Текст книги "Подгоряне"

Автор книги: Ион Чобану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Чего ты так долго возишься тут?

– Я позабыл...

– Что ты забыл? – Я же дала тебе все что нужно!..

– Забыл год рождения... и год смерти...

– Ох, Тоадер!." Ты же торчишь у могилы мош Андрея! Чего ты тут

нашел?.. Твоя бабушка совсем в другой стороне!..

На бабушкиной могиле стоял совершенно новый крест. Он был спаян из двух

обрезков толстых труб. Совхозные мастера не пожалели металла: видать, им

хотелось угодить дедушке. В прошлые годы люди ставили более легкие,

деревянные, кресты, чтобы не давили на душу умершего. Они были временные,

подлежащие замене. А пока пускай будут легкие. Ведь душа покойника, думал

дедушка, первые годы еще выходит из могилы, прогуливается к своему навеки

покинутому дому, и грешно придавливать душу, этот мотылек, тяжким крестом,

из-под которого ни одна душа не смогла бы выкарабкаться наверх.

Сейчас для сооружения железных крестов появилось материала сколько

угодно: на виноградных плантациях металлические столбы-трубы заменялись

железобетонными. Специализация, индустриализация, агропромышленные комплексы

и объединения решительно меняли облик селений, не обошли они своею милостью

и сельские кладбища: век нахрапистого металла проник и за их тихие ограды.

Столбы со всех старых виноградников были сняты и привезены в тракторную

бригаду, где и сложены в одну кучу. Поодаль были штабеля бетонных столбов,

запасенных, видно, для новых плантаций. Старые виноградники долгое время

представляли собою зрелище живописнейшее. На одних участках торчали дубовые

столбики, на других – металлические опоры, похожие на арматуру многоэтажных

зданий, на третьих – и это было чудо из чудес – длинные бамбуковые жерди,

доставленные, говорят, аж из Вьетнама. И теперь вся эта смесь "племен и

наречий", то есть всех этих разнокалиберных и разноструктурных столбов,

переместилась на площадку, принадлежащую тракторной бригаде. Из такого

запаса механизаторам не составило большого труда выбрать подходящий материал

для сооружения креста над могилкой бабушки. Похоже, они очень старались,

потому что крест этот возвышался над всеми остальными, царствуя над

кладбищем. И сооружали его, конечно же, с одобрения всей моей родни, а я-то

и не подозревал такой гигантомании даже в дедушке, не то что в матери и

отце! Придет же в голову такое – поставить над могилой старухи крест,

похожий на телеграфный столб или на металлическую вышку, через которую

проходят провода с током высокого напряжения! Для полного сходства не

хватало лишь толстой проволоки. Нужна была лестница, чтобы подняться и

нанести кистью эпитафную надпись на этом кресте!..

Но мать страшно гордилась им, любуясь странным этим произведением, от

удовольствия даже по-крестьянски причмокивала губами. Не забывала, однако,

поругивать меня:

– И этот бабушкин крест спутал с малюсеньким крестиком на могилке мош

Андрея? Да как тебя угораздило?! Крест для бабушки привезли сюда на

тракторе, а ты...

– Ну и крест! – отбивался я – А вы не подумали, что будет, когда в

судный день все покойники должны будут выйти из могил, взвалить на спину

крест и предстать перед богом?.. Что будет с бабушкой?.. Под силу ли ей

такая громадина?..

Мама, бедная моя мама!.. Ведь это она тысячу раз говорила нам, ее

детям, что именно такая "процедура" предусмотрена всевышним для Страшного

суда... Мои слова не могли не привести ее в полное замешательство. Глаза ее

наполнились ужасом, и я уже мысленно проклинал себя за это напоминание.

Испуг, однако, скоро прошел. Мама перекрестилась и спокойно изрекла:

– Господь всемогущ и всемилостлив. Он даст ей силы. Да и тракторы

помогут – вон их сколько в нашем совхозе!

Я корчился от рвущегося из меня смеха. Опять чуть было не наделал

глупостей: хотел сказать матери, чтобы на трактор-то она не очень надеялась,

бабушка не в том возрасте, чтобы пойти на курсы трактористов, – ведь она, да

будет земля ей пухом, при жизни даже и не видела трактора; когда могучие

"сталинцы" волокли через Кукоару тяжелые гаубицы, бабушка уже лежала в сырой

земле. Но я удержался, и хорошо сделал, что удержался. Хоть так вот, но мама

исполняет свои обязанности, свой долг перед ушедшими из жизни. А что

хорошего в нас, грамотеях? Будучи законченными атеистами, мы разучились

ухаживать за могилками, не приходим на кладбище даже в День поминовения, а

если в кои веки и приходим, то не можем отыскать бугорка, под которым нашел

свой предел кто-то из очень близких. Вот и сейчас тяжко было на сердце от

воспоминаний того, как в пору моего учительства местный пономарь просил

меня, чтобы я поговорил с учителями, агрономами, избачом, ветеринарным

врачом и другими представителями сельской интеллигенции – поговорил бы и сам

вышел вместе с ними, чтобы привести в порядок запущенные могилы павших

воинов. "Вы только подумайте, – чуть не плача, возмущался старик, – все

могилы как Могилы, а у этих, "неизвестных", запущены, захламлены!.."

– Заканчивай, сынок, и поскорее домой! – уходя, наказывала мать. -

Позовешь и дедушку. Поторопись, не то мамалыга остынет. -

Но звать дедушку не пришлось. Навоевавшись всласть с ночными видениями,

накричавшись во сне и наругавшись, он потихоньку шел к кладбищу, шел

выяснить, отчего это мы так долго задержались тут. Приблизясь к великанскому

бабушкиному кресту, только что выкрашенному мною в зеленый цвет, глянув на

крупные белые буквы, из которых складывались инициалы и фамилия бабушки,

старик ни с того ни с сего принялся бранить нас:

– Вот, вот!.. Готовятся к празднику!.. Во сне вижу: старуха будит

меня, а я вижу – держит надо мною свечку!.. Боится, что помру без свечки!..

А ты, чертово семя,, ходишь тут с дегтярницей и поганишь кладбище!..

Готовитесь к празднику, коровьи образины! А?" Скажите, верите вы снам аль

нет?.. Вы не знаете, что с той поры, как стоит свет, на сушилке больше

ягнячьих шкурок, чем от старых овец.-Нет, нет, этого вы не знаете, потому

как глупы! Я боюсь снов?.. Как бы не так! Я их боюсь, как прошлогоднего

снега! Ха-ха-ха!.. Я боюсь моих снов, как навоза в хлеве...

После того как ушла мама, дедушка несколько раз обошел меня, оглядел со

всех сторон как незнакомца. Подошел к одному, к другому кресту, попробовал

их на прочность, затем вновь вернулся к возмущавшим его человеческим

глупостям, живыми воплощениями которых были, конечно, мы: я и мама. Подойдя

ко мне поближе, глянул одним, потом другим глазом. Я заметил, что он всегда

поступает так, ежели сердится: смотрит на человека, как сорока или ворона на

куриное яйцо. В переводе на язык дедушкина приглядка ко мне означала: "Хоть

ты и вырос, и научился грамоте, а как был глупцом, – так им и остался!"

Впрочем, не удержался и от того, чтобы не выразить всего этого вслух:

– Если уж ходишь с дегтярницей, то, беш-майор, покрась этой зеленью

крест мош Андрея... Он тоже, как и ты, был слабоумным и блаженным, но

лучшего друга у меня не было!..

Я знал, что дедушка, сколько бы ни приходил к бабушкиной могиле, не

забывал навестить и могилку своего приятеля. Вообще замечено: старики

стараются поддерживать тесную связь с покойниками, любят приходить на

кладбище и подолгу остаются там, бродя меж крестов как между столиками, за

которыми сидят товарищи. Это молодые сторонятся таких мест. Им подавай луга,

лесные опушки и поляны, спортивные площадки, клубы и кинотеатры, где можно

бегать, кувыркаться или наслаждаться разными зрелищами. Кладбище больше

подходит для тихого созерцания и размышления, то есть для людей, которым

приспела пора подводить жизненные итоги. Эти приходят к могилкам каждый

почти праздник, каждое воскресенье – обязательно. Приходят так, как приходят

горожане в парк для отдыха. Не кем иным, как стариками едва ли не у каждой

могилы поставлена скамеечка, подходящий ли пенек, где можно посидеть,

погреть косточки на солнце, неспешно подумать о том о сем или просто

помолчать.

В отличие от других дедушка Тоадер какое-то время был не в ладу с этим

обычаем, не приходил часто на кладбище. Но как только бабушке взгромоздили

крест-великан с надписями на нем, он собственноручно смастерил лавочку и

принес ее к могиле своей старухи. Оказавшись поблизости, можно убедиться,

что дедушка и тут не сидит молча, а как бы продолжает неоконченный спор со

своей давно покинувшей этот мир супругой. Сначала зажигает две свечи. Одну

устанавливает в фонарике на могилке старухи, другую – у изголовья мош

Андрея. Затем начинает браниться. Бабушке не мог простить того, что во время

немецкой оккупации она приютила в своем доме беглого монаха и, заразившись

от него тифом, померла. "Смерть причину найдет", – говорила ему моя мать.

Но кого угодно можно убедить – только не дедушку. Не была бы дурой,

твердил он, жила бы еще. Я-то, мол, живу, не скрестил еще своих рук на

груди!..

С мош Андреем у старика другие счеты, и спорил с ним дедушка еще

яростней, чем со своей старухой. К могиле мош Андрея неуживчивый старец

приходил с фляжкой вина. Наполнял кружку и, выплескивая на земляной холмик,

приговаривал: "На, хлебни и ты, дурень! Не разучился?.. Не понесешь стакан к

уху вместо рта?" Бывало, и в темноте не промахивался..." Другую кружку

выливал на травку вокруг могилы, а третью наполнял для себя: дедушка и тут

не забывал угоститься. Выпив, начинал припоминать, какие ошибки совершил его

приятель за свою жизнь.

По глубокому убеждению дедушки, смерть шла по пятам мош Андрея с той

поры, когда он прятался на кладбище в военное лихолетье, когда село по

нескольку раз переходило из рук в руки, когда власть менялась чуть ли не

каждый день, когда в поисках оружия обыскивался всякий двор, когда даже золу

выгребали из всех печей, чтобы обнаружить винтовку или обрез. Мош Андрей

укрывал себя и свое ружье, пожалуй, надежнее всех: он прятался в склепе

помещика Драгана. Про его убежище знали только два человека на селе: дедушка

Тоадер Лефтер и мош Ион Нани. Они по очереди глухою ночью навещали мош

Андрея, приносили в торбочке еду. При этом в склеп не влезали, а стуком о

железную ограду давали понять, что харчи принесены. Молча приходили и молча

удалялись. После этого дедушка ходил, заложив руки за спину. Лишь самые

близкие к нему люди знали: если дедушка закладывает руки, значит, у него

есть какая-то тайна.

Подойдя на цыпочках к ограде Драгана, дедушка очень боялся, как бы мош

Андрей не окликнул его, не спросил о чем-нибудь. Дедушка ведь знал, что друг

его был глухой как тетеря и, по обыкновению всех тугих на ухо людей,

полагал, что так же глухи и все остальные в "с ними надобно разговаривать

громко. При его тогдашнем положении любое произнесенное громко слово могло

принести непоправимую беду.

"Да, еще вон когда породнился ты с могильной землицей!" Дедушка скрипел

зубами и выливал еще кружку вина на могилу мош Андрея. Выплескивал двумя

короткими движениями руки, будто красным этим вином ставил еще один крест на

зеленом от травки холме. Тут же и сам делал глоток и продолжал рассуждать

вслух: "Нужно было отдать ружье жандарму, глупая твоя башка, и не вступать в

пререкания со всеми властями и королевствами!.."

Другое, что подтолкнуло мош Андрея к могиле, было ледяное вино. Так; во

всяком случае, считает дедушка, и никто не может его разубедить. "Вот нужно

было тебе, коровья башка, пить вино с ледышками! Гм... Был ты глупцом -

глупцом и помер!.. Сколько раз говорил тебе, чтоб подогревал вино, кипятил,

как делаю я! Аль трудно поставить его на плиту и капельку подождать?!"

И при мне повторилась та же процедура. Пека я выводил буквы на кресте

мош Андрея, дедушка успел дважды сходить за вином. Вернувшись со второй

флягой, выглядел еще более разгневанным. Кому-то грозил, на кого-то кричал,

уверяя, что он не нуждается в еде, что пускай оставят его в покое и не

мешают помянуть покойников. Щеки старика были похожи в эту минуту на два

только что распустившихся бутона, цвели, в общем, как красные пионы. Теперь

его уже не остановить, волна словоохотливости захлестнула старика. Он

подходил то к могиле бабушки, то к могиле мош Андрея, подходил и советовался

с ними. Советовался и одновременно ругался: у дедушки все это идет

вперемешку. Разговаривал так, будто перед ним были не эти безгласные могилы,

а два живых человеческих существа, с которыми приспела пора как следует

объясниться...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

У жизни, как и у реки, есть свое русло. Тебе хотелось, чтобы она шла в

таком-то направлении, ан нет, жизнь несет тебя в другом, нередко прямо

противоположном, и ты не можешь не подчиниться ее течению. Я же никогда не

верил в слепую судьбу. Мне больше подходила формула: каждый человек – хозяин

своему счастью. Говорят, что жизнь никогда не бьет человека палкой, а

выбирает для этого что-то потяжелее. Обиднее всего бывает, когда она бьет

без очевидной вины с твоей стороны. Разве тяжкий недуг поражает человека за

какую-то провинность с его стороны?! Немало нас без вины виноватых.

Казалось, мне нечего жаловаться на свою судьбу. Правда, и у меня были

не только минуты, но и дни, когда некая сумрачная тень наползала на душу.

Сейчас я переживал именно это. Мнительность, чувство отверженности,

позабытости день ото дня усиливались, становились в иные минуты

невыносимыми. Думалось: может быть, меня уже списали в тираж? Тут же

вспомнил, что родился не под счастливой звездой, а под знаком Весов, то есть

в год, чреватый ёсякими, большей частью печальными неожиданностями, как и

високосный год, нареченный именем святого Касьяна. Вспомнил и еще больше

омрачился. Жизнь безмятежна и весела лишь тогда, когда человек не знает, что

живет, а именно: в счастливую, счастливую пору детства, которую

действительно нельзя забыть. Но она, эта пора, осталась для меня где-то

далеко позади. Я вступил в возраст человеческих сомнений и неуверенности в

себе. Я уже не мог раствориться и затеряться в кругу юных своих односельчан.

Был чужим и для своих одногодков, то есть людей моего поколения. Все они

давно при деле, заняты им и счастливы. У них свои заботы. Все поженились и

вышли замуж. Имели детей, а значит, и много радостных хлопот.

Пытался и я обзавестись семьей, но у меня ничего из этого не выходило.

2

Грустно было расставаться с товарищами по работе и учебе. Еще тяжелее -

покидать Москву, эти зеленые лужайки, пруды и озера, сосновые и березовые

леса вокруг столицы. Песня "Подмосковные вечера" накрепко поселилась в моем

сердце. Она вошла в него задолго до того, как облетела весь мир. Не

проходило ни одного выпуска, чтобы бывшие студенты, расставаясь, не пели бы

на прощание именно этой песни. Расставание с Москвой для многих из нас было

не только расставанием с ее улицами, площадями, парками, лесами и озерами,

но и с собственной молодостью, той, что клокотала в тебе, влюблялась и

разочаровывалась в любви. И все это проходило под твоим крылом, Москва, под

твоим любящим взглядом. Счастлив человек, который подолгу живет на одном и

том же месте, прильнул к нему сердцем, прикипел. Только в этом, случае он

испытает ни с чем не сравнимую ответную любовь. И где бы, в каких бы краях

он ни побывал потом, он всюду с неизбывным трепетным волнением будет

вспоминать когда-то покинутый им возлюбленный уголок на огромной земле и

будет бесконечно счастлив от одного только этого воспоминания. И счастье это

носит устойчивый характер, потому что рождено от взаимной, непреходящей

любви, из которой возникает и другое, может быть, самое главное и самое

важное – чувство патриотизма.

Есть среди нас непоседы, которые и года не могут прожить на одном

месте, все куда-то бегут, уезжают, улетают. Этакие современные бродяги,

оснащенные сверхбыстрыми ногами и крыльями. Всюду нм хочется побывать,

все-то увидеть. "И что же тут плохого?" – спросите вы. А плохо то, что как

бы он ни мотался, он все равно не сможет обскакать всю планету по имени

Земля. А если б и обскакал, то как следует ничего бы не увидел, не

разглядел, не оценил. В бешеном перемещении по городам и весям ты не в

состоянии и полюбить: калейдоскоп красив в переливе своих красок, но он

холоден для души, не затронет в ней ни единой струны. Мотаюсь по белу свету

в поисках чего-то неясного, неопределенного (в действительности -

прозрачного), в конце концов найдешь лишь горечь разочарования от

нереализованной мечты. Впрочем бродяга вряд ли способен испытать даже это

чувство!..

Находясь далеко от дома, я не раз ставил перед собой нелегкий вопрос:

где же мое место на этой грешной земле? Почему я не в Кукоаре? Или в других

близких для меня местах? И чтобы как-то успокоить себя, отвечал: долг! Никто

меня не заставлял, я сам взял на свои плечи тяжесть этого долга – работать

со студентами-демократами, с прогрессивной молодежью, приехавшей к нам из

других, нередко очень далеких стран за знаниями, что означало проявить себя

во многих качествах: переводчика, наставника, экскурсовода, репетитора и в

известной степени няньки. Добровольно обрек себя на то, чтобы находиться в

гуще не столько радостных, сколько печальных событий. Монгол не умел

плавать, а я этого не знал, хотя и отвечал за его жизнь. Венгр Бохор страшно

мучился зубной болью, и я водил его к врачу. На одной из улиц в центре

Москвы стайка озорных девчат, балуясь, набросилась на моего подопечного,

свалила в сугроб и начала натирать снегом его щеки и уши. Сперва мне

показалось, что девчонок привлекла внешность венгра, в особенности его

красивые усы. Но дело было в другом. Убирая снег с трамвайной линии, девчата

увидели, что у проходившего рядом венгра побелели щеки и краешки ушей.

Северянки, хорошо знакомые с фокусами матушки-зимы, испугались: иностранец

явно приморозил лицо, не замечал этого и продолжал как ни в чем не бывало

вышагивать по улице. Я тоже был южанином и с капризами русской зимы не успел

хорошенько познакомиться, а потому и принял действия девчат за озорство.

3

– Пока ты тут отдыхаешь, поглядывай за дедушкой. Он теперь как дитя

малое. Совсем впал в детство! – говорила мне мама.

Легко сказать: "Поглядывай за дедушкой". Мне было бы легче пасти сотню

зайцев в степи, покрытой высоким бурьяном, чем иметь дело с дедушкой, с его

непредсказуемыми поступками. Мало того, что он совал свой нос во все

совхозные дела в нащей Кукоаре, он еще подрядился отыскивать источники воды

в соседнем богатом хозяйстве, где работал Никэ. С этой целью заключил

договор с промкомбинатом, который должен осуществлять бурение колодцев. Никэ

приезжал за стариком на рассвете и, усадив его в коляску своего мотоцикла,

возил по всем местам, на которые тот указывал. Возил по полям, занятым

сахарной свеклой. Возил по садам и виноградникам. По подсолнечникам. По

люцерне.

А старик все мотал головой – не то, не то, мол! Он искал места, где рос

влаголюбивый бурьян, прозванный по внешнему своему сходству "носом индюка".

Дед обнюхивал все межи, все углы. Часто задумывался, что-то прикидывал в

уме, копался руками в песчанике, брал из него пробы. Лишь ему одному

известным способом определял влажность почвы. И когда находил то, что искал,

втыкал искривленный годами и тяжкой работой перст в землю, как бы говоря:

вот тут!

Выездная строительная колонна промкомбината выдавала готовый колодец.

Рабочие пускали в дело свои машины, "сверла с дымом", как называл гидробуры

дедушка; они, как гигантские кроты, зарывались в землю. Когда бур достигал

подземных ключей, в готовые отверстия они погружали длинные цементные

трубы – пока делали то да се, вода поднималась и поднималась по цементной

трубе, наполовину заполняла колодец.

– А как вы будете чистить его? – спрашивал в крайнем недоумении

дедушка.

Рабочие промкомбината смеялись. Молча погружали запертое на замок ведро

в темную глубину цементной трубы и с помощью привода на металлическом колесе

быстро вытаскивали его наверх уже до краев наполненным водой, которую давали

на пробу дедушке. Не только старик, но и я не представлял, как можно было

чистить колодец, когда в его пушечное жерло едва пролезало ведро, – в нем

человеку и не повернуться.

– Это, мош Тоадер, не те колодцы, которые чистят. Кончится годная

вода, будем бурить другой колодец, в другом месте! – весело пояснили парни.

– Э-э-э,. – морщился недовольный дедушка, – пустая работа! Дороги

царские, кони барские... Коровьи образины! Трудитесь попусту.

Никэ не мог согласиться со стариком. У главного совхозного агронома

были свои расчеты. Лучше он пробурит несколько колодцев на всех плантациях

своего многоотраслевого хозяйства, чем будет возить воду цистернами. Так у

него появились колодцы на свекловичном поле, на подсолнечном, в садах, на

виноградниках, даже на выгоне, где пасутся овцы. Всюду воткнуты были

цементные голенища колодцев. Что ни шаг, то колодец. К каждому из них после

приема от промкомбината Никэ вызывал бригадиров, звеньевых, пастухов, и

каждый из них получал под расписку по колодцу.

– Видите? – спрашивал одного,

– Видим, товарищ агроном. – У него есть трос?

– Есть.

– Ведро есть?

– Есть.

Такие вопросы ставил перед всеми в отдельности и, получив ответ,

заключал:

– Имейте в виду, за трос и ведро лично вы отвечаете головой. И не

говорите потом, что вас не предупреждали об этом!

Как известно, к колодцу в своем дворе Никэ приладил насос с

электромотором. У совхозных такого оборудования не было, потому он боялся и

за тросы, и за бадьи, хотя они и были заперты на замок. Бадья, то есть

ведро, могла "уплыть" вместе с тросом. В уборочную страду в совхоз из города

приезжало множество грузовиков из государственных автоколонн, других

предприятий. И "чужие" шоферы не прочь были поживиться даровыми тросами и

ведрами от колодцев Никэ.

Мама часто выговаривала младшему сыну: как он не понимает, что ее отец

не в том возрасте, чтобы прогуливаться по полям.

– Я его увожу и привожу на мотоцикле, – оправдывался Никэ.

– Увозишь... Привозишь.-

– Да его и самого не отцепишь от меня!

– А ты разве не видишь, что старик уже выжил из ума?!

– Ну... мама!.. Дедушке прогулки по полям полезны! Свежий воздух и...

– Прогулки? – не давала ему договорить мама. – Опрокинешь в

каком-нибудь овраге, старых его костей не соберешь. Много ли ему нужно!

– Не опрокину. Я осторожно с ним.

– Учили, учили вас, а воды найти не можете. Мучите старика.

– Мы ее находим и без его "индюшачьего клюва".

– Так зачем же таскаешь с собой дедушку?

– Разве ты его не знаешь?!

Кто-кто, а я лично хорошо знал старика. Стоило мош Патракию завести

мотор у колодца во дворе Никэ, дедушка с невиданной для его лет прытью

мчался туда. Его хлебом не корми, а дай только посмотреть, как братец с

помощью электронасоса поливает огород. С величайшим трудом уводил я его

оттуда домой. Отказывался от обеда. Кричал на меня до хрипоты,

требовал, -чтобы отвязались от него, оставили в покое. Слушался одного

младшего внука. Охотно помогал ему отыскивать места для колодцев.

Жить ему осталось считанные дни, но он страшно боялся, как бы не

вернулись из прошлого голодные годы. В своей хижине дедушка бережно хранил

каждую хлебную крошку, каждый сухарик. За долгую свою жизнь он хорошо узнал,

что значит для человека остаться без хлеба. Был спокоен лишь тогда, когда

его сусеки засыпаны зерном пшеницы, ржи и кукурузы, то есть хлебом, -

единственное, во что он верил свято. Плоды садов и виноградников, сахарную

свеклу всерьез не принимал – это, мол, для баловней. Хлеб – это да, пускай

он растет и на камнях. Хлеб – сама жизнь.

Не принимал дедушка всерьез и колодцев Никэ. Не хитрое дело -

просверлить дырку в земле и воткнуть туда цементную трубу длиною в

телеграфный столб. Установить на этом сапожном голенище круг и дурак может.

Но разве это колодец?! Нет, это несерьезно! Дедушка не может этого принять!

Другое дело – колодец во дворе Никэ, тот был по душе старику, А когда узнал,

что вновь построенные колодцы нельзя чистить, с досады плюнул и крепко

выругался, поставив таким образом на них точку.

– Натаскают черти в них разной нечисти! -"-кричал он. – Я вон как

берегу свой колодец! Он у меня прямо перед носом, и та я чищу его каждый

год, вытаскиваю оттуда кучу карандашей. Теперь этих дьяволят, школьников,

снабжают карандашами, которые и в воде не гниют!

И все-таки старику ужасно нравилось, что с ним советовались, просили

указать места для совхозных колодцев. Против обыкновения, он даже не

прекословил, сейчас же усаживался в коляску мотоцикла, когда Никэ въезжал к

нам во двор. Когда Никэ случалось заезжать за ним на машине с гидробуром,

дед с помощью внука вскарабкивался в кабину грузовика. Специалисты, молодые

парни, отчаянно похваливали старика:

– Без вас, мош Тоадер, мы бы без толку мотались по всем полям и

холмам! А ведь и у нас есть свой план: пробурить столько-то колодцев в

день!..

Приняв их слова за чистую монету, дедушка еще более возгордился:

– Без меня вы втыкаете свои голенища на солончаках. Там даже

чертополох не растет, а вы хотите, чтобы кто-то тут пил вашу воду! Коровьи

образины! Солончаки – это, считай, отравленная земля!

Молодые рабочие-специалисты, конечно же, валяли дурака. Они могли

вполне обойтись и без дедушкиных наставлений. Там или тут отыщут они воду,

на одной или другой глубине – не велика беда. За один день они могли

поменять десятки мест на своей машине. Их электробур взрывал землю, как

вулкан. Дедушку они брали с собой скорее для того, чтобы позабавиться,

посмотреть веселый спектакль в исполнении одного актера. Ребята эти в

большинстве своем жили в Теленештах, от которых до Кукоары рукой подать, и

они хорошо, знали причуды этого удивительного старика. Знали и про то, как

подойти к нему, расположить его к себе. Хитренько подстегивали дедушку,

вызывали на разговор. И старый упрямец клевал на их удочку, е редким даже

для него усердием отыскивал места, где произрастал влаголюбивый "клюв

индюка", вернее всяких приборов указывавший на то, что тут находятся

подземные родники, самой чистейшей пресной воды. Как только старик видел

красноватую, похожую по форме на выжженную свечу головку цветка на жирнющем

толстом стебле, начинал сильно волноваться и торопил ребят:

– Копайте здесь!.. Вы, замасленные ушанки!.. Коровьи образины!..

Где-то уже сказано нами, что для дедушки все жители Теленешт были

"бубличниками", которые никогда не внушали ему особого доверия. "Гм... -

хмыкал он с оттенком брезгливости. – Разве там живут люди? Так." ни в городе

Богдан, ни в селе Селифан. Они даже мотыгу завертывают в носовой платок,

выходят на прополку с зонтиками и с поганой газировкой вместо воды или

вина!.."

Но мастеров по бурению колодцев если и называл "замасленными ушанками"

или "коровьими образинами", то делал это по привычке, не вкладывая в эти

слова обидного смысла. Сам мастер на все руки, он не мог не ценить и других

мастеров. В Теленештах у него было немало друзей-умельцев. Свою одежду -

ватник, душегрейку и прочее – он шил у Арона, давнего своего

приятеля-портного. Для этого не ходил в промкомбинат, где работал Арон со

всеми своими дочерьми, а прямо вваливался в их дом. Придя, давал мастеру

лишь самые незначительные советы. Просил, чтобы Арон не шил одежды с

запасом, как делал когда-то, ни в длину, ни в ширину. Заказчик теперь растет

вниз, а не вверх и все больше усыхает, так что ширина ему ни к чему.

Арон улыбался, поддакивал, соглашался со своим другом, а шил все-таки с

запасом. Несмотря на это, дедушка хвалил портного: Арон, мол, честный

человек, не оставляет себе и вершка чужой материи. И вату, сколько ни

принеси ему, всю положит, как она есть, под фуфайку.

И ботинки для дедушки делали по заказу. Неподалеку от скотного базара

проживал сапожных дел мастер-выпивоха. Не бог весть какой мастер, но дедушку

он устраивал тем, что прибивал подметки деревянными гвоздями. В прежние

времена такие гвозди продавались в магазинах, а теперь исчезли. Однако

дедушкин рыжий сапожник, обитавший в полуподвале и целыми днями созерцавший

разные ноги на уровне своих окон, сам изготовлял деревянные гвозди. Нередко

дедушка приносил из своих запасов высушенные кружочки полевого клена или

ясеня. Эти колесики были без дыр посередине и без единого сучочка, так что

легко рассекались на мелкие, похожие на укороченные спички палочки. Заострив

с одного конца, мастер и укладывал их наподобие спичек в металлическую

коробочку. Подошву прибивал такими гвоздями в три ряда, часто под

пристальным наблюдением дедушки, которому нравилось, что сапожник

пользовался широкими и крутыми в подъеме колодками.

Что касается самого дедушкиного присутствия, то оно было вынужденным.

Оставь мастера одного, он и минуты не просидит за работой, сейчас же

ударится в затяжную, как осенний дождь, пьянку, и старый заказчик останется

без обуви. А так они сидели рядышком к обоюдной выгоде и мирно беседовали.

Выбор темы для беседы сапожник оставлял за собой. Начинал всегда с

безудержного расхваливания колодок, которые, как уже сказано, нравились и

дедушке. В ботинках, сделанных на его колодках, уверял рыжий пьяница, нога

будет и в тепле и в уюте, нигде не будет жать, натирать мозоли, как бывает у

фабричной обувки. И зимой пальцам не будет холодно, они не замерзнут,

поскольку в просторных ботинках ты можешь ими шевелить и таким образом

согревать. Так что, хвастался сапожник, в моих ботинках вы будете себя

чувствовать, как возле печки.

Дедушка, изменяя своему нраву, поддакивал, соглашался с мастером. Но

все-таки считал необходимым предупредить своего рыжего хвастунишку, чтобы

тот шил ботинки из настоящей кожи, без обману. Иначе дружбе их придет конец,

потому что дедушка постарается отыскать для себя другого сапожника.

– Ну что вы! – сердился мастер. – Я поставлю вам кожу из буйвола.

Можете носить еще сто лет и не износите! Мы ведь знаем друг друга не со

вчерашнего дня!..

Обиженный до глубины души, сапожник начинал нервно ерзать на своем

маленьком стульчике. Как? Ему не доверяют? И кто – старый Тоадер Лефтер,

который шьет свою обувку только у него?! Пускай тогда заказывает в

промкомбинате. Там ему сварганят такие ботинки, которые будут пропускать

воду не хуже решета. С виду-то они хороши, сшиты из тонкого и блестящего

хрома, а стоит талому снегу упасть на них, внутри тотчас же захлюпает. И

немудрено: фабричная машина снимает с кожи аж два слоя, оставляет

тонюсенькую пленочку – будет ли она удерживать влагу, не пропускать ее?! А

еще и белая соль выступит на тех промкомбинатовских красотках, и тебе ничего

не останется, как выбросить их к чертовой матери!

Дедушка не мог выслушивать таких длинных речей, а потому гневно

перебивал рыжего оратора:

– Ты мне не рассказывай про хром. Я сроду не носил обуви из собачьей

кожи и не буду носить!.. Коровья башка!..

Большой нос сапожника из красного становился лиловым, руки его начинали