Текст книги "Подгоряне"

Автор книги: Ион Чобану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Да здравствует рабочий класс!.. Ведущая сила общества и прогресса!

Как говорит директор нашего совхоза. А я говорю: шапки долой,

братцы-молдаванцы!

– Со своим неводом, полным бутылок с пивом, и с ведром сырых яиц ты,

Илие, наберешься столько сил, что сокрушишь любого противника в борьбе за

совхозного барана! – сказал я. – А от такого количества яиц можешь стать

оперным певцом!

При этих словах Илие Унгуряну расплылся в широченной улыбке. Железные

крышечки от бутылок оч откупоривал зубами, которые, конечно же, были крепче

железа. Для этого приоткрывал рот, обнимал губами горлышко посудины,

захватывал ее зубами, с хрустом открывал крышечку и выплевывал ее на землю.

Можно было подумать, что он лузгает тыквенные семечки. Я забирал

откупоренные бутылки и ставил их на стол, в тени. Так мы приступили к обеду.

Я выложил харчишки, принесенные из дому. Нашлось что пожевать и у Илие. Пиво

вернуло нам аппетит, несмотря на то что на дворе была августовская жара. К.

сырым яичкам я не притронулся. А Илие перед каждой бутылкой делал два

глубоких вдоха, сглатывал содержимое двух яиц и заливал все это пивом. Два

яйца на бутылку пива – таков состав его "коктейля".

Отдыхая среди опорожненных бутылок, Илие предавался воспоминаниям.

Вспомнил годы организации колхоза и те, когда был пастухом, не позабыл нашу

с ним беготню по камышовым зарослям пруда и то, как мы похитили огромную

флягу вина у Иосуба Вырлана. Тот упрятал ее в бурдючок и прикопал в конце

своей пшеничной делянки. Илие проследил за действиями кукоаровского

пройдохи – это и решило судьбу его фляги. Обнаружив пропажу, Иосуб вскочил

на коня, чтобы догнать и высечь нас. Но мы притаились в камышах вместе со

своей добычей.

– Эх, и матерился же лысый черт!.. Носился, как демон, где-то рядом,

но нас так и не увидел!.. А вот сейчас укради кто у меня бурдючок – и не

подумаю искать! Клянусь господом богом!

– А если б у тебя утащили пиво?

– Это совсем другое дело. Вино есть в каждом погребе. А ты попробуй

достать пиво в такую-то жару!

Поедал яички Илие по-своему. Разобьет ножичком с одного, острого,

конца, противоположный просверлит штопором того же ножа и, запрокинув

голову, словно поршнем втягивает в себя солоноватую жидкость. Вся операция

занимает у него всего лишь несколько секунд: раз, два – и там!

– Однажды летом, – продолжал вспоминать Илие, – я похитил бурдючок и у

мош Тоадера, твоего дедушки. Он держал его в колодце возле дороги. Беш-майор

косил пшеницу в Бэбяску. Он и не видел, как я подкрался к его винцу. Распили

мы его с ребятами. Но и этого нам показалось мало. Наполнили бурдюк водой и

вернули на прежнее место. Сами же спрятались неподалеку и стали наблюдать,

что же будет... Мош Тоадер не искал похитителей. Сделав хороший глоток из

бурдючка, он в недоумении стал ощупывать его руками и глазами: не прохудился

ли? Вино явно смахивало на воду. Убедившись, что бурдюк цел и невредим,

посмотрел в сторону делянки Иосуба Вырлана и сердито прокричал: "Из

собачьего хвоста не сделаешь шелкового сита!.."

Иосуб убирал пшеницу вместе с сыном. Издалека он не разобрал, что мош

Тоадер читает ему проповедь, а потому никак на нее и не отреагировал, а то

бы непременно полез в драку.

На свои виноградные сотки Илие доставил меня на тракторе: кончился

полуденный перерыв и мы должны были вновь приступить к работе. Мы помнили

поговорку: один летний день год кормит.

При расставании Илие как-то странно и долго посмотрел на меня. Виновато

улыбнувшись, спросил, волнуясь:

– А ты, Тоадер, действительно бегал голышом по Москве?

– А ты сам-то как думаешь, Илие?

– Я?" Ну что я могу подумать?.. У нас... можно... конечно... и

голышом... Вот хоть сейчас, сбрасывай с себя все и бегай... Тебя никто тут и

не увидит... Но в Москве... Там столько народу... Не приведи бог!.. В

сумасшедший дом отправят!..

5

Наивный человек, я думал, что в селе угомонились, позабыли о сплетнях,

пущенных кем-то в мой адрес. Ан нет! Даже Илие Унгуряну, грамотный, в

общем-то вполне современный мужик, и тот верил в бабские наговоры! Может, не

вполне, но все-таки верил. Что поделаешь? На каждый роток не накинешь

платок, как говорится в народном присловье.

Я заканчивал зеленую обрезку последнего рядка, но радости от того, что

сделал полезное дело, не испытывал. В прежние годы было все иначе. Перед

началом работы я приходил в отчаяние. Принимался ли за прополку делянки или

начинал перекапывать виноградники, очищать их и привязывать к колышкам, я

всегда думал, что мне не одолеть такой кучи дел, что и во веки веков я не

дойду от одного конца делянки до другого. Постепенно, однако, втягивался в

работу, двигался дальше, дальше. Отдыхая в полдень, окидывал взором

проделанную работу. Увидав, что сделано уже очень много, я набрасывался на

нее, работу, с новою, удвоенною силой и забывал при этом обо всем на свете.

Не замечал усталости, не замечал, как бежит время. Работал бы и ночью, если

чего-то не успел днем. Душевное ликование нарастало, и когда подходил к

концу, слышал на сердце какую-то чудесную музыку, аза плечами будто бы

вырастали крылья. Тогда я на собственном опыте убеждался в глубокой мудрости

дедушкиной и маминой пословицы: "Глаза пугают, а руки радуют!" Возвращался с

работы физически разбитый, измотанный до последней степени, едва волоча

ноги, а душа пела.

Вот и теперь я закончил работу. Сунул серп в кошелку. Но прежней

радости не было. Не хотелось даже возвращаться в село. Солнце стояло еще

высоко, но уже клонилось к заходу. Зной спадал. "Беларусь" Илие Унгуряну

глухо и ровно ворчал, бегая по междурядьям виноградников. Я шел по

взрыхленной культиватором земле, мои туфли увязали в теплой и мягкой, как

перина, почве. Свернул на другую клетку, где трактор еще не проходил со

своим культиватором. Но и тут земля мягкая и рыхлая. И ни единого сорного

стебелька! Я не понимал, зачем Илие еще раз взрыхлял междурядья, когда земля

и без того мягкая, как пух лебяжий?!

Правда, мне и раньше приходилось видеть, как на совершенно чистый

виноградник помещицы из Крэвэца выходили батраки и выскабливали граблями все

ее огромное поле, утюжили и причесывали его. Но та работа имела совершенно

иное назначение. Барыня, жена помещика Руссо, ужасно боялась воров. Она

заставляла разравнивать и причесывать землю на винограднике, чтобы заметнее

были на ней следы воришки. Так же поступают и пограничники, когда разрыхляют

и тщательно разравнивают приграничную полосу, а по утрам осматривают ее: не

прошел ли тут нарушитель. Барыня же таким способом выслеживала и крестьян, и

их скотину. Лишь птицы, не страшась возмездия, могли оставлять свои крестики

на отутюженном и вылизанном винограднике лютой барыни. Вера Сергеевна – так

звали помещицу – патологически боялась воров и... самолетов. Самолетов

боялась даже больше, потому что из любого из них могли спуститься на

парашютах большевики. Предчувствие ее не обмануло. Правда, не с неба

свалились, а приехали на машинах и пришли в солдатском строю эти "ужасные

безбожники большевики". Это случилось 28 июня 1940 года. Барыня увидела их

собственными глазами. Из рук тех же большевиков получила пропуск для

перехода через реку Прут. Барыня удалилась вместе со своей дочкой, а

сына-недотепу оставила. Недолго думая, он женился на своей кухарке и

сделался фининспектором.

Грустно и уныло бродил я по бесконечным совхозным виноградникам.

Зеленое море раскинулось от горизонта до горизонта. Где межи, где полоски и

клинышки, где помещичья усадьба и примыкавшие к ней виноградные угодья?..

Где все это, куда подевалось?.. Исчезло, испарилось. Осталось лишь в моей

памяти. Крепко сидело там. Я вот и сейчас видел межу, отделяющую наш

виноградник от соседнего. Мы с отцом работали, а наш пес рыскал по меже в

поисках сусликовых и мышиных нор. Найдя, обнюхивал их, фыркал, просунув нос

в круглую дырку, чтобы выпугнуть зверька. Скреб лапами землю, стараясь

добраться до подземного жителя. И когда видел, что это ему не удается,

досадливо взвизгивал. Но ни я, ни отец ничем не могли помочь ему. Да и не до

него была У собаки свои заботы, у нас – свои. Ведь пес не может убирать

урожай, пропалывать междурядья, подвязывать лозу к колышкам. Его дело

обшаривать межи, при редкой удаче сожрать суслика или мышь и, вкусивши

свеженького мясца, развалиться в тени под телегой или под кустом татарника.

Весною, сразу же после пасхи, мы с отцом доедали кулич и крашеные

яички. После великого поста что может быть вкуснее этой еды! Перекусив,

снова принимались за подвязку лозы. Пес подбирал оставленные нами крошки и

радостно помахивал хвостом.

Работая, я наблюдал за собакой и радовался ее радостью. Был бы у меня

хвост, я тоже повиливал бы им. Эх, с каким удовольствием я поиграл бы сейчас

с моим верным дружком, этим вот псом! Но наберись терпения, повесь свое

желание на гвоздь и дождись более подходящего времени для игр! Работает

отец. Должен работать и я.

Однажды на меня наскочил и чуть было не повалил на землю огромный

заяц-русак с всклокоченной во время линьки шерстью. Заяц спал у корней

виноградного куста, который я собрался подвязать к колышку. Тем и вспугнул

его. От страха он ткнулся в мои ноги, а потом наддал так, что только белое

пятнышко в куцем подхвостье мелькало в винограднике. Пес немедленно

устремился за ним. Тот и другой подстегивались криком отца: "Ху-у-у,

те-те-те-на-на!" Ослепленный яростью, пес с разбегу ударил в ствол дерева,

росшего на меже, и растянулся замертво. Мы с отцом подбежали к несчастному

охотнику. Один глаз кобеля выскочил из орбиты, голова была залита кровью.

Отец сказал, что нужно отнести его на другое место, как делают всегда яри

таких несчастных случаях: на новом месте-де он оживет. Я послушался и

перенес своего четвероногого друга в тень. "Не умрет, не умрет он, -

успокаивал меня отец. – Не плачь. Перенесешь еще два раза, и песик твой

подымется!" Пес был редкого ума. Оставь стол с едою во дворе хотя бы на весь

день – не притронется, будет еще сторожить его, чтоб ни кошка, ни курица, ни

сорока не набросились на разложенные на столе яства. Легко ли потерять

такого пса?! "Поменяем ему место три раза, и он воскреснет! – говорил отец,

гладя шершавой ладонью мою голову. – Если и после этого не встанет, то

перенесем его еще три раза при заходе солнца, вот тогда он вскочит на ноги

обязательно!"

Для меня тот день был самым длинным. Вечером, когда мы собрались опять

перетаскивать с места на место кобелька, то увидали его там, где обедали. Он

весь дрожал, удерживаясь лишь на двух передних лапах. Память ли у него

отшибло или что-то другое случилось, только на этот раз собака изменила

своей привычке: достала из сумки остаток кулича, яйца и слопала все

подчистую. Завидя меня, пес страшно обрадовался, перестал даже дрожать от

боли. А я от переполнившего все мое существо счастья начал кувыркаться на

меже и орать бессвязное. Отец испугался: "Эгей! Не сойди и ты с ума!

Ткнешься лбом в какой-нибудь пенек!.." Отец был прав: любую радость надобно

умерить вовремя, чтобы она не переросла в горе.

Мы возвращались домой. Собака трусила за нами. На другой день она

выздоровела окончательно. Правда, осталась с одним глазом. Впрочем,

чрезвычайно зорким – этого было вполне достаточно для исполнения сторожевых

обязанностей.

Где же теперь та межа? Межа с разбросанными по ней жердями от нашего

виноградника? Нет, ничего нет. Брожу по совхозному винограднику, и мне

верится и не верится, что тут где-то была наша межа, в этих вот местах чуть

было не отдал богу душу мой неосторожный пес. А сейчас – гигантская

плантация, кажется, без края и конца. Без межи. Без людей. Без собак. Без

привязанных к колышку коз на меже. Бесконечные ряды виноградных лоз и небо.

Ничего больше нет. Монокультура. А что же надо делать, чтобы не оторвать

человека от земли? Если самими жизненными обстоятельствами он уже оторван?

По всему бескрайнему виноградному массиву снует, бегает лишь "Беларусь" Илие

Унгуряну. Неужели мы должны вернуться к межам с собаками,, телятами и

ягнятами, сеять кому что вздумается, перемешать все сызнова, как

перемешивается всякая всячина в цыганской торбе? В доколхозное время Кукоара

продавала государству по сто восемьдесят – двести тонн винограда в год. А в

прошлом году одна только бригада моего отца сдала на винпункт три тысячи

шестьсот тонн винограда! Нет, возврата к прежнему не будет!

Но что ждет нас впереди? Куда поведут новые пути-дороги? Как же

все-таки избежать человеческого отчуждения от земли? Как остановить этот

пугающий не одного меня разлад? Человек и земля – вечная проблема. Чтобы

облегчить труд земледельца, в помощь ему дали умные машины. Разве это не

укладывается в нашу главную цель: все для человека, все во имя человека?! Но

именно машина же и отторгает большую часть сельского населения от

кормилицы-земли...

Вопросы, вопросы, вопросы... Они выстраивались передо мною в длиннейший

ряд, и на многие из них я не находил ответа. В трудном вопросе "человек -

земля" много неясного, тут воистину не знаешь, где найдешь и где потеряешь.

Не проглядеть бы трещину, наметившуюся между ними, – ведь она может

превратиться в пропасть. Когда-то будущее деревни мне виделось неким земным

раем. Мы создадим колхозы, думал я, высадим сады виноградники, будем

обрабатывать землю машинами, вокруг нас вырастут прямо-таки райские кущи. Во

всем достаток и красота. Все отлажено. Все как на лубочных картинках,

продававшихся на рынке отъявленными халтурщиками: с мостиком через пруд и

белым лебедем, с целующимися голубками, с другой "красивой" дребеденью. Все

это было неживое, рассчитанное на примитивный вкус богомольных старух и

глупых девиц. Но ведь и я немногим отличался от них. И я верил в райские

кущи на земле с порханием невиданных бабочек и жужжанием пчел. В моем

воспаленном воображении колхозники вышагивали в римских сандалиях. Отдыхали

мои колхозники в тени пышных деревьев, попивали чаек с медом из маленьких

изящных чашечек, а жажду утоляли родниковыми струями. Таким мерещилось мне

колхозное житье-бытье. Но если б оно было таким, зачем бы люди покупали на

рынке картинки с видами райской жизни, эти грубые поделки отъявленных

мошенников?! Человек всегда тянется к тому, чего у него нет. Не потому ли и

дети и взрослые так любят сказки? Сказка как раз и дает нам возможность хоть

немного пожить сказочной жизнью.

На грешной же нашей земле дела обстоят несколько по-иному. Тут

приобретения обязательно сопровождаются потерями, победы – поражениями. Из

года в год возрастающий урожай, новые дома в селах, асфальтированные дороги,

большие надои молока – это наши приобретения.

А потери? Их не вычислишь количеством гектаров и килограммами. Поднять

удои, сравнять их с прибалтийскими при наличии калорийных кормов и при

стойловом содержании породистых коров трудно, но можно. А как же будет с

психологией человека? Как поведет себя он, который с детства не гладил по

головке и не целовал в мордочку молочного теленка? Насколько беднее ребенок,

который не брал в свои объятья ягненка, родившегося зимней ночью в овечьем

загоне и принесенного в избу, чтоб не замерз! Ребенок, который не слышал

запаха шерстки, не относил новорожденного ягненочка поближе к печке, чтобы

он там согрелся хорошенько. Как будут расти и как будут относиться к земле

эти продолжатели человеческого рода завтра, послезавтра и в далеком будущем?

Многие трудности будут побеждены. Животноводческие комплексы,

построенные по последнему слову техники, в полном соответствии с технической

революцией, с обилием кормов помогут решить продовольственный вопрос. А как

решишь другой вопрос, прямо вытекающий из первого? Возле этих самых

комплексов вырастают гигантские кучи навоза, которые не успевают вывозить на

поля. Ливневые дожди превращают навоз в ядовитую жижу и уносят ее в реки,

пруды, озера. Проблема? И немалая! Но и она может быть разрешена и

разрешается в передовых хозяйствах, где круглый год работают специальные

подразделения – бригады с постоянным транспортом, приспособленным для вывоза

навоза на поля. Там он не проклятие, а великое благо.

Неразрешимых проблем, очевидно, действительно не существует в природе.

Однако что же будет с человеком, если его отринуть от земли, от животных, от

лугов и лесов, от рек и озер? Но что может сделать, скажем, мой отец со

своей виноградарской бригадой? Снять Илие Унгуряну с трактора и вручить ему

мотыгу, а всем остальным взгромоздить на спину тяжелые опрыскиватели, чтобы

они с утра до ночи ходили от куста к кусту и брызгали на них ядохимикаты? Но

ведь машины сделают эту работу и быстрее и намного качественнее! Бегает вон

трактор со своим железным сердцем и не устает. Один культивирует, другой

везет бочку с раствором. Вырывающаяся из нее жидкость окатывает сразу два

рядка насаждений. Попробуй-ка угнаться за трактором! Но все ли может сделать

машина, которой все-таки управляет человек? Весеннюю обрезку виноградной

лозы, подвязку ее к опорным столбам, натягивание проволоки от столба к

столбу, наконец, уборка самого урожая – все это делают человеческие руки. А

где найти им приложение, когда к поздней осени работы заканчиваются? Им,

сильным, молодым? Нередко я слышал, как отец тяжело вздыхает. Он и

руководители совхоза старались найти выход из этого положения. Зимой часть

рабочих использовали на прививке саженцев. Но вскоре появились

специализированные хозяйства для прививки саженцев винограда и фруктовых

садов. Чтобы дать работу большему числу людей, стали возделывать табак.

Посеянный на сравнительно небольшой площади, табак обеспечивал работой

какую-то часть людей в течение всего года. Весной они занимались посадкой,

летом – снятием зеленых листьев, нанизыванием их на нитки и развешиванием

под длинными навесами для просушки А осенью и зимой табак необходимо было

рассортировать, уложить в связки.

И все-таки табак и овощи не могли дать работу всем. Сельские жители

искали и находили ее в городе. Люди стали похожими на муравьев – сновали

туда-сюда. По утрам отправлялись автобусом в город, вечером – тем же

транспортом – возвращались домой. В часы пик автобус брали штурмом,

набивались в него, как сельди в бочке. А что будет с этим народом, когда

возделывание табака и выращивание овощей будет тоже полностью

механизировано? Куда девать рабочую силу, если и виноградная лоза будет

подрезаться машиной и машина же изловчится убирать гроздья? Уже появляется и

такой комбайн! Техническая революция продолжается. Время идет и делает свое

дело.

После тяжелых вздохов отец рубит рукой воздух:

– Поживем – увидим!.. Чего я больше всего боюсь, так это того, чтобы

не выдернули человека из земли с корнем, не выкорчевали его!..

Радость по случаю нынешних побед смешивалась в душе отца с тревогою за

будущее. "Поживем – увидим". Так говорят все, когда не в состоянии заглянуть

в завтрашний день. Поживем... А пока что в виноградниках не разливаются

девичьи песни. Лишь глухой рокот хлопотуна-трактора докатывается до села. И

за кукурузу по-настоящему взялись машины: тут весь процесс, от сева до

уборки, полностью механизирован, и урожай вырос в два раза. Машины пахали.

Машины заделывали зерно в почву. Машины косили, обмолачивали и отвозили

готовый урожай в государственные закрома. Не слышно было на тех полях ни

озорного гиканья парней, ни притворно-испуганного взвизгивания девчат. Не

видно было ни букашек, ни шмелей, ни птиц, не мельтешили под ногами даже

вездесущие муравьи. А совсем недавно на этих полях все было по-другому. Для

молдаванина кукуруза – это жизнь. Посеяв ее, мы набирали пригоршнями землю и

подбрасывали ее вверх во славу неба и с молитвенной просьбой к нему, чтобы

кукуруза выросла высокой и с большими початками. Окончание прополки

возвещалось звонкими песнями девчат, озорными возгласами их ухажеров.

Бежала луна за реденькими облаками, как челнок в ткацком станке.

Убегали назад ряды кукурузы, срезанной серпами. Парни и девчата очищали

початки и собирали их в золотые кучи. Отовсюду слышался смех, изредка

приглушенный вскрик молодицы, у которой сорвали первый поцелуй. Именно тут,

на кукурузном поле, во время этой страды, завязывались почки будущих свадеб.

Мужики корзинами уносили початки в амбары, высыпали в сусеки – дробный стук

катился по селу, похожий на тарахтение колес огненной колесницы

Ильи-пророка.

Кукуруза царствовала всюду. Раскаленный в котле песок выбрасывал из

своего огнедышащего нутра звездочки-цветочки испеченных кукурузных зерен.

Первые свои коньки ребятишки мастерили из обглоданных волами и коровами

стеблей все той же кукурузы. Пробки к бутылям и бурдюкам вырезались из

очищенных початков.

Теперь в Кукоаре не сеяли кукурузу – ею занимались другие хозяйства. В

нашем селе она сохранилась лишь на приусадебных участках. Небо и

виноградники, виноградники и небо растворили в себе кукурузный след. Нам

оставалось лишь довольствоваться старым прозвищем: мамалыжники. Мамалыжники

без мамалыги. Ее варили только по большим праздникам. Лишь теперь я

по-настоящему понимал дедушку, когда, раздражаясь, он твердил:

– Я не буду засыпать в свои сусеки виноград!.. Складывать яблоки в

амбар. И помидоры с арбузами не занесу туда!..

А вот кукоаровские ребятишки где-то стянули с десяток кукурузных

початков молочной спелости. Сейчас они пасли скот на склонах гор в конце

виноградников и поджаривали на углях кукурузу. Похоже, им надоело играть в

лапту, в чушки – загнали коров в тень вязов и принялись готовить для себя

вкусную еду. Увидев меня, хотели было дать стрекача. Когда узнали,

успокоились, пригласили к своему костру, чтобы и я попробовал кукурузы,

испеченной на раскаленных углях. Они поджаривали ее по-крестьянски

основательно, не торопясь, чтобы не пережарить и не оставить полусырой.

После того как она становилась готовой, одевали ее в "рубашку", то есть в

оболочку от початка, чтобы зерна немного поостыли и сделались помягче.

Прошло, кажется, лет десять, как я не ел печеной кукурузы. Теперь мне

казалось, что вкуснее этой еды на свете и не бывает. Куда до нее, скажем,

вареным початкам! И вообще, взять ли грибы-шампиньоны, гусиную печенку, даже

самую обыкновенную картошку – все они во сто раз делаются вкуснее, когда их

испечешь на углях, да еще на свежем воздухе.

Ребятишки были безмерно счастливы оттого, что я хвалил их кукурузу.

Деревенские мальчишки! Только они одни и могут и черта вытащить из горшка

[Народная шутка, которая гласит: однажды черту захотелось повеселиться, и он

отправился на деревенскую свадьбу Показываться на народе ему, как известно,

нельзя, и черт забрался в горшок, который прокаливался на солнце, посаженный

на кол плетня Забрался и слушает музыку, веселье. Но недолго наслаждался.

Ребятишки затеяли стрельбу из рогаток по горшку и разбили его Черту ничего

не оставалось, как дать деру. Отсюда и пошло: ребятишки вытащат даже черта

из горшка].

Не успел я полностью обработать зубами один початок, а ребячья разведка

уже доносила:

– Эй, Ванька, ребята!.. Бегите!.. Сюда идет бадица Василе!

6

Я думал, что ребята увидели хозяина украденной ими кукурузы, и стал

успокаивать их:

– Да вы не бойтесь! Не убьет же он вас за несколько початков! Я

поговорю с ним. Не убегай, Ванюшка!..

– Не в кукурузе дело, – сообщил мне самый бойкий. – Ее нам дали у

силосных ям рабочие. Они закладывают там зеленую массу прямо с початками...

Мы Ванюшку стережем, прячем. Его хотят забрать в оркестр "Чобанаш", а он

находится в Калараше...

Названный ребятами оркестр был очень популярен. Его полюбили за

мастерское исполнение народных мелодий. Он нередко выступал и по

телевидению, был лауреатом многих фестивалей, получил даже звание народного

оркестра. Художественного руководителя этого коллектива хорошо знали не

только в республике, но и далеко за ее пределами. Блестящий скрипач! Когда

он касался смычком струн, все вдруг преображалось в зале. Оживали стены Дома

культуры, оживали стулья – все заливалось светлым потоком чудной мелодии,

которая то текла плавно, то как бы взрывалась, разбивалась в брызги,

захлестывая слушателей электризующей энергией. Мне доводилось слышать

два-три концерта с участием "Чобанаша", и я находил, что название это ему не

очень подходит. Чобанаш – по-русски пастушонок. Со словом этим ассоциируется

нечто тихое, пасторальное. Оркестр, о котором идет речь, – это потрясение,

всплеск страстей, вулканическая энергия звуков. Какой же он пастушонок?!

Слушая его, я обливался слезами радости и восторга. Хотелось закричать на

весь зал; "Браво, музыканты!.. Вы принесли славу Каларашу, всей республике

вашим искусством! Вам аплодировали в Болгарии! Вы восхищали слушателей в

Берлине и Гренобле!.. Мо-лод-цы!!!"

Я уже говорил, что кукоаровцы были очень огорчены, когда районный центр

из Теленешт перенесли в Калараш. И все-таки и в их крови возгорался огонек

патриотизма, когда они узнавали об очередном успехе на гастролях "Чобанаша".

Чем прежде мог похвастаться Калараш? Разве что железной дорогой с крохотным

вокзальчиком, у которого останавливались лишь местные поезда, а курьерские,

несущиеся от Софии через Бухарест в Москву, высокомерно мчались мимо с

сумасшедшей скоростью. Даже до войны, если бухарестский экспресс и

останавливался у каларашско-го вокзала, то делал это перед рассветом и его,

кроме полусонного железнодорожного начальника, никто и не видел. Не знаю уж

почему, но все называли этот поезд "акселератом". Любопытные барыньки,

едущие из Бухареста, поглядывали в окно на ледащенький городок и

снисходительна улыбались. Бедные люди Калараша лепились со своими домиками

поближе к железной дороге. Эти-то домики и были предметом барских брезгливых

улыбок.

Во время войны городок был полностью разрушен и теперь вырос из пепла

совершенно другим. Дома, построенные из ракушечника, были беленькие,

привлекательные. Среди них были и высокие. Все улицы асфальтированы. Из

Калараша бадица Василе Суфлецелу вместе с почтой привозил в наше село и

специалистов "разных профилей". Он оставил безрезультатные поиски кладов и

занялся более перспективным делом: отыскивал средисвоих односельчан таланты.

Наверное, к этому его подвигнули частые передачи по телевидению под рубрикой

"Алло! Мы ищем таланты!" Ну, вот он и искал. Привозил в Кукоару либо

журналиста, либо работника культуры, либо какого-нибудь умирающего от

безделья искусствоведа. Привезет и тащит в дом, где ему, бадице Васнле,

померещился талант танцора ли, музыканта, певца. Так своенравная дорога

изыскателя вывела почтальона на упомянутого выше Ванюшку. Бадице Василе

показалось, что у этого сорванца голос такой, что ему мог бы позавидовать

сам Робертино Лоретта. И этим феноменом оказался "сибиряк", внук Георгия

Негарэ, мальчик, которого Вероника, дочь Георгия, не принесла, а привезла в

подоле откуда-то аж из Сибири. Родила его от запаха весенних цветов, как

говаривали односельчане. Бадица Василе выслеживал и вынюхивал этого

"сибирячка", будто охотничий пес, не выпуская из виду ни на минуту. Искателя

талантов смущало немного то, что обладатель невиданного и неслыханного

голоса оказался внуком Георгия Негарэ, посаженного отца бадицы Василе.

Гоняться за родственником вроде бы не совсем удобно. Если б он был чужим,

тогда... И вообще, как же, живя по соседству, на одной улице и на одном

порядке, бадя Василе раньше-то не знал, какое сокровище находится у него под

боком?! А сейчас попробуй поймать его и заставить петь перед районным

журналистом, который, кстати, охотно согласился приехать в эти края, но

вовсе не для ловли талантов, а для того, чтобы порыбачить... Все ребятишки

как ребятишки: играют в чушки, называя эту игру хоккеем, играют в жмурки, в

ножички, в камушки. Проигравший получал одно иг то же наказание: глядеть,

чтобы коровы не ушли в виноградники. Играл и Ванюшка, но петь не пел,

паршивец! Пел, говорят, когда его никто не видел. А на людях, хоть ты его

убей, петь не будет! У этого "сибирячка" было воистину сибирское упрямство.

Стоял перед тобой как столб, надувал губы и молчал, хоть кол на голове теши!

Не то что песни, из него и слова не вытянешь даже крючком. Не помогали ни

увещевания дедушки, ни ласки и гнев Вероники, его матери: "Да спой же ты,

негодяй! Не выпадет же у тебя язык изо рта!.."

Ванюшка молчал и глядел на своих мучителей глазами дикого камышового

котенка, готового вонзить когти в любого, кто вздумал бы притронуться к

нему.

В конце концов бадица Василе подкараулил упрямца.

В степи, на выпасе скота, на Ваньку накатывала охота попеть, В этом

случае он уходил подальше от своих сверстников, угонял и собственную корову

подальше от стада, куда-нибудь под деревья в глубине оврага. И там,

прислонившись спиною к стволу ветлы или вяза, начинал петь. Вот тут-то

бадица Василе и подкараулил его. Но чтобы не вспугнуть солиста, не стал

обнаруживать себя. Пригласил одного парня из каларашского оркестра и уже

вместе с ним продолжал охотиться за Ванюшкой. К краю оврага они подползали

по-пластунски, как настоящие разведчики на войне, отправлявшиеся за

"языком", Тут, у кромки, бадица Василе поднимал настораживающе руку, шептал:

"Тс-с-с!.. Подождем, когда запоет!"

Но чертов сын не пел, будто догадывался, что его подслушивают. Не пел

тогда, когда вокальные его данные мог по достоинству оценить специалист!

Однако руководитель оркестра по упрямству не хотел уступать дикому певуну,

потому что продолжал держать в Кукоаре своего представителя с единственной

целью: подслушать голос мальчишки. Не стоял в стороне от этого "мероприятия"

и дедушка. Когда видел бадицу Василе с оркестрантом, начинал громко,

саркастически хохотать. Не отказывал себе в удовольствии прокомментировать

действия неудачливых охотников. Орал на все село:

– Эй, чего вы ползаете по оврагам?.. Не подковы ли от дохлых лошадей

ищете?.. Другие цыгане подобрали их раньше вас!"

Бадица Василе, как известно, был черен как грач и вполне мог сойти за

цыгана. Его же спутник был цыганом всамделишным, только волосы у него не

черного, а огненно-рыжего цвета. А нос мог указать на происхождение вернее

паспорта.

Терпение и труд все перетрут, гласит народная мудрость. Терпение

вознаградило и наших ловцов: Ванюшка запел в своем уединении в момент, когда

два взрослых дяди, затаив дыхание, лежали на краю оврага. Бедный бадица

Василе!. Что с ним творилось, когда скрипач из знаменитого оркестра одобрил

его выбор! Он готов был кувырком катиться на дно оврага, чтобы изловить там

певуна. Но в это время и раздался предупреждающий клич товарищей пастушонка:

– Ванька, беги!.. Бадице Василе опять пришел за тобой!