Текст книги "Подгоряне"

Автор книги: Ион Чобану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Я поневоле должен был вмешаться в эту историю. Стал уговаривать мальца,

чтобы он не удирал. Говорил ему, что ничего нет зазорного в том, что человек

поет. Но и мои слова не возымели нужного действия: оставив свою корову на

попечение дружков, Ванюшка скрылся в совхозном винограднике, как вспугнутый

заяц. Лишь на короткий миг мы видели его сверкающие пятки – попробуй догони

такого!-

Однако бадица Василе был не из тех, кто сдается на милость победителя.

Вечером он собрал в доме Георгия Негарэ всю окраину Кукоары. Пришли туда и

руководители сельсовета: председатель, секретарь, словно бы решили провести

тут свое очередное заседание. Заявился и дирижер совхозного духового

оркестра. Меня приволокли туда чуть ли не силком, чтобы выставить в качестве

"положительного примера".

– Вот, Ванюшка, – начал бадица Василе свою страстную речь, – посмотри

на Тоадера!.. Человек десять лет учился в Москве, и ничего с ним не

случилось!.. Не умер!.. Не бегал от людей, которые хотели ему добра!.. А

ты... видишь, какой ты?., не хочешь учиться. Калараш ведь не за тыщу верст

от нашего села, до него рукой подать... в любой день можешь прибежать домой

к своим маме и дедушке!.. Эх, дуралей ты, дуралей!.. Упираешься, как козел

на ярмарке! Государство тебя оденет, обует, кормить будет бесплатно и научит

уму-разуму!– Дадут тебе поначалу малюсенькую скрипку, и будешь пиликать да

подпевать себе потихоньку!..

Бадица Василе принес и свой баян с упругими, незаигранными мехами.

– Бери его, Ванюша!!! Дарю тебе!.. Он мне ни к чему с одной-то рукой.

А струмент хороший. Новенький, как только что с фабрики. Мне прислали его с

Донбасса сыновья... Бери, бери!

Ванюшка взял и покраснел, как жених, которого заставляли поцеловать

избранницу. Гладил дрожащими пальцами клавиши баяна. Краем глаза посматривал

то на одного, то на другого гостя. Чаще всего – на свою мать, Веронику, и на

дедушку, как бы ища у них защиты, спрашивая одновременно: не на свою ли

погибель он запел там, в овраге?

Художественный руководитель совхозного духового оркестра взял баян из

рук Ванюшки, пробежал натренированными пальцами по его клавишам, выдал

несколько разных мелодий, а затем заиграл вальс Иоганна Штрауса "Голубой

Дунай". Вальс распрямил складки на лицах взрослых, лица эти посветлели,

сделались теплей и мягче. Растроганная до слез дивной мелодией, Вероника

сказала дрогнувшим голосом:

– Иди уж, сатаненок!.. Зачем мучаешь добрых людей!

– Не пойду!.. Сказал – не пойду, и не пойду!-

– Конечное дело – какая же коза добровольно пойдет на базар! – Георгий

Негарэ стоял посреди избы с кувшином в руках, угощал собравшихся и какое-то

время не вмешивался в разговор. А теперь заговорил и он. – Я, Ванюшка,

засуну тебя в мешок и сам отнесу в каларашскую музыкальную школу. Завяжу

тебе глаза и отнесу так, чтоб ты не нашел дороги обратно. Понял?

– А кто тебе будет пасти корову? – воскликнул смышленый мальчишка.

Корова принадлежала Георгию Негарэ, и Ванюшка знал, что такие люди, как

его дедушка, не расстаются легко со скотиной. Если совхоз перепашет все

овраги, все поляны и лесные просеки, то все равно Георгий Негарэ не

останется без коровы на дворе. Внука не было на свете, когда этот двор

ломился от скотины: коров, волов, овец и свиней. Не знал Ванюшка и того, что

из-за этой живности его бабушка угодила аж в Читинскую область, за тридевять

земель от родного села, разделила там участь с другими зажиточными

земляками, которых называли кулаками, И его собственная жизнь теснейшим

образом переплетена с бабушкиными странствиями, поскольку бабушка совершала

их не одна, а со своей дочерью Вероникой. Ванюшка не мучился оттого, что

мальчишки часто напоминали ему о том, что мать принесла его в подоле, что он

незаконнорожденный. Эка беда! Крепенький, как молодой дубок, Ванюшка мог

постоять за себя, повергал наземь даже тех школьников, которые годами были

старше его, А вне школы, в тех самых степных оврагах, его сверстники вели

себя иначе, они не только не задирали Ванюшку, а искали дружбы с ним. Не

намекали и на девичью "промашку" его матери. Лишь удивлялись, почему Ванюшка

носит фамилию мош Петраке. Разве в Сибири не было других фамилий?.. Ведь мош

Петраке не был женатым человеком, и фамилия его Лефтер – чем же она лучше

Негарэ? Вырастет Ванюшка, и к нему перейдет неизбежно и прозвище мош

Петраке – Козел. А что хорошего в такой кличке?! Все, завидя парня, будут

орать: "Ванюшка-Козел пошел!" Сам же Ваня мало задумывался над тем, почему

он носит фамилию Петраке. Один из самых бойких его ровесников-всезнаек

объяснял это тем, что у незаконнорожденных детей нет отца, а потому и нет

фамилий – такие должны носить фамилию своей матери, точнее – ее отца. Но в

таком разе Ванюшке следовало бы называться Иваном Негарэ, так почему же

все-таки ему прилепили фамилию мош Петраке-Козла? Лефтер – куда хуже Негарэ.

Лефтером зовут человека, у которого ни гроша в кармане. А Негарэ – особый

сорт травы, из которой делают щетки, чтобы белить стены домов...

Обо всем этом размышляли мальчишки у степного костра, где пекли

кукурузу. Ванюшке трудно было разобраться во всех этих жизненных

хитросплетениях. Не мог он взять в толк и то, что мош Петраке любил его

бабушку, а потому и последовал за ней в Сибирь добровольно. Ванюшка слышал

что-то такое, но даже не пытался по-настоящему вникнуть в суть дела, да это

пока что лежало за пределами его детского умишка. Для него был один

дедушка – это Георгий Негарэ. Вот ему-то как раз и нанес он неожиданный удар

"ниже пояса" своим хитро рассчитанным вопросом: "А кто тебе будет пасти

корову?"

Ванюшка рассчитывал и на эффект. Он думал, что от его удара дедушка

рухнет на лавку в полной растерянности. Но получилось нечто действительно

неожиданное, но только уж для внука: дедушка расхохотался. Хохот его был

таким гулким, каким он бывает, когда человек находится в пустой бочке:

Негарэ обладал не только несокрушимой физической силой, но и могучим басом,

– Х-хо-хо-хо!.. О корове моей вспомнил, негодник!.. А ты о ней не

печалься, Ванюшка!.. Будем пасти по очереди... лишь бы сохранить ее во

дворе!.. Не умрет наша буренка с голоду!..

Слова деда малость смутили внука. Ванюшка хорошо знал, что с той поры,

как перепахали все луга, долины и отлогие балки, люди были поставлены перед

необходимостью решать сложный для них вопрос: либо вовсе отказываться от

скотины (многие так и поступили), либо искать выход из затруднительного

положения.

И выход был найден: пасти коров по очереди. Каждый хозяин должен был

пятнадцать дней в году пасти свою и чужих коров по оврагам и другим не

поддающимся распашке местам. Владельцы коров разделялись на двадцатидворки,

поскольку с таким количеством рогатого скота можно проникнуть в самые

"гиблые", тесные уголки, не повредив совхозных угодий. Листья дикой моркови,

черемша, пырей, молодые побеги кустарника, зеленая травка на маленьких

лужайках и полянах, кулижки травы в лесных просветах, сочные листочки

акациевых зарослей – все это было великолепным лакомством для коров и телят.

К концу дня коровы наедались так, что их утробы напоминали огромные бочки, а

от набухшего вымени они шли враскоряку, набрякшие молоком соски торчали в

разные стороны.

Труднее было содержать корову зимой. Не было хорошего покоса. Лучшие

места лесники приберегали для себя или требовали за них немалую мзду. Так

что приходилось собирать по травинке где только придется и носить в сыром

виде на свой двор, там и просушивать. Выручали кукурузные стебли со своих

соток. Кое-кто покупал их у тех, кто отказался держать корову. Владельцы

буренок прибегали к взаимовыручке: подбрасывали друг дружке кормецу взаймы.

Ухитрялись всячески, но без собственного молока не оставались. Зимние заботы

о корове не касались Ванюшки. Они были заботой дедушки. И летом Георгий

Негарэ и его дочь Вероника рассчитывали обойтись без Ванюшкиной помощи, а

потому мать и говорила ему:

– Поезжай, дьяволенок проклятый!.. Потом и тебя покажут по

телевизору!.. Будешь петь для всех!..

Вероника была еще в полном бабьем соку. Может быть, втайне она и хотела

развязать себе руки – послать сына на учебу, а самой выйти замуж, свить

собственное гнездо, завести настоящую семью. Можно ли пропустить такой

случай, когда ее единственный сын мог выйти в люди, поступить для начала в

музыкальную школу-интернат, которая поставлена на полное государственное

обеспечение?!

– Поезжай, глупец! – говорила Вероника еще настойчивее. – Ты еще

будешь благодарить бадицу Василе. И всем другим, которые собрались в

дедушкином доме, еще в ножки поклонишься! Видишь, как они заботятся о тебе?!

– Не поеду. – Сказал не поеду – и все!

– Брынза... в собачьем бурдюке – вот ты кто! – сокрушалась Вероника,

на глазах у молодой женщины выступили слезы,

– Не плачь, Вероника! – сказал вдруг добросердечный бадица Василе

Суфлецелу. – Насильно мил не будешь. Человека нельзя неволить. Силком добро

не делается. Оставь парнишку. Пускай еще подумает маленько. А покамест

поучится играть на баяне. Прикинет умишком что к чему... из какой дырки у

курицы выходит яичко. Не будем торопиться. Дорогу до Калараша я хорошо знаю.

Сто раз прошел ею туда и обратно. Так что придет время, и мы с Ванюшкой

вместе отправимся по ней. Так, что ли, Ванюша?.. В сорок пятом мы до Берлина

дошли, а уж до Калараша как-нибудь доберемся, черт побери!

Спокойный, располагающий голос бадицы Василе снял-напряженность в доме.

Мальчишка уж не глядел на всех диким камышовым котенком. Повеселевший

Георгий Негарэ опять вспомнил про свой кувшинчик с вином и продолжал угощать

людей, благодарил их при этом за честь, оказанную его семье. Хозяин дома

придерживался того же мнения, что и бадица Василе: время все расставит по

своим местам.

– Товарищ из Калараша верно говорит: хороший голос пропадет, ежели не

поставить его правильно в нужный час. Так давайте же выпьем по стаканчику за

добрый совет. Надеюсь, и мой внук скоро образумится, поймет все как надо.

Если хочет петь, будет учиться. Медведя из лесу приводят диким зверем. А

человек берет власть над ним, научает не только плясать, но даже на

мотоцикле кататься!

Дело явно шло к общему примирению, в результа-те которого все осталось

бы на прежних позициях. Это-то как раз и не устраивало руководителя

кала-рашского оркестра: ему хотелось увезти певуна сейчас же, в тот же день.

Хозяину пришлось показать все свое ораторское искусство, чтобы примирить

теперь музыканта с остальными гостями.

– Правда, не к такому итогу хотелось бы прийти всем нам. И тут товарищ

скрипач из Калараша прав. Но плохой мир все-таки лучше любого насилия. В

этом я согласный с бадицей Василе, – философствовал Георгий Негарэ. -

Ванюшка неглупый мальчишка. Он поймет, что зря упорствовал. Так упрямится

только козел. Ты его на лужайку, к свежей травке ведешь, а он, дуралей,

упирается да еще и мекекает: "Не пойду, сказал – не пойду!"

Все засмеялись Даже на Ванюшкиных губах промелькнуло подобие улыбки.

Был по-прежнему несокрушимо серьезен и суров лишь каларашский музыкант. Он

нервно ходил взад-вперед по избе и говорил с государственной важностью:

– Голос Ванюши принадлежит не ему одному, а всему народу! Как вы этого

не понимаете?! Промедление с учебой в музыкальной школе может оказаться

фатальным для редкого дарования!

Напуская на себя благородный гнев, музыкант не притронулся к хозяйскому

вину; ему, видите ли, не до веселья! Это была бы небольшая беда: в доме было

достаточно гостей, чтобы управиться с кувшинчиком. Георгий Мегарэ

рассчитывал на другое – он надеялся, что после стаканчика районная

знаменитость отпустит душевные свои струны, станет мягче, покладистее. К

тому же стремилась и Аника, жена бадице Василе Суфлецелу, пользующаяся

малейшей возможностью, чтобы быть рядом с мужем. Сейчас она стояла рядом с

главным оркестрантом и пыталась уговорить его выпить вместе с нею:

– Да вы хоть рюмочку!.. А на ребенка зря сердитесь. Он ведь боится

идти к вам... Что с вами, артистами, бывает?.. Стоит прославиться какому-то

из вас, стать любимцем народа, его отравляют...

– Как?.. Кто... кто отравляет?! – Бычьи выпуклые глазищи скрипача

полезли из орбит от крайнего изумления. – Где... кто их отравляет?..

Вместо ответа Аника медленно выпила стаканчик. Деликатненько вытерла

губы. Ее цесарочная головка по величине едва ли была больше вислого носа

прославленного музыканта. Но она с такой легкостью и непринужденностью

осушила стакан, что скрипач смотрел на нее уже не только с удивлением, но и

с испугом. Он даже подошел к ней поближе, словно бы хотел разгадать: куда же

исчезло вино? Не слышно было ни плеска, ни характерных звуков глотательных

движений. Не ситечко же в птичьем горлышке этой крохотули?!

– Кто отравляет артистов? – взревел знатный гость после минутного

замешательства.

– Как будто вы не знаете!.. Отравили же недавно Сулака!..

– К-к-к-то его от-ра-вил?!

– Артистки – кто же еще! – решительно объявила Аника. – Не я же!..

– Чушь!.. Не хочу больше слышать ваши сплетни! – вконец рассвирепел

музыкант. – И минуты не останусь тут более!..

Несчастный бадица Василе! Он надеялся, что Аника будет его союзницей в

беседе с "высоким гостем" и в уговорах упрямого Ванюшки, чтобы тот все-таки

пошел в музыкальную школу. А она, клятая, все испортила, опрокинула полное

ведро с молоком прямо посреди хаты своей глупой выходкой: дался ей этот

Сулак, который никогда не чувствовал себя таким живым, как сейчас!..

Выплеснула псу под хвост с таким трудом надоенное молоко, глупая сорока!

Бадя Василе доил свою символическую корову по-крестьянски неторопливо,

осторожно. А ее черти вынесли с длинным языком! И что же?.. Все полетело

вверх тормашками!..

Разгневанный музыкант из "Чобанаша" не мог найти свою кепку. А бадица

Василе вертелся вокруг него совершенно несчастный: он знал, что эту

жар-птицу не скоро поймаешь еще раз. "Выйти" на знаменитого скрипача ничуть

не легче, чем на какого-нибудь министра. Его оркестр гастролировал постоянно

едва ли не по всему белу свету – попробуй захвати скрипача на месте! Когда

возвращался в Калараш, то и там был неуловим: то он в педучилище, то на

каком-то худсовете, то на репетиции в районном Доме культуры, то в райкоме,

то в райисполкоме – на разных совещаниях, активах, заседаниях.

Взяв всю вину на себя, бадица Василе попытался было проводить капризную

звезду до автобуса, но скрипач ничего не слышал и не видел. Отыскав наконец

свою кепку с маленьким козырьком, он сдвинул ее на одно ухо, долго потом не

мог зажечь спичку, чтобы прикурить от нее. Не знаю, как другие, а я наблюдал

за артистом с восхищением. Восхищала его преданность искусству. Он болел за

него не только душой, но каждым нервом на кончиках своих пальцев.

– Не отрави Сулака артистка, он бы и теперь выступал по телевизору и

радио!..

Этих последних слов "цесарки" скрипач вынести уже не мог. Так и не

справившись со спичкой, он разъяренным зверем вылетел из дому. Он буквально

спасался бегством от болтливой бабенки, бежал так быстро, будто кто-то

гнался за ним. Бежал с незажженной сигаретой в руке и был удивительно похож

на одного из героев романа Шолом-Алейхема "Блуждающие звезды". Жизнь не

скупится на сюрпризы. "Блуждающие звезды" великого прозаика когда-то

двигались на своих тарантасах, на балагулах как раз по дороге, по которой

приехал в Кукоару и теперь должен возвратиться в Калараш музыкальный

фанатик – герой нашего времени. Не было сейчас ни тарантасов, ни шарабанов,

и дорога была другой, и называлась она по-другому: шоссе. И катился по ней

знаменитый музыкант на автобусе по маршруту, стало быть, "Блуждающих звезд".

Мы расходились по своим домам при своих же интересах, то есть

безрезультатно. Неуместное вторжение Аники с ее дикой новостью черною кошкой

пробежало между нами. Уходили молча, пряча друг от друга глаза. Если б

скрипач не исчез так быстро, я попытался бы как-то успокоить его. Сообщил бы

ему, что и меня не обошли своей милостью деревенские сплетницы, заставившие

раздеться донага и бегать в адамовом костюме по ночной Москве, – за это-де

меня и вытурили из университета, а теперь не доверяли никакой работы.

Сейчас оркестрант сидит в автобусе и любуется пробегающим справа и

слева лесом. Скорее всего, этот лес, села и деревни с их новенькими

красивыми домами, монастыри, превращенные в места отдыха или санатории,

выглядывавшие из-за деревьев, развеют грустные мысли служителя муз,

выпустившего из рук талантливого мальчугана и наслушавшегося о своем собрате

вздорных небылиц. Окружающая человека красота способна иной раз врачевать и

более тяжкие сердечные недуги.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Когда я впервые надолго покидал родное село, в нем не было ни единого

телевизора. Люди только мечтали о том времени, когда к ним придет

электричество от государственной сети. А когда линия с током высокого

напряжения приблизилась к подгорянам, среди моих земляков начались яростные

споры и раздоры: каждому хотелось провести свет в свой дом поскорее. Не

хватало столбов. Добывались они всеми правдами и неправдами. Неправдами -

даже чаще. Счастливчиками оказались те, кто жил на центральной улице, по

которой проходила главная электролиния. Этим вполне было достаточно

раздобыть где-нибудь один или два столба, чтобы под потолком их жилища

вспыхнул чудодейственный огонек. Большая же часть людей селилась в разных

концах Кукоары, в переулках и закоулках, а иногда и– на отшибе от основной

массы домов. Им нужно было время, И немалое, для того, чтобы добраться до

сельсовета, правления колхоза. "Так уж устроен человек... все его счастье

собрано по кусочкам, – говаривал дедушка. – Дай одному кусок, тут же

захочется и другому, третьему... все потянут руки..."

Счастливцы успели провести электросвет не только в дома, но и во все

пристройки к нему: в сени, сараи, погреба, даже в курятники. У них и посреди

двора на столбе всю ночь напролет горела лампа величиною с голову хозяина

дома, хотя и без нее было бы светло от электрофонарей, полыхающих вдоль

главной улицы на государственных столбах, -~ освещение совершенно

бесплатное. Удачливые люди, конечно, помалкивали. Шум поднимали неудачники,

подогреваемые не столько неудобствами (жили же они без электричества века!),

сколько завистью. Они писали бумаги во все концы, врывались в сельсовет и в

правление, брали за грудки несчастных местных руководителей, заливали

собственным вином и государственной "монополькой" бездонные глотки лесников,

"батрачили" на них на лесоразработках бесплатно, чтобы получить с десяток

столбов и по ним как бы выбраться из тьмы на свет.

Теперь все это – в прошлом. Электричество пришло не только во все

жилища, но и на фермы, механизированные тока, винпункты. Без него остались

разве что камышовые шалаши на бахчах да некоторые пруды. Хотя и освещенных

прудов было немало. Так что рыбаки-фанатики могли сидеть по их берегам со

своими удочками круглосуточно. Свет им давали электромоторы, качающие воду

для полива виноградников, садов, табачных плантаций, огородов и многолетних

трав. Споры и раздоры прекратились. Счастливчики и несчастливчики как бы

поменялись местами. Сейчас последние смеялись над первыми. Мало того, что их

дома принимали на себя все шумы и всю пыль, поднимаемую бесконечно

проносившимися машинами, но они должны были поступиться частью палисадников

во время выпрямления главной магистрали и проведения тротуаров.

– Ничего! Посмеялись над нами, теперь дайте и нам посмеяться над

вами! – ухмылялся какой-нибудь из бывших неудачников. – Радость и беду бог

делит поровну. Мы предполагаем, а бог располагает. Хлебните пыльцы да

потеснитесь немножечко и вы. Ничего, стерпится – слюбится. Бог терпел и нам

велел!..

Утесненные и урезанные, разумеется, бушевали поначалу, грозились

жаловаться и жаловались районному начальству. Но в конце концов

умиротворились и они. Последней вспышкой недовольства была та, которую

вызвало расширение школьного двора: по необходимости требовалось снести

несколько старых хижин. Но и она была быстро погашена. Сдал свои

оборонительные рубежи мош Ион Нани, увела его старуха в новый дом на окраине

села и дала простор для озорной ребятни, которой теперь было где побегать во

время большой переменки. Инцидент, как говорится, исчерпан. Жизнь есть

жизнь. Она рождает большие, малые ли конфликты, она же их и гасит. У нас,

например, то и дело возникали конфликты из-за телевизора. Никэ хотелось

смотреть футбольный матч, а по другой программе в это время шла передача под

рубрикой "Сельский час", без которой мама, кажется, не могла прожить больше

недели. Тот же Никэ завалил весь дом коврами, но не хотел потратиться на

приобретение второго телевизора для отчего дома, где бывал чуть ли не каждый

день. Ссылался при этом на то, что в Чулуке у него есть телевизор, и этого

достаточно.

– Не выкручивайся, пожалуйста, – уличала его мама. – Лучше признайся,

что складываешь денежки в кубышку. Копишь их для покупки автомобиля... Аль я

не вижу?.. От матери ничего не скроется!

Терпеливая и молчаливая, мама порою показывала всем нам коготки.

– Ну и что?! Вот возьму и куплю! – огрызался Никэ. – Теперь машина

никому не в диковинку. Может быть, теперь она обычная во дворе вещь. Самая к

тому же необходимая!

– Ну, ежели самая необходимая... ступай-ка в клуб и смотри там свой

футбол! – мгновенно отвечала мама.

В иные дни мама позволяла младшему сыну торчать у ее телевизора сколько

угодно. У нее самой не хватало на такую безделицу времени. Ей всегда было

недосуг. На беду обоих, трансляция футбольного матча велась одновременно с

передачей "Сельского часа" по другому каналу. То и другое передавалось один

раз в неделю – и вот тут-то и сталкивались интересы матери и сына.

Отец никогда не вмешивался в их препирательства, хотя иногда ему и

хотелось взять сторону сына: Никэ был настоящим футбольным фанатиком. В

какое-то время он ездил на своем мотоцикле в Кишинев на все матчи с участием

республиканской команды, меняющей свое наименование так, как меняет окраску

хамелеон: то она была "Молдовой", то "Авынтулом", а в самое последнее время

стала "Нистру" – будто каждые три-четыре года выходила замуж... Как бы

команда ни играла (хорошо, сносно, слабо, из рук вон плохо), Никэ никогда не

изменял ей в своих чувствах болельщика. Окажись Москва чуточку поближе, Никэ

и туда помчался бы на мотоцикле вслед за улетевшей в столицу своей командой.

Но Москва далеко от Кукоары и Чулука, и Никэ вынужден был довольствоваться

телерепортажами.

Но и перед телевизором он вел себя так, как вел бы на трибунах

стадионов: вскрикивал, рукоплескал, глупо хохотал, умолкал трагически – в

зависимости от того, как складывалась обстановка на футбольном поле. Если у

нашей команды дела складывались удачно, более счастливого человека, чем мой

брат, вообразить было невозможно! И вот парадокс: старший, даже не старший,

а главный агроном совхоза смотрел на передачу "Сельский час" как на своего

заклятого врага!

– Целый день вывозишь навоз на поля, а вечером то же самое видишь на

экране телевизора! – возмущался Никэ. – Будто без них не знаем, как это

делается.-

Не имея ни малейшей возможности остановить, отменить такие передачи,

Никэ отводил душу тем, что в пух и прах разносил их содержание, а ведущих на

каждом шагу уличал в вопиющей безграмотности.

– Ну, ну... Иди к своему бадице Василе, и смотрите вместе ваш

проклятый футбол, – советовала мать, видя, как страдает ее младший сын. – Он

такой же сумасшедший, как ты!.. Орет, ерзает на табуретке, видя, как

двадцать двуногих жеребцов гоняются за одним мячиком... Аль в магазинах

мячей нету? Купили бы каждому по мячу, и пусть себе играются! В разгар

уборки люди валятся с ног от усталости, а эти носятся как ошалелые за одной

игрушкой!..

Никэ выслушивал, а говорил свое:

– Человек весь день работает на комбайне, вечером хочет отдохнуть

по-человечески, посмотреть футбол, а ему суют под нос этот твой "Сельский

час" с тем же самым комбайном крупным планом! Кому они его показывают?..

Горожанам?– Эка невидаль!" А мы, сельские, своими руками ощупываем и землю,

и машины на этой земле! Городским жителям этот "Сельский час" до лампочки!"

– Иди, иди к своему бадице Василе. Не мешай мне смотреть!

Мама настолько осмелела, что уже не смотрела на телевизор как на бомбу

замедленного действия. Сама включала, меняла каналы, отыскивая нужный для

себя, и доводила Никэ до того, что он вскакивал и пулей мчался к бадице

Василе. Если не заставал того дома, бежал в школу: коль скоро Иосуб Вырлан

прозвал Телевизором школьного мерина, директору десятилетки ничего не

оставалось, как приобрести настоящий телевизор и установить его в

учительской. Теперь их было два: один в школе, а другой во дворе – в

"оглоблях".

В школе для Никэ всегда находились такие же пламенные болельщики, как и

он сам. Даже более горячие, чем бадица Василе Суфлецелу. На трансляцию

футбольного матча приходили все молодые учителя, не успевшие обзавестись

семьями, а значит, и своими домами, где бы можно было поставить телевизор.

Никэ был в эти дни как неприкаянный. Его молодая жена все-таки уехала

на берег Дуная, к матери, чтобы под ее крылышком разрешиться от бремени. В

Кукоару, к родным Никэ, она приезжала лишь затем, чтобы показать пятна на

припухшем, подурневшем лице. Ох уж эти молодые женщины! Они боятся родов как

огня и к определенному природой сроку стараются быть поближе к матушке.

Никэ нервничал, а мама утешала его. Утром и вечером кормила его сама в

нашем доме, а когда он уезжал на работу, совала в мотоциклетную люльку

продукты на обед. Попутно исподволь "агитировала", чтобы сын перебрался со

своей агрономической наукой в кукоаровский совхоз.

– Да разве в том дело, где работаю? Мне что тут, что там. Дело...

– Знаю, в чем твое "дело". А ты не беспокойся, сынок, молодые бабенки

всегда так... поближе к мамке. Там им не так страшно. Так что не волнуйся,

ничего с ней не сделается!

– А мать разве поможет? Рожать-то все равно надо самой!

– Эх вы, мужчины! Ничегошеньки-то вы в таком деле не смыслите!

Отец беззвучно посмеивался в щетинку усов: теперь он опять оставлял

щеточку на верхней губе, под самым носом. В конце концов не выдерживал и

подавал свой голос:

– Ты, мать, сама ничего не понимаешь. Никэ боится другого: там, на

Дунае, в роддоме меняют мальчиков на девочек..,

– Как это... меняют? – встрепенулась мама. – Как, разве там не

повязывают руку младенца красной ниточкой с фамилией родителей?., Ведь у нас

тут, кажется, так делают?..

– Местным, может, и повязывают, – продолжал психологическую пытку

отец, – а как узнают, что новорожденный мальчонок из подгорян, из наших,

стало быть, краев, так сразу же вместо него подсунут родильнице девчонку!..

Такая привычка осталась у дунайцев со времен татаро-монгольского нашествия.

Ведь и самого Никэ подобрала у нас, выкрала девка с Дуная!..

Отец подмигивает мне. Потешается над растерянностью мамы. Она верит

каждому его слову. Косит отец глазом и в сторону Никэ: как запоет он, когда

его красавица привезет с Дуная не ожидаемого мальчика, а девочку? Никэ

отмахивается от отцовских шуток, но и он чувствует себя неспокойно. Думает о

чем-то, перебирает что-то в своей голове. Задумывается глубоко и мама,

прикидывает что-то в уме. Оказывается, она вычисляет: на каком месяце

родятся мальчики, а на каком – девочки. Потом начинает вспоминать все

последние сны невестки, разгадывать, за каким что следует ожидать. После

глубокомысленных счетов и пересчетов допытывается у Никэ, не тянуло ли его

жену на квашеную капусту или на соленый огурчик, когда была на сносях. Слово

"беременная" для мамы было чуждым, и она никогда не пользовалась им. По

тому, чего более всего хотелось съесть беременной женщине, какие сны чаще

всего она видела, в какой день и час произошло зачатие, мама пытается точно

определить, какого пола будет ребенок: мужского или женского. Мама злится на

младшего сына за то, что тот не может вспомнить ни про последние сны своей

супруги, ни про то, на какую еду ее больше всего тянуло, когда она была в

положении, ни про то, в какой день и час она "понесла" от него,

– Вот вы все такие, мужчины! – гневалась ма-. ма, – Вам бы только

удовольствие получить!.

– Да оставь ты его в покое! Что привязалась? – подливавший все время

масло в огонь отец теперь старается погасить его. – Тебе-то не все равно,

будет у Никэ сын или дочь? Лишь бы дитя росло в огороде! Я вот молчу, не

гадаю на кофейной гуще, хотя отлично знаю, что привезет наша сношенька

девочку, если даже у нее родится мальчик! Так повелось там с

татаро-монгольских времен..,

Успокоил, называется.

– Оно бы лучше, девочка, – решает вдруг мама. – Мне вот бог не дал

помощницу. Одни вот эти, – она кивает на нас с Никэ, – озорники

повылуплялись... Может, хоть на старости лет господь даст мне внученьку.

То-то будет радость для меня!

– Ишь о чем она размечталась! – ухмыляется отец. – Доверит тебе сноха

свою дочку! Держи подол шире!..

– Ну, давайте сперва купим лошадь, а потом уздечку! – вспылил вдруг

Никэ. Он давно уловил отцовскую иронию и не обрывал родителя лишь потому,

что сам радовался его редкому веселью: роль дедушки явно пришлась по душе

отцу.

– Нет, Никэ, коня не приведешь с базара без уздечки! – говорит он со

значением.

– Хотя бы телеграмму дала, – сокрушается мама.

В тревогах и шутках проходило время в нашем доме. Тревожного, пожалуй,

было побольше. Однако после телеграммы, подписанной тестем и тещей Никэ,

братьями и сестрами жены, дядюшками ее и тетушками, телеграммы, из которой

брат узнал, что все там, на Дунае, обошлось благополучно, что все женины

родственники поздравляют его с рождением "лесного гайдука", брат мой вошел в

прежний ритм жизни и, кажется, с еще большим пылом отдавался футбольным

баталиям.

Сама телеграмма, может быть, представляла собой документ уникальнейший.

Текст умещался в двух строчках, зато подписи под ними потребовали около трех

страниц. Последнее обстоятельство немножко рассердило брата. Вместо

перечисления бесконечных родственников автор или авторы телеграммы могли бы

сообщить, сколько весит ребенок, на кого похож, как чувствует себя молодая

мать.

Мама, напротив, была очень довольна тем, что под телеграммой

подписалось чуть ли не полсела: значит, рассуждала она, там живут добрые,

заботливые и, главное, честные люди – не подменили мальчика девочкой. А если

Никэ не терпится поскорее узнать, сколько весит его сын, на кого он похож,

пускай седлает свой мотоцикл и мчится туда, на Дунай, Это лучше, чем глазеть

целыми вечерами, как двадцать бугаев гоняются за одним мячом. Так что пускай