Текст книги "Судья и король. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Инна Сударева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 55 страниц)

Фредерик выдохнул и подтянулся,  чтоб преодолеть еще один метр.  Он не задался целью обогнать соперницу. Он просто лез наверх, следя за тем, чтоб не допустить ошибки при подъеме. Чем выше они взбирались, тем дороже мог стоить промах.  Зацепился рукой, переставил ногу, зацепился другой рукой, подтянулся, примостил вторую ногу на камень повыше – вниз с тихим шорохом посыпался песок.  Так король и двигался, размеренно, поступательно.  Иногда отдыхал, повиснув на одной руке и расслабив все тело.  Ему нравилось чувствовать, как жарко мышцам,  как их сила возносит его все выше и выше.

Тайра, наоборот, торопилась, стиснув зубы и до крови обламывая ногти.  По этим причинам частила с крепкими выражениями,  которые предназначались Крупоре.  Ее девчонки кричали снизу «тиго-тиго!» –  чинарийское «давай-давай!».

Конечно, капитан Черной Дружины добралась раньше короля до первого широкого выступа  (а их у башни было три штуки:  все располагались на разной высоте и были сделаны,  наверняка,  специально для отдыха тем,  кто дерзнул штурмовать стены Крупоры).

– Ха-ха! –  так встретила Тайра Фредерика,  который почтил выступ своими ногами лишь спустя минуту после нее.  –  Отстаешь!

– Отстаю, – кивнул молодой человек.  –  Но ты устала, ободрала руки и сбила дыхание,  а я – нет, – и более не задерживаясь,  полез дальше.

Тайра с досадой поджала губы  –  Фредерик сказал верно.  Прошипев сквозь зубы самое любимое злое слово,  она заторопилась за соперником.

На это раз чинарийка отстала:  ей, действительно, не хватало дыхания, и руки-ноги заметно ныли, даже болели.  Так что на второй выступ первым взобрался Фредерик.  Он тут же присел и протянул руку даме,  которая на минуту замерла на стене, чтоб передохнуть.

Тайра раздраженно зашипела и мотнула головой, отвергая помощь. Тут левая нога ее предательски скользнула вниз, и чинарийка с громким  «ай!» уцепилась-таки за ладонь молодого человека..  Иначе полетела бы вниз  –  на камни. Фредерик дернул ее к себе, легко и быстро, словно рыбу выхватил из воды.

– Спасибо, – буркнула Тайра, оказываясь практически в его объятиях,  и сделала шаг назад.

Король ответил вежливым «пожалуйста» и вновь полез на стену, не позволив себе и минуты отдыха, – уже к третьему выступу.  И вновь, казалось, он делал это без особых усилий, свободно и размеренно. Тайра с досадой подумала, что, похоже, проиграет состязание.

Так и случилось:  на верхнюю площадку первым забрался Фредерик.  И только там, возле огромного позеленевшего бронзового колокола, он разрешил своему телу почувствовать усталость.

Рыцари озвучили победу своего государя дружным ревом «ура!» Дружинницы Тайры хмуро молчали, уподобившись немому Димусу:  их капитан все еще карабкалась по стене,  то и дело останавливаясь.

Король опять предложил чинарийке помощь.  И на этот раз она не стала отказываться:  сразу ухватилась за протянутую руку и сама подтянулась,  отталкиваясь ногами от камней.

 – Отсюда красивый вид, – заметил молодой человек, расслабленно потягиваясь и рассматривая, при этом, причудливые склоны Красных Перьев, которые потемнели из-за быстро наплывшего вечера.  –  Только воздух по-прежнему неподвижный.  Я-то думал: хоть здесь, на высоте,  будет ветер.

 – Гнилое место, гнилой воздух, – отозвалась хмурая Тайра,  совершенно не интересуясь красотами гор и садясь на камни.  –  Где нет ветра, там нет и свежести.  Мне это не нравится. В моей степи ветер другой, воздух другой.  Там легко и свободно.

Фредерик молча подошел, протянул девушке свою фляжку, и капитан жадно напилась,  а потом еще и в лицо себе водой плеснула,  чтоб избавиться от пыли, которая покрыла щеки, лоб и нос.

 – Экума говорила мне, что здесь, в этих горах, ее родина, – вновь заговорил король,  посматривая на дальние скалы.  –  И что здесь было много ветряных мельниц.  Значит, был и ветер.

 – Ее родина – не здесь,  не в ущелье, а далеко в горах, где-то у самых вершин.  Там ветер точно будет…

Фредерик согласился. Потом ступил к толстым опорам из черного дерева, которые держали колокол. До полуночи (времени, когда полагалось звонить) ему надо было разобраться, как здесь все работает. Оказалось – ничего сложного. Следовало забраться на верхушку колокола, вытащить торчащий из крепежа молот и долбать по бронзовой громадине  –  только и всего.  Долбать (Фредерик помнил) полагалось два раза.  Ознакомившись со всем этим, молодой человек сел возле Тайры и достал из мешка колбасу,  разломил кольцо на две половины, одну протянул чинарийке. То же проделал с лепешкой.  Прислонившись к теплому дереву опор,  они принялись ужинать.

Затем все в мире стало неподвижным.  Как воздух в Душном ущелье.

У подножия древней башни замерли, устроившись на ночлег, усталые рыцари Южного Королевства и дружинницы из Чинарии. Они разложили только один костер, чтоб вскипятить воду для чая, и огнище теперь медленно тухло, слабо освещая фигуры лежащих людей, очень схожих с безжизненными валунами,  которых в Душном ущелье было с избытком.

На верхней площадке Крупоры, на нагретых за день камнях, в антрацитовой тени от колокола расслабленно лежали, соприкасаясь плечами,  Фредерик и Тайра.  Чинарийка закрыла глаза – ее одолел сон.  А король, чуть смежив веки, следил за огромной белой луной, что зависла над башней.  Ему тоже очень хотелось спать, но не мог пропустить полночь,  потому и присматривал за темным небом…

В его жизни была похожая ночь. Семь лет назад он лежал вот так на одной из террас королевского дворца,  и плечо красавицы Коры касалось его плеча.  От ее мягких волос пахло гиацинтами, от ее губ,  которыми она время от времени касалась его щеки или его подбородка, пахло медом.  Он тогда еще ничего не знал об этой красавице, кроме того,  что она любит его всем сердцем и  готова тратить на него все свои дни и ночи…

Это была их третья ночная встреча.  Они выбрались на террасу,  чтоб отдохнуть после любовных игр,  потому что в спальне им стало очень жарко.  Захватили с собой несколько покрывал и подушки и уютно расположились на плетеной из лозы кушетке, залюбовались прекрасным ночным небом...

– Вон моя звезда, видишь? – Кора показала ему на белую Дилан в созвездии Карпа,  и широкий, льняной рукав рубахи девушки быстро сполз вниз – обнажилось тонкая белая рука,  странно напомнившая Фредерику о его собственном мече. – Я родилась весной, в апреле.  Дилан – моя звезда.  Повитуха сказала моей матери,  что Дилан дарит людям огонь для сердца,  многие таланты и счастливую судьбу.  А что я умею?  Всего лишь играть на мандолине да вышивать, – она тихо хохотнула, опустила руку,  прижала ее к груди.

– Это большие таланты, – улыбнулся Фредерик,  накрыв своей ладонью ладонь Коры. – Я вот не умею ни того,  ни другого.

Они обнялись, поцеловались и тут же засмеялись, потому что услышали, как где-то рядом,  на одном из балконов дворцовые коты запели свои брачные песни.

– А твоя звезда? Которая? – спросила Кора,  дергая Фредерика за руку. – Всегда было интересно узнать,  под какими звездами рождаются суровые,  вечно нахмуренные судьи.

– Я летом родился.  В августе, – сознался Фредерик.

– Значит, Леос, – уверенным тоном сказала девушка. – Твоя звезда Леос.  Вон там она, на востоке, красная,  почти касается горизонта.

– Что ты знаешь про Леос?

– Это мужская звезда.  Звезда воинов, звезда отшельников…

– Странное сочетание, – пожал плечами Западный судья и посмотрел на звезду Леос так,  как глянул бы на человека,  с которым ему предстояло познакомиться,  но с которым не очень-то хотелось знакомиться.

– Вовсе нет, – улыбнулась Кора. – Очень часто от мира закрываются те, кто разочаровался в мире.  А воин, что хорошего в мире видит он?  Только кровь и боль, злобу и смерть.  Много причин для разочарования.  Потому, наверно,  из воинов получаются хорошие отшельники…

Она так забавно рассуждала,  что Фредерик не мог не рассмеяться.

– Разве я неправильно говорю? – Кора строго нахмурилась.

– Правильно, милая, правильно, – и судья поцеловал ее в капризно надутые губы и крепко обнял,  думая о том, что в мире,  конечно, полно всяких неприятностей и зла,  но так же много прекрасного,  и поэтому от мира он никогда не откажется…

Когда пришло время,  Фредерик вернулся из воспоминаний, оттолкнулся от каменного пола ладонями и поднялся,  взял молот и ударил по бронзовому боку крупорского колокола.  Тот выдал низкий, хриплый звук,  будто здорово осерчал на того,  кто его разбудил.

Тайра подпрыгнула,  издав некий звериный рык, и схватилась за левое бедро, чтоб дернуть из ножен саблю:

 – А?  Что?!

   Фредерик, не обращая внимания ни на растревоженную даму,  ни на сердито гудящий колокол, ударил еще раз.  Получилось громче и звонче.

    – Вот и все, – сказал, дождавшись,  когда звон ослабнет. – Теперь нам надо вниз.

Он размотал захваченные в подъем веревки,  связал их вместе надежными,  мудреными узлами, закрепил один конец за опору колокола, а второй сбросил вниз.  Посмотрел, насколько хватило.

 – Отлично. До первого выступа.  Ну что, спускаемся?  –  спросил у Тайры.

 – Нет. Подожди, – чинарийка схватила его за руку, так,  будто вспомнила что-то очень важное.

   Фредерик вопросительно посмотрел на нее.

   – Я лезла на Крупору с умыслом, – глухо вымолвила Тайра.  –  Я хотела…

   Она смолкла, остановив взгляд на медальоне,  что блеснул на груди короля.  Там, под овальной крышечкой из белого золота,  хранился миниатюрный портрет его жены  –  темноглазой, черноволосой и белолицей Марты.

   Фредерик все понял.  Покачал головой.  Взялся за веревку:

   – Нам надо вниз,  Тайра, – сказав это весьма строгим голосом,  начал спуск.

   Чинарийка провела его взглядом и прошептала себе под нос не совсем хорошее слово:  она разозлилась сама на себя из-за того,  что не смогла сказать желаемого…

    *  *  *

   Сапоги Фредерика коснулись земли у подножия Крупоры – и рыцари Южного Королевства еще раз проревели  «ура!» своему королю,  приветствуя его неоспоримую победу над чинарийской воительницей.  Он ведь не только быстрее нее поднялся на башню,  но и  (так уж получилось)  быстрее спустился.

   Молодой человек довольно рассмеялся и раскланялся, словно закончивший выступление актер,  благодаря зрителей за искренне восторженные вопли.

   Тайру, спустившуюся с башни чуть позже Фредерика,  ее землячки встречали многозначительным молчанием,  хмурыми лицами и недовольными взглядами.

 – Что ж,  дамы, – Фредерик столь ослепительно улыбнулся чинарийкам,  что они не смогли не улыбнуться в ответ,  забыв на минуту о проигрыше своей предводительницы. – Представление закончилось,  и вам пора начать играть особые роли.

Девушки, не понимая его языка, оборотились за пояснением к Тайре. Та пожала плечами и начала расстегивать свои пояса.  Бережно сложила на песок саблю и каменные ножи, бросила в руки Димусу украшения – золотую цепь, что украшала ее темную шею,  шнур с бело-розовыми камушками и бронзовые браслеты. Остальные чинарийки тоже принялись разоружаться и отдавать побрякушки хмурому азарцу, уразумев,  что теперь им следует играть роль пленниц,  а пленницы должны быть безоружными,  связанными и лишёнными ожерелий и браслетов.

– Да-да, – кивнул Фредерик своим рыцарям, – парни, соберите клинки наших барышень и  приготовьте веревки.

– И еще кое-что, ваша милость, – сказал, подходя к королю,  мастер Линар. – Думаю: невредимость пленниц вызовет у траводавов ненужные подозрения.  Разве такие отважные и отчаянные  воительницы могут сдаться без ожесточенного сопротивления?

– Я тоже об этом подумал, – согласился Фредерик и обратился к Тайре. – Слыхала? Нам надо отметелить друг дружку.  Так, чтоб синяки были. И хорошие синяки.  У твоих девчонок и у моих парней.

Капитан Черной Дружины не долго размышляла над его словами.  Она хмыкнула,  развернулась и впечатала кулаком в скулу первому попавшемуся рыцарю (им, на свою беду, оказался рыжеволосый Аглай)  так сильно, будто парень был ее кровным врагом.  Аглай, охнув, опрокинулся на спину – только доспех зазвенел да песок из-под сапог взметнулся.  Тайра не дала ему возможности встать и,  прыгнув ближе, засветила жертве ногой по ребрам.  Но рыцарь успел прикрыться руками,  и сапог резвой чинарийки угодил ему по предплечьям,  защищенным широкими боевыми браслетами.  В этот же миг Аглай, багровый и рычащий от злости и боли,  ухватил Тайру за щиколотку и,  сильно дернув на себя, повалил на землю,  а потом набросился сверху и пару раз ударил капитана кулаком по голове  со вполне звериной яростью.

   Фредерик, видя это, понимающе закивал – он верил в то,  что Аглай по-настоящему разозлился.  Заработать плюху в скулу ни за что,  ни про что было малоприятным делом.

– Ай-е! – выкрикнула Тайра, закрывая лицо руками,  и, согнув ногу в колене,  как следует, пнула рыцаря в бедро  –  Аглай отлетел в сторону,  пропахав плечом дорожку в серой пыли.

Чинарийка, не теряя ни секунды,  набрала песку в ладонь и,  вскочив на ноги, снова пошла в бой.  Ее лицо горело яростью и добрым  фонарем под левым глазом.

Аглай тоже подхватился,  тоже стиснул кулаки и двинулся в атаку.

Остальные девушки,  до этого с легким ошеломлением следившие за дракой,  распалились и с воинственными криками бросились на помощь своему капитану.  Рыцари Фредерика не стали бездействовать и так же дружно,  с такими же грозными воплями,  кинулись в потасовку.  Звуки ударов, глухие и звонкие, крики ярости и боли, рычание и оханье, обычно сопровождающие драку, растревожили атмосферу у подножия древней Крупоры.

   Фредерик еще минуту понаблюдал за недурственным побоищем, которое организовали лихие чинарийки и не менее лихие витязи Южного Королевства,  и, захлопав в ладоши, громко объявил:

   – Достаточно! Вполне достаточно,  господа!

   Куда там:  никто будто и не услышал его слов.  Господа только-только во вкус вошли и мутузили друг друга со всей той «старательностью»,  какую могли в себе обнаружить в местной духоте.

   Фредерик отважился на риск и, прыгнув в свалку,  выхватил из нее одну из воительниц,  словно рыбу из воды. Девушка заверещала что-то злое на своем языке и попыталась вырваться,  но король держал очень крепко, а через секунду,  улыбаясь, ласково, как ребенку,  шепнул ей в ухо «имомо» – по-чинарийски это значило «тихо».  И юная барышня затихла,  будто ее заворожили.

   Тайра увидела, что он сделал и, похоже,  услышала то, что он сказал.  Скрипнув зубами,  чинарийка подняла обе руки вверх и громко молвила  «довли!»

Драка закончилась.  Конечно, не в один миг,  но закончилась.

   – По синяку на каждого – вполне довольно, – хитро улыбаясь, заметил Фредерик,  отпуская свою пленницу.

   Девушка-воин,  тоже улыбаясь и искоса посматривая на короля,  который так быстро и легко ее успокоил,  отошла в сторону и спряталась за спинами своих подруг.

Тайра, сияя двумя фонарями под обоими глазами,  усмехнулась в ответ,  но как-то хищно –  и Фредерик даже назад отступил,  без ошибки угадывая намерения капитана Черной Дружины.

   – По синяку, – повторила чинарийка,  тыча в короля пальцем и делая шаг вперед.  –  На каждого. Ты сам сказал.  Но у тебя нет ни одного синяка.

   Ее землячки,  позабыв о собственных ссадинах и ушибах,  довольно захихикали.

   – А мне не обязательно портить свою физию,  – заметил Фредерик, принимая горделивую позу.  –  Я – командир пленивших вас воинов,  владею оружием искусней всех и лучше всех дерусь, и не удивительно,  что во время боя мне удалось избежать таких вот, далеко не прекрасных, украшений, – он махнул рукой в сторону своих помятых и из-за этого угрюмых  рыцарей.

   – А, – понимающе закивала Тайра, – значит,  вот так?

   – Именно, – тряхнул головой Фредерик.  –  А сейчас парни вас свя…

   Закончить фразу о связывании ему не удалось  –  Тайра, поджав губы и сузив глаза,  прыгнула вперед, по быстроте атаки не уступая змее, и ударила кулаком,  целя в лоб хитроумному королю Южного Королевства.  Тот легко и быстро увернулся, присев и крутнувшись в бок.  Выпрямился, запястьем перехватил следующий удар,  с которым чинарийка не стала медлить, промахнувшись в первый раз,  и оттолкнул от себя Тайру, очень сильно  –  капитан не удержалась на ногах и со злобным возгласом «ва-а!»  села в песок.

   – Я ж сказал:  мне удалось избежать синяков. Почему не слушаешь? – буркнул раздосадованный Фредерик,  опуская руки и расслабляя пальцы. – А теперь – пожалуйте в веревки, дамы.  Мы же не хотим повергать пришельцев с гор в  недоумение?

   – Ты – хитрый змей! – сквозь улыбку,  больше похожую на звериный оскал, прошипела ему Тайра,  поднимаясь и отряхивая песок с юбчонки и бедер.

   – Польщен. Спасибо, – в тон ей ответил король Южного королевства…

* * *

Брат Копус хрюкнул, вздрогнул и проснулся,  оторвал взлохмаченную голову от книги и тут же начал спешно вытирать темные кожаные страницы,  которые на время стали для него подушкой.  Оказывается, парень спал и пускал слюни. Слюни на записи, которым было больше двухсот лет. За такую «наглость» Копусу могли полпальца, даже целый палец отрезать.  Как это неприятно и больно, парень знал:  у него уже не было одного мизинца на левой руке  – оттяпали тогда,  когда из-за его неосторожности в читальне начался пожар.

   Звук, разбудивший Копуса, повторился, и юноша услышал,  как заскрипела тяжелая дверь его кельи –  в проеме показался высокий, большеглазый брат Лив в ярком, черно-алом балахоне,  украшенном серебряными брошками.

   – Копус! Ты слышал, брат Копус? Крупорский колокол звонил, –  певучим голосом сообщил Лив. –  Бросай свою книгу –  иди к отцу Зинусу.

    – Разве он меня звал? –  поинтересовался Копус, засовывая книгу в выдвижной ящик стола.

    – Не звал. Но позовет, – хмыкнул Лив. –  Кого ж звать, как не тебя? Ты пойдешь вниз, к Крупоре.

    – Почему ж я? Я в прошлый раз ходил и в позапрошлый. Теперь кто-то другой идти должен.  Может, даже ты.

    – Я? – Лив искренне рассмеялся, сверкая великолепными зубами. – Ну, ты и шутник, брат Копус.  Хочешь, чтоб я от смеха живот порвал? Конечно, ты пойдешь.  Кем же еще рисковать,  как не тобой, балдавешка?  –  и помахал туда-сюда концами своего пояса,  затканного серебряными цветами, словно подразнил парня.

   Копус в мыслях пожелал красавчику  Ливу приболеть чем-нибудь вроде оспы,  чтоб хворь как следует попортила  ему гладкое пригожее личико.  Но только в мыслях пожелал.  Говорить что-то,  неприятное для любимчика отца Зинуса, Копус не смел  –  боялся уже не только за пальцы,  а за голову.  Он помнил, что сделали с братом Аекусом,  когда тот ударил в ухо Лива,  говорившего гадости про мать Аекуса.  Капнули ему в воду для умывания  сока из корней травы сусы.  Аекус умылся, и кожа слезла прочь с его лица и рук.  Умер Аекус, в страшных мучениях. Копус не желал себе ни такого,  ни чего-либо подобного.

   – С другой стороны,  оно и неплохо  –  вновь сходить к Крупоре, – сказал Копус Ливу и взял в руки кувшин с водой  – хотел напиться.  –  Лишний раз из пещер этих выберусь,  на горы, на долину посмотрю.

   – Ну-ну, – хмыкнул Лив,  приподняв изящную каштановую  бровь.

   «Красивая тварь», – подумал Копус и вновь дернулся  –  из зева переговорной шахты в его келью ворвался низкий  голос отца Зинуса:

   – Копус!  Ко мне!  Живо!

   Лив опять засмеялся, громко и нагло.  И опять засияли его крупные белые зубы,  очень похожие на жемчуг.  Показав неудачнику Копусу язык и неприличный знак пальцами,  белолицый красавец  выбежал  вон.

   «Когда-нибудь я выбью ему его зубы и сделаю из них себе ожерелье»,  – размечтался Копус,  поспешно заматывая вокруг своего серого балахона льняной  пояс с подвесками-оберегами из  бирюзы.

   По темному узкому коридору он бежал,  сложив руки на груди и низко опустив голову.  Ему не хотелось видеть никого из остальных братьев,  а те уже выходили из своих келий и переговаривались –  их тоже привлек звон крупорского колокола.  Обычно, когда Копус поднимал глаза на кого-нибудь,  то сразу нарывался на насмешку или оскорбление  или просто на недобрый взгляд.  Почему-то каждый в братстве почитал своим долгом уколоть Копуса.  Может, потому,  что небо обделило парня приятной  внешностью?

   Был Копус высоким,  худым и костлявым,  и оттого двигался неуклюже.  Ходил так,  словно его тяготили собственные руки.  Потому он почти всегда складывал их крестом на груди.  Голова у Копуса была большой,  с выпуклым затылком,  на котором вихрились темные,  курчавые волосы,  и держалась на тонкой длинной шее с  далеко выдающимся кадыком,  который часто двигался вверх-вниз  –  из-за того, что часто приходилось парню судорожно сглатывать слюну.  Глаза его  –  небольшие, темно-синие, запрятанные далеко под брови  –  плохо видели.  Щурился Копус и от этого напоминал глупого крота.

   Он не удивлялся тому,  что до сих пор жив и до сих пор в братьях,  а не в рабах или не отдан на корм пещерным кабанам.  Спасибо надо было говорить мастеру Ахмару:  тот признал Копуса своим сыном,  когда парню исполнилось три года.  Это значило многое:  например, Копусу позволили жить,  не оскопили и разрешили изучать тайны растений и минералов.  Хотя, и не понимал парень:  для чего столь много знать, если нельзя все это применять.  Но мастер Ахмар говорил ему:

   – Главное не в том,  чтоб пользоваться тайными знаниями.  Главное  –   в том, чтоб сохранить их  в себе и передать другим.  Возможно, другим оно и понадобится.  У каждого своя судьба:  кто-то носит в себе знания,  кто-то ими пользуется.

   С одной стороны все это звучало весьма разумно.  А с другой  –  чувствовал Копус, что в чем-то отец ошибается.  Чего-то не хватало его рассуждениям для полноты картины.

   Иногда Копус работал в садах и видел,  что безжалостно обрезают садовники те деревья,  что не дают плодов или дают, но мало.  Вроде красивое, крепкое дерево,  а, сколько ни поливай,  ни окапывай  –  скупится на урожай,  словно все в себе держит,  не желает делиться соками.  Тогда говорит свое слово нож садовника  –  режет скупые ветки,  оставляет один искалеченный прут.  И надо же  –  прут этот через год приносит хороший урожай,  словно дите, воспитанное розгою,  прекращает капризы и шкоды,  берется за разум и ведет себя пристойно.

   Рассказал как-то Окпус о наблюдениях своих мастеру Ахмару.  Тот подумал, нахмурив белые брови,  и ответил:

   – То дерево тупое, неразумное.  От него урожая мы ждем ежегодно. Ты что же?  Думаешь, что и наши знания должны так часто применятся?  Мир развалиться может, если мы свои знания людям принесем.  Если каждый овладеет знанием ядов  – кто поручится,  что не станет уничтожать он всякого,  кто неприятность доставит, даже самую мелкую?  Толкнет кто такого на рынке –  и что ж, травить за это?  А ведь люди таковы.  Убить могут за ничтожное.  Даже без причины могут убить.  Только потому,  что ты им не понравился…

   И Копус согласился с отцом.  Его самого братья не любили просто потому,  что не нравилось им узкое,  рябоватое лицо парня,  его глубоко сидящие глаза,  вечно сгорбленная спина.  Но разве не от того она сгорбилась, что слишком часто тычки получала…

   Юноша остановился у дверей в келью отца Зинуса,  поправил перекосившийся от быстрого бега балахон, пригладил взлохмаченные волосы,  которые давно не встречались с гребнем – давно плюнул их хозяин на такое дело,  как причесывание.

   Более-менее  «прихорошившись», Копус вошел в келью,  стараясь не шлепать по камням босыми ногами.  Ступни у него были длинными и узкими,  как и ладони.

   – Что так долго? Спать любишь?  –  пробасил из-за своего высокого стола отец Зинус,  отрываясь от чтения древнего  фолианта и поднимая пронзительные,  черные глаза на лохматого парня.

   – Разве долго?  –  еле слышно попытался возразить юноша.  –  Я как зов ваш услышал,  так сразу и побежал.

   Глава Круга Семи Камней нахмурился так грозно,  что у Копуса спина заледенела, хотя в келье было, как всегда, очень тепло –  в двух больших кованных жаровнях перемигивались красными огнями угли.  Любил Зинус погреть свои столетние кости.

   – Сколько лет тебе, брат Копус? –  подозрительно медовым голосом спросил старец.

   – Двадцать два, – просипел парень,  предвидя,  что в ближайшем будущем диалог войдет в нехорошее,  опасное русло.

   – В твои годы давно пора владеть искусством молчать!  –  рявкнул Зинус.

   – Простите, простите, – залепетал Копус  –  очень уж не хотелось,  чтоб по приказу главы ему что-нибудь болючее под ногти загнали,  шип чёрной риохи,  например.

   – Если бы не Ахмар,  давно бы и памяти о тебе на этом свете не осталось, – Зинус не удержался и напомнил юноше о его шатком положении. – Ахмар вечно просит за  тебя…

   – Простите,  простите, – бормотал Копус,  прижимая ко лбу липкие от внезапного пота ладони.

   – Ладно. Все, не скули, – приказал старец, закрывая книгу.  –  Иди к мастеру Танвиру. Собирайся в дорогу.  Пойдешь к Крупоре, посмотришь, что там и как.  Если там торговцы бабами  –  знаешь, что делать.  Если кто другой  –  тоже знаешь, что делать.  Я прав?

   – Прав, прав, – закивал юноша, обрадованный тем,  что грозовая туча прошла мимо,  лишь немного испугав его.

   – Смотри же. Вот твое тело, – отец Зинус достал из душистой деревянной  шкатулки фигурку из каменной смолы;  в ней – Копус знал  –  были запечатаны клок его волос и пара ногтей.  –  Если через три дня не вернешься,  всажу иглу в голову.  И конец тебе,  брат …

    *  *  *

   Плотный и длинный черный плащ с капюшоном – на плечи,  черная замшевая маска с прорезями для глаз и рта – на лицо,  черные кожаные перчатки – на руки,  черные башмаки на толстой подошве – на ноги.  Из всего зловещего облачения только башмаки нравились Копусу  –  очень удобно в них было гулять по каменистым  склонам.

   Три дня дал ему отец  Зинус на все про  все.

   Юноша радовался.  Потому что за три дня можно  было не только добраться до Крупоры и вернуться назад,  в пещеры Круга Семи Камней,  но и погулять немного по горам.  Посмотреть, как дерутся твердолобые козлы за изящных коз,  как гордо и вольно парит над пропастью белокрылый коршун,  высматривая добычу, как растет-цветет прекрасный бабарис и много чего еще можно было увидеть.  Того, чего не увидишь, сидя под землей.

В дорогу мастер Давир дал Копусу множество разных зелий:  для остроты глаз, для изгнания усталости,  для увеличения силы, для спасения от яда змеи фуны и прочее-прочее. Кроме того, снабдили брата и убивающими штуками.  В посохе, украшенном змеиной кожей, таились иглы с ядом,  в носках башмаков тоже было оружие  –  отравленные ножики, которые казали свои острые язычки,  стоило только ударить каблуком оземь.  Чуть зацепи врага такой хитростью  –  корчась от боли, покрываясь синими пятнами,  умрет он через два часа.

Чувствовал себя Копус важным и страшным,  заполучив смертоносное снаряжение.

Вышел из пещеры, послушал, не оборачиваясь,  как опускают за ним братья-привратники тяжелую навесную дверь из железного дерева,  и улыбнулся, глядя на солнце, что поднималось на востоке,  заливая хмурые и сонные горы малиновым цветом.  Из кустов терновника, что рос недалеко от входа в Круг Семи Камней,  донеслись трели какой-то пичужки.

Юноша улыбнулся еще шире, еще радостней.  Твердо решил: и в следующий раз не станет отказываться от прогулки к Крупоре.  Потому что такие прогулки –  единственное приятное для него занятие.  Поноет для виду, совсем чуть-чуть,  чтоб никто не догадался о его пристрастии,  чтоб не отобрали у него единственную радость,  и пойдет…

– Смотри же, Копус! Три дня!  –  проорал ему отец Зинус со смотровой площадки,  что нависала над входом.

   – Да пошел ты, – прошептал,  не спуская с лица довольной улыбки, парень. –  Коль захочу, так и помру там, возле Крупоры.  Лучше под солнцем помереть,  чем в духоте и подземном сумраке.

   Он, конечно, лукавил сам с собой. Помирать Копусу не хотелось ни на солнце, ни в пещерах.  Хоть и плоховато жилось, а жилось.  Сравнивать же свою жизнь он мог только с жизнью других братьев.  Например, с Ливом.  Ливу жилось очень даже хорошо.  Его любил Отец Зинус.  Каждую ночь любил и,  поговаривали, что и днем любовь у них случалась.  Потому и спал Лив вволю,  и одежды красивые носил,  и ел всё самое лучшее,  и учением не был особо обременен.  Иногда Копус завидовал смазливому юноше, но лишь иногда.  Потому что не хотелось Копусу ложиться под кого-то из отцов,  чтоб получить разноцветный балахон,  красивые сандалии и прочие приятности.  Иногда Копус даже такое думал:  что счастливее он Лива,  потому что сам по себе в этих пещерах.  Никто не ждет его вечерами,  никто не требует к себе.  Свободой считал Копус свое одиночество.  Редкие встречи с мастером Ахмаром  –  вот и все, и достаточно…

Юноша крепче сжал посох и потопал,  тяжело и громко ступая, к спуску.  Там его ждали два брата-дурака, способных лишь на то,  чтоб поднимать и опускать лестницу из того же железного дерева, что и дверь в пещеру.  Правда, делали они это лишь для того,  кто показывал им особый ключ.  Ключ хранил мастер Танвир,  и сегодня утром он отдал его Копусу.

   Кидали братьям сверху еду всякую, и больше верили они, наверное,  не в Белого Отца, а в каких-нибудь горных духов,  что посылали им пропитание.

Юноша приблизился к хитроумной конструкции из опор и блоков,  посмотрел туда-сюда – подъемщиков не было видно.  Зато из небольшой пещерки,  что казала свой зев из скалы неподалеку,  слышался оглушительный храп двух здоровых  мужиков.

   – Вот болваны, – кратко и беззлобно сказал  Копус и пошел будить  братьев.

   Через пару минут два грязных, оборванных и вонючих битюга,  глупо улыбаясь и демонстрируя при этом крупные желтые зубы,  спустили лестницу вниз – на тропу,  что змеилась меж двух отвесных скал и залопотали парню:  «Иди, иди, брат.  Давай, давай, брат».

   Юноша достал из дорожной сумки яблоко и протянул его подъемщикам.  Те заулыбались еще шире,  отвесили Копусу поклоны и занырнули в свою пещерку,  где громко принялись делить краснобокое лакомство.

   Парень, когда уходил в ущелье, всегда их угощал.  Потому, что от этих здоровяков-дураков никогда не знал ничего плохого.

   Несколько мгновений понадобилось Копусу, чтоб сбежать вниз по ступеням.  Прыгнув на камни, он громко свистнул,  и лестница почти сразу с громким скрежетом начала возноситься.

   Юноша подождал, пока она остановится, зависнув над скалами,  и помахал рукой двум лохматым и бородатым головам,  которые явились из-за камней,  чтоб увидеть, как там внизу он – Копус.  Подъемщики вновь явили свои глупые улыбки  и принялись старательно махать парню в ответ.