Текст книги "Подгоряне"

Автор книги: Ион Чобану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Сабина хихикает. А в моих ушах колокольчиком звенит далекий голосок:

"Вам не нравятся цветы? Вы сомнете цветы!" Нина приносила их в кулечке из

тетрадочных листиков в клетку. На дворе была зима, падал снег. Я обнимал

девушку, а она могла защититься лишь этими цветами: "Вы сомнете цветы!" Я

отпускал ее. Она освобождала букет от тетрадочной бумаги и стояла сиротливо

и беспомощно, как ребенок. Стояла нежная и хрупкая, как и эти ее цветы.

Времена были тяжелые Даже самой простенькой еды не хватало. И без того

худенькая, Нина сделалась еще тоньше, стояла передо мною, как былинка

полевая. Она, конечно, не была дистрофиком. Учителям полагались кое-какие

продукты. По карточкам они могли получить немного муки, жира, несколько

кусочков сахара, пакетик чая, похожего больше на махорку или дедушкину

измельченную ветреницу.

Иногда я боялся, что могу задушить ее своими лапищами – такой

беззащитно тонкой и податливой была ее фигурка. Мне бы надо было самому

приносить и дарить ей цветы. Но я не мог и думать о таких вещах: весь был

поглощен борьбою с голодом, ночами просиживал в сельсовете, куда она и

заглядывала ко мне А забот было, что называется, невпроворот: составление

списков для распределения хлеба, организация подвод для поездки на

железнодорожную станцию за зерном, мукой, выделенными государством нашему

району, а районам – нашему селу. В те же дни мы завозили и семенной фонд,

чтобы не захватила нас весна врасплох, с пустыми мешками и сусеками, а земля

не осталась необсемененной. Среди грохота сапожищ бывших фронтовиков, среди

неискоренимых запахов пропотевших тулупов, среди удушающего табачного Дыма

вдруг появлялась она со своим белым кулечком цветов, и все тотчас же

озарялось – так, во всяком случае, казалось мне

Нина очень любила цветы, выращивала их даже зимой в комнатушке,

снимаемой у бабки Сафты. Цветами были заполнены все горшочки, жестяные и

стеклянные банки из-под консервов, пришедшие в негодность чугуны и

кастрюли – все, где мог бы приютиться и жить цветок... не для меня ли она

растила их, Нина, Нина Андреевна?! Но я был либо слеп, либо загружен работой

так, что ничего не видел перед собой, кроме бесконечных списков. Одни только

эти списки да питательные пункты, дрова для больницы и школы, госпитализация

дистрофиков с опухшими от голода ногами и лицами поглощали все мое время,

ими лишь я и был занят от зари до зари. Нужно было еще разместить по

квартирам прибывающих из городов врачей, медсестер. Сквозь эту сутолоку

иногда пробивался ко мне ее тревожный голосок: "Ну... а теперь.. что будем

делать теперь?.."

Или я был неисправимо бестолков, или раздавлен заботами, но я не

понимал, что значили эти ее слова.

Как-то вечером она вновь, потерянно обронила:

– Как же будет дальше?..

Лишь после того как мы справились со всеми нашими бедами, словно бы

проснувшись, понял я, что тревожные ее вопросы были обращены ко мне и ни к

кому больше и расшифровывались легко и просто: "Поженимся или нет?" Понял, к

сожалению, с роковым для себя опозданием: Нина уложила в потрепанный чемодан

немудреную справу и уехала на повозке в город. Уехала в институт. Цветы

оставила бабке Сафте .Исчезла для меня навсегда, и вместо нее я видел перед

собой трепыхающиеся косички отчаянной Сабины, которой дедушка читал лекцию

по медицине. Он не спеша, во всех подробностях, рассказывал ей, какие недуги

и какими травами надо излечивать, какие из трав употреблять для внутренних

заболеваний и какие длЬ кожных. Строго наставлял, чтобы девчонка не

насовывала в бутылки трав сверх положенной нормы, не то они впитают в себя

всю "цуйку". А он, дедушка, не скотина какая-нибудь, чтобы перемалывать

старыми своими зубами эту вонючую жвачку.

– Коровья образина! С такой помощницей я останусь без единой капли в

бутылках! – пошумливал он на юную баловницу. – Гляди у меня...

За милым этим собеседованием они и не заметили, как во двор с громом и

треском влетел на своем мотоцикле Никэ, едва не опрокинув коляской стул, на

котором сидела Сабина. Дедушка тут же набросился на него с руганью:

– Го... го!.. Черти, что ли, тебя оседлали и гонят! Опрокинешь все мои

лекарства!.. Ты б еще на мою печку влетел на своем ероплане!..

Но Никэ, казалось, и не замечал этой брани. Выхватил из люльки плетенку

с персиками, грушами, абрикосами и прочими фруктами и торжественно поставил

перед дедушкой.

– Угощайся, а мне почему-то захотелось шоколада! – и Никэ мигом

запустил в одну из бочек руку, извлек оттуда сумочку Сабины (уму

непостижимо, почему он сразу же полез в эту, а не в какую-то другую бочку!)

и тут же принялся изучать ее содержимое. Сабина кинулась на выручку своей

сумки, но было уже поздно. Никэ скакал как жеребец по двору и торжествующе

орал:

– В сумочке хорошенькой девушки всегда найдется что-либо пожевать!

Конфеты, плитка шоколада обязательно отыщутся там... В особенности если

сумка принадлежит буфетчице!.. В ней что-нибудь да припасено для моей

страдающей души!

2

Ни я, ни дедушка не видели этой сумочки. Я, очевидно, потому, что

смотрел только на цветы в руках Сабины, цветы, которые меня раздражали и

злили, как индюка красная юбка.

Никэ преспокойно разламывал на части шоколадную плитку. Себе отвалил

большую долю, мне поменьше, а дедушка вовсе отказался от своей порции: не

хотел портить зубы сладостями. Вкусив самодельной своей водочки, или

"цуйки", как он ее именовал, старик молодел на глазах. Вернувшийся с работы

отец тоже отказался от шоколада, устало говоря младшему сыну:

– Отвяжись, Никэ! Дай перевести дух!.. Ты растряс меня всего на своем

мотоцикле!..

– Давайте потрясем все карманы, сложим денежки в одну кучу и купим

машину. Тогда я буду возить тебя на работу в нашем собственном автомобиле! -

использовав подходящий момент, быстро выпалил Никэ

– Ты и машину растрясешь в два счета – будешь гонять ее по ухабам да

рытвинам! – заметил отец.

С шоколадом в конце концов произошло то, что и должно было произойти:

почти весь он был в одну минуту прикончен Никэ и Сабиной. "Мои зубы – самые

близкие мне родственники", – часто говаривал старый мош Тоадер. Никэ и

Сабина лишний раз подтвердили великую мудрость дедушкиного изречения.

Правда, юная гостья в самый последний момент вспомнила о нашей матери,

отломила и ей квадратик шоколадки.

Мама уговаривала девушку остаться у нас на ужин, но Сабина отказалась.

И поступила правильно, потому что и за ужином и после ужина отец и Никэ

наводили на всех нас ужасающую скуку наукообразными выкладками относительно

интенсификации садоводства. Это было темой сегодняшнего семинара, на котором

они присутствовали, и, вернувшись домой, "переваривали" важный вопрос.

Семинары эти велись постоянно. Стоило лишь управиться с основными работами

на полях, виноградниках, в садах, сейчас же начиналась серия семинаров. На

одном из них, где обсуждалась застройка сел и деревень современными домами,

Илие Унгуряну и сделал свое сообщение о цыганских домах с зеркалами в

Глодянском районе и о том, что сам он уже построил для себя такой дом в

Кукоаре, умолчав при этом, что сделался посмешищем для села и заслужил

проклятия трактористов и шоферов, которых ослеплял своими зеркалами.

На все лето мама устанавливала обеденный стол под грушей в саду. И тут

я заметил новшество: мама ставила перед каждым из нас тарелки с

металлической ложкой, вилкой и ножом. Лишь дедушка оставался со своей

глиняной миской и деревянной ложкой. Честно говоря, я завидовал ему: хлебая

щи, старик не обжигался, как мы, и управлялся с ужином быстрее всех. А мы

подолгу дули на ложки, мысленно поругивая мать за барские штучки. Но что

поделаешь? Мать была полною хозяйкой за столом. Отец сохранил за собой лишь

власть над хлебом, с удивительной легкостью разрезая его на ровные ломтики.

Мама прямо-таки расцветала, видя всю свою семью в сборе. Было маме чему

радоваться: Никэ закончил институт, я вернулся домой после долгих лет

отсутствия. Дедушка хоть и не спал в нашем доме, но под грушу к обеденному

столу выходил, а это уже с его стороны была немалая уступка дочери. Похоже

на то, что он считал это место под грушей вроде нейтральной полосы, куда не

возбранялось входить любому человеку. К тому же и грушу-то эту посадил

когда-то он сам. Я не видел, чтобы дедушка когда-нибудь ел груши, но яблоки

ел, притом самые что ни на есть кислющие. Ел с ножичка аккуратными

ломтиками, жевал одно яблоко добрый час. Иногда выходил под эту же грушу

поспать, расположившись на широкой плетеной лавке, покрытой сенцом. Но к

плодам дерева не прикасался. Даже тогда, когда переспелые груши падали ему

чуть ли не в рот.

Но, повторяю, за стол под грушей выходил с видимым удовольствием.

Приносил в карманах стручки презлющего сухого перца, который висел у него

под стрехой, разламывал его в жестких крючковатых пальцах, насыпал в борщ и

молча приступал к еде. Пот вытирал всегда одним и тем же красным платком,

сделанным из наволочки. От непомерно большой порции перца борщ в дедушкиной

миске обретал кроваво-красный цвет. Странно, что он не обжигал ни губ, ни

внутренностей этого железного старца. Порою видно было, что и ему хотелось

бы вступить в беседу, вставить свое словцо, но он боялся, что в таком разе

стручковое семечко может попасть в дыхательное горло и он поперхнется.

Кажется, молчал он еще потому, что решительно не понимал, о чем толковали

зять и внук.

Между тем отец с восхищением рассказывал о садах на берегу Днестра. Его

удивляла густота высаженных там деревьев. Восторгался он и тем, как

поливались эти сады. Ирригационные трубы были подняты там высоко над кронами

деревьев, и над каждым деревом был свой "душ". Трубы висели в воздухе как

туго натянутые струны гигантских флейт. Целые километры флейт! Кто-то на

командном пункте нажимал кнопку, и "персональные" души начинали орошение.

Получалась двойная выгода: экономилась вода и не заболачивалась почва под

деревьями сада.

У Никэ на этот счет была своя теория, почерпнутая в институте из книг и

брошюр. Он утверждал, что самый эффективный полив получается там, где трубы

закопаны в землю. Техника может манипулировать над этими трубами так же

легко, как если бы они были подняты над землей, с той, однако, разницей, что

вода, вытекающая из отверстий труб, целиком остается в почве, не испаряется

в воздухе. Испарение воды из подвешенных труб создает питательную среду для

размножения многих садовых вредителей как раз в момент цветения и

распускания листьев.

Говорил Никэ и о недостаточно качественном выпуске ирригационных труб,

и о многом другом, связанном с проблемой промышленного садоводства. В голове

брата вызревали идеи прямо-таки фантастические. Он утверждал, например, что

яблони в промышленных садах должны стоять одна к другой почти вплотную, как,

скажем, кукуруза. И жить такое деревце должно лишь один сезон, так же точно,

как и кукуруза, и убираться тоже специальным комбайном. Идет такой комбайн

по грядкам, срезает ветви, плоды калибрует и развозит по бункерам. Для Никэ

пальметтные, карликовые сады были уже пройденным этапом. В мечтах своих он

уже видел яблони, которые можно было бы косить, как пшеницу. Мама с ее

беспредельным терпением деревенской женщины внимательно выслушивала

фантастические рассуждения младшего сына и время от времени спускала его с

космических высот на землю:

– Но ты, сынок, скажи мне... урожай-то будет от твоих садов? От этих

карликов?..

Для мамы все низкорослые садовые деревца были карликовыми.

– А как же! – живо отвечал Никэ. – Дадут они урожай, да еще какой!

– Дадут, мать! – подавал свой голос отец. – Глянь на Анику, жену

Василе Суфлецелу, пигалица, крохотуля... А разве не она наплодила ему полную

избу байстручат?! Аль ты забыла, что в прошлом году Никэ в своем совхозе

снимал яблоки аж до рождества?.. И сынку нашему очень было бы кстати вывести

сорта, плоды которых не замерзали бы на ветках. Пустишь по яблоням комбайн

. – и все бу-дег в порядке!..

– Да перестаньте вы спорить! – говорила мама. – У нас и земли-то нет

для такого сада. Всю отдали под виноградники.

Но Никэ уже закусил удила. Задетый за живое, он перешел в решительную

контратаку. Кто бы говорил, а отец должен был бы помалкивать. Где он заложил

сад при создании колхоза? На Девичьей горе, на самом солнцепеке, куда

виноград прямо-таки напрашивался. И что же получилось от того сада? Ни шиша

не получилось! Плоды были не только мелкими, но и червивыми. Иные

сплющивались, высыхали, не успев созреть, прямо на ветках.

– Толчете воду в ступе на ваших семинарах, – пыталась остудить пыл

спорщиков мама. – Говорю вам, что нету у нас больше земли для ваших садов!..

Но ни отец, ни тем более Никэ не обращали внимания на ее доводы. Отец

переходил к обороне:

– Тот колхозный сад отслужил свою службу. Он отжил свое. Чего теперь с

него спрашивать?

– Он устарел с того уж дня, как был заложен.

Отец говорил одно, Никэ – другое. Успел ответить и матери, сказав, что

найдет место и для нового сада возле совхозных прудов. Там низина, на ней

виноградники бесятся с жиру, гонят все соки в лозу, а не в гроздья.

Выбросить их оттуда к чертовой бабушке – вот тебе и место для будущего сада,

лучшего для них не отыщешь!

– Рядом с прудами? – отец иронически усмехался. – Ишь какой ты умный!

А где мы будем сеять люцерну для фермы?..

– Ага! Вот когда вы вспомнили о фермах! – торжествовал Никэ. – Что,

теперь не ждете, когда вам привезут молоко из города?

– Чего прицепился? Ты же хорошо знаешь, что не по моей инициативе были

ликвидированы фермы... Ты вот хвастаешься своим животноводством, ну а если

говорить правду, вы бы должны вернуть нам дойных коров. Ведь вы получили их

бесплатно, с баланса на баланс! Так что не особенно-то ерепенься, сынок! Мы

все сильны задним умом. Евреи не зря говорят: "Пошли мне, боже, ум, который

приходит молдаванину с опозданием!" Задний ум, кажется, у всех людей на

свете хорош!..

– Пойду-ка я спать... вместе с курами!.. Ведь я ваших яблок в амбар не

положу!.. И винограда не держу в сусеках, коровьи вы образины!..

Все вопросы дедушка решал просто – верил лишь в амбар, засыпанный

зерном, то есть хлебом. Без яблок человек не умрет с голоду. Уродит

виноградник – прекрасно, старик не против этого. Слабый урожай – тоже

невелика беда, амбар, а вместе с амбаром и дедушка обойдутся и без

винограда. Сейчас вот пойдет спать со спокойной душой. И виноградник его не

тревожит, поскольку высажен гибридными сортами: "тарасы", "зайбера",

"изабеллы", которые не боятся ни засухи, ни изобильных дождей, ни ранних

заморозков. Дедушкин виноградный участок дает ему ежегодно гарантированный

урожай. Когда больше, а когда поменьше, но родит обязательно. А много ли

старику нужно! И от града можно защитить лозу вместе с гроздьями -

достаточно прикрыть их проволочной или капроновой сеткой. Правда,

проволочную сетку добывать стало все трудней и трудней. "Эти поганцы,

городские бубличники, взяли моду закрываться ими от мух и комаров!" -

бушевал старик, когда ему нужно было подремонтировать свое кроильное решето.

Проблема амбара, складов и хранилищ волновала всех, а не одного только

дедушку. Когда речь заходила, скажем, об овощехранилищах, отец и Никэ

прекращали спор и становились единомышленниками. Оба совхоза, как правило,

не успевали отправить на консервные заводы зеленый горошек, сливы, яблоки,

помидоры и другие овощи и фрукты. А своих холодильников для временного хотя

бы хранения в хозяйствах не было. И заводы частенько были перегружены так,

что не принимали готовую продукцию от совхозов, и шоферам приходилось везти

ту же сливу или горошек обратно. А в другой раз это добро уже перестает быть

добром, и его не принимают на заводе по причине подпорченности. Словом,

ценный продукт погибал. Перезрелыми сливами пытались угощать свиней, но те

воротили рыла от этих сладостей или затаптывали их в грязь, где происходило

своеобразное брожение: винный дух далеко распространялся от свиноферм...

От урожая виноградников не пропадало ни единого килограмма. Тут

проблема сохранения выращенного была решена. При каждом почти хозяйстве

работал так называемый винцех, оборудованный по последнему слову техники.

Собственно, это был не цех, а небольшой завод, к которому постоянно

подкатывали самосвалы с виноградом, не задерживаясь тут ни одной лишней

минуты. Самосвал круто разворачивался, пятился назад и опрокидывал из кузова

виноград прямо в огромный ковш дробилки. Не успевала машина выехать за

ворота зарода, а измельченный виноград уже бежал по трубам красной, как

кровь, струей; когда же сорт был белый, струя эта казалась

золотисто-янтарной. На всех винпунктах, или цехах, царствовали автоматы.

Трудной проблемой оставалась лишь уборка винограда, остальной процесс

был отлажен до тонкости. А вот дела с фруктами и овощами по-прежнему шли

плохо. Сколько бы ни возводилось новых перерабатывающих заводов и фабрик,

они все равно не справлялись с готовой продукцией в разгар сбора урожая.

– Почему так получается?.. Ведь виноградники дают урожай в два раза

больший, чем сады и огороды, но с виноградом мы управляемся, а с фруктами и

овощами нет?.. – удивлялись люди.

Земледелец, хоть и бережлив, и рачителен по своему характеру, но и он

понимает, что в любом деле без потерь не обойтись. Нет никаких потерь только

на цыганском току, поскольку такого тока не существует в природе, – так к

примеру, рассуждал мой отец. Но когда он видел, что гибнет почти четверть

овощей и фруктов даже в самые благоприятные по погодным условиям годы, не

говоря уже о дождливых, то страшно возмущался. Тут уж он забывал про формулу

цыганского тока.

– Все дело в холодильных установках, – вздыхал Никэ. – Эх, были б у

нас холодильники, ели бы круглый год сами свежие фрукты и кормили бы ими

других!.. Не пропало бы ни одно яблочко! Ни один помидор! Хранили б овощи и

фрукты у себя. На заводы вывозили бы постепенно в течение всей зимы. Тогда и

завод избавился бы от сезонщины и закрепил бы за собой постоянные

квалифицированные кадры!.. А так, что же, через месяц после сбора урожая не

найдешь в магазинах хотя бы пару свежих яблок или помидор! А гнилья сколько

угодно – его хоть лопатой выгребай из всех кюветов и магазинных кладовок...

Жаль, что дедушка не набрался терпения и не дослушал внука до конца.

Теперь слушает, что нашептывает ему подушка. И не узнает ничего об

оптимистических фантазиях Никэ. Мама же – вся внимание. Сидит, положив

подбородок в ладони, и жадно слушает, не решается даже убрать со стола.

Никэ – молодой агроном. Но именно у них, молодых специалистов, только и

может найти поддержку сельскохозяйственная наука и практика. Ум их не

закостенел в старых догмах, не истощился в бесконечных поисках нового. Им,

стало быть, и карты в руки. Лишь за последние пять лет Никэ в группе

специалистов побывал в шести странах Европы. Прежде мне казалось, что только

к нам приезжают иностранные делегации, но теперь видел, что и наши не

остаются у них в долгу. После рассказа брата о Болгарии, Венгрии,

Чехословакии, Англии, Франции и Италии я понял, что в сельском хозяйстве

происходит то же, что и в промышленности: пользуясь принципами мирного

сосуществования, страны с противоположным общественным жизнеустройством

успешно сотрудничали, перенимали друг у друга полезный опыт в ведении

хозяйства. Земледельцы разных стран и континентов учатся друг у друга. Это

уж нечто совершенно новое, не ведомое раньше пахарю!

Выгоду от такого сотрудничества получают как те, так и другие. И она

была б еще большей, выгода, если б не проклятая конкуренция. "Черт бы ее

побрал совсем! – возмущался Никэ. – Никогда не думал, что люди могут прятать

от других методы разведения лучших пород скота, не продадут тебе ни за какие

деньги, ни за какую валюту саженцы интенсивных и суперинтенсивных садовых

деревьев и кустарников, держат за семью замками гибридные сорта кукурузы,

новые гербициды и инсектициды для защиты растений... Разве так можно?!

Знать, что на земном шаре сотни миллионов людей живут впроголодь, миллионы

детей умирают от голода – и делать секреты из того, что могло бы накормить и

спасти несчастных?!"

Я понимал, что такие тайны могут быть в промышленности (существует даже

промышленный шпионаж). Там эти тайны объясняются стратегическими

соображениями, поскольку новейшие изобретения в технике могут быть в любое

время повернуты на военные цели. Но "секретничать" в том, как получить от

земли лучшую отдачу, просто немыслимо, антигуманно это! Вот уж истинно:

сытый голодного не разумеет!.. Для чего же тогда все эти конференции,

форумы, конгрессы, симпозиумы, на которых ученые с глубокомысленным видом и

озабоченностью рассуждают о демографическом взрыве на планете, о

стремительном росте населения, которое, однако, можно накормить при умелом

обращении с землей?!

Никэ слушал меня со снисходительной жалостью. Глаза его говорили:

наивный ты человек, Тоадер, ведь я только что говорил тебе о такой штуке,

как конкуренция. В капстранах она владычица, правит . всеми и вся. Ежели мы

водим французскую или другую какую-нибудь Делегацию с Запада, показываем им

наши фермы снаружи и изнутри, таскаем по виноградникам, – думаешь, и они

поступают так же с нами?.. Черта лысого!

– Не-е-ет, дорогой братец! – смеется Никэ. – Они не такие простаки,

как мы. Там твердо придерживаются правила: своя рубашка ближе к телу. Они

будут с удовольствием пить и вовсю расхваливать привезенную тобою русскую

водку, но покажут лишь то, с чем ты был знаком прежде, либо то, что не

представляет собой ценности. И продать нам пытаются лишь то, от чего сами

ушли далеко вперед и от чего им хотелось бы поскорее избавиться. Капиталисты

друг от друга прячут решительно все, что может принести наибольшую прибыль,

ну, а о нас и говорить нечего!.. Американскому фермеру, например, наплевать,

что у французских или итальянских земледельцев весною погибают от заморозков

цветущие сады. Американец держит в строжайшем секрете свои долговечные

дымовые шашки: он укладывает их у корней деревьев, и они дымят потихоньку

непрерывно дни и ночи, дымят до тех пор, пока заморозки окончательно не

прекратятся и не будут угрожать садам... А итальянцы или там французы пусть

жгут солому, коптят небо кизячным дымом – американцу чихать на них! Он

блюдет свою выгоду!.. Чем хуже у них, тем лучше у него!.. Так-то, дорогой

мой братец, получается у буржуев! Это и есть конкуренция!..

Говоря это, Никэ попутно в своей домашней лекции по политэкономии

похваливал итальянских крестьян за то, что они мешками таскают землю на

каменистые склоны гор, делают там террасы и высаживают виноградники.

Высаживают почти что на скалах. Такого Никэ еще нигде не видел. Швейцарцев

похваливал за холодильники. Они у них расставлены всюду, даже в горных

туннелях. И вообще, говорил Никэ, умный все-таки народец эти швейцарцы.

Скажем, чтобы разгрузить дороги от потока машин, они ввели порядок, при

котором грузовики всю свою работу выполняют ночью, а с рассветом их на

главных магистралях не увидишь. Им хватает и ночи, чтобы подвезти к

магазинам продукты, а к строительным площадкам и к предприятиям – все

необходимые материалы. День отдан легковушкам и автобусам. Ну разве не

молодцы!..

Болгар Никэ хвалил за умело организованное овощеводческое хозяйство, за

охрану памятников. У чехов увидел впервые пальметтный, промышленный, значит,

сад. А как они, чехи, умеют беречь фауну и флору! Никэ своими глазами видел

в городских парках зайцев, диких козочек, а неприрученные утки и лысухи

плавают по рекам рядом с купающимися ребятишками, безбоязненно склевывают с

их ладоней хлебные крошки и другие лакомства...

Разговор о диких животных пробудил ото сна старого охотника. Старец наш

вернулся к столу прямо с подушкой. И тотчас же навалился на внука:

– А ты того... не врешь, коровья башка?.. Охотники целуются с зайцами?

– Не целуются, дедушка, а живут вместе по-хорошему. Мирно

сосуществуют, понимаешь?.. И охотничье дело поставлено у них по-умному. Был

я в одном кооперативе под Прагой. У коллектива этого всего-то навсего две

тысячи гектаров земли. И что же? За каждый охотничий сезон там отстреливают

по две тысячи зайцев и по две тысячи фазанов. По зайцу и фазану на один

гектар сельскохозяйственных угодий... каково?! А на трехстах гектарах,

которые имелись у них сверх тех двух тысяч, не ступала даже нога человека,

то есть охотника. Эти триста гектаров были как бы родильным домом – там

зверь и птица размножались. И упаси бог, чтобы какой-нибудь разгильдяй

тракторист или шофер въехал в запретную зону! А во время обработки угодий к

машинам прицеплялись специальные приспособления для отпугивания дичи, чтобы

она вовремя успела убраться из-под колес или гусениц! Делается это и во

время уборки урожая. Трактор ли ползет, комбайн ли косит, впереди у них

этакая размахивающая жердина. Она-то и производит шум, трескотню, подымает

зайчишку, фазана, перепела или еще какую-либо живность, чтобы убирались

подобру-поздорову. Если какой-нибудь тракторист или комбайнер выезжает на

поле без такого шеста, его лишают водительских прав. Как, например, наших

шоферов за грубое нарушение уличных правил да еще за то, что пьяными садятся

за баранку. Молодцы, одним словом, эти чехи!..

– Вот... bot! А я третий уж год не вижу в Кукоаре и следа заячьего!..

Вот, коровья образина!..

Мама сделала Никэ знак, чтобы не очень-то завирался: ведь после такого

рассказа старик не сможет заснуть. Кажется, и самому рассказчику сделалось

жалко старика: Никэ отлично знал о его охотничьей страстишке. Жалко его было

и односельчанам, когда они видели дедушку у ветряной мельницы с ружьишком.

Торчит там целый день, подняв воротник. Собака подвывала, старалась увлечь

старого охотника в виноградники, а он ежится от холода, не снимая ружья с

плеч. Глаза его еще больше слезились от ослепительной белизны снега. Если

ему удавалось высмотреть хотя бы один Заячий след, возвращался домой

радостно возбужденный. Страшно довольный, начинал тщательно чистить и

смазывать ружье, хотя не сделал из него ни единого выстрела; неделю ходил в

приподнятом настроении, будто побывал на седьмом небе. Но вот на протяжении

трех последних лет нигде не мог увидеть не то что зайца, но и его следа.

Молодые охотники говорили ему, что длинноухий переметнулся из здешних мест в

другие края, в перелески и степи. Но не пойдет же он в этакую даль! Старик с

досады не снимал даже ружья со стены – так и висело там, будто позабытое.

Слышал, что в лесу развелось много кабанов и диких коз: сказался многолетний

запрет на охоту, на отстрел этих зверей. Лишь теперь вроде бы запрет этот

снят, и кукоаровцы могли охотиться в прилегающих к селу лесах по лицензиям.

Видя, что распалил старика до крайности, Никэ ловко переключился на

рассказ об экстраординарной породе венгерских свиней. Дедушка недовольно

крякнул, сочно выругался и, зажав под мышкой подушку, поплелся к своей

хатенке. Но и оттуда слышалось его сердитое бормотание:

– Гм... Ну не сукин ли сын этот Никэ? Испортил мне сон своими зайцами,

а потом понес какую-то чушь про венгерских свиней, как будто я буду

охотиться на них!.. Коровья образина и лягушачье дерьмо!.. Попробуй теперь

заснуть!..

3

Когда Никэ дошел до промышленных виноградников в департаменте Бордо,

дедушка оглашал подворье богатырским храпом. Вероятно, в течение дня к

стаканчику самогона с лекарственными травами он успел добавить и стопку

молодого винца, потому что храп его был подозрительно силен и с какими-то

металлическими нотками. Он и прежде своими носовыми руладами мог разбудить

все село. Зная за собой эту слабость, уходил спать во двор, чтобы не будить,

не беспокоить старуху. Что же касается соседей, то до них ему решительно не

было никакого дела. На их сетования говорил всегда одно и то же: что же вы

хотите? Здоровый человек всегда храпит! Постояли б вы целый день за моим

решетом, не так бы еще захрапели! Понянчи-ка, потетёшкай его на своих руках

да поглотай пыли из-под него, тогда и ты захрапишь, и, распалясь, старик не

удерживал в себе и бранного слова, как, впрочем, не удерживал и во многих

других случаях. Отчасти он был прав: расставшись с решетом (у совхоза теперь

было чем очищать зерно), дедушка перестал чихать очередями, как в прошлом.

Раньше весь двор оглашался его громоподобным, раскатистым чихом.

Великие мастера по части храпа и чиханья, даже наши лошади с любопытством

высовывали из хлева свои морды, когда за это дело принимался дедушка. Дав

крупнокалиберную очередь, дедушка начинал отчаянно материться. Ругал свой

картофелеобразный большой нос, ругал лошадей, проявлявших повышенный

интерес, и за то еще, что после каждой его очереди они начинали

пронзительно-звонко ржать. Сами же лошади были недовольны, что концерт этот

продолжался недостаточно долго: они, казалось, готовы были слушать его с

утра до ночи.

В утреннем концерте, открываемом дедушкой, участвовала вся живность

нашего двора. Кабан в своей клети начинал стонать и жаловаться на что-то:

"оф! оф! оф!". Петухи оставляли свои гаремы и, громко хлопая крыльями,

взлетали на забор и орали там во всю свою кочетиную глотку, готовые вступить

в немедленную драку с соседними петухами и с самим стариков. Дедушкино

чиханье заменяло всем им горн, которым будят на заре и людей, и животных. К

тому же население двора знало: за дедушкиным чиханьем последует кормежка – в

яслях у лошадей появится охапка сена и сноп люцерны; курам посыплют на земле

зерно и отваренную крупу; кабан получит похлебку, он уже недовольно

похрюкивал, находя, что ее долго не приносят. Звенели в подойниках первые

струи молока. Двор пробуждался.

Теперь дедушка чихал редко, без прежних очередей и музыкального

сопровождения. Но храп у него был таким же, как и прежде. К храпу

прибавлялось скрежетание зубами, когда старик ворочался с боку на бок во

сне. Скрежетал так, словно бы кто-то выскребывал ножом дно тарелки. Сейчас и

сон его едва ли назовешь крепким и здоровым. Старик просыпался от малейшего

шороха. Вскакивал и усаживался на свой стульчик. И вновь засыпал, уже сидя

на нем. В таком положении он не храпел во сне. Это нас очень удивляло. Даже

тихого сопения не издавал его великолепный нос. Похоже, он просто

подремывал. И этот заячий сон старика очень пугал маму: "Ах, боже ты мой!

Отчего же он не храпит? Да живой ли он? Умрет еще вот так, без свечки!"

Дедушка удалился от стола, а Никэ от виноградников Ротшильда в Бордо

перекочевал на выращивание сахарной свеклы в Англии. Дедушка и слыхом не

слыхивал, что его младший внук побывал на берегах туманного Альбиона.