Текст книги "Тыквенное семечко"

Автор книги: Инесса Шипилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Ногу Шимы засунули прямо в раковину и вымыли шампунем – ведь никто не будет утверждать, что ноги мыть шампунем нельзя? Потом кикиморка нарисовала на царапине йодом ровный кружочек, а вокруг зеленкой лепестки.

– Ух ты, какой цветочек красивый получился! – Шима перестала плакать и с интересом посмотрела на разрисованную пятку.

– Если реветь не будешь, я тебе сказку расскажу, – пообещала ей Тюса, накручивая сверху бинт. Забинтованная нога смотрелась, на ее взгляд, немного скучновато, и кикиморка вырезала из зеленого пластыря елочку и прилепила сверху.

– Конечно, в другой аптеке сначала пластырь лепят, потом бинт. Но у нас аптека наполовину кикиморская, – важно сказала она ребятам, любуясь своей работой.

– Здорово! Мне нравятся кикиморские аптеки! Как будто в парикмахерскую сходила! – Шима восторженно смотрела на оригинальную перевязку.

– Я вас домой провожу, заодно в озере сандалию поищем, – решительно заявила Тюса и побежала наверх переодеваться.

Пришлось поломать голову, выбирая обувь для Шимы. Тюсина ей не налезала: кикиморка не пожалела бинта. Пришлось взять старые ботинки Фабиуса, которые он надевал, когда отправлялся на болото за пиявками.

– Все равно сейчас в темноте ничего не найдем, – печально сказал Гомза, когда они втроем пошли по направлению к озеру. Дождь кончился, и мокрые листья, освещенные луной, светились серебристым светом.

– Еще как найдем! Мы, кикиморы, и в темноте видим прекрасно! – уверенно заявила Тюса, размышляя про себя – придется ей нырять в озеро или нет.

– Ты сказку обещала рассказать, – напомнила ей Шима. Она шла в огромных ботинках, еле волоча ноги, и прижимала к груди уцелевшую сандалию как сокровище.

– Сказку я тебе завтра расскажу, после работы, – Тюса подумала, что к концу рабочего дня она точно уже переделает какую-нибудь из сказок. – Ты мне лучше скажи, что вечером у озера делали?

– Я за Руксом полезла, он в ветках ивы запутался. А потом он улетел, а я соскользнула в воду…

Тюса ночью по лесу ни разу не ходила и обратила внимание на то, что в это время суток он выглядит иначе, словно место другое. Даже маленькая полянка, где она обычно собирает подорожник, смотрится не очень приветливо – кусты вокруг нее почти черные, как-то недобро ощетинились.

– Ты тише бряцай ботинками! – шикнул Гомза и боязливо поглядел по сторонам. Хоть он и хорохорился, видно было, что и он сейчас с радостью оказался бы в гостиной на диване.

– Давайте пойдем в обход мимо заброшенных орехов. Там дорожки каменные, грязь на ботинки не налипнет, – заныла Шима, с трудом переставляя ноги.

Конечно, дорогу удлинять не очень-то хотелось, но пришлось согласиться – в лесу после дождя повсюду были лужи. Ребята прошли чуть дальше и свернули влево, к заброшенной аллее. Она тянулась вдоль оврага почти до самого озера. Кто его знает, почему орехи на этой аллее выросли не такие, как во всем лесу. В каждом из них была одна крохотная комнатка. Сразу после засухи в них заселились молодые семьи, так как на дне оврага теперь скапливалось много воды. Они замостили дорогу ракушечником и даже повесили модные фонари. Но постепенно все перебрались в другие деревья – каждой семье хотелось иметь в своем доме спальню.

Ребята вышли на мощеную дорожку и быстро пошли, озираясь по сторонам. Здесь было намного темнее, чем на центральной тропе: лунный свет не пропускали густые заросли, а фонари давно вышли из строя.

– Вы слышали? – остановилась вдруг Тюса и подняла руку вверх.

Ребята остановились как вкопанные и молча уставились на нее. Кикиморка приложила палец к губам и потащила их с дороги, за ствол дерева. Они присели на корточки, спрятавшись за помпезную деревянную мельницу, которая была сооружена для лесных карликов, и прижались друг к другу, всматриваясь в темноту.

– И долго мы так будем сидеть? – шепотом спросил кикиморку Гомза.

Но та сердито посмотрела на него и погрозила пальцем. Вскоре в конце аллеи показались темные силуэты в длинных плащах с капюшонами. Самый высокий из них, видимо, всем заправлял – это было видно по его жестам. У тех, что плелись за ним, задора было куда меньше: один без конца останавливался и подтягивал штаны, а второй уныло тащил здоровенный топор, сгорбившись под его тяжестью.

– На этой аллее можно срубить десятки веток! Конечно, они не родовые, но сегодня можно и поскромнее куш сорвать, – прогнусавил высокий, и Гомза вздрогнул, потому что сразу узнал этот голос.

Троица прошла мимо них, тихонько переругиваясь – они никак не могли решить, с какого дерева начинать.

– Да это же бандиты, – с ужасом прошептала Шима и заерзала на месте: у нее затекли ноги. Она наступила на сухой орех, который громко треснул. В наступившей тишине это прозвучало как выстрел.

– Бежим! – крикнула Тюса, вскочив на ноги.

Впрочем, им не нужна была команда – они рванули так, как не бегали еще никогда. Шима забыла про неудобные башмаки и больную пятку и перелетала через кусты как горный козлик. При одной только мысли, что за ней гонится преступник с топором, она готова была совершить пробежку куда угодно. Шима была уверена, что за ней тянется след в виде неглубоких ям – именно так она представляла следы от ботинок, – но повернуть голову боялась и продолжала дальше старательно набирать скорость. Гомза и Тюса бежали с левого фланга от нее, несколько раз столкнувшись друг с другом.

Если бы Тилиан прогуливался где-нибудь поблизости, он бы непременно записал юных спринтеров в свой клуб – их бег со стороны был просто неподражаем.

Когда они остановились у развилки, никто за ними уже не бежал.

– Они, небось, в другую сторону от страха побежали! – вдруг расхохоталась Тюса и скорчилась от смеха.

Шима тоже визгливо рассмеялась, топая ногами. На ботинках громоздились комья грязи величиной с небольшие валуны.

– А я и вторую сандалию потеряла! – сквозь смех проговорила она.

– Ничего, ты родителям скажи, что сандалии Зеленыча по дождливым вечерам превращаются в огромные ботинки, чтобы ноги не промокли, – посоветовала ей Тюса, вытирая слезы от смеха. – А мы завтра их поищем.

Все попрощались и разбрелись с развилки. Гомза подошел к своему дубу и чуть не подпрыгнул от страха – из-за ствола, прихрамывая, вышла фигура в плаще с капюшоном.

– Привет, Гомза, – раздался глухой голос.

– Добрый вечер, дядя Нисс, – Гомзе вдруг почему-то стало стыдно, будто это его поймали на месте преступления.

– Понимаешь, Гомза, долго все объяснять. В общем, я пришел попросить тебя: не говори ничего Астору, – замялся тот.

– Как же так? Разве можно деревья рубать? Никак от вас этого не ждал! – возмущенно проговорил Гомза и демонстративно от него отвернулся.

Нисс тяжело вздохнул и тронул его за руку.

– Жизнь, малец, такая штука, что лучше не зарекаться. Я тебе обещаю, больше деревьев мы рубить не будем. Я перееду скоро. Не расстраивай Астора, я сам ему лучше скажу, потом… договорились? – Нисс выжидающе на него смотрел.

Гомза горестно вздохнул и кивнул головой. Это все из-за чертовой пятницы, думал он, поднимаясь по лестнице в спальню.

Глава 4. Весенние хлопоты

– Я внимательно тебя слушаю, Нисс.

Астор сидел в крохотной кухне осины, которая, должно быть, помнила его самого маленьким ливнасом с торчащим чубчиком непослушных волос.

Нисс хмуро посмотрел в маленькое грязное окошко, сбоку которого болталась замусоленная занавеска, завязанная большим узлом.

– Ну, в общем, что тут речи разводить… я продал осину Протту, – он с вызовом посмотрел на брата.

У Астора внутри все оборвалось.

– Ты с ума сошел! Да ты шутишь, наверное? – Астор вскочил со стула, опрокинув пустую бутылку из-под эля, и та медленно покатилась в угол.

– Какие уж тут шутки, – хмыкнул Нисс, скрестив руки на груди. – Это у нас Вурзель пошутить любит, он у нас от чересчур сытой жизни не знает чем себя занять, а мне, знаешь ли, не до этого.

Астор бессильно опустился на стул и расстегнул ворот рубашки.

– Ну и где ты будешь жить? – спросил Астор каким-то чужим, бесцветным голосом.

– Я завтра переезжаю к холмовикам, – Нисс прошелся по кухне, похрустывая рассыпанными крошками. – Буду жить недалеко от теплицы Протта, там же и работать буду. А холм у меня будет двухуровневый, – последнее слово он старательно выделил.

Астор опустил голову, пытаясь собраться с мыслями. Бред какой-то! Да Нисс его просто разыгрывает! Такого просто не может быть! Осина, в которой он вырос, не может быть срублена и сожжена, как прошлогодняя листва. Он обвел глазами вокруг. Здесь все было до боли знакомо. Нисс, конечно, здорово запустил осину, но от этого она не перестала быть для него родной и любимой. Здесь Астор чувствовал себя маленьким мальчиком, и ему казалось, что вот-вот распахнется дверь и войдет мама с высушенным бельем в руках.

– Чай будешь? – Нисс, прихрамывая, подошел к печке.

Астор молча покачал головой, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

– Как ты мог… – глухо сказал он, с неприязнью посмотрев на брата.

Тот как будто только этого и ждал.

– Как мог? – вызывающе переспросил Нисс, с грохотом поставив чайник на печку. – А что, по-твоему мне оставалось делать? Ты давно уже ниже своих звезд ничего не видишь, братец, – ехидно добавил он, скривив рот. – Меня в нашем лесу никто всерьез не воспринимает! Подумаешь, продал гнилую корягу Протту, что из-за этого хай такой поднимать?

Он смахнул рукавом со стола крошки.

– А ты думал, я начну от радости вальсировать по комнате и разбрасывать из шляпы розы? С холмовиками ты себя чувствуешь гораздо увереннее, не так ли? – Астор почувствовал, что внутри него закипает бешеная злость. – Почему ты не поговорил со мной, не посоветовался?! – срывающимся голосом выкрикнул он, стукнув по столу кулаком с такой силой, что стоящая на нем жестяная кружка перевернулась, выплеснув остатки эля.

На кухне запахло как субботним вечером в харчевне 'Старая ель'.

Нисс сузил глаза и насмешливо посмотрел на брата.

– Не посоветовался? Да я несколько раз пытался это сделать, но ты все время был занят, – развел руками Нисс, не спуская с брата прищуренных глаз.

– Хочешь сказать, что во всем виноват я? – Астор почувствовал, как его лоб покрылся испариной.

Нисс поправил шишечку на своей жиденькой косичке и, вздернув подбородок, молча похромал к печке, на которой закипел чайник.

– Господин Протт хочет с тобой поговорить, – многозначительно произнес он, садясь на табуретку.

Астор встал и подошел к окну.

– О чем? Не продам ли я ему свой дуб? – произнес он срывающимся голосом, изучая пейзаж за окном, который внезапно стал серым.

Нисс хрипло расхохотался.

– Ну что ты, у него и в мыслях такого не было. Хотя, что у него в мыслях, наверное, никто не знает. Ты не переживай, никто на твой бесценный дуб не претендует, – Нисс стал размешивать в кружке сахар. – Он будет тебя ждать завтра в три в своем кабинете.

Астор сжал руками виски, впившись глазами в тропинку за окном, по которой ветер гонял клубы пыли. Ему вдруг захотелось оказаться отсюда как можно дальше. Подальше от этого чужого мира, с серым пейзажем за окном и грязной печкой, подальше от этого места, где воздух какой-то густой и вязкий, а ложечки так противно стучат.

– Я пойду, – Астор, схватив плащ, быстро пошел к двери, задев по дороге плечом полочку с посудой. Полочка с грохотом рухнула на пол, выплюнув из себя кучу металлических тарелок и кружек.

– Вот в чем преимущество металлической посуды перед фарфоровой! – радостно воскликнул Нисс, присев на корточки.

Но Астор этого уже не слышал. Закутавшись в плащ, он быстро шел к своему дубу.

*** *** ***

– Тебе чего? – хмуро спросила Тюса, исподлобья разглядывая поваренка, появившегося в проеме двери аптеки.

– Да вот, микстура нужна, от кашля… – он переминался с ноги на ногу, озираясь по сторонам.

Это был тот самый лопоухий поваренок, который по версии Вурзеля стал из-за нее пересаливать супы.

Фабиус с утра ушел в сторону болот, где в иве его ждал какой-то древесник, разбитый радикулитом.

– Дитя мое! – сказал он кикиморке, стоя у двери, – ты впервые остаешься в аптеке хозяйкой! Это возлагает на тебя большую ответственность и будет своего рода экзаменом, – Фабиус крепче прижал к себе бумажный кулек с мазями и натираниями. – Будь очень внимательна и осмотрительна! Все что будешь продавать, непременно записывай в тетрадку, – он поправил шарф и, немного подумав, взял зонтик.

Тюсу эта прощальная речь слегка выбила из колеи. Нельзя сказать, чтобы она испугалась этой внезапной ответственности, у Фабиуса каждый пузырек был подписан его красивым каллиграфическим почерком. И натирая полки стеллажей, она уже неоднократно переставляла пузырьки с места на место, успев познакомиться с каждым из них. Она даже игру себе такую придумала, чтобы не скучно было. Пузырьки и баночки все были разные, были толстые и пузатые, их кикиморка прозвала веселые толстяки, были с разметкой по граммам, что напоминали ей бесчувственных скряг, были плоские – ну вылитые домики. И был, конечно, у Тюсы любимый пузырек. Был он из прозрачного белого стекла круглый, весь утонченно грациозный. Ну, просто вылитая принцесса! Горлышко закрывала серебристая фольга, обвязанная тесьмой, а внутри розовая жидкость. На бутылке висела бумажка с надписью 'малиновый сироп', лишний раз подтверждающая, что внутреннее содержание пузырька столь же прекрасно.

В общем, закрыв за Фабиусом дверь, Тюса поймала себя на мысли, что она хочет, что бы в аптеку вообще никто не приходил. Мало ли, вдруг она напутает что-нибудь? А Фабиус расстроится, да чего доброго выгонит ее. Она вообще слово 'экзамены' ненавидела. Сразу вспоминала, как ее маленькую отец учил определять время по часам. Они сидели с ним на кочке вдвоем, держа в руке часы с большим циферблатом. Кикиморка так радовалась, что ей уделяют столько внимания, что готова была изучать, что угодно. Ветер ласково трепал волосы отца, он сосредоточенно водил пальцем по циферблату, еще и еще раз объясняя ей значение стрелок. Солнце напекло кикиморке макушку и ужасно хотелось пить, но она заворожено слушала голос отца, смотрела на его легкие морщинки на лбу и божью коровку, ползущую по вороту рубашки.

– Ну, как, поняла? – спросил он.

Она в ответ кивнула головой и чмокнула его в колючую щеку.

Когда все сели за стол обедать, отец посмотрел на маму и бабушку и торжественно сказал.

– Наша козявка уже умеет определять время по часам!

Мама с бабушкой только рты раскрыли.

Отец подмигнул ей и зачерпнул ложкой суп.

– Сейчас мы ей устроим экзамен. Ну-ка, пойди, погляди сколько времени!

У кикиморки сразу испортилось настроение, она сползла со стула, направляясь в соседнюю комнату, где висели часы. На циферблате маленькая стрелка была около цифры 'два', а большая на 'десяти'. Как это сказать она забыла напрочь. Вот если бы стрелка была на 'двенадцати', то было бы два часа, а если бы на 'шести', то пол второго, это она запомнила. Кикиморка наморщила лоб, пытаясь извлечь из своей памяти нужные фразы, но они растворились без остатка, не оставив в ее голове ровным счетом ничего. Тогда она залезла на стул, сняла со стены часы и подкрутила стрелку на цифру 'двенадцать'.

– Два часа! – деловито сообщила она, возвращаясь в столовую.

Отец тут же бросился в другую комнату и триумфально вынес часы.

– Вот вам и козявка! – он с гордостью посмотрел на дочь, щедро посыпающую в суп соль.

Все эти воспоминания вихрем пронеслись в ее голове, оставив после себя неприятный осадок.

Чтобы хоть как-то себя развлечь, Тюса решила сделать пузырьку-принцессе корону. Она достала из кармана фольгу от конфеты, которой вчера угостил ее Вурзель, и стала мастерить украшение. В этот момент раздался звон колокольчика и заявился этот поваренок.

Кикиморка оглядела его с ног до головы. Парнишка был невысокого росточка, с широким круглым лицом. Нос у него был курносый, небольшие зеленоватые глазки часто моргали, а два передних зуба были такие крупные, что рот у него, похоже, никогда не закрывался. Поварской колпак у него был натянут до самых глаз, и упирался в торчащие уши.

– Простыл что ли? – буркнула Тюса, перебирая пузырьки.

– Ага. И горло еще болит, – он шмыгнул носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна.

– Тогда тебе еще полоскание нужно, вон видишь из разных трав, – она показала на бутылки, на которых были картинки с травами. – Да и леденцы хорошо бы, Фабиус их такими вкусными делает… – кикиморка вздохнула и открыла тетрадку. – Ну, что берешь?

– Все. Только кулек дай, – он засопел носом и протянул ей бумажку в двадцать фелдов.

– Видать Вурзель тебе неплохо платит, – заметила кикиморка, подсчитывая сумму.

– Ну да. Я стараюсь, – он разглядывал плакаты с целебными травами.

– А это правда, что ты умеешь, вкусное суфле делать? – спросила Тюса, придвигая ему кулек.

– Из диких яблок? Ага, – он взял кулек и направился к двери. Потом, чуть помешкав, обернулся.

– Меня Башмакус зовут. Но называют все почему-то Сапожком, – он смущенно потер нос.

– Сапожок? А что мне нравится! А я Ге…, а меня Тюсой зовут, – кикиморка доделала корону и торжественно одела ее на пузырек.

– Ух, ты, красиво! Ты так все пузырьки украшать будешь? – Сапожок топтался в дверях, поправляя съехавший колпак.

– Не-е, это мой любимый. Это принцесса Малинесс де Пузыринно. К ней уже два раза сватался вон тот толстяк, – Тюса показала пальцем на небольшую банку из темно-коричневого стекла, с надписью 'пилюли от изжоги'. – Но она ждет своего принца, – кикиморка вздохнула и поставила пузырек на полку.

*** *** ***

Карета, запряженная четверкой лошадей, подъехала прямо к дубу Эйче. Из нее вышла Олесс, придерживая двумя руками тяжелую ткань платья, и побежала вверх по лестнице. Она распахнула дверь библиотеки, увидев там Лемиса и Зака, склонившихся над толстой книгой. Рядом на столе лежал меч Зака, который он аккуратно положил на льняную салфеточку.

– А мы про рыцарей читаем, – важно сказал Зак, глядя на запыхавшуюся сестру.

Лемис встал и подошел к Олесс.

– Ну, что тебе сказала королева? – он внимательно посмотрел ей в глаза.

Олесс загадочно улыбнулась.

– Это нужно не рассказывать, а показывать! – весело сказала она, взяв Лемиса за руку и увлекая вниз по ступеням.

Они быстро пошли по тропинке, ведущей в сторону озера.

– Смотри! – она достала из кармана небольшой медный ключик, на котором была подвешена сосновая шишка. – Это ключ от нашего дерева!

Лемис остановился как вкопанный.

– Ты хочешь сказать…

Олесс засмеялась и крепко обняла его.

– Да. Сейчас будем его смотреть.

Они подошли к высокой сосне, стоявшей у начала центральной тропы. Олесс дотронулась ключом до дерева и в нем тут же появилась массивная светлая дверь с круглой медной ручкой. Они зашли в свой новый дом, пропитанный приятным ароматом хвои. Олесс подошла к окнам и отдернула занавеси из плотной ткани, подняв большое облако пыли. Из темноты вынырнули очертания гостиной, мебель которой была завешена пыльными чехлами.

– Чей это был дом? – спросил Лемис, озираясь вокруг.

– Ничей. Этот дом вырос специально для нас с тобой. У каждого есть дом, который где-то его дожидается, главное – сделать правильный выбор в решающий момент. Так мне сказала королева, – добавила Олесс, проведя пальцем по пыльным лестничным перилам. Она подхватила руками подол платья и стала подниматься по деревянной винтовой лестнице, жестом пригласив Лемиса следовать за ней. Они попали в просторный холл, в стене которого белели три двери с витражными стеклами. Лемис открыл первую и в изумлении замер.

– Книги! Вот это да!

Все стены комнаты были в высоких стеллажах, заставленных до верху книгами в кожаных переплетах. Лемис обнял стеллаж руками и замер, ощущая себя таким счастливым, каким еще никогда за всю жизнь не был.

– Но самое главное в этом доме не библиотека, – загадочным голосом сказала Олесс, – а – подвал! – она накрутила на палец прядь волос, не спуская глаз с Лемиса.

Подвал? Что же в этом особенного, в долине в каждом холме огромный подвал, где холмовики хранят свои запасы. Видимо мысли Лемиса легко читались на его лице.

– Понимаешь, у древесников в каждом дереве подвал заколочен, – стала объяснять Олесс, – а в этой сосне – он открыт! – она явно ждала от него какой-то особенной реакции.

– Ну, – он поставил на полку толстую книгу и взял ее за руки, – давай спустимся и посмотрим на этот особенный подвал, единственный на весь лес.

– Нет, – Олесс покачала головой, – королева сказала, чтобы ты туда спустился первый. И еще она говорила про то, чтобы мы с тобой никому не говорили об этой незаколоченной двери. И пускать туда никого нельзя, – добавила она серьезно. – Иди, – она подтолкнула Лемиса к лестнице.

Тот стал спускаться вниз, раздумывая про себя, что, пожалуй, эти древесники немного странные. Такую важность из какого-то подвала сделать! Он подошел к небольшой низкой двери, с круглым медным кольцом вместо ручки. Лемис зажег керосиновую лампу, стоявшую неподалеку, и, взяв в руки прохладное кольцо, потянул дверь на себя. Он увидел множество ступеней, уходящих далеко вниз.

– Ух ты, глубокий какой! – с уважением подумал парень, пытаясь представить сколько же пришлось копать земли. Ступени уходили все глубже и глубже, закручиваясь по спирали, свет лампы мягко скользил по беленым стенам и низкому потолку, до которого можно было легко достать рукой. Наконец ступени кончились, и он остановился перед дверью из какого-то непонятного металла, на которой был нарисован затейливый узор.

Лемис, не раздумывая, толкнул дверь рукой и зажмурился от яркого света.

За дверью открывался великолепный вид на долину, залитую золотыми солнечными лучами, был слышен шум воды – где-то рядом протекала речка. Лемис шагнул на землю, покрытую зеленой травой, и почувствовал, как ласковый ветер взъерошил ему волосы. Струи горячего воздуха пробежали по его телу приятным теплом.

– Вот так подвал, да тут жарища как в разгар лета! – он задрал голову вверх, разглядывая кучевые облака, медленно ползущие по небу. Недалеко он заметил фруктовые деревья в буйной зелени. Все они были усыпаны плодами.

– Странно, сейчас же весна, – Лемис почесал затылок и оглянулся назад – дверь была врезана прямо в скалу, на которой росли огромные сосны.

Он подошел к берегу речки, которая, извиваясь, блестела на солнце. У него было странное ощущение, что это место он очень хорошо знает. Он повертел головой по сторонам. Ну конечно, очень похоже на его родную долину, точно так же изгибается река. Только ни одного холма нет. Тут он остановился как вкопанный. Сомнений быть не могло – это Большая Корова, огромный валун, около которого он брал глину для своих фигурок. Парень присел на корточки, изучая землю, конечно, это то место, уж он как никто другой знал каждый метр земли около валуна. Лемис резко выпрямился. Безусловно, это была долина холмовиков, только теперь на ее восточном амфитеатральном склоне вместо редких сосенок росли плодовые деревья. Но если это долина, куда подевались холмы с домами? Он обвел глазами красивый ландшафт, на котором не было никаких следов построек.

– Как же так? Куда все подевались? – У бедняги земля уплыла из-под ног. Он резко развернулся и, что было сил кинулся обратно к двери.

Сердце бешено колотилось в груди, он буквально взлетел по ступеням, перепрыгивая их через две, а то и три, перевернул ведро с водой, которое Олесс принесла, чтобы помыть пол, и застрял около входной двери, судорожно дергая ее за ручку. Потом вдруг догадался, что нужно толкнуть ее в противоположном направлении и широко ее распахнул, подняв огромное облако пыли.

Лемис стремглав вылетел из сосны и во всю прыть помчался к 'Зеленому дилижансу'. Чтобы сократить путь, он свернул с тропинки и пустился на всех парах через зеленый лужок с белыми шариками одуванчиков. Ему казалось, что рядом с ним ноздря в ноздрю несется его страх, в миг раскормленный распоясавшимся не на шутку воображением, и подсовывает ему под нос одну картину страшней другой.

– Как же так? Куда же все подевалось? Где мама и папа, Йон и Хита?

Что-либо понять в данный момент Лемис категорически не мог, он знал лишь одно: жесткая структура его жизни вдруг взяла да рассыпалась. Эта ненавистная долина, давившая на него всю жизнь своими правилами и порядками, своими предрассудками и предубеждениями, вдруг взяла – и исчезла из его жизни, собственно, он ведь сам, шаг за шагом, этого добивался. А теперь, когда это произошло, у него возникло мерзкое ощущение, будто из него самого вынули скелет. И если, не дай бог, с восточного обрыва будет тот же вид ландшафта, что в подвале, он просто растечется по склону, как вязкая лужа, и впитается во влажную землю.

Шишел сидел в телеге и таращился на рой танцующих в воздухе мошек. Судя по виду, ничто не обременяло его головы, кроме старой помятой шляпы. Пение птиц ласкало его слух, а солнце нежно грело его левый простуженный бок. В его душе царил безмятежный покой и умиротворение. Он лениво повернул голову в сторону, вяло отмахнув рукой муху, как вдруг увидел, что со стороны лужка, на котором часто паслась Марфутка, прямо к нему несется с обезумевшим лицом холмовик. За его спиной клубящимся шлейфом порхали в воздухе сбитые семена одуванчиков.

– Вот, Марфутка, говорил я давеча бабке, что нечего холмовикам в нашем лесу делать – погляди, как его от нашего воздуха перекорежило всего. Эх, намаемся мы с ним, помяни мое слово, – проворчал он и тихо сплюнул в куст бузины.

Лемис подбежал к нему с выпученными глазами и схватил его за ворот телогрейки.

– К восточному обрыву… срочно! – с трудом выговорил он, сгибаясь пополам от быстрого бега.

Шишел спокойно снял его руку с ворота.

– Платить есть чем? – деловито поинтересовался он, разглядывая с интересом холмовика.

Тот молча протянул ему пригоршню кейдов, прерывисто дыша.

Леший неторопливо пересчитал монеты.

– Надо думать – без остановок? – спросил он, взяв в руки вожжи.

Лемис мотнул головой и полез в повозку. Леший хлестнул лошадь, и та помчалась вперед по тропе. Иногда Шишел поворачивал голову назад и поглядывал на холмовика, который нервно барабанил пальцами по скамейке повозки.

Не успела телега подъехать к обрыву, как Лемис выпрыгнул из нее и помчался к краю. Он обхватил руками сосну, нависшую над обрывом, и впился глазами в долину.

Долина, усыпанная холмиками, из которых тянулся дымок, стояла, как ни в чем не бывало, там протекала знакомая и привычная жизнь.

– Как же так? – Лемис ничего не понимал. – Долина на месте! – обрадовано крикнул он лешему.

Тот лишь покачал головой и протянул: – Да-а-а…

Потом, когда Лемис залез в повозку, повернулся и спросил.

– Надо думать – домой?

Парень часто закивал головой.

– Долина на месте! – радостно повторил он.

– А куды ж ей деваться? – спокойно сказал Шишел и стал набивать трубку. – Думается мне, ехать будем уже не так прытко? – спросил он, заломив шляпу набок.

Лемис радостно улыбнулся и ответил:

– Можно даже с остановками!

*** *** ***

Гомза неуверенно дернул колокольчик. Дверь тут же открылась. Бабушка Шимы и Зака поправила очки и приветливо ему улыбнулась.

– Гомза, заходи, дорогой! Сейчас я угощу тебя черничным пирогом!

– Нет-нет! Я только что поел! – Гомзе не терпелось взглянуть на меч Зака.

– Эй, Гомза, поднимайся сюда! – услышал он голос Шимы сверху.

Когда Гомза зашел в комнату, Шима предстала перед ним в довольно странном виде. На голове у нее болтались пучки трав, покрашенные оранжевой гуашью, глаза обведены ярко-зеленым карандашом, поверх платья красовалась комбинация в крупный цветочек, а ноги подкашивались в туфлях на высоких каблуках, куда при желании можно было поместить еще одну ее ногу.

– Ну, угадай, кто я? – Шима кокетливо ему улыбнулась, обнажив при этом зубы, перепачканные в красной помаде.

– Болотный вампир! – сходу брякнул Гомза и тут же пожалел о поспешности, увидев расстроенное лицо девочки.

– А на Ле Щину я совсем не похожа? – грустно спросила Шима, теребя в руках крашеную траву.

– Ну, если прямо смотреть – не очень, а сбоку похожа, – Гомза покосился на плакат 'Гнилого Ореха', занимавший полстены.

Шима вздохнула и стащила с головы траву.

– Зак что делает? – Гомза горел желанием поскорей его увидеть.

– Он переехал в комнату Олесс, натащил туда всякого барахла и теперь сидит целыми днями там. Может быть, хоть с тобой он меня туда пустит, – жалобно проскулила Шима и повела Гомзу к соседним дверям.

На двери висела грозная надпись: 'Без стука не входить! . Под надписью были наспех нарисованы два перекрещивающихся меча.

– Зак, это я! – Гомза осторожно постучал и прижал ухо к двери.

Дверь резко открылась и в ее проеме появилась голова Зака в старинном шлеме.

– Заходи! – он резко дернул Гомзу за руку, пристально изучив после этого пустой коридор. Гомзе казалось, он сейчас спросит: 'Слежки не было? . Шима сделала слабые попытки просочиться за Гомзой, но Зак захлопнул дверь у нее перед носом.

Гомза оглядел бывшую комнату Олесс, изменившуюся до неузнаваемости. Вместо кровати в углу стоял низкий топчан, накрытый выцветшим покрывалом. На стенах повсюду висели картины, изображавшие батальные сцены. В углу около окна он увидел двухметровый ствол спиленного дерева, на который крепился изорванный плакат.

– 'Осторожно – Черный Стрелок! – вслух прочел Гомза изрешеченные буквы на плакате. Над буквами чернел зловещий силуэт мрачного убийцы, весь искромсанный и помятый.

– Классно ты его! – с уважением протянул Гомза, поглядывая на клочки плаката, валяющиеся рядом.

Зак, довольный произведенным эффектом от его жилья, снял с головы шлем и небрежно бросил его на кресло. На лбу Зака остался четкий след от шлема, словно у него появились еще одни брови, делающие его лицо изумленно-комичным.

– Эти плакаты я нашел у отца в типографии. Помнишь, когда куча народа пропала, ими обклеивали западную окраину леса, – Зак поправил сплюснутую челку, кивнув в сторону большой кипы плакатов, валяющихся за креслом.

– Сам придумал? – Гомза с восхищением посмотрел на друга.

– Я тут узнал, что если меч сто раз в день бросать во врага, то, где-то через месяц, рукоятка у меча побелеет, – раздувшись от важности, сказал Зак.

– Вот это, да! – только и смог ответить Гомза.

Даже самый маленький ливнас знал, что когда воин победит своего врага, то рукоятка его меча станет белее снега. А меч с белой рукояткой по своей силе равен тысячи мечам с обычной ручкой.

– Я уже недели две бросаю, – похвастался Зак.

На Заке болтались старые военные штаны, должно быть, его деда, а сверху надета рубашка с погонами древесников западного округа прошлого века. Рубашку ему сшила Хильдана на праздник Большого дерева два года назад, и было видно по угрожающе натянутым пуговицам, что Зак из нее вырос.