окуривала голое пузцо отвратительно

пахнущим дымом. Ничего теперь не оставалось ни от той плиты, ни от самой

печи, сложенной с какими-то хитростями. Другие соседи будут видеть мош Иона

у виноградного пресса. Другие соседи будут слушать его странные песни из-за

синих туманов осенних ночей. Других детей будет мош Ион называть внуками да

племяшами, не спрашивая их имен.

Похоже, что мое молчание было понятно и Никэ. И для него проводы

забавного соседа не были легкими и веселыми. Я видел, как он нервничает, как

швыряет ногой разные инструменты, перекатывая их из одного конца кузова в

другой. Толкнет и взмык-нет: "М-м-м..." Украдкой взглядывает на меня. Что-то

хочет сказать, но никак не может или не знает, с чего начать. И мне было бы

неплохо отделаться от образа печального рыцаря, то есть от мош Иона, от его

одинокой фигуры, медленно, с остановками удаляющейся от бывшего своего

подворья вслед за машиной.

В голове всплыл вдруг спор Никэ с отцом относительно молока. Меньше

всего меня интересовало, какую воду подливают в него: сырую или кипяченую. Я

вообще не представлял себе, что можно его разбавлять таким способом, что

существует некий "стандарт", некая технология такой чудовищной, с моей точки

зрения преступной, операции. Я сам вырос в селе. Помимо всего прочего

боролся за выполнение плана по молоку. Посылал его в бидонах в районный

центр на сепараторы "Маслосырзавода". Делал все, чтобы оно по дороге не

прокисло, если отвозилось в летнюю жару. Чтобы доставить его как можно

.быстрее, выпрашивал самых резвых и выносливых лошадей. Чтобы в молоко не

попало ничего постороннего, бидоны наглухо закрывались и пломбировались: до

прибытия на завод никто не смел открыть их. А тут, оказывается, придумали

иную технологию... Да не может этого быть! Они, очевидно, подшучивают друг

над другом, отец и его младший сын. На всякий случай все-таки спросил брата:

– Вы в самом деле в молоко добавляете воду?

– А ты как думал?

– А вы наливали бы воду в цистерны прямо из колодца – поскорее и

выполнили и перевыполнили бы план по молоку!

– "Поскорее"... Скорее волосы прорастут сквозь шапку, чем ты выполнишь

тот план! – вздохнул Никэ. – Ты наслушался отца и поверил, что все мы в

нашем совхозе мошенники. А вопрос куда сложнее, чем мог показаться со

стороны. Я уже сказал, что планы стали невыносимо тяжелы. Не только

заместитель директора по животноводству (теперь введена и такая должность),

не только, говорю, он, но и секретари парткомов и райкомов ложатся спать с

думой о молоке и мясе, с заботой этой и просыпаются. Миллионы детских ртов

ждут свеженького молочка...

– Не с водой же пополам ждут? – заметил я.

– Ты не перебивай. Выслушай сперва до конца. Совхоз отправляет молоко

прямо из-под коровьего вымени. Цельным. Без обязательного процента жирности

у нас попросту не примут его. А что потом с ним делают, мы не знаем. Там

ведь своя технология. Молоко пастеризуют, немалую часть превращают в

порошок. Затем вновь обращают его в молоко, разливают по стеклянным банкам

или бумажным пакетам, похожим на маленькие пирамидки, и развозят по

магазинам на продажу. Всю эту операцию производят специалисты. Они, может

быть, только и знают, какой процент жирности сохранился в расфасованном по

пакетам молоке. А мы, как видишь, тут ни при чем.

Да, многое представлялось мне внове. Все чаще слышались слова:

"комплекс", "специализация"; сами фермы обрели новые названия: "мясной цех",

"цех молочный". Далеко не все, однако, эти чисто сельские предприятия

приносят хозяйствам доход. Рядом с бюллетенем метеослужбы на столе секретаря

райкома постоянно лежит сводка о надое молока, об убыли и прибыли молодняка,

телят, поросят. Недоданные один литр молока, сто граммов привеса на

откормочном комплексе могут вызвать набатный трезвон всех телефонов райкома

и райисполкома. То,, что горожане покупают молоко И мясо за цену более

низкую, чем их себестоимость, и то, что молоко не содержит требуемой

жирности, – все это как бы и не касается руководителей совхозов и колхозов.

И действительно не касается. Священной их обязанностью является увеличение

мясомолочных продуктов. А для этого им нужны племенные, породистые животные,

хорошие корма. Животноводство и впрямь становилось главным фронтом в

непрекращающейся битве за благосостояние советского человека. Для

животноводческих ферм, или комплексов, пытаются найти самые совершенные,

передовые методы труда. Теперь некоторые помещения для коров, телят и даже

поросят по чистоте и порядку не отличишь от больницы. Все входят туда не

иначе как в белоснежных халатах, повсюду соблюдается строгая гигиена...

Если б дедушка не взбунтовался, а поехал с нами на фермы, Никэ прежде

всего показал бы ему рафинадной белизны халаты доярок. Показал бы и

транспортеры, более чистые, чем его кадки, в которые он собирает виноград.

Может, глянув на все это, старик перестал бы морщиться и хаять совхозное

молоко. Впрочем, из-за этой самой брезгливости дедушка не ест вообще никаких

молочных продуктов. Подозревает пастухов в вещах совершенно уж невероятных,

говоря, что они процеживают молоко через свои кальсоны. Будь он на ферме,

Никэ ткнул бы его носом в стеклянные трубы, по которым струится теплое еще

молочко. Рука человеческая к нему и не прикоснется ни единого разу. Работает

умная "елочка", все тут механизировано и автоматизировано. Молоко сливается

в эмалированные изнутри и белые снаружи цистерны. Посмотрел бы дедушка на

такое волшебство, глядишь, и он отведал бы молока, пристрастился к нему хотя

бы на самом склоне своих лет. Убедился бы старик и в том, что на ферме не

употреблялись слова, которые могли показаться обидными и унизительными для

тех, кого они касались: "телятница", "скотник", "свинарка". Слово "оператор"

решительно перечеркнуло их и быстро прижилось, хотя и пришло из города, с

индустриальных предприятий. Однако, чтобы иметь право называться оператором,

ты должен знать свою специальность, как знает ее рабочий у станка или у

конвейера. В этом вся суть. Новые слова были приглашены в село вторгшейся

туда индустрией!

– Во время грозы молния ударила в трансформатор на нашей ферме, -

рассказывал мне Никэ. – И что ты думаешь? Через полчаса Шеремет уже был у

нас. Поднял на ноги весь район. Оставил в городе какую-то московскую

делегацию и со всеми районными электриками примчался сюда!

– А почему так уж встревожился Шеремет? – спросил я брата.

– Как будто ты не понимаешь!.. Без электричества все бы замерло на

ферме. Перестали бы работать вентиляторы, животные стали бы задыхаться.

Остановились бы машины в кормоцехах. Нарушился бы цикл доения коров. Молоко

в стеклянных трубах быстро бы свернулось. И не только испортилось бы само,

но и закупорило бы трубы. И это еще не все. В трубы мог проникнуть грибок,

ускоряющий окисление, и ты попробуй потом выжить его оттуда! Сто потов

прольешь!

Никэ выбрал место для колодца на полянке, окруженной деревьями. Место

это напоминало маленький парк, огороженный штакетником. Там были и

деревянные скамеечки, и цветочные клумбочки. Тут, видимо, отдыхали рабочие

фермы во время перерыва.

Скорее всего, по их просьбе руководители совхоза и решили отрыть здесь

колодец.

Никэ показал мне внутреннюю часть фермы лишь через окно. Во-первых,

потому что за животноводческие помещения отвечал не он, а во-вторых, потому

что для того, чтобы войти внутрь фермы, нужно обзавестись специальным

пропуском. И с пропуском войдешь туда не раньше, чем продезинфицируешь

одежду и обувь и не побываешь под опять же специальным душем. Облачившись в

белый халат, ты при входе в помещение обязан обтереть подошвы ботинок

опилками, смоченными дезинфицирующим раствором.

Процедура эта показалась мне очень обременительной, и я не настаивал на

ней. Мне было достаточно того, что я успел увидеть.

Никэ между тем продолжал:

– Если тебя интересует, я объясню, почему так раздражен отец. Мог бы,

конечно, и не злиться, потому что не он отвечает в Кукоаре за

животноводство. Его дело – виноградники. Но сам знаешь, какой он у нас

патриот, при нем слова худого не скажи про кукоаровский совхоз-завод. А с

животноводством у них получился полный конфуз. Руководители их хозяйства

превратно поняли курс на специализацию сельскохозяйственного производства.

Оставили у себя виноградники, а все фермы ликвидировали. Коров передали со

своего баланса на наш. Свиней отправили на государственный откормочный

комплекс. Теперь у них нет своего молока даже для школьного буфета, нет и

мяса для полевых тракторных станов. Многие поняли, некоторые, увы, с большим

опозданием, многие, значит, поняли, что без собственных животноводческих

ферм не может не то что нормально жить, но даже существовать ни одно

хозяйство, будь оно специализировано, механизировано, индустриализировано,