Текст книги "Плач по красной суке"

Автор книги: Инга Петкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Непорочное зачатие

В это время на нашем тусклом небосводе взошла яркая звезда или, точнее, наш небосклон пересекла прекрасная комета, которая озарила своим волшебным светом наше унылое прозябание, а Клавку-Танк так и вовсе подхватила, вырвала из питательной среды, раскрутила, увлекла на свою орбиту, опалила небесным огнем и занесла в какие-то потусторонние сферы…

Мы праздновали тогда Международный женский день Восьмое марта. Точно помню, что не майские, потому что за столом не было ни одного мужика. Мы всегда празднуем свой день в тесном женском коллективе. Правда, такие закрытые праздники особо чреваты всякими безобразиями и скандалами.

Помню, что одна наша работница произнесла небольшую речь по поводу нашей горькой женской участи. Произнесла, разумеется, не с трибуны – с трибуны подобного не скажешь. Просто мы собрали в складчину небольшое застолье, чтобы отметить нашу бабскую долю…

На столе в молочных бутылках стояли нарциссы…

Цветы были торжественно вручены нам в обеденный перерыв делегацией из молодых застенчивых лейтенантов, которых наши разудалые дамы совершенно затюкали своими наглыми взглядами и двусмысленными шуточками.

К тому же был укороченный рабочий день, и наша строгая начальница Евгения Федоровна (Евгеша) снисходительно закрывала глаза на нашу бурную деятельность в связи с предстоящим выпивоном.

Вообще-то в нашем закрытом военном учреждении подобные возлияния на рабочем месте строго запрещались. Был даже приказ министра по данному поводу. Но мы не были военнообязанными, и к нам относились снисходительно.

Стол накрыли в кабинете начальницы. Сама она уклонилась от участия в мероприятии и, выдав нам на прощание массу руководящих наставлений, вовремя смылась.

Бабы сразу пытались накинуться на водку, но тут одна из наших молодых, да ранних пожелала сказать тост. На нее возмущенно зашикали. Все полагали, что формальная часть осталась позади и больше никто не будет нас мучить всякими занудливыми выступлениями, но Варька была настырна, и ей дали слово.

– Мама родная, как я ненавижу этот мертвый цветок! – сказала Варька. – Я не хочу, чтобы мне его дарили раз в году всякие кретины и ублюдки. У нас в доме, рядом с нашим подъездом, находится цветочный магазин. Перед праздниками мужики осаждают его. Но уже накануне каждого праздника они все настолько пьяны, что, получив эти жалкие цветы в прозрачной упаковке, не доносят их до своих жен и любовниц, а падают вместе с цветами где попало и лежат, пока жены ждут их за праздничным столом. По утрам на нашей лестнице они валяются штабелями, и у каждого в руке дохлые нарциссы. Никогда ни у кого не приму этих проклятых цветов. Пусть их положат только на мою могилу!

Вот что сказала бандитка-Варька. Почти все присутствующие были возмущены ее дерзкими речами. Все мы еще не надрались и, как всегда в начале праздничного застолья, чувствовали себя вполне респектабельными.

– А не хочешь, чтобы с тебя содрали портки и отстегали этим букетом? – предложила Клавка. Она больше всех хлопотала вокруг стола, испекла домашний торт. Ей было обидно.

Варька послала ее подальше, и застолье наладилось.

На этот раз наш праздничный стол ломился от изобилия всяких дефицитных яств, которые Клавка-Танк притащила из своего буфета. В последнее время Клавка редко баловала нас вниманием, гужевалась там – в заоблачных сферах высшего командного состава – и почти не заглядывала в нашу затхлую богадельню. Мы с жадным изумлением, облизываясь, разглядывали эти сказочные подношения: икра, севрюжка, балычок, маслины, шампанское. Бабы удивленно переглядывались и в недоумении пожимали плечами. С чего вдруг такая щедрость и зачем Клавка нас задабривает? Может быть, ожидает каких-нибудь высокопоставленных гостей? Мы подозрительно косились на Клавку, та лихорадочно суетилась вокруг стола – наводила последний лоск и блеск, подстилая под убогие приборы бумажные расписные салфеточки, заменяла особо уродливые алюминиевые кружки тонкими стаканами, которые тоже зачем-то прихватила из своего буфета…

Но самое странное, что, занимаясь сервировкой стола, Клавка то и дело подбегала к странному, замотанному существу, которое она зачем-то привела с собой и усадила в уголочке за шкафом. Клавка заботливо и подобострастно склонялась перед пришельцем, ласково поглаживала по плечику и шептала что-то нежное на ушко. Получив невразумительный ответ, Клавка сияла в улыбке, как самовар, и с пущим рвением бросалась к своим прямым обязанностям.

Незнакомка была закутана в обширный рабочий халат грязновато-серого цвета, голова до бровей замотана косынкой такого же линялого оттенка. Почти все лицо скрывали огромные солнечные очки, очень похожие на мотоциклетные. А на ногах почему-то были валенки…

Неужели весь этот ажиотаж – и шикарная закусь, и шампанское – все ради этой замотанной кулемы? Зачем, собственно, она Клавке понадобилась? Не иначе как обделывает через нее свои темные делишки. Но тоже странно – мы-то тут при чем? Зачем она впутывает нас в свои аферы? Мы терялись в догадках и уже роптали потихоньку на эту сумасбродку, которая явно намеревалась испортить наш законный праздник.

Клавка заговорщически нам подмигивала – не материлась, не шумела, не командовала, а, напротив, была необычайно ласковой и предупредительной не только с таинственной незнакомкой, но даже с нами со всеми.

Когда рассаживались, Клавка с великой заботой устроила свою подопечную во главе стола – даже нашу телогрейку под нее подложила, чтобы, значит, этой кулеме помягче было сидеть, а потом собственноручно наполнила шампанским единственный фужер. Остальным, и себе в том числе, она налила водку и предложила первый тост в честь своей новой подопечной.

Для начала она, конечно, представила нам ее – сказала имя, отчество и фамилию и популярно объяснила, что наша новая сослуживица работает в секретном отделе переводчицей с японского. Просила любить и жаловать… Но из всего этого потока информации мы усвоили только дикое имя – Анжелика…

Пока мы выпивали и закусывали, Клавка заботливо потчевала свою новую подружку, подкладывала ей на тарелку лучшие кусочки, подливала в бокал шампанское и что-то шептала ей жарко на ухо – в чем-то убеждала или чего-то требовала. Та в ответ отрицательно покачивала головой. На нас они не обращали никакого внимания, и мы, вконец заинтригованные этим странным зрелищем, в недоумении переглядывались и уже роптали вполне откровенно.

Клавка грозно на нас поглядывала и даже исподтишка грозила кулаком, а сама все нашептывала что-то вкрадчиво и даже, к нашему удивлению, обнимала и целовала незнакомку, как капризного ребенка… и наконец все-таки добилась согласия. Странная гостья будто уступила ее мольбам. После чего, заговорщически нам подмигнув, Клавка ловким жестом фокусника сдернула с нее одновременно косынку и темные очки…

И все мы тихо ахнули и обомлели. Такого лица нам видеть не доводилось – это был божественный, ангельский лик Святой Мадонны, нимфы или сказочной принцессы. Лучезарные голубые глаза томно и нежно щурились, щечки озарял застенчивый румянец, за полуоткрытыми в нежной улыбке губами мерцали ослепительные зубки, и тяжелая густая волна каштановых волос живым каскадом ниспадала на волшебные плечики, которые уже оголяли перед нашими жадными взорами ловкие Клавкины руки. Под грязным линялым халатом обнаружилось чудесное коротенькое платьице жемчужного оттенка. Тогда носили мини, и мы смогли разглядеть точеные ножки в дымчатых колготках… Стоя в подобострастной позе на коленях, Клавка извлекла эти божественные ножки из валенок, некоторое время держала в руках, любуясь их совершенством, и вдруг, тихо охнув, припала к ним в страстном поцелуе…

Наша принцесса брезгливо поморщилась и – брысь! – цыкнула, прогнала Клавку, как надоедливую, похотливую кошку. Потом достала из сумки чудесные серебряные туфельки, надела их, чуть подумала, забавно хмуря бровки, извлекла откуда-то флакон с пульверизатором и, точно стремясь зафиксировать изображение, опрыскала себя с ног до головы… подумала и прыснула на Клавку тоже… Та все еще сидела у ее ног, пожирая безумными глазами это чудесное видение. Да и было от чего потерять голову. Такое совершенство форм, красок и оттенков открылось нашим взорам, такая чудесная бабочка вылупилась из серого, грязного кокона…

Мы глазели затаив дыхание, в каком-то почти молитвенном экстазе…

Она рассеянно и томно смотрела в окно, и голубая тонкая жилка пульсировала на ее виске. Ручки в серебряных витых браслетах спокойно покоились на точеных коленках – она будто прислушивалась к далекой музыке или грезила наяву…

Где-то тикали часы, гудели под окнами машины, а мы, очарованные, околдованные, все не могли отвести глаз. Мы любовались ею как произведением искусства, этаким уникальным созданием природы, более доступным для нашего грубого восприятия, чем музыка, живопись или поэзия…

Потом кто-то догадался включить магнитофон, и Клавка, издав ликующий клич диких индейцев или обезьян, вдруг подхватила нежное создание на руки и стремительно закружилась вокруг своей оси. Все мы повскакивали со своих мест, загалдели, запели и заплясали. Какой-то щенячий восторг подхватил нас, закружил и понес… Богиня переходила из рук в руки, и почти каждой из нас удалось пройтись с ней в танце, то есть подержать в своих объятиях это восхитительное чудо природы, поцеловать его и потискать. Никогда в жизни мы не плясали с таким упоением, и Клавке с большим трудом удалось отбить от нас свое сокровище и восстановить порядок.

Прошло много времени, прежде чем нам удалось ее приручить. После того мартовского загула, когда наши одичалые бабы размотали и затискали божественную Анжелику, она надолго исчезла с нашего горизонта: спряталась, затаилась в своем секретном отделе за оцинкованной дверью. При встречах шарахалась от нас, как от чумы, и проскакивала мимо, тревожно и зябко кутаясь в свой грязный халат…

Но мы уже не могли избавиться от чудесного наваждения, не могли забыть ее неземную красоту – так уж она разбередила наше гнусное воображение, так растревожила дурные инстинкты. Разумеется, не в плане эротическом – среди нас не было извращенок, – и все-таки мы вздыхали и сохли по ней, как настоящие влюбленные. Если бы вы хоть раз видели ее, вы бы поняли, что я имею в виду. Ручаюсь головой, вам не приходилось встречать столь прекрасное и соблазнительное создание. Да она бы вам никогда и не показалась, не любила она демонстрировать свои прелести. И если бы не упорная настойчивость Клавки-Танк и еще кое-какие обстоятельства, нам самим навряд ли удалось бы до нее добраться и дотянуться. Такая уж это была пугливая нимфа, такая принцесса на горошине, такая привереда и недотрога…

Словом, мы были заинтригованы и не теряли надежды. А пока активно занялись сбором информации и наведением справок, то есть сплетнями, судами и пересудами. Целыми днями мы обмывали ее хрупкие косточки…

Развернутая сеть тайной агентуры в лице Клавки-Танк, Брошкиной, Князевой, Нелли да Варьки опрашивала друзей и знакомых, просочилась в дом к нашей принцессе, заарканила домработницу. Их старания были вознаграждены – на свет выплыло множество волнующих подробностей и деталей. Происками разведки мы получили массу странных и противоречивых сведений о происхождении, образе жизни и морально-этическом облике нашей феи.

Первой, конечно же, прорезалась Брошкина, и, как всегда, ее информация была бредовой до абсурда. По ее словам, до нас Анжелика долгое время работала в Интуристе и вылетела оттуда со скандалом, потому что наотрез отказывалась посещать митинги, демонстрации, салюты и прочие общественно-политические мероприятия с большим скоплением народа. В дни массовых праздников и гуляний она вообще не выходила на улицу, что служило поводом для множества конфликтных ситуаций – ведь она работала переводчицей, а иностранцы, как правило, приезжали к нам только для того, чтобы поглазеть на наш образ жизни. Анжелике ставили на вид, ее прорабатывали, разносили, увещевали, но она уперлась намертво. Переводчица она была неплохая, поэтому с ней возились, пока не лопнуло терпение у начальства и оно не приказало Анжелике явиться на демонстрацию в обязательном порядке, иначе ее уволят. Она явилась, но в толпе ей стало плохо, и она потеряла сознание. Пришлось вызывать «скорую помощь» и отвозить ее домой.

Она была на бюллетене целый месяц, а когда вышла на работу и сотрудники поинтересовались ее диагнозом, она отвечала, что болела демонстрацией. Пытались уточнить, что имеется в виду, и она популярно объяснила, что демонстрация – это дурной кошмар, что столько страшных рож можно увидеть только в аду и вообще она теперь искалечена на всю жизнь, потому что не может после всего этого спать без снотворных. Ответ показался странным, и ее уволили.

Мы, разумеется, не поверили Брошкиной, но потом оказалось, что на сей раз она не так уж сильно отклонилась от истинного положения вещей.

Подлинную историю ее увольнения из Интуриста нам поведала впоследствии сама Анжелика, и надо сказать, что история эта была еще более невероятной, чем все домыслы Брошкиной. Но об этом я расскажу позднее.

Между тем Клавка-Танк проникла в семью нашей феи (мыла у них окна) и неплохо ознакомилась с ее биографией и образом жизни.

Отец Анжелики, музыкант с мировым именем, отличался рассеянностью гения. Он терял все на свете и в свое время даже пытался потерять Анжелику, которая тогда была еще младенцем. Однажды папочку послали гулять с коляской и заодно попросили наведаться на молочную кухню, которая находилась в этом же квартале. Папочка добросовестно исполнил поручение, потом немного посидел в скверике и притащил домой вместо Анжелики чужого ребенка – колясочки были одинаковые. Спохватились только через несколько часов, побежали на молочную кухню и нашли там коляску со спокойно спящей Анжеликой. Мать же украденного ребенка была в обмороке, и ей долго не могли объяснить, что папочка просто перепутал коляски, – бедной женщине мерещились всякие ужасы, и она никак не могла поверить, что ее ребеночка не искалечили, не высосали кровь и так далее. Потом Анжелика часто рассказывала эту историю, и невольно приходило в голову, что ничего более значительного в ее жизни с тех пор больше не случалось.

В дальнейшем папочка терял в основном свою машину и один раз повторил ту давнюю историю с детской коляской. Однажды, не обнаружив поутру своей машины возле подъезда, папочка решил, что машину украли, и подал соответствующее заявление в ГАИ. Милиция быстро нашла потерянную машину возле ресторана, где папочка накануне ужинал с приятелем. Оказалось, что папочка вечером по рассеянности угнал чужую машину, которая стояла теперь возле его дома.

В ГАИ особенно не удивились, они хорошо знали этого рассеянного господина. Он у них был вроде городского юродивого, и они потешались над ним. Но в конце концов он все-таки исчерпал терпение гаишников, и у него отобрали права. Тогда за руль села Анжелика. Она к тому времени подросла, получила водительские права, а гаишники получили новый повод для удивления и зубоскальства.

Мать Анжелики – грузинская княжна, томная элегантная дама, вся выдержанная в дымчатых и жемчужных тонах, непостижимая и загадочная – вела довольно таинственный образ жизни. По словам Клавки, она являлась чуть ли не ведущим в стране экстрасенсом, входила в какое-то полуофициальное общество парапсихологов, поэтому, наверное, не любила суеты и почти все свое время проводила в затемненной комнате, лежа на софе с книгой по хиромантии, черной магии, спиритизму и так далее. Однако это не мешало ей зорко следить, чтобы муж невзначай не потерялся, а дочь получала самое лучшее дефицитное питание и образование.

Анжелику растили лучшие няньки, врачи, педагоги и вырастили такое экзотическое растение, что ни один специалист мира не мог бы догадаться, к какому виду его отнести, куда причислить и как, на какой почве оно вдруг произросло.

В их большой барской квартире на Пятой линии Васильевского острова комната Анжелики была похожа на косметический кабинет или парфюмерную лавку. Все свое свободное время она или спала, или холила и лелеяла свое прекрасное тело. Она ухаживала за собой, как весталка, будто ее тело ей не принадлежало, а изначально предназначалось для какой-то более высокой цели, чем замужество.

По словам Клавки, она так откровенно боялась и ненавидела мужиков, так чужда была плотских соблазнов, будто красота ее была драгоценным даром, врученным ей на временное хранение, который она поклялась вернуть Творцу в целости и сохранности.

Впрочем, мужики к ней не особенно приставали: слишком она была совершенна для их низких нужд. Кроме того, она никогда не давала повода для ухаживания, не заигрывала и не кокетничала: как искусственная жар-птица, не посылала сигнала. Словом, для мужиков она была настолько недосягаема, что они подчас не замечали ее, тем более что она тщательно скрывала от них свои прелести.

Достойное порождение своих странных родителей, изнеженная и пугливая нимфа, она пуще всего боялась человеческих контактов. Она настолько не выносила чужих прикосновений и взглядов, что никогда не ездила в общественном транспорте, не стояла в очередях, не ходила к врачам и даже театр и кино посещала крайне редко. Больше всего в жизни она боялась, как бы ее ненароком не повредили, а главное, не сглазили ее волшебную красоту, поэтому всячески скрывала ее и выходила на улицу замотанная и укутанная до неузнаваемости – в темной косынке и огромных мотоциклетных очках.

В таком виде она быстро шмыгала в свою машину, и если порой ее останавливал по пути гаишник и просил снять очки для опознания личности, то он потом долго не мог прийти в себя от изумления и подозрительно сверял документы. Она признавалась, что вначале ее не раз задерживали, подозревая в угоне чужой машины, но со временем гаишники изучили ее странные повадки и почти не трогали.

Она так боялась реальности с ее грязью, вонью и микробами, что постоянно таскала с собой целый набор дезодорантов, антисептиков и дезинфицирующих средств. Находясь в общественном месте, она то и дело прыскала из каких-то флаконов себе в рот, а также опрыскивала все подряд: собак, кошек, машину, помещение, фрукты, овощи, сортир и даже посторонних людей.

Однажды, например, она опрыскала похмельного гаишника, который, заподозрив диверсию, бросился от нее куда глаза глядят, прихватив с перепугу ее документы. Когда потом она явилась за ними в ГАИ, постовой утверждал, что при ней был парализующий пистолет, которым она хотела его усыпить, и бедному папочке пришлось еще долго разбираться в этой заварухе.

Получив подобную дикую информацию, все мы заметно приуныли и уже почти не чаяли снова лицезреть нашу волшебную нимфу, когда в начале лета она вдруг объявилась на нашем очередном сабантуе. Как ни в чем не бывало она уселась во главе стола и даже самостоятельно, без малейшего принуждения с нашей стороны, сбросила свое защитно-маскировочное одеяние.

На этот раз вся она была выдержана в пастельно-голубых тонах. Малость печальная или рассеянная, с грустной и затаенной улыбкой, она очень напоминала Сикстинскую Мадонну.

Боясь спугнуть чудесное видение, мы не только не лапали ее, но даже старались поменьше на нее глазеть.

Почему вдруг она к нам снизошла, какие обстоятельства этому сопутствовали? Навряд ли она страдала от одиночества. Может быть, решила приобщиться к нашему образу жизни, чтобы что-то для себя уяснить или понять. Мы терялись в догадках. Вскоре она сама дала нам ответ на все интересующие нас вопросы, но это случилось несколько позднее, а тогда мы даже не танцевали, просто сидели и мирно беседовали на всякие отвлеченные темы.

Именно тогда Анжелика поведала нам подлинную историю своего увольнения из Интуриста.

Дело в том, что наша принцесса однажды влюбилась в японского миллионера, который годился ей в дедушки, к тому же был ростом вдвое ниже ее, при этом имел взрослых внуков и вообще даже не подозревал о существовании нашей феи.

Он так и укатил к себе в Японию, не ведая, что явился причиной душевной драмы или, по крайней мере, большого скандала. Анжелика была застенчивой девушкой и, как пушкинская Татьяна, всего лишь написала своему предмету лирическое послание, которое, в отличие от письма Татьяны, до адресата не дошло, а было вовремя перехвачено соответствующими органами. Заинтригованные этой странной историей, мы рискнули уточнить подробности и детали. Анжелика отвечала просто и охотно.

– Что же тебе так в нем понравилось? – спрашивали мы.

– Он был хозяин… миллионер… – задумчиво отвечала она.

– Он делал тебе подарки?

– Нет, я видела его всего один раз на банкете…

– Ну и что, он был красивый, веселый, нарядный?

– Нет, он был старый и спал…

– То есть как? Спал на банкете?

– Да, произнес тост и заснул. Даже похрапывал. А в самом конце проснулся, произнес прощальный тост и ушел.

– А почему его никто не разбудил?

– Не посмели. Он был очень важный, перед ним все ходили на цыпочках и даже говорили шепотом.

– А сколько ему было лет?

– Семьдесят.

– И ты в него влюбилась?

– До полусмерти…

Бабы в недоумении разглядывали это диковинное создание. И только Ирма, внезапно оторвавшись от вязания, подняла свои глаза, похожие на студеные северные озера, и, глядя прямо на Анжелику, тихо заявила, что ее место в гареме.

Красавица внимательно на нее посмотрела, задумчиво потупилась, и такое несовременное, нездешнее у нее было лицо, что мне вдруг открылась ее подлинная суть и природа.

Да, она уродилась восточной женщиной. Ее восточная изнеженность, застенчивость, потаенность – все было создано для другой жизни, для гарема, где она проводила бы жизнь в томной неге, лени и беспечности, вдали от нескромных взглядов, пороков, страстей… Ей, как всякой драгоценной вещи, нужен был достойный властелин и хозяин. Ее нужно было украсть, полонить, запереть, спрятать. Нужны были жесткая сила и власть, чтобы сломить ее отчаянное биологическое сопротивление. Конечно, она бы вначале порыпалась, потрепыхалась в тоске и отчаянии, но потом бы неизбежно смирилась и была бы вполне счастлива в неволе.

От природы Анжелике была чужда свобода, свобода ее пугала. Тут, на свободе, ее подстерегали всякие ужасы и опасности, перед которыми она была беспомощна и беззащитна. Без клыков и когтей она не могла бороться и побеждать и поэтому не могла сама добывать себе пищу. Ей нужен был властелин и хозяин, который кормил бы ее из рук изысканными яствами, прятал от чужих похотливых взглядов. Я думаю, она и сама понимала всю меру собственной беспомощности перед мировой вселенской похотью, поэтому так пряталась и влюбилась в старика японца, увидев в нем достойного себя хозяина.

В нашей реальности Анжелике не было места, наша дикая угорелая свобода ужасала ее и калечила. Из прекрасной нимфы она постепенно превращалась в патологическую вырожденку, чудачку, калеку.

С тех пор Анжелика повадилась заходить к нам после рабочего дня и сидеть тихо в сторонке, присматриваясь и прислушиваясь к нашим разговорам. В ее пытливом взгляде сквозил какой-то немой вопрос, который она не решалась нам задать.

Постепенно мы привыкли к ее тихому присутствию и по-настоящему полюбили ее. Вот только странно, что одним своим появлением она почему-то провоцировала пьянку. Положим, и без нее мы никогда не отказывались от выпивонов. В тот юбилейный год пьянка приобрела какой-то вселенский, космический масштаб. На трезвенника косились подозрительно: поди знай, чем он там занимается в свободное от пьянки время, – может, что-то думает или соображает… Думать было не принято…

Анжелика почти никогда не отказывалась выпить вместе с нами, а порой даже сама приносила нам коньяк, бренди, джин, виски и другие незнакомые нам напитки, от которых мы особенно быстро балдели и тогда опять приставали к нашей красотке, срывали ее защитную маскировку. Если в помещении не было мужиков, она позволяла себя частично раздевать и разглядывать. Я думаю, ни один стриптиз не доставлял зрителям такого удовольствия. Мы балдели от ее красоты и радовались, как дети.

Человеческая красота для нашего неподготовленного восприятия была более наглядным образцом прекрасного, чем любое произведение искусства. Мы заранее ненавидели ту грубую скотину, которой суждено осквернить и разрушить это чудо природы. И тут, я думаю, мы изрядно поработали, чтобы отвратить нашу нимфу от представителей сильного пола и усугубить ее врожденную ненависть к этим парнокопытным. Но ей нужны были поддержка, участие и хоть такие поклонники и ценители ее природных дарований, как мы.

Помню, тогда выпал первый снег. Куда мы собрались ехать с Анжеликой, начисто забыла. Может быть, она хотела меня куда-то подвезти. Мы вышли из проходной и пересекли улицу по направлению к ее «жигулям». Все вокруг было белым, и даже наша невзрачная улочка вся осветилась и преобразилась. Было неожиданно пусто, и какая-то особая вкрадчивая тишина, казалось, опустилась на землю вместе со снегом.

Анжелика подошла к машине, открыла дверцу и уже занесла ногу, чтобы сесть за руль, но вдруг передумала. Она огляделась по сторонам, будто впервые тут находилась, глубоко, полной грудью вдохнула свежий воздух.

– Господи, как я ненавижу эти машины! – неожиданно воскликнула она и сорвала с лица свои громадные очки.

Я даже отшатнулась, так поразило меня это лицо, будто освещенное лунным сиянием. Холодным, голубоватым светом, как звезды, мерцали прекрасные глаза. Ошеломленная, я подумала, что в жизни Анжелики, кажется, что-то произошло; и еще, что теперь всю жизнь, как только выпадет первый снег, я буду вспоминать этот голубой взгляд; а главное – что пора бросать эту работу… Мысли, разом возникшие в моей голове, сквозняком прошли через сознание, оставив там полный вакуум. Будто меня не стало.

Мне привиделись вдруг высокие снежные горы, белизна которых слепила глаза. Над нами кружил орел, внизу, в долине, была жизнь. Мы остановились над пропастью, чтобы перевести дыхание, переглянулись и поняли друг друга. Мы знали, что перевал нам не одолеть.

– Машины нас погубят, – произнесла я, – спасение в нищете…

– Да, да, – готовно закивала она. – Я ненавижу все вокруг, особенно мужиков!..

Мы стояли над пропастью… Орел парил над нами. И я была не в силах отвести глаза от этого безнадежно прелестного лица. Неуместная, возмутительная красота этого лица внушала страх. Невольно мерещились какие-то трагедии и жуткие преступления.

– Надень очки, – попросила я, – ты обожжешь глаза.

– Нет, ты даже не представляешь, как я их всех ненавижу! – гневно воскликнула она. – Это ужасно, это просто ужасно!

От высоты у меня заложило уши, и голос ее доходил до меня будто издалека.

– Надень очки и не обращай внимания. Смотри вперед и не оглядывайся. Если их не замечать, то они отстанут. Главное – не останавливаться, главное – идти вперед своей дорогой…

– Своей дорогой? – капризно огрызнулась она. – Неужели мы идем своей дорогой? Нет, не моя это дорога, я не хочу по ней идти! Не хочу, не хочу! – Она отрицательно замотала головой и затопала ногами.

– Осторожно, – взмолилась я, – ты можешь оступиться. Не надо психовать. Ну сама подумай, что тебе могут сделать эти посторонние люди, ты ведь на своей высоте, ты недосягаема для них.

– Я не могу жить на такой высоте! Я задыхаюсь, замерзаю. Я не могу больше, не могу, не могу!

– Надень очки! Скорей надень очки, и мы пойдем дальше. Все будет хорошо, только надень очки, и пойдем дальше!

Анжелика молчала, и я обнаружила, что она плачет.

– Ты ничего не знаешь, – всхлипнула она, – ты даже не представляешь, какая дрянь и мерзость эти кобели…

Ну, положим, я себе прекрасно представляла, какая дрянь наши мужики, но дрянь эта была хлипкая, слабая и вообще-то безвредная. Но при виде ее отчаяния мне опять померещилась какая-то жуткая драма или шекспировская трагедия. Мне даже спрашивать не хотелось, я боялась узнать нечто чудовищное.

– Вчера я возненавидела своих родителей, – сказала она. – Отец, конечно, не виноват, он вообще ни в чем, кроме музыки, не разбирается. Это все мать, она подстроила. Эта стерва давно мечтает от меня избавиться. Сама всегда была блядью, вот и меня хочет видеть такой же.

– Господи, побойся Бога! – невольно вырвалось у меня.

Я пару раз видела мать Анжелики – более элегантного, утонченного создания мне встречать не приходилось. А говорила она таким тихим и мелодичным голоском, что все вокруг тут же переставали галдеть, затихали и прислушивались, будто это была красивая музыка. Назвать такую даму блядью не осмелился бы самый отпетый хулиган. Но то, что я услышала, превзошло все мои ожидания.

Родители Анжелики, обеспокоенные ее слишком затянувшимся девичеством, подыскали ей хорошую партию, какого-то психа-музыканта, тоже, разумеется, гения, только с нормальными сексуальными наклонностями. Было известно, что он предпочитает как раз девиц. Родители скрепя сердце вошли с ним в тайное соглашение, обещали хорошее приданое и так далее. Словом, музыкант начал ухаживать за нашей богиней по всем правилам хорошего тона. Он ходил к ним домой, обедал, целовал ручки, дарил цветы, говорил любезности, но все напрасно – наша красавица ничего не замечала… Тогда родители пошли дальше и договорились с женихом о более крутых мерах. Они ушли в гости, оставив нашу парочку наедине друг с другом. Когда они вернулись – весь дом был разворочен, посуда перебита, невеста валялась в истерике, а жених исчез из дома полуголый.

Я утешала Анжелику целый вечер. Мы провели его в ресторане. Но каково же было мое удивление, когда на другой день наша недотрога поведала эту чудовищную историю всему нашему коллективу. Выплыло множество пикантных подробностей и деталей. Как видно, Анжелика всерьез решила осрамить и разоблачить свою коварную мать и тем самым отомстить ей за надругательство и позор.

– Представляете, – гневно рассказывала Анжелика, – он напал на меня, как мужик, как зверь! От него так дурно пахло! Он мне поцарапал всю попу и порвал платье! Это так ужасно! Таких стрелять надо! Если бы у меня было оружие, я бы его застрелила! Нет, такого кошмара я больше не переживу! Набросился, как зверь! Я думала, он меня убьет или задушит! Нет, это просто какой-то сексуальный маньяк, его надо изолировать! Он опасен для общества!

Бабы кейфовали вовсю, сыпались провокационные вопросы, намеки, замечания. Юмора Анжелика не понимала, на вопросы отвечала с такой детской непосредственностью и откровенностью, что даже видавшие виды бабы и те смущались. Например, оказалось, что она никогда не видела фаллоса, а потому решила, что у ее жениха он слишком уродливый и отвратительный. Она брезгливо поведала нам, что он был похож на облезлую шею индюка и… шипел.